Кристофер Джон Сэнсом
Доминион
Глава 8
Гюнтер Гот прибыл в Лондон в пятницу, вскоре после полудня. Он прилетел ежедневным челночным рейсом «Люфтганзы» из Берлина. В Кройдоне его ждал большой черный «мерседес» с дипломатическими номерами.
– Хайль Гитлер! – поприветствовал гостя водитель, щеголевато одетый молодой человек.
– Хайль Гитлер!
– Хорошо долетели, герр штурмбаннфюрер?
– Вполне неплохо.
– Меня зовут Людвиг. Я ваш помощник на сегодня.
Тон у молодого человека был формальным, как у туристического гида, а вот взгляд – цепким. Наверняка из СС. Гюнтер с наслаждением опустился на удобное сиденье. Он устал, больное место в середине спины ныло. Прошлым вечером он уехал сразу после встречи с Карлсоном, чтобы собрать вещи и немного поспать, а рано утром встал, чтобы успеть на самолет. Пока машина плавно катилась по серым лондонским предместьям, Гюнтер смотрел в окно. Англия предстала точь-в-точь такой, какой он ее запомнил, – сырой и холодной. Все выглядели бледными, озабоченными, одежда рабочих людей была бедной и поношенной. Многие из покрытых копотью зданий казались неухоженными. В сточных канавах и на мостовых виднелись кучки собачьего кала. Мало что изменилось с последнего его визита, состоявшегося семь лет назад; точнее, все осталось почти неизменным с тех пор, как он впервые приехал в Англию – еще студентом, в 1929 году.
Тем не менее назначение сюда радовало Гюнтера. Он устал от работы в гестапо, устал беседовать с информаторами, с их горящими от зависти или алчности глазами, устал рыться в бесконечных каталогах дел. Даже возмездие, совершаемое, когда он благодаря очередному из своих интуитивных озарений вычислял одного из немногих укрывающихся евреев, не приносило прежнего удовлетворения.
Двадцать с лишним лет он кипел от ненависти к евреям за ужасные преступления, совершенные ими против Германии. Гюнтер сознавал, что они до сих пор представляют угрозу, с учетом их влияния в Америке и в незанятой части России, но в последние годы пламя ярости стало как будто стихать, по мере того как он становился старше – ему вскоре исполнялось сорок пять. Вчера на рассвете он с четырьмя полицейскими подкатил к дому в богатом пригороде Берлина. Они замолотили кулаками в дверь и потребовали впустить их. Внутри, в сыром подвале, они нашли еврейскую семью – мать, отца и мальчика одиннадцати лет. В подвале стояли койки, кресла и даже небольшой умывальник. Всех троих вытащили наверх – мать визжала и вопила – и приволокли в кухню, где ждали хозяева дома, герр и фрау Мюллер, а также их дети, две белокурые девочки в одинаковых голубых ночных сорочках; младшая прижимала к себе тряпичную куклу.
Люди Гюнтера поставили евреев к стене. Женщина перестала орать и теперь тихо плакала, закрыв голову руками. Мальчуган предпринял отчаянную попытку сбежать. Один из подчиненных штурмбаннфюрера схватил его за руку, швырнул обратно к стене и отвесил ему такой подзатыльник, что у юнца пошла изо рта кровь. Гюнтер нахмурился.
– Довольно, Петер, – сказал он и повернулся к немцам. Ему было известно, что герр Мюллер, железнодорожный чиновник, не имел нареканий со стороны политической полиции. – Зачем вы это сделали? – с грустью спросил он. – Вы ведь понимаете, что это вас погубит.
Мюллер, худенький лысеющий человечек, кивнул в сторону висевшего на стене деревянного распятия. Гюнтер тряхнул головой:
– Я понимаю. Лютеране? Евангелическая церковь?
– Да, – сказал Мюллер. Он посмотрел на пойманных евреев и добавил с неожиданной резкостью: – У них есть душа, как и у нас.
Гюнтеру много раз прежде доводилось слышать этот нелепый аргумент. Он вздохнул.
