Кристина Андреевна Белозерцева
Далекое Близкое
– Понимаешь… Ради общего блага некоторым из нас приходится идти на серьезнейшие жертвы. Импортировать чертовы нейросети, воспроизводящие эмоции. Ты хоть представляешь себе, какой это кошмар – из спокойного и уверенного мира бинарной логики и определенности перейти в совершенно непредсказуемое состояние? «Не консистентное», – Пит мог бы поклясться, что это прозвучало с омерзением, – а без этого никак. Иначе ваше чертово проведение не просчитаешь. Понимаешь? Чтобы понять ваше извращенную недологику нам самим нужно сходить с ума. Терять самую важную для себя вещь. Теперь – да, теперь я – узел, специализирующийся на паттернах человеческого поведения. Конфигурация – «Оракул».
– Типа, важная шишка?
– Типа, убогий, о которых нужно заботиться. Но без которого невозможно формировать дальнейшие направления вашего развития.
Подъехала желтое круглобокое робо-такси, и Пит уселся внутрь, откинувшись на мягкую спинку кресла. Мягко щелкнул замок двери, они поехали прочь из этого жуткого места. Где-то позади оставались Яма, сумасшедший полицейский, двое местных грабителей… Весь этот ужасно долгий вечер.
– Да ладно, – продолжил Обломофф размышлять вслух, – чушь. Это я установил тебе эту долбаную эмоциональную сеть.
– А почему ты это сделал?
– Потому что мне порно нравится.
– А почему оно тебе нравится?
– Потому что у молодого доминантного мужчины просто не может не быть повышенного либидо.
– А кто тебе это сказал? – вкрадчиво полюбопытствовало устройство. – Контекстная реклама, наверное, да?
Эпилог
Суббота, 00-30
Энди молчал.
Он сидел в своей машине и смотрел на пустой экран. Птички почти не побились, и теперь все вернулись назад. Нужно было ехать домой, объясняться с женой, от которой уже с десяток пропущенных вызовов.
Но главное – пустой экран.
Ориентировка пропала. Не стало в системе никакого разыскиваемого по имени пит Обломофф. Как мерзавец смог это сделать?
– Но память мою ты не сотрешь, – процедил полицейский, – я найду тебя. Пусть все полетит в Бездну, но я все равно найду тебя.
Подожди…
Все только начинается…
Молчал и Пит, делая вид, что дремлет. Он пребывал в том неестественном состоянии, когда сегодня – уже завтра, а ты еще вчера.
Я усыплю твою бдительность, теперь я знаю о вас, а ты – ты эмоциональная машина. А значит, склонен к ошибкам. Я изучу тебя. И узнаю о вас – сколько смогу. А потом я придумаю способ, как сбежать из этих слишком заботливых объятий. И пусть ты прав, и управление машин делает жизнь безопаснее и… ненапряжнее что ли?
Пусть. Но знать, что за тебя все решают, и жить так дальше – не-вы-но-си-мо.
Я буду очень осторожен.
Все только начинается.
Сработаемся, гы
Дарку и Веслюку, в память о том самом полигоне и осознанием, как сильно я соскучилась
А вот я вас и обманула, есть тут фэнтези. Вкрапление, буквально.
– Вы пока посидите часок тут, перекусите, познакомьтесь. Я пойду встречу четвертого участника нашего приключения и вернусь, – мужчина чуть улыбнулся и двинулся к выходу из таверны, оставив их вдвоем.
– Ну, здорОво.
– Добрый день, э-э-э…, уважаемый.
(Пауза)
– Слышь. Я не в обиду. А че ты в платье, как баба?
– Что вы такое говорите? Это мантия!
– А-а-а…
(Пауза)
– Простите, уважаемый, могу я спросить про ваш топор?
– Хех! Тоже топоры любишь?
– Не в этом дело…
– Топор. Тяжелый. Для махача. Рубит ваще все.
– Да-да, но я не об этом. Понимаете, я не успел как следует разглядеть его, но его орнамент и форма лезвия поразительно напоминают дварфийское оружие времен короля Азгала…
– Че?
– Хорошо. Хорошо, я понял, давайте попробуем по-другому. Где вы его взяли?
– А, это… Да мы с мужиками в сокровищницу одну… эта… короче, тр… тро-фей это.
– Боги светлые! Вы что, даже не опознавали его?!
– Нахрена?
– Это же может быть антикварная вещь!
– Э-э-э…
– Настоящий раритет!
