Кристина Устинова
Хроники Арбайтенграунда. Часть 2
Глава 4
Когда все уйдут…
17
В банке сумма пополнилась до тринадцати марок. Примерно неделя на море и две в санатории. На море у него бы все равно не получилось съездить, так как до сих пор шло следствие, а суд назначили на конец месяца. Покидать пределы страны нельзя. Остается только санаторий, а заветный песочек и пляж тогда придется отложить. Но Йозеф устал. Та ситуация с Хассе в некоторой степени пошатнула его издерганную работами нервную систему. Не осталось сил, одно недовольство. Раздражительность, вялость, лень. Теперь он срочно нуждался в отдыхе, хотя бы на несколько дней. У него появилась идея отдохнуть недельку в санатории, а затем дальше копить на море – все равно оно никуда не денется, можно и потом съездить. Сейчас нужно восстанавливаться.
Когда Йозеф работал на фабрике, ему советовали санаторий «Жемчужина», который находился неподалеку от Центрального округа: мол, хорошее и приятное место, оплата невысокая. Вот и сейчас он вспомнил о нем и позвонил туда: за все про все за неделю придется отдать семь марок. Недешево, рассудил рабочий, зато все включено: трехразовое питание и лечебные процедуры. Насчет работы Йозефу переживать не приходилось, ибо его и так уволили за грубое отношение к покупателям. Последней каплей для директора стал случай на днях, когда Ренау едва не подрался с одним из них. Покупатель препирался из-за скола на уже купленной тарелке и теперь срывал всю злость и досаду на неповинном консультанте. Йозеф не привык к такому отношению и стал грозить кулаком, а потом и вовсе взял мужчину за шиворот, пока не вмешался Иосиф. Покупатель дальше жалобы директору не пошел, но и той хватило. Йозеф ушел по собственному желанию и ни капельки не жалел о содеянном.
– Ну вот еще, черта с два я туда вернусь! – сказал в тот вечер он. – Я не позволю вытирать об себя ноги. Ты как знаешь, Иосиф, но я птица вольная и гордая.
Вот и решила гордая птица сделать перерыв, а там уже со свежими силами поискать работу. Можно и без санатория, вот только какой же тогда отдых без смены обстановки?
Еще Йозеф думал над тем, стоит ли доверять Иосифу квартиру, ведь он знает его всего два месяца. В принципе, рассудил арендодатель, поэт спокойный и тихий, даже слишком. Да и какие проблемы с ним будут? Он даже в шкаф не полезет, ему это не надо… В крайнем случае сначала попросит разрешение. Йозеф признал, что Иосиф – чуть ли не самый лучший арендатор за все время, поэтому мог на него положиться.
А что с поэтом? Пожалуй, последние события вымотали его сильнее, чем Йозефа. Журналисты, допросы, жалость со стороны знакомых – Иосиф не мог больше работать в редакции и, несмотря на все возражения Джуты, он отказался печататься. Она расстроилась, хотя заверила, что двери для него всегда открыты. Однако, зная ее не первый день, Иосиф прочитал в интонации: «Ну ты и слабак, конечно. Первого давления не выдержал! Ну, ничего, можешь всегда прийти снова, если кишка не тонка». Ульрих тоже удивился столь категоричному решению, но говорить ничего не стал, а лишь попросил одного: хотя бы созвониться с матерью. Жозефина, по его словам, снова едва не слегла от столь громкого и ужасного дела. Иосиф по-настоящему волновался за Жоззи и чувствовал укол в сердце, так как снова стал источником ее переживаний. Он с ней созвонился и полчаса слушал тираду: «Сначала забастовка, теперь наркотики и бандиты… Ты что, моей смерти хочешь? Подумал бы обо мне! Куда ты ввязался, малыш? Оно тебе надо?» Жозефина не дала возможности ответить; говорила она долго, даже немного всплакнула. Под нежный щебет Иосифа и его обещания больше так не делать она быстро успокоилась, выдохнула и сказала:
– Ты понимаешь, что теперь все внимание в моем окружении приковано к тебе?
– Правда?
– Да, тебя все мои знакомые знают, но не как кавалера, а как близкого друга.
Иосиф усмехнулся.
– Разве в этом есть разница?
