Кристофер Джон Сэнсом
Стенание
– А вам известны фамилии товарищей Грининга, которых наряду с ним подозревали в радикализме?
– Да. Их трое. – Констебль порылся в бумагах и написал имена и адреса. Мы склонились над столом, и он по очереди вкратце рассказал о каждом: – Джеймс Маккендрик – шотландец, работает в доках; раньше служил солдатом, но стал одним из тех проповедников-радикалов, которых шотландцы напустили на наше королевство. Андрес Вандерстайн – голландский торговец тканями, постоянно ездит из Антверпена в Лондон и обратно. Говорят, что якобы привозит в Англию не только ткани, но и запрещенные книги. Третий, Уильям Кёрди, – свечных дел мастер, довольно преуспевающий. Все они по воскресеньям ходят в церковь и на людях следят за своими словами, но все дружили с Гринингом и иногда встречались в его типографии. Между прочим, они якшались и с другими подозрительными типами.
– Откуда вам это известно? – спросил Николас.
– Конечно же, от осведомителей. Моих собственных и епископа. И еще мне сказали, что этих троих в последнее время нет дома. – Эдвард приподнял брови. – Может быть, они намеренно скрываются.
– Странная компания, чтобы собираться вместе, – заметил Овертон. – Голландский купец, имеющий свое дело в Антверпене, – джентльмен; свечник – мещанин; а рабочий из доков и вовсе принадлежит к низшему слою общества.
– Некоторые радикалы верят, что социального разделения в принципе быть не должно, – ответил я. – И собираться таким людям вместе не запрещено.
– Так же, как и нет ничего противозаконного в том, чтобы быть голландцем или шотландским изгнанником, – добавил Флетчер. – Жаль только, что и те и другие зачастую оказываются радикалами. – Он вздохнул и сокрушенно покачал головой, показывая, как непросто ему работать, а потом добавил: – Тем не менее в апреле люди епископа устроили обыск в мастерской Грининга…
– Я не знал этого, – сказал я, подавшись вперед.
– Они устроили обыски в нескольких типографиях в поисках появившихся в Лондоне памфлетов Джона Бойла. Их явно напечатали где-то здесь. Но тогда так ничего и не обнаружили.
Да уж, похоже, что самые опасные книги в королевстве каким-то образом попадали в эту типографию.
– Так что же, по-вашему, все-таки случилось, мастер Флетчер? – спросил я.
– Очевидно, у Грининга были враги, которые решили его убить. Но никто о них ничего не знает. Не исключено, что всему виной вражда с другой радикальной группировкой: эти люди быстро переходят от любви к ненависти, разругавшись из-за какого-нибудь пустяка. Описания двух пар злоумышленников, которые пытались проникнуть в типографию, не соответствуют никому в этом районе, а здесь все друг друга знают. Теперь понимаете, почему следствие не двигается с мертвой точки?
Я сочувственно кивнул:
– Если не возражаете, я бы хотел допросить мастера Оукдена и его помощника. А также подмастерье. Возможно, это его друзья. И я также хотел бы осмотреть мастерскую мастера Грининга. У вас есть ключ?
Эдвард достал из стола маленький ключик:
– Я повесил новый висячий замок. Можете пока оставить этот ключ у себя. Мастерская находится под вывеской с белым львом. Желаю успеха. – Он обвел рукой разбросанные вокруг бумаги. – Сами видите, я завален работой. В этом году мне пришлось, помимо преступников, охотиться еще и за еретиками, хотя, похоже, сейчас охота затихла. – Он посмотрел мне в глаза. – Я видел вас вчера на сожжении, вы были на лошади, а ваш друг рядом с вами чуть-чуть не упал в обморок.
– Я тоже вас видел, – кивнул я.
– Пришлось выполнять обязанности, которые возложил на меня мэр, – словно бы оправдываясь, добавил констебль, хотя на мгновение в глазах его мелькнула тревога.
– Понимаю.
Эдвард по-прежнему не отрываясь смотрел мне в лицо:
– Помните, что если вы что-либо обнаружите по этому делу, то должны сообщить мне. Я действую под юрисдикцией коронера.
– Непременно доложу все до последней мелочи, – солгал я. – А кстати, что стало с телом?
– Тело нельзя было оставлять в ожидании прибытия родителей из Чилтерна: сейчас лето. Его похоронили в общей могиле.