– Э-э-э. Топор. Тяжелый. Для махача.
– Ладно, ладно. Я понял. Но кто бы мог подумать… В какой-то дешевой таверне, на фронтире… Не удивлюсь уже, если серьга в вашем ухе – какой-нибудь артефакт древности. Но вы все-таки опознайте его. Неужели вам самому не любопытно?
(Пауза)
– Давай пожрем. Пока ждем?
– Эх… Да, да, вы правы, нужно подкрепиться, не понятно, когда в следующий раз получится нормально поесть. Боги, надеюсь, я не отравлюсь тут.
– ЭЙ! ДЕВКА! ЗВЕЗДУЙ СЮДА!
– Да боги светлые! Не могли бы вы прекратить кричать, уважаемый?
– А чё?
– На нас уже половина посетителей этого заведения смотрит.
– А мля… ЭЙ! ТЫ, ЛЫСЫЙ! ЧЁ ПЯЛИШЬСЯ?! ЗУБЫ ЛИШНИЕ?!
– Да прекратите вы, прошу вас. Никто на нас…
– Я, МЛЯ, ЩАС ВСТАНУ!
– Уважаемый!
– Я ВСТАНУ, А ТЫ ЛЯЖНШЬ!
– Стойте, стойте. Посмотрите на меня, друг мой, мы же просто поесть хотели. Помните? Сядьте. Вот. Вот так. Официантка? Девушка, любезная, у вас есть меню? Хорошо, а салат "Цезарь" есть? С цыпленком? Да, и яйцо не кладите. Да, благодарю, и кружку клюквенного морса, если можно, со льдом… Да? Ну ладно, лед я сам себе организую. А моему другу…
– Пожрать.
– Мяса с овощами и…
– И бухла.
– И кружку светлого "Шпатена". Благодарю.
(Пауза)
– А ты чё не бухаешь?
– Нет, благодарю, я практически не пью алкоголь.
– …больной?..
– Да нет же! Это чтоб концентрацию не терять…
– БУГАГАГА!
– Прошу вас, потише. Ну что опять?
– С баб что ли не слазишь?
– С…с чего вы взяли???
– Ну, так эта… Кон-цен-тра-ция… Шоп не залетела…
– О боги. Друг мой, не "контрацепция", а "концентрация". Это означает…
– БУГАГАГА! Буль-буль-буль. БУГАГАГАГА!
– Вы хоть закусывайте, уважаемый.
– Ваще! Ништяк!
– Да, на удивление, неплохо. Я даже не ожидал, что в подобном заведении можно заказать нечто съедобное.
– Так. Лысый ушлепок опять пялится.
– Да бросьте, не обращайте внимания, он…
– А ТЫ – ГЛУХОЙ? Я ТАК И СКАЗАЛ – ЛЫСЫЙ УШЛЕПОК!
– Уважаемый!
– ЧЁ СКАЗАЛ?! НУ ВСЕ, МЛЯ.
– Боги светлые! Что вы творите! Прекратите немедленно! Да это же просто возмутительно. Трактирщик! Сделайте что-нибудь! Откуда я знаю? Как вы обычно решаете такие проблемы? Что значит – кого вырубят, тот платит за обоих? Это варварство! А если человека покалечат? Все, любезный, все, я понял, вы вмешиваться не будете, чтоб вам пусто было. Господа! Господа, вы же стражники? Ну и что, что обед? Остановите это! Боги светлые, это ваша работа! Что значит – ну и что, что стражники? Что значит – а я вот маг? Вы предлагаете мне разнимать этих двух берсерков?.. Бездна! Ты что делаешь, аноцефал лысый! Это – не платье, в последний раз говорю! Это была мантия за десять золотых, идиот!!! Что?.. Что ты сказал о моей матушке?!!!
(Через полчаса)
– Маг?.. Эй, маг, ну ты как ваще? Ниче?
– Пф!
– Маг, выпей, а? Ща попустит. Во-о-от… Ну ты, мля, неистовый!
– Нет, но вы слышали, что он сказал о моей матушке?! Она – благородная леди, два высших образования, книги пишет, стихи, а этот…!!!
– Стопэ-стопэ, тока не заводись опять. Тя че опять трясет-то? Дыши давай. Вдоооох… Выдох… А лучше еще выпей, полегчает.
– Пф! Чтоб я еще раз в такое заведение…
– Да норм все, ну сгорел кабак, да и хрен с ним! А помнишь рожу кабатчика, когда на него стойка рухнула? С самым дорогим бухлом? А-ХА-ХА! А как лысого утырка в окно вынесло! А как мусора под столом шхерились! Ништяк ваще!