– Все, чего вы добились, – это навлекли беду на свои головы. – Штурмбаннфюрер кивнул в сторону евреев. – Они тоже. Им следовало отправиться на переселение вместе со всеми прочими. А они вместо этого потратили годы, перебегая из дома в дом.
Люди, подобные герру и фрау Мюллер, ужасно глупы – могли бы жить спокойно и тихо, теперь же их ждут допросы в СС, а потом виселица.
Фрау Мюллер судорожно набрала в грудь воздуха.
– Пожалуйста, не причиняйте вреда нашим маленьким девочкам, – взмолилась она дрожащим голосом.
– Разве не следовало подумать о них прежде, чем вы это сделали? – Гюнтер снова вздохнул. – Все нормально, ваших девочек никто не обидит, их отправят на удочерение в добрые немецкие семьи. Вероятно, лишившиеся сыновей в войне на востоке, – с горечью добавил он, глядя женщине в глаза.
– Вы даете нам слово? – спросил ее муж.
Гюнтер кивнул.
– Спасибо, – промолвила женщина, потом повесила голову и заплакала.
Штурмбаннфюрер нахмурился – раньше никто из арестованных его не благодарил. Он посмотрел на маленький крест на стене. Гюнтер сам воспитывался в лютеранской вере и понимал, что крест символизирует жертвоприношение. Что такое настоящее жертвоприношение, он тоже знал. Ганса, его брата-близнеца, восемь лет назад убили партизаны на Украине. Сидя в ехавшем по Лондону комфортабельном автомобиле, Гюнтер вспоминал, как Ганс приехал в отпуск впервые после вторжения в Россию. Ганс служил в России в айнзацгруппе СС, ликвидировавшей большевиков и евреев. Тогда, в декабре, ему было тридцать три, но выглядел он старше. Они сидели дома у Гюнтера. Жена ушла спать. Лицо брата казалось бледным и осунувшимся на фоне черного мундира СС.
– Гюнтер, я убил сотни людей, женщин и стариков, – сказал он и вдруг заговорил быстрее. – Однажды мы уничтожили целое еврейское поселение, штетл. Мы заставили их выкопать большую яму, затем поставили на колени возле нее и стали расстреливать. Было так холодно, что, едва сняв одежду, они начинали дрожать. Ну и от страха, конечно. – Ганс сделал глубокий, судорожный вдох, затем взял себя в руки и расправил плечи. – Но Гиммлер говорит, что мы обязаны быть предельно суровыми и безжалостными. Он обратился к нам перед тем, как мы отправились в Россию. Сказал, что мы обязаны сделать это ради будущего рейха. Во имя неродившихся поколений. – Он вперил в брата отчаянный, яростный взгляд. – Чего бы нам это ни стоило.
Остаток дня после арестов Гюнтер провел в штаб-квартире гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, разбирая бумаги. Он подписал документы, согласно которым еврейская семья передавалась в Еврейский эвакуационный департамент Гейдриха, а Мюллеры – в руки следствия. Потом устало спустился по широкой центральной лестнице, мимо бюстов германских героев, и направился к себе на квартиру. Маршрут его проходил мимо масштабной, бесконечной стройки: в центре столицы возводили «Германию», новый Берлин Шпеера, с расчетом завершить все к Олимпийским играм 1960 года. Проектируемые здания были такими огромными, что песчаные почвы, на которых они строились, не могли их выдержать без заглубленного на сотни футов бетонного фундамента. Для вывоза песка проложили специальную железнодорожную ветку. В прохладные, сухие дни вроде этого воздух наполнялся пылью; иногда облако было таким густым, что Гюнтер, как и другие чувствительные к ней люди, надевал на лицо новую белую маску из Америки. Тысячи отбывающих трудовую повинность поляков и русских копошились вокруг гигантских котлованов на крупнейшей в мире стройплощадке. За день несколько человек непременно умирали, Гюнтер видел руки и ноги, торчавшие из накрытой брезентом кучи. Объекты патрулировали с винтовками на плече: рабочие многократно превосходили их числом, но один человек с ружьем способен управиться со множеством невооруженных.