– Не до шуточек сейчас, молодой человек. Я вполне серьезно говорю. Нас видели во время прогулки супруги Хайнц и графиня Сюзанна Арбалетская. Еще я говорила о твоем творчестве с редактором, доктором Керром. Уже четверо. А те по-любому, особенно последний, еще своим знакомым разболтали; и недавние события подкрепили интерес. Вот на днях леди Барбара спрашивала о деле Хассе.
– К чему ты все ведешь?
– Свет хочет увидеть тебя, Иосиф.
– Неужели нельзя как-то отказаться? Я и так устал, Жоззи, мне хочется тишины и покоя.
– Все равно же ведь Йозеф уезжает, если мы будем аккуратны, он ничего не узнает. Когда еще представится такой шанс? Ну, потерпи вечерок, прими у себя гостей, костюм надень поприличнее… Неужели так сложно?
На языке у Иосифа вертелся только один вопрос: «Зачем все это? Неужели нельзя у нее дома чай попить?» Поэту вспомнился разговор с Ульрихом о положении Жозефины. Если свет узнает, что она хотя бы дружит с человеком, который никак не относится к их кругу, то на старости лет испортит себе репутацию. Крайне для нее невыгодно, не говоря уже об Ульрихе.
– Но все же, Жоззи, – заговорил после молчания Иосиф, – как бы я ни хотел, я не поднимусь до твоего окружения. Мы же из разных классов, у меня даже своей собственности нет.
– Я сказала, что ты по доходам стоишь пониже всех остальных, однако же приходишься моим кузеном – грубо говоря, потомок Куглеров по линии моей сестры. Понимаешь? Вот только она, как друзья думают, во Франции; оттуда ты приехал сюда, чтобы землю родную повидать и научиться самостоятельности. Хотя на самом деле сестра уже давно-давно слегла и сейчас страдает от старческого слабоумия где-то в Южной Америке… Ладно, сейчас не о ней. Теперь ты двадцатидвухлетний студент-филолог, даешь уроки в клубе моего сына. Если что, с Ульрихом я это обговорила.
– Зачем так усложнять? Почему бы тогда просто не снять какой-нибудь коттедж неподалеку от Битенбурга?
– Целый дом на один вечер? Глупо будет, нецелесообразно. Нет, можно и квартиру, только где я ее тебе найду? А так как Йозеф все равно уезжает, то…
Иосиф сел на диван и прикрыл глаза. Ренау как раз не было, он поехал смотреть санаторий; завтра арендодатель поедет туда с вещами, если его устроят условия.
– У меня уже голова идет кругом.
– Потерпи. К тому же не все решено: надо что-то на стол приготовить. Я попрошу Марию. Ужин запланирован на послезавтра, вот как раз мы с ней придем ближе к обеду, и она будет готовить. А ты до этого обязательно приберись, не позорь меня. Еще я тебе выделю деньги на нормальный костюм, тот столетний пиджак обязательно выкинь. Ну ладно, мне пора. Пока!
Не успел Иосиф и слова сказать, как Жозефина повесила трубку. Неожиданно в замке щелкнуло и на пороге появился Йозеф. Глаза его сияли.
– Ну все, – сказал он, – завтра туда еду.
18
Иосиф не стал говорить Йозефу про разговор с Жозефиной; навряд ли тот разрешит во время своего отсутствия приглашать незнакомых людей. Более того, которые еще будут критиковать не слишком выделяющийся роскошью интерьер. «Все равно не узнает», – решил Иосиф. Он ночью спал плохо, обдумывал план, как произвести хорошее впечатление на круг общения дамы сердца, половина которого – ее друзья и родственники. «Тем более рано или поздно они и так узнают о наших отношениях. Хотя бы хорошее впечатление надо произвести».
На следующее утро Йозеф уехал. Когда Иосиф проснулся, арендодателя уже не было, поэтому он сразу же после завтрака начал уборку. Как раз суббота, выходной. Полдня поэт убирался: вытирал пыль, мыл полы, окна и даже постирал шторы. Вечером он отправился в клуб. Джута ничего не говорила о Хассе и не пыталась убедить вернуться в редакцию. Все прошло как обычно. Перед тем как уехать, Иосиф на пороге столкнулся с Ульрихом, тот предложил постоять у входа. Поэт согласился. На осеннем морозе директор клуба затянулся и сказал:
– Подготовился?
– Да, – ответил Иосиф. – Ты завтра будешь?
– Не смогу, мне надо готовиться к контрольной. А ты смотри, не ударь лицом в грязь.