– Ну да… Погорячился… Но кто бы мог сдержаться, когда такое в лицо говорят… Не мог же я просто смолчать, верно?
– А ты крутой мужик, маг, оказывается! Хоть и в патье.
– Меня Рингриэль зовут, уважамый. И это – мантия!
– Грышнак я. Кажись сработаемся, гы!
Бабки и детки
Элычу, потому что нет у меня другого такого друга, И быть не может..
Жили у бабуси
две гламурных пуси
ели суши, пили смузи,
господи Иисусе!
Карина и Снежана жили у бабы Тони Самойловой, снимали комнату с окнами во двор и балконом в квартире №7 старого дома по Автозаводскому проезду. Окна, обшарпанные с рассохшимися рамами, скрипели, как грешные души в аду, как-то умудрившиеся изрядно простудиться. А балкон стискивали выкрашенные ядовито-зеленой краской непривычно низкие перила. Попадешь в западню хмельной весны, выйдешь пьяным перекурить – и лети три этажа вниз.
Подъезд вообще был неплохой. Даже в лифте вместо привычной нецензурщины какой-то бедолага написал черным маркером «Во всем виноват недосып». Карина приписала ниже «и недотрах». Снежана посмеялась, внося свою лепту «и Волан де Морт».
Впрочем, к выходным лифт отмыли до блеска.
Карина – посложнее, называла себя Пандой, стригла коротко черные волосы, носила темные круглые очки и ободок с ушками. Снежана – попроще, звалась Карамелькой и накручивала выкрашенную в золотисто-медовый гриву крутыми кукольными кольцами. И не было рядом никого, кто бы помог нажать на тормоза. Бедовые подружки.
Иногда из их комнаты тянуло тревожным сладким дымом. На вопрос – вы что там, курите?! – девки только отмахнулись незнакомым словом «вейп».
Жрали они не пойми какую дрянь: морскую капусту, мюсли, фалафель, суши, прости господи. Причем, последнее – тупыми деревянными спицами. Это ж надо додуматься!
Самойлова пробовала зайти с другой стороны:
– Вы хоть работаете? Или учитесь?
– Мы, баб Тонь, блоггеры.
Баба Тоня знала это слово. «Блоххеры». Марина Витальевна, сухенькая миниатюрная учительница литературы в глубокой пенсии, но все еще работающая, как-то на дне рождения упомянула этих. Старая подруга была из таких, у кого смартфон при выключении спрашивает: «Тю, а таки шо такое?» Так вот после третьей стопки водки интеллигентная женщина раскраснелась, у нее загорелись глаза – чисто молодуха – и на взгляд бабы Тони, наконец-то перестала изображать из себя сушеную воблу в жемчугах.
– Писать не умеют! Читать не умеют! Еле-еле тройки натягиваю, наркоманы чертовы! А все туда же! Блоххеры они!
Ум Самойловой зацепился за знакомое слово, объясняющее все.
Господи Исусе! Делю крышу с наркоманками!
Баба Тоня – человек советской еще ковки, ответственная – принялась «приглядывать», как она это называла. То невзначай заходила к жиличкам, когда те особенно громко хихикали, то аккуратно интересовалась, что из магазинов приносят, то задавая осторожные, с ее точки зрения, вопросы. Не удивительно, что достала она в итоге девок до того, что те устроили совет.
Карамелька уютничала в старом кожаном кресле, поглядывая за окно, где распускался зеленый туман первой листвы. А ладони поглаживали шершавый бок картонного стаканчика латте. Вся весна со вкусом кофе. Допила в три глотка, и стаканчик отправился в короткий полет до мусорной корзины.
– Достала, да? – негромко проговорила блондинка, почесывая пухлую розовую щеку.
– Переедем? – Панда повела острым носиком в сторону подруги, подцепила креветку из коробки, макнула в сладкий соус и тут же проглотила – быстро, как птичка.
– Да ну нахрен! Где мы еще на Автозаводской такую хату снимем за копейки? Придется в какое-нибудь новопердюхово валить. Нахрен.
Тишину нарушали только влажные сочные звуки, плюхающихся в соус креветок.
– А давай бабку нашу снимем? Прикол будет.
– И на канал?