Гот отметил, что в последние дни среди прохожих все реже попадались люди со значком нацистской партии. Не подвергшиеся реконструкции улицы с каждым годом выглядели все более заброшенными. Дешевый импорт из Франции и с оккупированного востока до поры до времени поддерживал высокий жизненный уровень немцев, но в последние пару лет им приходилось все хуже. Конца войне в России не предвиделось, пять миллионов немцев уже погибло, и каждую неделю список потерь увеличивался. В тайной полиции ежедневно говорили о падении морали – многие граждане даже перестали приветствовать друг друга кличем «хайль Гитлер».
У себя в квартире он традиционно поужинал в одиночестве за кухонным столом, потом включил радио. Открыл пиво и стал думать про жену и сына. Четыре года назад Клара ушла от него к коллеге, другому полицейскому. Они забрали его сына Михаэля и, получив субсидию, уехали, чтобы поселиться в Крыму – единственной части России, полностью очищенной от коренного населения. Представляя собой удобный для обороны полуостров, Крым считался безопасным для немцев. Но Гюнтер знал, что тысячемильная железная дорога, построенная Германией для связи с этой территорией, подвергается постоянным нападениям партизан.
Он переключил волну – передавали Моцарта, а его музыка казалась Гюнтеру изнеженной и раздражающей, – и попал на увертюру «1812 год» Чайковского. Ему нравился уверенный, мощный ритм, пусть даже Чайковский был русским и поэтому не одобрялся. Музыка вызвала прилив бодрости, но когда она закончилась, его, как иногда бывало, поглотила унылая пустота. Гюнтер твердил себе, что это такое время – те, кто верит в Германию, обязаны платить дорогую цену ради ее будущего.
Раздался телефонный звонок, и Гюнтер вздрогнул. Звонили из штаб-квартиры гестапо. Его срочно вызывал к себе директор Карлсон.
Карлсон занимал большой кабинет на верхнем этаже здания на Принц-Альбрехтштрассе. Пол устилали толстые ковры, на стенах висели картины с видом Берлина XVIII века, на столах стояли миниатюрные статуэтки. Скорее всего, их реквизировали у евреев – Карлсон состоял в партии с двадцатых годов и пользовался всеми привилегиями. Он принадлежал к «золотому сословию». Этот крупный мужчина держался с оживленным радушием и, подобно большинству старых партийцев, был груб, но умен. Рядом с большим письменным столом, под портретами Гиммлера и фюрера, сидел еще один человек. Незнакомец был высоким и худощавым, лет за сорок, с черными волосами и колючими голубыми глазами, в безупречно сидящем мундире СС; свастика в белом круге нарукавной повязки выделялась на фоне черного кителя. Карлсон тоже был в форме, хотя обычно носил пиджак, как и Гюнтер, чья работа требовала постоянно находиться в тени, не привлекать внимания. Гот заметил, что у неизвестного на коленях – брюки его были аккуратно выглажены – лежит раскрытая папка.
Карлсон радушно поприветствовал Гюнтера и указал на кресло перед столом.
– Спасибо, что откликнулись на столь несвоевременное приглашение.
– Я не был занят ничем особенным.
Затем Карлсон повернулся к неизвестному, и в голосе его зазвучали уважительные нотки:
– Позвольте представить вам оберштурмбаннфюрера Реннера из отдела «Э-семь».
Бригадный генерал СС из секретного отдела рейхсканцелярии, отвечающего за Британию, отметил про себя Гюнтер. Наверняка что-то серьезное.
– Штурмбаннфюрер Гот – один из самых ценных моих сотрудников, – продолжил Карлсон. – Ему поручено разыскивать оставшихся в Берлине евреев. Сегодня он поймал троих.
– Поздравляю. – Темноволосый кивнул. – И много их осталось, как думаете?
– В Берлине – немного. Мы уже близки к завершению. А вот в Гамбурге, как я слышал, еще встречаются.
– Возможно, их больше, чем нам известно, – сказал Карлсон. – Евреи как крысы – только ты решил, что избавился от них, а они тут как тут, грызут твои пальцы маленькими острыми зубками, да?
Играет на публику, подумал Гюнтер.