– Уж постараюсь, но все равно на меня будут смотреть как на нищего.
– В их глазах ты не нищий, а потенциально богатый. – Ульрих улыбнулся. – Вроде бы деньги есть, но ты человек практичный и самостоятельный.
– Как будто это для них норма, хотя сами в трехэтажных домах живут.
– Поверь, такое часто происходит среди представителей «золотой молодёжи», по разным причинам: одни хотят жить отдельно (как я), а других таким образом наказывают родители за разгулы. Так что это нормально. В наших кругах молодое поколение закаляют в непривычных условиях и приучают ценить деньги. Вот и ты такое же непутевое чадо. – Внезапно он стал серьезен и нахмурился. – И еще: ты, я думаю, знаешь, как вести себя с мамой при всех. Не дай Боже, если они узнают правду, я тебя предупредил.
***
На следующий день пришли с утра Жозефина с кухаркой-мулаткой. Последняя держала в руках сумки с продуктами и, едва кивнув Иосифу, сразу прошла на кухню. Жозефина при встрече обняла поэта, поцеловала и стряхнула пылинку со свитера. Затем дама сердца направилась в его комнату и открыла шкаф, покачала головой.
– Нет, мой хороший, так нельзя. – Она достала потертый пиджак. – Так нельзя. Живо собирайся, поедем в магазин.
Иосифу ничего не оставалось, как покориться судьбе. Они поехали и выбрали дорогой костюм, черный, с золотыми запонками. К стыду поэта, заплатила Жозефина: доход ей позволял. Вскоре они вернулись домой. Мулатка орудовала на кухне; все плитки заняты кастрюлями, пар обволакивал стены и окна, пахло жареным мясом и вареными овощами.
– Надень костюм, Иосиф, – сказала Жозефина. – Я еще раз хочу на тебя взглянуть. Стой, ты куда?
– В комнату. Сейчас переоденусь и выйду.
– Неужели стесняешься?
– Да, – серьезно ответил поэт. – Не могу я переодеваться при даме, так уж воспитали.
Жозефина пожала плечами, мол, тебе виднее. Иосиф закрыл за собой дверь и подумал: «Ей же пятьдесят, как она может ставить под вопрос такие вещи? В ее возрасте это несколько… неправильно, что ли? Может, просто перенервничала, вот и ляпнула глупость».
Он разделся до трусов и стал натягивать рубашку, брюки и пиджак. Ему вспомнились мать. Она зорко следила за тем, как бы брат не зашел к старшей сестре в комнату, а та – к нему. Да и сестра постоянно ходила по наставлению матери в сарафане и накидывала сверху шаль, а о косметике вообще речи быть не могло: ни ее, ни украшений дома не было. Более того, никаких ночевок у друзей. Отец никогда не целовал мать при детях в губы. Однажды Иосиф поинтересовался у него, почему она так строга, а тот пожал плечами и сказал: «Может, из-за того, что твоей сестрой мама забеременела в семнадцать, не хочет подобного для вас, вот и оберегает. Как говорится, береженого Бог бережет».
…Иосиф вышел к Жозефине. Она осмотрела его с ног до головы и просияла.
– Теперь ты готов.
19
Первый мерседес приехал ровно в шесть. К тому времени все было готово: усталая мулатка накрыла стол (точнее, объединенные одной скатертью два стола) шестью блюдами и отправилась домой. С ней же уехала Жозефина, дабы переодеться, и через полчаса вернулась в облегающем синем платье, которое подчеркивало ее бедра и грудь, тем самым даже делало моложе – так показалось Иосифу. Оно доходило почти до пола и сияло, как сапфир. К тому же в нем Жозефина ходила по-другому: неспешной походкой и для образа легонько, но ни в коем случае не вульгарно покачивала бедрами. Из сложного пучка волос выступали волнистые пряди, едва касаясь открытой шеи. «Как лань!» – подумал с восхищением Иосиф, однако о себе не мог сказать ничего хорошего. Ходил он скованно, словно лакей перед гостями, не мог выгнуть спину, ибо пояс давил на живот, а накрахмаленный воротник сжимал шею, как петля, сколько бы поэт ни пытался его ослабить. И все же Иосиф старался выглядеть серьезным и даже надменным. Может, и не душа компании, зато будут уважать.