Мы прошли по Аве-Мария-лейн до Патерностер-роу. Эта улица была длиннее и шире и являлась центром отечественного книгопечатания, пока еще достаточно скромного, но развивающегося быстрыми темпами. Здесь также имелось еще несколько книжных лавок, над которыми располагались типографии, и несколько отдельных печатных мастерских. Как и говорил Флетчер, некоторые из них были просто сараями, пристроенными к дому или возведенными на клочках арендованной земли. Я подумал, что Грининг, возможно, потихоньку печатал запрещенные книги Джона Бойла, некогда любимца Кромвеля, но теперь самого одиозного из радикалов, скрывающегося где-то во Фландрии.
– Что ты думаешь о Флетчере? – спросил я Николаса.
– Он был на сожжении? – уточнил тот.
– Да, – сказал я и удрученно добавил: – Выполнял свои служебные обязанности.
– Я бы лучше умер, чем стал выполнять подобные обязанности!
Состоятельному молодому человеку легко так говорить.
– Сильно сомневаюсь, что это зрелище ему понравилось, – заметил я.
– Возможно. Я заметил, что у него ногти сгрызены до мяса.
– Хорошо, что ты такой наблюдательный. Я так, например, и не обратил внимания. Подмечать мелочи – ключ к успеху в этом деле. Мы еще сделаем из тебя толкового юриста. А что думаешь об убийстве?
Овертон покачал головой:
– Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской хранилось что-то очень ценное. – (Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения.) – Возможно, золото, – продолжал Николас, – которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.
– Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги хранят свои накопления дома.
– Как ваш друг Билкнэп? Я слышал, он как раз из таких.
– Билкнэп мне не друг! – рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: – Непохоже, что Грининг был законченным скрягой.
– Да, действительно… А констебль выглядит донельзя усталым.
– Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят за тем, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после означенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы – если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.
Я взглянул на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:
– Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И еще они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных… э-э-э… провинностях. Но когда дело доходит до расследования убийства, которым необходимо заниматься долго и тщательно, то у них, как справедливо заметил Флетчер, попросту нет на это ресурсов.
– Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, – сказал Николас. – Протестанты, лолларды, анабаптисты – какая между ними разница?
– Это тоже нужно знать, если живешь в Лондоне. Но не говори так громко. – Я понизил голос. – Открытые дискуссии на эту тему опасны. Протестанты верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а должны просто рассматриваться как напоминание о жертве Господа нашего Иисуса. По закону подобные убеждения считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, хотя у нас в Англии человек по имени Джон Уиклиф развивал похожие идеи еще в прошлом веке. Его последователи лолларды подверглись гонениям и затаились, но не отказались от своих убеждений. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты – это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Они протестанты, но, кроме того, верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, а крестить можно только взрослых, уже познавших Христа. И еще, что самое опасное, они считают, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество следует разделить поровну.
– Неужели ранние христиане верили в это? – удивился Овертон.
Я наклонил голову:
– Почитай хорошенько Священное Писание.
Мой спутник нахмурился:
– Я слышал, что анабаптисты якобы захватили какой-то город в Германии и управляли им согласно своим верованиям, но ничего хорошего из этого не вышло: говорят, дело закончилось тем, что кровь там текла по улицам рекой. – Он покачал головой. – Люди не могут существовать без власти, вот почему Бог поставил монархов править ими.
– Действительно, анабаптисты пытались устроить в Мюнстере Царство Божие на земле, но католические власти взяли город и подавили мятеж. Вот тогда-то и началась резня. Хотя да, я слышал, что анабаптистское правление в Мюнстере к тому времени стало жестоким и опиралось на насилие. Но потом они все-таки отказались от насилия. Уцелевшие анабаптисты бежали из Германии и Фландрии, а некоторые из Фландрии через Северное море прибыли сюда. Король сжег на костре всех, кого смог обнаружить.
– И тем не менее некоторые анабаптисты все-таки могли уцелеть?
– Ходят такие слухи. Если кто и остался, то они действуют тайно, вынужденные скрываться, как раньше лолларды. Нынче на всякого, у кого голландская фамилия, смотрят косо.
– Как на того друга Грининга, про которого упоминал констебль? Вандерстайна?
– Да.
Николас наморщил лоб:
– Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?
– Так говорят.
– Тогда они действительно представляют большую опасность, – серьезно заключил молодой человек.