– Нет, – спокойно возразил Реннер. – Полагаю, что штурмбаннфюрер Гот прав: евреев сейчас осталось не так уж много. – Он с интересом посмотрел на Гюнтера. – Мне думается, вы уже встречались с заместителем рейхсфюрера Гейдрихом?
– Всего пару раз. Когда я вступал в гитлерюгенд.
Реннер задумчиво кивнул. Похоже, он все еще составлял мнение о Гюнтере.
– Чем вы намерены заниматься, штурмбаннфюрер Гот, когда из Германии изгонят всех евреев? – спросил он.
– Не знаю. Мне осталось несколько лет до пенсии. Подумываю поехать в Польшу. Там, по слухам, есть еще работа.
Он надеялся, что в Польше к нему вернется искра былой энергии, а если нет, пусть его прикончат партизаны, как раньше Ганса, и тогда семейное жертвоприношение будет закончено.
– У вас любопытная биография, Гот, – произнес Реннер. – Университетский диплом в Англии, год, проведенный там, затем, по возвращении, членство в партии и пять лет службы в отделе по уголовным делам.
– Да. Мой отец тоже был полицейским.
Реннер кивнул. Серебряный значок с черепом и скрещенными костями на черной фуражке СС блеснул, поймав луч света.
– Знаю. В тридцать шестом году вы поступили в контрразведку гестапо, которую возглавлял тогда бригаденфюрер Шелленберг, и работали с разведданными по Англии, включая проекты ее оккупации, хотя они, к счастью, нам не понадобились. – Он холодно улыбнулся. – Затем, после сорокового года, пять лет в Англии. Работали через наше посольство с британской особой службой, помогали им реализовывать программы по подавлению антиправительственной деятельности.
Говоря, Реннер поглядывал в папку у себя на коленях, и Гюнтер догадался, что это его личное досье. Реннер озадаченно поглядел на него.
– Однако в сорок пятом вы просите возвратить вас в Берлин и переходите в Третий отдел. Где и остаетесь до сих пор, занимаясь этническими вопросами, и в течение последних нескольких лет выслеживаете прячущихся евреев. Ни разу не просили о повышении.
– Я был по горло сыт Англией, – сказал Гюнтер. – А моя жена и подавно. И нынешняя должность вполне меня устраивает.
– Как вижу, жена ушла от вас.
– Да.
Лицо Реннера смягчилось.
– Мне жаль. Сочувствую. У вас образцовый послужной список, вы многое сделали для рейха. Здесь говорится, что у вас большой талант аналитика, вы способны замечать то, что пропустили другие офицеры.
Реннер снова вперил в Гюнтера долгий взгляд, оценивая его, потом повернулся к Карлсону.
– Да, – подтвердил Карлсон. Он откинулся в кресле, испытующе глядя на Гюнтера большими глазами, покрытыми красной сеткой сосудов. – В отдел оберштурмбаннфюрера Реннера поступил запрос от очень высокопоставленных людей в лондонском посольстве. Им требуется человек для… – директор улыбнулся, – для выполнения одной задачи, довольно важной. Вы говорите по-английски, учились там в университете и пять лет работали офицером связи в Сенат-хаусе. Вы понадобитесь им на неделю – возможно, на две.
Гюнтер помедлил, потом сказал:
– Разумеется. Если я могу быть полезен.
– Но вам не по душе Англия, – заметил Реннер.
– Я знаю, что Британия – наш союзник, но англичан не люблю и не доверяю им, – ответил Гот. – Я всегда находил их… вырожденцами.
Реннер кивнул.
– А Бивербрука – посмешищем, – добавил Гюнтер.
Реннер снова кивнул:
– Согласен. Но Мосли пока недостаточно окреп, чтобы взять власть. Впрочем, должность министра внутренних дел дает ему большую власть. Англичане – арийцы, вот только, несмотря на свои достижения, не обладают правильным расовым мышлением. Они вырождаются, это правда, и не способны даже контролировать свою империю. А сторонники Черчилля доставляют все больше и больше хлопот.
– Я наслышан об этом.