Когда вошли первые гости, он встретил их с улыбкой, а Жозефина подошла к ним со словами:
– Анна, Вельгус, как же я рада вас видеть! Иосиф, знакомься: супруги Хайнц.
Анна, худощавая старушка в бирюзовом платье в цветочек, с голубой накидкой, улыбнулась и протянула руку в перчатке. Иосиф поклонился и поцеловал ее. Гостья рассмеялась.
– Прелестный, дивный мальчик! И такой воспитанный… Редкое явление в наши дни. Правда, Вельгус?
Краснолицый круглый мужичок закивал и отдал Иосифу куртку.
– О да, дорогая, полностью с тобой согласен.
– Ну что же, – сказала Жозефина, – проходите, присаживайтесь. Чай или вино?
– Пожалуй, второе, а вот Вельгусу лучше первое, так как у него потом голова болеть будет и давление подскачет. Да, милый?
Мужичок погрустнел и, сев в кресло напротив, проворчал:
– Да, дорогая.
Пока Иосиф разливал дамам вино, а себе и Вельгусу – чай, Анна Хайнц говорила:
– Право же, что за месяц! Столько событий, столько страстей передают – уму непостижимо. Ты не находишь это ужасным, Жоззи?
Дама сердца отпила вино и слегка нахмурилась.
– Да… У меня самой голова болит, хочется отдохнуть от всей жестокости. Ни дня без плохих новостей!
– Согласна. – Анна поглядела на Иосифа, который уселся возле дамы сердца. – А как, кстати, дело о Хассе проходит? Прогресс есть?
– Да, – ответил он.
– Когда суд?
– Не знаю пока. Как придет повестка, сообщу вам сразу же.
Иосиф улыбнулся. Что же за манеры такие: сразу с порога говорить о таких неудобных вещах? К тому же какое ей дело, когда будет суд? Улыбка получилась натянутой, и Анна нахмурилась. Неловкое молчание прервал стук в дверь. Иосиф встал и через несколько минут вернулся с новыми гостями. В целом на вечер пришло человек пятнадцать; кто-то приходился близким другом, кто-то просто давним знакомым, например супруги Хайнц, но, как сказала Жозефина, она всех очень хорошо знала. Иосиф же с каждым новым гостем становился все мрачнее и мрачнее. Ее друзья такие вежливые, вычурно одетые, – это резало глаза. Их так много, никого временный хозяин дома не знал, и на душе неуютно, словно он пришел по приглашению, а не они к нему. Между тем голоса становились все оживленнее, музыка по радио играла все громче и громче, а вскоре стало тесно. Гости разделились на отдельные группы и стояли по разным сторонам гостиной, в основном сплетничали.
Возле полки с книгами спиной к поэту стоял Вельгус и хихикал. Иосиф смутился и хотел подойти к нему, но неожиданно дорогу преградила леди Барбара – тучная женщина со стрижкой под горшок и в платье лимонного цвета. В руках она держала бокалы с шампанским.
– Как у вас здесь уютно, герр Яффе! Вы молодец, честно. Правильно делаете, что полагаетесь на себя, в жизни такое пригодится. – Она подмигнула. – Я говорю от всего сердца, герр Яффе. Может, выпьем?
Иосиф не отказался: не хотел расстраивать жизнерадостную гостью. Он впервые в жизни попробовал шампанское: сладковатая жидкость защипала на языке и пошла по пищеводу. «Почти как газировка», – подумал он, пока Барбара наливала ему второй бокал и говорила:
– Вам непривычно было одному в первое время? Без слуг, роскоши…
– Ну, ко всему привыкаешь, кроме холода. Знаете, так даже надежнее – одному держать порядок в доме. А роскошь не самый важный показатель. Тут дело вкуса.
Она усмехнулась и протянула ему наполненный до краев бокал со словами: «Согласна с вами». Иосиф забыл уже о Вельгусе, ведь все равно за всеми не уследишь. Между тем Барбара заговорила о своем муже, который не приехал из-за болезни, но очень просил передать вино, так как он один из известных виноделов вот уже в пятом поколении. При виде старенькой темной бутылки Иосиф сначала смутился и про себя припомнил истории из клуба о первых попойках и похмелье. Поэт никогда не пил до сегодняшнего вечера. Однако он просто не мог отказаться. Барбара говорила и говорила, очень много говорила и при этом успевала наливать вино в бокалы и брать со стола закуски. Вино сначала показалось Иосифу очень горьким, на вкус напоминающим прокисший сок, но после нескольких небольших глотков он почувствовал прилив сил: по телу разошлось тепло, ему хотелось смеяться и улыбаться.