– Они являются, так сказать, полезным злом. – Я посмотрел на Овертона. – Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Имей в виду: дело нам предстоит непростое и опасное.
Мой ученик улыбнулся:
– Я ни капельки не боюсь.
Я хмыкнул:
– И совершенно напрасно. Страх держит человека настороже, способствует бдительности. Запомни это.
Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам – на них мог быть, к примеру, изображен ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим по контрасту с соседним зданием, крепким и ухоженным. Дом этот, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, который дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку имелась вторая дверь, и из замка торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. Бо́льшую часть помещения занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки – на них лежали пачки бумаги и шрифт в коробках, стояли бутыли с краской и растворителем. Помещение заполнял тяжелый запах.
В одном углу виднелась кипа отпечатанных листов, другие висели на веревках для просушки. Я посмотрел на верхний лист в пачке: «Новейший французский букварь». Так, что там у нас? «Je suis un gentilhomme d’Angleterre. J’habite à Londres…»[12] Мне вспомнились школьные дни. Грининг печатал учебники для детей. В углу лежал тюфяк с одеялом и подушкой, рядом с ним обнаружились нож и тарелка: засохший хлеб и сыр, который уже начал плесневеть. Последний ужин Грининга.
– Николас, – сказал я, – загляни, пожалуйста, под пресс: не установлен ли там шрифт? Я не уверен, что смогу нагнуться сам. – Если бы шрифт и впрямь там обнаружился, я бы попросил ученика как-нибудь вынуть его, чтобы посмотреть, был ли это учебник французского или что-то другое. Уж не собирался ли Грининг напечатать «Стенание грешницы»?
С легкостью, невольно вызвавшей у меня зависть, Овертон выгнул свое длинное туловище, чтобы взглянуть на пресс снизу.
– Ничего нет, сэр. Тут пусто.
– Хорошо, – с облегчением сказал я.
Николас выпрямился и осмотрелся вокруг:
– Что за убожество! Вот же бедняга: ему приходилось и жить, и работать здесь, среди этого запаха…
– Многие живут в еще худших условиях, – заметил я.
Но парень был прав: вообще-то, человек, способный держать печатный бизнес на плаву, мог бы и позволить себе иметь дом. Если только его типография не дышала на ладан. Возможно, Грининг оказался не бог весть каким коммерсантом. Лорд Парр говорил, что родители убитого – бедные фермеры. Но откуда же он тогда взял средства на покупку оборудования и материалов, чтобы начать свое дело? Я заметил на полу рядом с кроватью темное пятно. Кровь из проломленной головы Грининга впиталась в доски. Бедняга, он не дожил до тридцати и теперь гниет в общей могиле.
Рядом с кроватью стоял простой деревянный сундук. Он был не заперт, и в нем лежали только два заляпанных кожаных передника, несколько рубашек и дешевых льняных камзолов да замусоленный Новый Завет. Никакой запрещенной литературы: печатник был осторожен.
Николас склонился над небольшой стопкой обгоревших листов на полу. И заметил:
– Вот где они пытались устроить пожар.
Я подошел к нему. Почерневшие обрывки лежали под полкой с краской. Если бы не появился Оукден, все строение бы сгорело. Я взял один обгоревший лист и прочел: «…le chat est un animal méchant…»[13]
– Страницы из книги, которую Грининг печатал, – сказал я.
– Что будет со всем этим? – спросил Овертон, обведя взглядом помещение.
– Теперь это собственность его родителей. Как их доверенное лицо, я имею право оформить завещание вместо них. Возможно, вы с Бараком и займетесь этим. Если автор заплатил Гринингу за печатание этой книги, деньги придется вернуть. Остальное имущество будет распродано, и выручка достанется родителям. Печатный станок стоит немало.
Я взглянул на бумагу на полках. Кипа была небольшой, но, поскольку вся бумага ввозилась в Англию из-за границы, она представляла определенную ценность, и ее имело смысл украсть, как и шрифт. Но вряд ли это стоило того, чтобы разные люди, по отдельности, дважды предпринимали попытки ограбления.
Затем я приблизился к боковой двери, вышел наружу, с облегчением избавившись от едких испарений, и огляделся. Участок заросшей травой земли упирался в кирпичную стену футов около семи высотой. Я задумался. Нужно поговорить с Оукденом с глазу на глаз, без помощника: ведь, кроме меня, он – единственный человек вне стен дворца, кто знает о «Стенании грешницы».
