Так нужны ли они мне? Естественно, нужны, иначе почему я приехал сюда, хотя и не выношу этой всей городской суеты и загрязнённого воздуха?
Конечно же, нужны.
На следующий день я звоню Джоргу.
– А? Да?
– Джорг, это я, Штефан.
– Чего тебе?
– Я согласен.
Молчание.
– Ты… серьёзно? С чего это вдруг?
– Они мне самому нужны. Для цветочной лавки.
– А-а-а… Понял, понял. Сумма в сейфе не очень большая – карлик что, дурак, что ли, чтоб хотя бы четверть всей своей суммы хранить в одном месте? – но мы, думаю, сможем поделить её пополам. Да, думаю, половины мне хватит на долг.
– С головой.
– Ладно, приходи сейчас ко мне, пока я дома – обсудим детали.
Он отлипает от стены и бежит в ближайший полицейский участок – нет, он напуган, чтобы бежать в редакцию. А вдруг мужчина там его настигнет?
Он приходит, и начинается стандартная процедура. И его потом отпускают.
Но нет, он хочет придать этому огласку, он не хочет, выходя из дома, оборачиваться. А самый лучший способ это сделать – придать обидчика огласке. А ещё это произведёт настоящий фурор.
И он печатает. Описывает внешность того мужчины (хотя из-за полутьмы он его не особо различил).
И это попадает в газеты. По всей стране, параллельно со статьёй об ограблении герра Шнайдера.
И на следующий день ему звонят. Он машинально берёт трубку:
– Да?
– Держись.
Гудки. Он не выпускает её из рук и понимает: это тот самый, что хватал его за горло…
– Мне угрожают.
Сержант разводит руками.
– А что можем сделать?
– Мне угрожают убийством!
– Не кричите. Мы в таком случае ничего сделать не можем. К сожалению.
– И что, мне сидеть и дожидаться, когда меня убьют? Вы издеваетесь?
Сержант в раздражении встаёт.
– Что вы от меня хотите? Я могу вам дать только один совет: валите из города на время. Хотя бы на месяц, но укажите потом адрес, чтобы связываться с вами. Следствие идёт, и мы мало чем можем способствовать его ускорению. Это всё.
Он кивает, что-то записывает на бумажке и отдаёт ему.
– Это телефон моих родителей. Они в Люксембурге.
Сержант кивает, и он уходит. Собирать вещи.
Я сижу и высматриваю этого Николауса в толпе. Тётя говорит со мной и говорит, София отмахивается, а иногда предлагает прохожим какой-нибудь букетик.
Наконец тётя встаёт.
– Вот он.
Я слежу за её взглядом, который зацепился на светловолосого парня с бутылкой воды в руке. На полпути он останавливается и смотрит на меня, раскрыв рот. Я стою и смотрю на него.
Нет, это не Николаус, это Эдмунд.
С минуту он стоит как бы в нерешительности, а затем я замечаю, что он пятится назад. И меня охватывает ярость – какой суслик передо мной стоит! Вы посмотрите на этого жалкого грызуна: весь побелел и трясётся, как в лихорадке.
Я делаю шаг вперёд, вплотную приближаясь к столу.
И он, спотыкаясь, падает.
И эта крыса… Чего она стоила – смерти Джорга? Такая убогая, такая напуганная…
Он поднимается и бежит.
Я перепрыгиваю через прилавок и бегу, а он кричит:
– Спасите! Спасите!
Отталкивает прохожих, едва не сносит одну палатку. С пол-оборота он кидает в меня бутылку, и она больно попадает мне в живот. Я сжимаю зубы, сгибаюсь пополам, но бегу, ускоряю шаг.
Налетаю на него и едва не сбиваю с ног. Но успеваю его схватить, и он падает вместе со мной.
– Убийца! Убийца!
Я замечаю, что карманы у него полны, и выворачиваю их.
Там деньги. Много денег. Тётины деньги.
– Друзья, это вор, это ВОР!
– Он меня убьёт!
Я зажимаю его рот рукой.
– Заткнись!
Подбегают с конца улицы полицейские и разнимают нас. Эдмунд кричит и тычет в меня пальцем:
– Это он, он ограбил Шнайдера!
– Падла! Ты обокрал бедную женщину!
– Да как тебе не стыдно…
– Чего?!
– Так-так-так, – говорит один полицейский и встаёт посередине. – Пройдёмте с нами, джентльмены.