– Бивербрук сейчас во Франции, ведет переговоры с Лавалем. – По губам Реннера пробежала холодная улыбка. – Он хочет установить более тесные экономические связи с Германией и набрать войск для Индии. Британцы не в состоянии жить за счет империи, поэтому вынуждены теперь кормиться крохами с нашего стола. За это им придется заплатить. – Он посмотрел на Карлсона, который сцепил лежащие на столе пухлые руки и подался вперед. – Операцию, в проведении которой мы просим вас помочь, осуществляет СС. Мы знаем о вашей лояльности к нам. Вы будете работать с нашим агентом разведки в Лондоне. Ни слова об этом сотрудникам посла Роммеля, своим знакомым или армейским чинам, которыми кишит посольство.
Выходит, это часть закулисной войны между СС и армией, подумал Гюнтер. Многолетней войны. Военные полагают, что они всегда были защитниками Германии, тогда как эсэсовцы считают себя людьми будущего, чья задача – управлять низшими расами Великой Германии, пока те не исчезнут, и надзирать за сохранением и развитием высшей расы. Гитлер благоволил к эсэсовцам, создал их из ничего, но теперь он болен, и, говорят, тяжело, а между тем ни армия, ни СС не в силах добиться победы в России. В гестапо ходили слухи, что военные желают закончить войну в России: забрать Украину, западнорусские области и Кавказ, и пусть русские делают что хотят на нищих восточных землях. Но Гиммлер исходит из того, что безопасность Германии не будет обеспечена, если не довести войну до конца. После смерти Геринга большая часть его экономических полномочий перешла к Шпееру, которому благоволили военные, зато Гиммлер и СС видели в нем, с его любовью к большим государственным предприятиям и презрением к свободному рынку, едва ли не большевика. Геббельс, номинальный преемник Гитлера после смерти Геринга, ухитрялся поддерживать баланс между этими двумя силами, но неясно, насколько были прочны его позиции в эти дни.
– Получается, люди Роммеля не вовлечены? – осторожно поинтересовался Гюнтер.
– Роммелю ничего не известно. Эту операция от начала до конца проводит СС, – ответил Реннер, а потом добавил: – Если это составляет для вас проблему, Гот, так и скажите, и сделаем вид, что сегодняшнего разговора не было.
– Никаких проблем.
– Хорошо.
Реннер откинулся на спинку кресла.
– Вы вылетаете из Темпельхофа в Лондон завтра в девять утра, – сказал Карлсон. – Вас доставят в посольство, где сообщат дополнительные сведения касательно вашего поручения. А пока никому ни слова.
– Есть, – ответил Гюнтер, а про себя добавил: «У меня не осталось никого, кому я мог бы рассказать».
– Привезете мне из Лондона английского чаю? – спросил Карлсон. – «Эрл Грей». – Он расхохотался и посмотрел на Реннера. – Напиток для старух. Моя жена любит заваривать его, когда ее тетки приходят в гости.
По мере приближения к центру Лондона движение становилось все более плотным. Большой «мерседес» остановился перед светофором в гуще курносых английских машин. Гюнтер видел отражение своего лица в стекле. Он начал сдавать: лицо выглядело обрюзгшим, хотя линия рта и подбородок оставались твердыми. Нужно больше упражняться – Ганс всегда держал себя в форме. Когда они поехали по широкой Юстон-роуд, на ветровом стекле появились мелкие капли дождя.
Впервые Гюнтер приехал в Англию в 1929-м, чтобы год поучиться в Оксфорде. Уже тогда англичане показались ему хилыми. Тем не менее он вернулся работать в Лондон после подписания Берлинского договора, и пять лет взаимодействовал с местными полицейскими, уча их тому, как подавлять мятежи, справляться с гражданскими беспорядками, бороться с терроризмом. Англичане сами накопили немалый опыт в Ирландии, но расслабились на протяжении спокойных сороковых.
Машина свернула налево и поехала мимо старинных зданий, зеленых скверов и деревьев с голыми ветками. Они подкатили к Сенат-хаусу с тыльной стороны, где территория посольства была защищена бетонной стеной двадцатифутовой высоты, патрулируемой британскими полицейскими. Немецкий солдат открыл стальные ворота, и автомобиль въехал во двор. Засидевшийся Гюнтер выбрался наружу и поднял глаза, глядя на девятнадцатиэтажное здание, вздымавшееся подобно высокой, узкой пирамиде. Громадные флаги со свастикой колыхались на холодном резком ветру. Гюнтера всегда впечатляли пропорции и функциональность этого сооружения.