– Николас, – позвал я, – посмотри-ка, что там за стеной.
Молодой человек легко залез на стену:
– Там сад, который не намного отличается от участка с этой стороны.
– Спустись туда и посмотри, куда могли убежать преступники после убийства Грининга. Может быть, остались какие-то следы. А потом приходи, я буду в доме у Оукдена.
Овертон как будто смутился:
– А что, если хозяева увидят, что я шныряю по их саду?
– Придумай какое-нибудь оправдание, – улыбнулся я. – Хороший юрист всегда должен уметь сочинять на ходу.
Глава 9
Мастер Джеффри Оукден владел трехэтажным домом. На нижнем этаже располагалась книжная лавка, и на столе перед ней были выставлены книги самого разного сорта: «Замок здоровья» Элиота, маленькие брошюрки по астрологии и траволечению, античная классика. Была здесь и пара молитвенников – утвержденных Церковью, небольших, размером с ладонь, чтобы можно было читать их на ходу. С верхних этажей доносились ритмичные удары: это новые листы клали под пресс; пресс быстро опускался посредством винта; листы вынимали и на их место вставляли новые. В дверях, сложив на груди жилистые, тронутые артритом руки, стоял старик, который охранял лавку. Он настороженно посмотрел на меня. Наверное, видел, как мы с Николасом входили в лачугу Грининга.
Я улыбнулся:
– Дай вам Бог хорошего дня, добрый человек. Я адвокат, представляю интересы родителей покойного мастера Грининга.
Старик снял шапку, обнажив плешивую макушку.
– Да помилует Господь его душу, – проговорил он и сильно закашлялся.
– У меня есть разрешение констебля Флетчера расследовать это дело. А вы, случайно, не тот ли помощник мастера Оукдена, который видел выбегающих из дома людей?
– Да, это я, сэр, – произнес мой собеседник уже более приветливо. – Джон Хаффкин, к вашим услугам.
– А я мастер Шардлейк. Не расскажете ли вы мне, как все произошло?
Джон кивнул, явно обрадованный возможностью еще раз повторить эту историю:
– Все случилось поздно вечером, я помогал мастеру Оукдену у станка. Он печатает книгу о путешествиях в Новый Свет, с гравюрами, на которых изображены обитающие там удивительные существа. Большой был заказ, мы работали до самой темноты. – Старик вздохнул. – Теперь мастер Оукден нанял в подмастерья этого болвана Элиаса, а меня поставил присматривать за лавкой днем. – Он снова вздохнул. – Но тридцать лет на этой работе износили мои суставы. И грудь…
– Так что произошло в тот вечер? – Я вернул его к основной теме беседы.
– Работа только что закончилась, мы развешивали листы, чтобы просохли за ночь. Окна были открыты, и мы услыхали шум по соседству. Крики, а потом призыв на помощь. Мы с мастером Оукденом переглянулись. Иногда нам бывало слышно, как мастер Грининг громко спорил со своими друзьями, но тут явно раздавались звуки насилия, и мы бросились вниз по лестнице. Мастер Оукден побежал к соседнему дому, а я остался в дверях. С моими суставами и больной грудью от меня было бы мало толку… – Он пристыженно посмотрел на меня.
– Понимаю, – сочувственно проговорил я.
– Но издали я все видел. Мастер Оукден высадил дверь, и через секунду оттуда выскочили двое. – Хаффкин указал на боковую дверь. – Как я уже говорил на дознании, обоим было лет по двадцать с небольшим, оба в грязных шерстяных рубахах. Мне они показались бродягами, этакими бездельниками без определенных занятий. – Он состроил гримасу. – У них в руках были устрашающего вида дубины. Оба крепко скроены, со спутанными бородами. Один высокий, и хотя и молодой, но почти лысый. Другой – светловолосый и с большой бородавкой на лбу, ее было видно даже в сумерках.
– Вы хорошо все рассмотрели.
– По крайней мере, глаза у меня еще видят. Я был бы рад опознать этих супчиков и увидеть их на виселице. Мастер Грининг был хорошим соседом. Знаю, он был радикал, но тихий – не из тех, что пристают к людям со своими проповедями, подвергая окружающих опасности со стороны закона. Он никому не причинял вреда. Насколько я знаю, – добавил Джон, внимательно посмотрев на меня.