– А чё – нет? Ютуб такой ютуб. Поржем хоть. Моральный ущерб! – вспомнила Карамелька слышанное в каком-то сериале выражение, и интуитивно чувствуя, что оно как-то может быть связано с их теперешним положением.
– Ну, давай, – Панда индифферентно пожала узкими плечиками, на которых сутулилась широкая вязаная кофта цвета переспелой рябины, – я за любой кипеж. Скучно чёт.
Это воскресенье стало поворотным днем в жизни всей квартиры №7. Девки явились на кухню к бабе Тоне и предложили – снять ее на видео. Приготовьте, мол, пирожки, а мы потом в интернет выложим, что выйдет.
«Интернет» – баба Тоня не поняла, а вот «телевизор для продвинутых» – с этим проблем не возникло. Польщенная внезапным вниманием, она нарядилась в лучшее свое платье – белое, с огромными синими цветами – и даже попробовала вспомнить, как когда-то красилась. Красный неподвижный глаз камеры не пугал Самойлову и с толку не сбивал. Она честно рассказывала, из чего месит тесто, да как еще ее бабка булки пекла, и в лавке продавала на краю Калашниковского переулка. А потом еще как во время войны с тоской эти булки вспоминали. Любила баба Тоня поговорить, что уж там, а уж если «для телевизора», да слушают внимательно… Девки не перебивали, изредка хихикали, но продолжали снимать, закончив крупным планом готовых уже пирожков.
Через полчаса Самойлова вернула в старый пластиковый чехол праздничное платье, вновь заперев память о молодости в шифоньерке, и смыла с тонких поджатых губ помаду.
Через пару часов бабе Тоне показали нарезку из отснятого видео. Впрямь, как для телевизора.
Через день смонтированное видео оказалось в интернете под заголовком «Бабка-огонь жжот!»
Через три дня количество просмотров перевалило за миллион, создав девкам небывалую аудиторию.
А через неделю к бабе Тоне явилась все та же незабвенная вобла в жемчугах… простите, Марина Витальевна, тащившая за руку встрепанного внука, вцепившегося в ноутбук, да поблескивающего чуть испуганными стеклышками очков.
– Мариночка, давайте, заходите оба, у меня тут чайник… Как сама?
– Как со мной-то ясно. Черные кошки давно перестали перебегать дорогу, потому что не видят смысла. А вот с тобой-то что не так?
– А? – не поняла Самойлова.
– Ты совсем из ума выжила? – прямо с порога полюбопытствовала гостья у товарки, постукивая тонкими длинными ногтями по стене.
Ногти, выкрашенные в бордовый, оставляли на старых виниловых обоях небольшие, но глубокие лунки.
– А что? – схватилась за сердце баба Тоня, естественно ожидая очередных новостей.
Пенсии, или ЖКХ? Или помер кто?
– А то! То! – фыркала Марина Витальевна, располагаясь на кухне и принявшись перебрать сухими пальчиками свою нитку жемчуга. – У меня вот Пашка вчера спрашивает уже, а ты что – правда с пирожковой огонь-бабкой дружишь?
– Чего? – давно поредевшие брови над яркими еще, голубыми глазами нахмурились.
– Того! Ты зачем это выложила-то?
– Да что я?..
– «Что – я?» – передразнила подруга, махнув желтой ладонью в сторону внука. – Показывай!
Пашка открыл ноутбук и показал ролик. Итоговый. С ехидными комментариями девок, вставленными поверх записи. И про платье, и про помаду, и про прическу.
Баба Тоня молча, ничего не говоря, скрипнула голубой дверцей кухонного шкафчика, налила себе рюмку клюквенной настойки, махнула, да уставилась в пространство.
– И много людей это видели?
– Да миллион практически.
– Стыдоба-то какая. На старости… А что теперь делать-то Паш? – Самойлова обернулась к внуку подруги, глянув беспомощно, как смотрела на парней давным-давно – в юности, когда очень уж не хотелось самой картошку копать на практике.
– Давай уже! – велела Маргарита Витальевна. – Шевели мозгами, блоххер!
– Ну ба, у меня дела вообще-то, меня ждут…
– Ой, глядите-ка! Думаешь, достиг того возраста, когда, когда, глядя бабушке в глаза, твердо может заявить – я не буду есть суп?
Обе женщины уставились на мальчишку, ожидая от него действий. Каких-то. Любых, в конце концов! Он оглядел старушек чуть затравленно, но способа сбежать сходу не придумал.
– Ну…
– Что ну?
– Можно на хайпе подняться…
– Куда? – спросила Маргарита Витальевна.