Вдруг за его спиной раздался недовольный голос Анны:
– Вельгус, иди сюда. Что ты там делаешь?.. Господи, что ты читаешь?!
Гости замолкли и повернули головы в сторону супругов Хайнц, которые стояли возле шкафа. Вельгус положил книгу на полку и покраснел, однако Анна выхватила томик и громко прочитала: «Роза и Жорж: откровение. Ночь утех и отчаяния». Лицо ее залилось румянцем, глаза заметали искры, и она развернула к народу обложку, где изображена во весь рост нагая девица у окна. Среди гостей зашептались, Иосиф покраснел и залпом выпил четвертый по счету бокал. «Ух, Йозеф, ну ты даешь!» – подумал он, сделал шаг вперед и сказал:
– Извините, но что в этом такого?
Поэт повернул голову в сторону Жозефины, та прикусила губу. Но Анна уже подошла к нему без книги.
– Что вы имеете в виду, герр Яффе? Значит, вы допускаете чтение подобного рода литературы?
– Да.
– Ужас! Неужели наша цензура вот до такого опустилась? – Анна указала на книгу. – Вы считаете это нормальным? Я вам прямо заявляю: нет. Вот с такого… чтива как раз и начинается духовная деградация народа. Сначала книги, потом фильмы, пропаганда… И еще он заявляет, что все хорошо!
Иосиф поджал губы, в груди кипело.
– Я же ведь не выставлял книгу напоказ, верно? Она просто тихо и безобидно лежала на полке, ну, даже если кто-то и заглянул – все мы взрослые люди. Почему же вы устраиваете такой скандал?
– Да потому что пора прекращать безобразие! И я про вас говорю, Жозефина, и про ваш клуб.
Та насупилась, но ее голос звучал спокойно:
– Почему же вы сразу приравниваете вкусы одного человека с направлениями клуба? Он читает её для себя, а там подобную литературу даже близко не проходят.
– Неужели? Да вы просто не догадываетесь, что ваш клуб – настоящее растление для молодых умов. – С минуту Анна помолчала, словно прислушиваясь к шепоту из толпы, и повысила голос: – Моя дочь уже запустила учебу и стала читать порнографию! Ну, что же вы на это скажете? Ваш кузен только подтверждает мои слова: такому сборищу либералов, как ваш клуб, не место в нашем обществе. Именно по этому вопросу я и пришла сегодня к вам, Жозефина.
Дама сердца побелела и скривилась. Иосиф встал между ними. Он пошатывался и икал; разум затуманивался, поэт смотрел мимо людей, пытался сфокусировать взгляд. Ситуация и все участники казались ему такими смешными и даже комичными, а Анна как актриса, что стоит посреди спектакля и пытается обратить на себя внимание. Иосиф усмехнулся и сказал:
– Уважаемая фрау Хайнц, не надо кричать, давайте успокоимся. Вы испортили вечер и раздули скандал – для чего? Почему мы не можем хотя бы спокойно это обсудить? Если уж на то пошло, я скажу так: лучше присматривайте за вашим мужем. Вот, он снова полез в шкаф! Если я вдруг чего-то не обнаружу в вещах, пеняйте на себя.
Женщины ахнули, мужчины зашептались. Анна с минуту стояла на месте, приоткрыв рот и сжав кулаки, но все же поглядела на мужа. Вельгус снова стоял возле полок с книгами, но скорее опирался на них и смотрел на жену. От него даже за два шага разило вином.
– Пошли, Вельгус.
Мужичок, пошатываясь, поплелся за ней, и оба ушли, напоследок хлопнув дверью. Жизнь вошла в привычную колею, все разбрелись по гостиной. Жозефина взяла Иосифа под локоть и отвела на кухню; лицо ее приняло озадаченное выражение. Поэт усмехнулся и поцеловал ее в губы, прошептал: «Ты такая красивая». Она даже не улыбнулась и заговорила:
– Иосиф, я понимаю твое возмущение. Вот только лучше не связывайся с ней, слышишь? Она очень злопамятна и имеет хорошие связи в прокуратуре.
Иосиф отвернулся и скрестил руки на груди.
– Что мне с того, что у нее такие-то связи и такой-то нрав? Не позволю я скандалов в моем доме.