– Я тоже не слышал о нем ничего дурного.
Рассказчик продолжил:
– Когда те двое убежали, я подошел к халупе, потому что почуял запах дыма. Мастер Оукден тушил огонь: куча бумаги на полу загорелась, а на полу лежал бедняга Грининг. Ужасное зрелище: темя пробито, повсюду кровь и мозги разлетелись… – Он покачал головой.
– Спасибо, любезный Хаффкин. – Я достал кошелек и дал старику гроат. – А теперь, если позволите, я бы поговорил с вашим хозяином. Можно мне войти?
– Конечно. Они с Элиасом работают на втором этаже.
Я прошел через лавку и поднялся по лестнице. Ритмичные удары стали громче. Весь второй этаж занимало одно помещение – увеличенный эквивалент скромной типографии бедняги Грининга. Здесь тоже были стеллажи с бумагой и растворами, стопки отпечатанных листов и готовые листы, висящие, как белье на просушке, на натянутых через все помещение веревках. Несмотря на то что ставни были открыты, здесь стояла жара и сильно пахло свинцовой пылью. У меня на лбу выступил пот.
У пресса работали два человека. На обоих были запачканные кожаные передники. Высокий мужчина лет пятидесяти, чисто выбритый и седовласый, разглаживал новый лист бумаги на нижней платформе. Рукоятку огромного винта над верхней платформой, где был укреплен покрытый краской шрифт, держал мускулистый парень лет восемнадцати с мрачным, унылым выражением лица. Когда я вошел, они обернулись.
– Я адвокат Шардлейк, – тихо представился я. – Меня послали расследовать убийство бедного мастера Грининга.
Пожилой мужчина кивнул.
– Джеффри Оукден, – назвал он свое имя. – Мне сообщили о вашем визите. Пойдемте в переплетную. Элиас, я отойду побеседовать с мастером Шардлейком.
Юноша впервые прямо посмотрел на меня. Его карие глаза горели яростью.
– Это было злодейское, безбожное убийство, – сказал он. – В наши дни добрые христиане больше не могут чувствовать себя в безопасности.
– Знай свое место, мальчик, – сдвинул брови Оукден.
Он повел меня на верхний этаж, где за столом сидела женщина средних лет, которая аккуратно сшивала листы и помещала их в переплет из толстой бумаги.
– Ты не могла бы ненадолго спуститься на кухню, дорогая? – попросил Джеффри. – У меня конфиденциальный разговор с этим джентльменом. Он юрист, и это касается заказа на новую книгу. Можешь пока налить моему помощнику кружку пива.
– Я только что слышала, как ты выговаривал Элиасу. Этот мальчишка нуждается в порке за свой дерзкий язык, – сказала женщина.
– Он силен и работает усердно, а остальное не важно, милая. К тому же его здорово потрясла смерть прежнего хозяина.
Миссис Оукден встала и, сделав мне книксен, спустилась вниз. Печатник прикрыл за нею дверь.
– Моя жена ничего не знает об этом деле, – тихо пояснил он. – Вы от лорда Парра?
– Да. Вы хорошо проявили себя в тот вечер, мастер Оукден.
Джеффри сел на угол стола, глядя на свои загрубевшие от работы руки. На его симпатичном честном лице отражались напряжение и тревога.
– Я получил из Уайтхолла записку, что придет юрист. Меня просили сжечь ее, что я и сделал. – Он глубоко вздохнул. – Когда я прочел слова на той первой странице, что сжимал в руке бедняга Грининг… Я не еретик, но всегда поддерживал реформы, и в свое время я получал работу от лорда Кромвеля. И когда я увидел титульную страницу той книги, то сразу понял, что это личная исповедь в греховности, книга о пути к вере, какие нынче пишут радикалы, и она может оказаться опасной для ее величества, которую все реформаторы почитают за ее набожность и доброту.
– Как вы получили доступ во дворец?
– На соседней улице живет молодой подмастерье печатника, известный как пламенный радикал. Как это бывает у молодых людей, он поддерживает связи с другими радикалами из числа дворцовых слуг. Я пошел к нему и прямо сказал, что у меня есть нечто, о чем нужно знать советникам королевы. Он объяснил мне, к кому из слуг подойти в Уайтхолле, и так меня отвели к самому лорду Парру. – Джеффри удивленно покачал головой.
– Тот подмастерье дружит с Элиасом?