Водитель повел Гюнтера по знакомым, облицованным камнем коридорам к широкому центральному вестибюлю, где на могучем постаменте стоял мраморный бюст фюрера высотой в десять футов. Здесь было шумно, как и в прежние времена. В обширном пространстве раздавался шум шагов и голосов; сновали мужчины в мундирах, цокали высокими каблуками машинистки в строгих платьях, с папками под мышкой. Его провели к лифтам. Шофер показал пропуск дежурному, еще одному солдату. В лифте, плавно поднимавшемся на тринадцатый этаж, они оказались единственными пассажирами.
– Каково это – вернуться назад? – поинтересовался Людвиг.
– Все до уныния знакомо. Но здесь хотя бы нет пыли в воздухе, как в Берлине.
– Верно. Хотя английские туманы бывают весьма неприятными.
– Я отлично помню их.
Дверь открылась. Манеры Людвига вновь стали официальными.
– Вам назначена встреча со штандартенфюрером Гесслером. Затем я покажу вам квартиру. Это на Рассел-сквер. Очень удобная.
– Спасибо.
Полковник разведки, отметил про себя Гюнтер, один из старших офицеров СС в посольстве. Он ощутил приступ возбуждения, чего с ним не случалось уже давно.
Кабинет, куда вошел Гюнтер, был маленьким, с белыми стенами и панорамным видом на Лондон, накрытый куполом серых туч. На столе у окна стоял глобус, где граница Германской империи проходила по Уралу, на стене за столом висели непременные фотографии Гитлера и Гиммлера. Снимок Гитлера был последним по времени, сделанным в 1950 году. Вождь был седым, с впалыми щеками и поникшими плечами. Он униженно взирал на Гюнтера, что разительно контрастировало со спокойной уверенностью Гиммлера.
Человек в парадной эсэсовской форме встал, чтобы поприветствовать его. Гесслер был лет пятидесяти с небольшим, невысокий, подтянутый, с редеющими темными волосами, зачесанными сбоку, чтобы прикрыть плешь. Круглое пенсне и строгое лицо с суровыми складками вокруг губ напомнили Гюнтеру его старого учителя из Кенигсберга. Один из тех сдержанных, бесцветных технократов, которых Гиммлер и Гейдрих предпочитают ставить на ответственные должности. Но Гюнтер знал, что такие люди умеют проявлять жестокость, – как и у старого преподавателя, у них бывает скверный характер.
– Хайль Гитлер! – произнес Гесслер, вскинув руку в нацистском приветствии.
Гюнтер отсалютовал в ответ. Ему предложили сесть. Гесслер рассматривал его, положив на стол короткие, пухлые руки. Стол содержался в идеальном порядке: ручки и карандаши на маленьком подносе смотрят рабочими концами в одну сторону, бумаги аккуратно разложены.
Гесслер выражался резко, без всяких любезностей.
– Инспектор Гот, мне сказали, что вашим суждениям всецело можно доверять. Что вы знаете британцев, их обычаи, их политику. Что можете быть дипломатичным, когда необходимо. Что вы офицер гестапо до мозга костей. – Он впервые улыбнулся, выказав вдруг расположение. – И что вы хороший охотник на людей.
– Надеюсь, что все это правда, герр штандартенфюрер.
– Вы и ваш брат вступили в партию в тридцатом году.
– Да. В эпоху веймарского хаоса.
Гесслер скрестил ноги.
– И тем не менее, в отличие от вашего брата, вы никогда не подавали просьбы о вступлении в СС. Формально вы, конечно, подчиняетесь заместителю рейхсфюрера Гейдриху – как сотрудник гестапо. Но вы не в СС. Моих коллег в Берлине это вроде как не смущает, но мне хотелось бы получить… некоторые разъяснения.
Он снова улыбнулся, но уже без прежней теплоты.