Он стукнул кулаком по столу. Жозефина улыбнулась.
– Это не твой дом, но допустим. Анна очень ворчливая, без крайней необходимости ее угрозы дальше слов не идут. Да, в такой ярости я ее впервые вижу, однако же, мог бы и промолчать. Зачем распри? Тем более ты младше.
– Ну и пускай она валит к себе. Лучше за мужем пусть присматривает. Я вообще не понимаю, какого черта ты этих… этих макак из ателье пригласила.
Она рассмеялась и поцеловала его в губы.
– Ну-ну, сам не ворчи. Завтра я с ней поговорю, и все уладится. Ну же, пошли к гостям. И улыбочку натяни, хотя бы для приличия…
Иосиф наклонился к ней, с жаром прильнул к ее губам и обнял за талию. Жозефина покраснела и зашептала: «Увидят… отпусти». Он выполнил ее просьбу; она отшатнулась, лицо залилось румянцем.
– Давай попозже, когда все уйдут…
20
…Иосиф поморщился; солнце слепило прямо в глаза. Не поднимая век, он перевалился на другой бок и почувствовал чью-то руку. На секунду в голове мелькнула мысль, кто же это мог быть, но тут раздался голос Жозефины прямо над ухом:
– Ой, щекотно…
Поэт открыл глаза. Голова туманилась. Тяжелая, как свинцовый шар, она не держалась прямо и сваливалась набок, картинка плыла перед глазами, а в горле пересохло. Иосиф поморщился, однако увиденное заставило его встрепенуться и даже вскочить.
Он стоял над кроватью абсолютно нагой; солнце проникало в его комнату сквозь плотные шторы, часы показывали десять утра. Жозефина лежала на кровати такая же голая, натянув одеяло до плеч. Увы, но Иосиф ничего не помнил. После ее слов «…когда все уйдут…» память погасла, как лампочка, и вот теперь поэт стоял перед своей возлюбленной нагишом. При виде озадаченного лица Иосифа Жозефина привстала на локтях и оттряхнула с лица волосы.
– Что случилось?
Голова разболелась сильнее, в висках пульсировало. Иосиф поморщился и присел на кровать.
– Что я наделал? – прошептал он и зевнул.
Жозефина приобняла его за плечи, поэт вздрогнул.
– Что ты наделал, милый? Ты по поводу Анны?
Иосиф посмотрел на нее и поднял бровь.
– Какая Анна, Жоззи? Я обо всем этом.
Он развел руками. Она хихикнула.
– Ну да, поигрались немножко, когда гости ушли. Не волнуйся ты так, в этом нет ничего такого…
– То же самое говорил отец перед тем, как обрюхатить сестрой мою мать.
Иосиф надел очки и стал застегивать подобранную с пола рубашку.
На лбу у Жозефины образовалась вертикальная складка, блеск в глазах потух.
– Да что с тобой?
– Господи, Жоззи, неужели ты не понимаешь? Это неправильно, это… не должно быть по пьяни.
– Всякое бывает в жизни, Иосиф, и не всегда плохо все заканчивается. Забеременеть я уже не смогу, лет немало. Ты переживаешь из-за потери невинности? Не волнуйся, малыш, такое рано или поздно должно было случиться, – последние слова она проговорила с особой нежностью.
Однако Иосиф с тем же бесстрастным видом натянул трусы и штаны.
– Нет, не могу я так. Я просто не могу. Меня не так воспитывали; мама и сестра ходили всегда с закрытыми шеями, в сарафанах, застегнутых на все пуговицы, и я просто не могу, Жоззи, не могу целовать любимую, понимая, что… – Он снова поморщился. – …Наслаждался ее телом!
Дама сердца села, прикрывая наготу лишь ниже пояса.
– Глупо так себя вести, Иосиф! И что теперь, даже руки нельзя касаться? А ну-ка прекращай ныть и иди ко мне.
Поэт взглянул на нее – и не тронулся с места.
– Извини, но нам, я думаю, стоит отдохнуть друг от друга на время… Мне надо подумать.
Жозефина цокнула и стала одеваться. «Как маленькая, честное слово», – подумал поэт, стараясь не смотреть на нее. Наконец она оделась и ушла, хлопнула напоследок дверью. Теперь Иосиф остался один. Он посмотрел в окно, на залитую солнцем улицу, и тяжело вздохнул.