– Нет. Элиас общался только с мастером Гринингом и его кружком. – Оукден провел рукой по лбу. – Нелегко простому человеку вдруг оказаться в Уайтхолле.
Я сочувственно улыбнулся:
– Да уж.
Печатник посмотрел на меня:
– Но я должен был исполнить свой долг, следуя совести.
– Понимаю. Лорд Парр благодарен вам. Он просил меня взяться за расследование убийства, которое коронер почти забросил. Я сказал констеблю и всем прочим, включая собственного ученика, которого послал обследовать сад за хибарой Грининга, что действую по поручению родителей убитого. Я позволил себе допросить добрейшего Хаффкина и хотел бы также побеседовать с Элиасом. Насколько я знаю, он помешал предыдущей попытке проникновения в дом Грининга.
– Так он говорит, а Элиас не лжец, хотя и не отличается послушанием.
– Вы не должны сообщать ему про книгу, и никому другому тоже.
Оукден понимающе кивнул:
– Клянусь Господом, сэр, я знаю, какой осмотрительности требует это дело. Иногда добрые христиане должны говорить как с невинностью голубки, так и с мудростью змеи, не правда ли?
– В этом деле – определенно. А теперь не могли бы вы мне еще раз рассказать, что произошло в тот вечер?
Джеффри повторил то же, что уже поведал мне Хаффкин: как он услышал шум и поспешил на улицу.
– Когда я подбежал к хибаре, то услышал, как мастер Грининг кричит кому-то, чтобы отвязались от него. Думаю, он дрался с этими негодяями. Я подергал дверь, она оказалась заперта, и я налег плечом. Она сразу поддалась.
– Дверь была заперта изнутри?
– Да, мастер Грининг, как вам известно, жил там и закрывался на ночь. Я могу только догадываться, как было дело: видимо, люди, напавшие на моего соседа, постучались, вломились внутрь, когда он им открыл, а потом заперли дверь за собой.
– Хаффкин описал мне их.
– Да, он хорошо разглядел злоумышленников, а я заметил их лишь краем глаза.
– Он, кажется, умный старик.
– У бедняги плохо с легкими, как и у многих из нас, кто занимается этим ремеслом. Боюсь, когда умер Грининг, я воспользовался случаем: взял Элиаса к себе, а Джона Хаффкина перевел на работу полегче.
– Пожалуй, так даже лучше для всех.
– Я надеюсь.
– А когда вы вошли, то что еще вы увидели, кроме того, что краем глаза заметили злоумышленников?
– Мой взгляд сразу привлек огонь. Мне пришлось тушить его. – Рассказчик серьезно посмотрел на меня. – Учитывая, сколько на этой улице бумаги и печатных материалов, мы постоянно живем под угрозой пожара. К счастью, кипа бумаги еще не разгорелась, и я сумел затоптать огонь. Потом я увидел беднягу Грининга, – он вздохнул, – на полу, с проломленной головой. Надеюсь больше никогда в жизни не увидеть ничего подобного. А потом я заметил обрывок бумаги у него в руке – бумаги самого лучшего качества, какая только бывает на рынке. Я прочел и понял, что это не просто убийство. Услышав, что идет Хаффкин, я засунул обрывок страницы в карман.
– Вы думаете, они убили его до того, как вы пришли?
Джеффри покачал головой:
– Когда я первый раз налег плечом, он еще кричал. Но потом шум стих, только послышался страшный звук, – наверное, один из них ударил Грининга дубиной, и тот упал.
– И убийцы вырвали у него из рук книгу, – задумчиво проговорил я, – но часть первой страницы осталась у Грининга. Вероятно, в спешке не заметив этого, они зажгли огонь и убежали.
– Думаю, так вполне могло быть. – Оукден печально вздохнул. – Не знаю, может быть, не ворвись я тогда, эти мерзавцы бы не запаниковали и не убили бы моего соседа.
– Я думаю, убили бы, если бы только он сам не отдал книгу.
Мой собеседник грустно кивнул.
– Вы хорошо знали Армистеда Грининга? – спросил я.