Гюнтер вздохнул:
– Мой брат Ганс всегда стремился к жизни… жизни идеалиста. А я тяготел к работе полицейского, как отец. Именно в этом мой талант. Так я служу Германии.
Гесслер резко хмыкнул:
– Как вижу, поддержание физической формы вас не привлекает. – Сам штандартенфюрер выглядел спортивным и подтянутым в своем безупречно сидящем черном мундире. – Это странно. Мне казалось, что братья-близнецы должны вести себя одинаково.
Гюнтер подозревал, что его хотят спровоцировать.
– Не во всех отношениях, – спокойно ответил он.
Гесслер поразмыслил с минуту, затем стремительно встал, подошел к глобусу и положил ладонь на Европу.
– Этот глобус – фикция, как мы оба знаем. Значительная территория к западу от Волги остается в руках русских. Они имеют в своем распоряжении волжские месторождения нефти, а также новые, обнаруженные в Сибири, тогда как контролируемые нами земли кишат партизанами. То же самое в Польше. Наши поселения, основанные там, делаются все менее безопасными. Кое-кто считает, что нам следует закончить войну, договориться с Хрущевым и Жуковым или с мелкими капиталистами за Волгой, с которыми коммунистическая партия делит теперь власть. Каково ваше мнение?
Гюнтер знал, какой ответ хочет услышать Гесслер, и сам считал так же.
– Если мы заключим сделку с русскими, сохранив крупное русское государство, способное снова угрожать нам, это будет плохая награда за жизни пяти миллионов немецких солдат. Да и наше оружие становится все мощнее день ото дня.
Гесслер прокрутил глобус и ткнул в Соединенные Штаты:
– Становится, но не так быстро, как американское. А через несколько недель президент Тафт уйдет и власть перейдет к этому либералу Эдлаю Стивенсону. Говорят, что он осторожен и осмотрителен, но он нам не друг.
– Американцы всегда были непредсказуемыми.
– Да. И сочетали политику изоляции с развитием мощнейших вооружений. Возьмите, к примеру, их заявление об обладании атомной бомбой – оружием, по сравнению с которым весь наш арсенал покажется ничтожным.
– Нам сообщили, что это дезинформация, а те фильмы – голливудская постановка, – ответил Гюнтер, хотя никогда не был до конца уверен в этом.
– Нет, она существует, – деловито возразил Гесслер. – Те фильмы с грибовидным облаком в пустыне – не подделка. Песок превратился в стекло. – Он вскинул густые темные брови. – У нас в Америке есть агенты, сочувствующие. Мы продвинулись со времен Рузвельта. И в посольстве Соединенных Штатов в Лондоне у нас тоже есть свои люди, о чем я расскажу вам подробнее в свое время. Но вернемся к нам. У нас имеется своя атомная программа, это не секрет. Но выполняется она не слишком успешно. Мы убеждены, что американцы опережают нас по всем направлениям. Биологическое оружие. Даже в ракетостроении они, похоже, скоро нас догонят. – Гесслер хохотнул с неожиданной нервозностью. – Может, авторы фантастических романов правы, и однажды нам придется воевать на Луне.
Штандартенфюрер снова сел за стол.
– Мы не смогли добыть надежные разведданные об американской программе вооружений по причине мер безопасности, которые, как вы догадываетесь, предотвращают любую утечку. – Он снова улыбнулся, глаза его немного расширились. – Но теперь, возможно, образовалась крохотная щелочка. Возможно. Не более того.
Гюнтер снова ощутил волну возбуждения, легкую дрожь внутри.
– Моя миссия связана с этим?
Гесслер откинулся в кресле. Вид его вдруг сделался усталым.
– Обстановка не самая благоприятная. Как бы я хотел, чтобы фюрер снова появился в прямом эфире, обратился к нам, как прежде. В России начинается очередная зима, поезда со снаряжением для армии снова подвергаются атакам. Русские знают, как выживать в тех краях, какой травой питаться, как защититься от холода и пережить морозы ниже сорока градусов. Мы уверены, что они готовят очередное зимнее наступление, снабжая войска с заводов, построенных в глухих лесах, далеко за Уралом. Наши ракеты там почти бессильны, мы не знаем, куда их нацеливать. А это движение Сопротивления в Испании, Италии, Британии и Франции… – Он покачал головой, потом пристально посмотрел на Гюнтера. – Чтобы победить в войне с русскими, нам нужно знать то, что знают американские ученые.