– Грининг появился на Патерностер-роу пять лет назад. Сказал, что приехал из Чилтерна, – он и говорил с тамошним акцентом, – дескать, его жена с ребенком умерли в родах, и он отправился в Лондон искать счастья. Бедный парень, у него на лице всегда была грусть. Грининг арендовал этот клочок земли, где стоит его хибара, у Палаты приращений[14] – в былые времена он принадлежал маленькой монашеской обители. – Джеффри сардонически улыбнулся. – Какая ирония судьбы, учитывая религиозные взгляды Грининга. Так вот, мой сосед построил свою хибару сам, с несколькими лондонскими друзьями. Не могу сказать, что я хорошо его знал, он был человек замкнутый, – но я кое-что слышал и видел, особенно в последнее время… – Печатник в нерешительности замолчал.
– Что бы вы ни рассказали мне о Грининге, ему это уже не причинит вреда. Старик Хаффкин кое о чем намекал мне…
– Это может повредить Элиасу. Не дай бог парень попадет в руки Гардинера и его волков.
– Я отчитываюсь только перед лордом Парром и королевой.
Джеффри изумленно вытаращил глаза:
– Неужели перед самой королевой?!
– Да, – ответил я и добавил с ноткой гордости: – Я знал ее, когда она была еще леди Латимер.
– Я думаю, Грининг придерживался совсем уж радикальных взглядов. – Оукден серьезно посмотрел на меня. – Принадлежал к так называемым «известным людям».
Я вздрогнул. Это словосочетание использовалось для обозначения лоллардов, а теперь и анабаптистов. А печатник продолжал:
– Можете ли вы обещать, сэр, что все, что я расскажу вам об Элиасе, не ввергнет его в беду?
Он говорил тихо, сосредоточенно, в очередной раз напомнив мне, как опасно в наше время рассуждать о религии.
Некоторое время я молчал в нерешительности. Я знал, что по крайней мере лорд Парр будет безжалостен, если вдруг решит, что это необходимо для защиты королевы. А любое упоминание об анабаптизме – это… это все равно что сунуть палку в осиное гнездо.
И я ответил:
– Обо всем, что может повредить вашему подмастерью, я доложу только лично королеве. Ее милосердие и верность друзьям хорошо всем известны.
Оукден встал и посмотрел в окно на хибару Грининга:
– У этого сарая тонкие стены. К Армистеду приходили в гости друзья, с которыми он вел религиозные дискуссии. Иногда – особенно этим летом, когда из-за жары все держали окна нараспашку, – я слышал их разговоры, скорее даже споры, иногда слишком громкие, чтобы оставаться безопасными. По большей части до меня доносились только гул голосов, случайные фразы, но и этих фраз бывало достаточно, чтобы навострить уши. У нас по соседству собирались очень странные компании. Человек шесть, иногда семь, но неизменно присутствовали трое – шотландец, голландец и англичанин, все известные как местные радикалы.
– Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди.
Джеффри кивнул:
– Думаю, мастер Кёрди – довольно состоятельный человек. Мастер Грининг однажды рассказывал мне, что тот посылал одного из своих помощников помогать ему в строительстве этой хибары. Шотландец тоже помогал: помню, что видел его. Здоровенный такой мужик, высокий и сильный.
– Выходит, Грининг дружил с ними почти с тех самых пор, как приехал в Лондон? А вы были с ними знакомы?
– Шапочно. Они держались обособленно. Знал я на самом деле только Армистеда Грининга – как соседа и коллегу-печатника. Иногда на улице мы обсуждали состояние дел и пару раз одалживали друг другу бумагу, если у одного из нас была работа, а запасы истощались.
– Вы сказали, что слышали, о чем спорили мастер Грининг с друзьями. О чем же? – спросил я. – О таинстве мессы?
Печатник снова заколебался в нерешительности.
– Да, и предопределено ли для людей, куда они попадут: в рай или в ад. Еще хорошо, мастер Шардлейк, что я не католик, а Джон Хаффкин старается не совать нос в дела, которые его не касаются.
– Да уж, эти люди были неосторожны.
– Этим летом они казались очень возбужденными. – Джеффри сжал губы. – В один из вечеров я слышал, как по соседству спорили, следует ли крестить человека в младенчестве или только когда он уже станет взрослым и все ли крещеные христиане имеют право на равенство, право отбирать имущество у богатых и делать его общим.
– Значит, Армистед Грининг мог быть анабаптистом?
Оукден принялся расхаживать туда-сюда, качая головой:
– Из того, как он спорил со своими друзьями, я могу заключить, что они расходились во взглядах. Вы знаете, что радикалы тоже разнятся между собой, впрочем, как и их противники.