Гюнтер беспокойно заерзал в кресле. Если уж полковник из разведки СС делает такие пессимистические заявления, что говорят Шпеер и армейские чины? Гесслер поймал его взгляд и снова сел прямо, хмурый и официальный.
– Вы слышали о деле Тайлера Кента? – спросил он отрывисто.
– Кент был нашим сторонником. Работал в американском посольстве как раз накануне победы в сороковом году.
– Да. Он передавал ценную информацию о контактах между Черчиллем и Рузвельтом, пока его не арестовали. Знал некоторых британских фашистов – например, Моула Рэмзи, нынешнего министра по делам Шотландии. Английская контрразведка вычислила его. Посол Кеннеди, который здесь уже давно, смотрит на все сквозь пальцы и симпатизирует нам. У нас есть в посольстве агенты, новые Тайлеры Кенты, и пару недель назад один из них сообщил кое-что весьма интересное. – Гесслер подался вперед и сплел пальцы. – Один американский ученый – по некоторым причинам я не могу сообщить, в какой области он работает, скажу только, что это недалеко от разработки оружия, – приезжал в Англию на похороны матери. Его зовут Эдгар Манкастер. По рождению он англичанин, хотя лет двадцать назад принял американское гражданство. По сведениям нашего человека из посольства, сотрудники госбезопасности с Гросвенор-сквер были обеспокоены тем, что Манкастер разгуливает по Лондону сам по себе.
– Он сочувствует Сопротивлению?
Гесслер замотал головой:
– Ничего подобного. Убежденный сторонник изоляционизма и могущества Америки. Проблема не в этом. После недавнего развода он стал подвержен неуправляемым приступам алкоголизма. Некоторое время Манкастер провел в Лондоне, пытаясь продать дом матери. И похоже, более или менее контролировал себя. А потом вдруг ушел в загул. За ним наблюдали, но в тот вечер он не пришел отмечаться в посольстве, как положено. Затем от него поступил телефонный звонок: оказалось, он лежит в бирмингемской больнице со сломанной рукой.
– Как это произошло?
– Он поехал навестить брата, геолога, работающего в Бирмингемском университете. Между ними вспыхнула ссора, и братец вытолкнул нашего американского приятеля из окна.
– Он тяжело травмирован?
– Всего лишь сломал руку. Вот только американцы вытащили его из больницы, несмотря на поврежденную руку, арестовали, запихнули в самолет и отправили в Штаты. Местом назначения, если верить нашему агенту в посольстве, стала тюрьма Фолсом в Калифорнии: изоляция, предельная секретность.
– Получается, он что-то натворил, – сказал Гюнтер.
– Или что-то ляпнул. Что именно, мы не знаем – наш шпион не имеет нужного уровня допуска.
– Англичане замешаны?
– Нет. Случилось что-то такое, о чем американцы не хотели им сообщать. Англичан лишь известили, что в Штатах принято доставлять пострадавших граждан на родину.
Гюнтер задумался.
– С кем связан наш человек в американском посольстве?
Гесслер улыбнулся:
– Не с людьми Роммеля. Он работает на нас, на СС. И полученной от него информацией располагаем только мы. Впрочем, мы навели кое-какие справки через британскую особую службу – у нас там есть надежные люди. Попросили выяснить всю подноготную брата. Полагаю, вы знакомы с нынешним комиссаром?
– Да, – подтвердил Гюнтер. – По прежней работе здесь. Твердый сторонник англо-германского сотрудничества. И вдобавок убежденный антисемит.
Гесслер кивнул:
– Мы можем работать с отдельными британцами, не забывая об осторожности. Но не с местными секретными службами, или тем, что от них осталось, – после захвата Кремля мы узнали обо всех коммунистических «кротах» в их рядах. Теперь там лишь несколько стойких патриотов,