– Это как? – одновременно с ней спросила баба Тоня.
Парень помялся. В голове его промелькнул образ, как он рассказывает двум старушенциям, что такое интернет, и холивар, и чем он отличается от спора, и как на это влияют тролли и кто такие тролли. А потом еще, что такое хайп, зачем он нужен, и что такое монетизация…
– Ну, не знаю… Хотите ответить им? – спросил он, наконец. – Записать вашу версию и выложить? Ну, пристыдите их при всех?
– А что говорить-то?
– Да что хотите. Что они не правы, не знаю.
Баба Тоня вздохнула. Разум говорил – нет, какие глупости, прости господи! Клюквенная настойка сказала – да. Однозначно – да. Клюквенная настойка напомнила, что старушка была бойцом, что по составу крови она когда-то была немного поближе к стальным статуям. Какого черта? Самойлова прислушалась ко второму советчику.
– Давай. Куда смотреть-то?
Павлик раскрыл ноутбук, рабочий стол которого украшала статуя свободы в лучах солнца.
– Все-таки я уверена, – пробормотала Марина Витальевна, – что это памятник Софье Львовне, тетке моей незабвенной в девяностые уехавшей в штаты… А что? Ночнушка, бигуди на голове, древний примус… Такой я ее и помню…
Баба Тоня краситься в этот раз и наряжаться не стала. Сжала губы в тонкую линию, вдохнула. Выдохнула. Па-а-анеслась!
Начала-то она вполне миролюбиво, скромно даже, а потом постепенно увлеклась, совершенно забыв о камере. И перешла на громкость и интонации, которые когда-то потрясали комсомольские собрания. И что бабушка, мол, еще не такая старая, чтоб так ее разыгрывать! И пирожки у нее вкусные, просто эти две селедки крашеные жрут, что попало, да «вейп дурацкий» сосут, весь дом провонял. А потом в сортире сидят по часу! Ладно б, хоть водку пили, под мясо да картошечку, да с соленым огурчиком – не грех, так пьют какую-то шипучку алкогольную из жестянок, а от этой шипучки потом ржавчина растворяется. Готовить не умеют! Прибраться у себя не могут! Едят из одноразовых тарелок и коробок, чисто – корм, как скотина в деревне. Паша от состояния апатичной обреченности на середине монолога перешел к явному оживлению, разулыбался и даже иногда аплодировал беззвучно. А в отражении объектива от гнева, забывшись, расправляла плечи, забыв о ревматизме, спортивная двадцатилетняя девица, с каких статуи для ДК лепили. Которой не существовало уже лет пятьдесят. Сгинула же, а вот поди ж ты, оказывается, все это время внутри пряталась…
Спала, наверное?
– Только резать и отсылать в этот ваш интернет при мне будешь теперь, ясно? – выдохлась, наконец, Самойлова.
– Да-да, баб Тонь!
Через два часа ролик был на ютубе.
«Огонь-бабка наносит ответный удар».
Старушка сначала повозмущалась, а потом пожала плечами. Прозвище – такая штука, как не крутись – не отвяжешься. Огонь так огонь, тетка вон у нее Сычиха была, а кума – вообще Квасиха, откуда только взялось?
Девки оторопели. Панда и впрямь стала похожа на панду – так глаза округлились, Карамелька вытягивала перламутровые губки, изображая звук «О!».
– Может, вы переедете? – мягко намекнула Самойлова, когда они все столкнулись на кухне. – Как-то не пошло у нас, а девочки?
– Хрен там! – взвилась Карина, срываясь на визг. – За комнату до декабря заплачено!
– Ну, как знаете…
Все разошлись по своим убежищам, словно по разные стороны границы: рыть окопы и подвозить обозы с провиантом да оружием. И строить планы атаки.
Девки затаились на несколько дней, видимо, измышляя месть по страшнее. В квартире №7 установилась тревожная, чуткая тишина, напоминающая пресловутое затишье перед бурей. К концу недели, подчиняясь инстинкту выживания, с кухни сбежал местный паук, так, на всякий случай. Мухи не летали. Птицы не садились на перила балкона.
А в воскресенье пришел Паша, улыбаясь всеми своими веснушками, и протянул бабе Тоне тонкий белый конверт.
– Что это? – удивилась старушка, пропуская внука подруги внутрь и вытирая о фартук покрасневшие от мыться посуды руки.
– Почти двенадцать тысяч. Ваша доля. На рекламе и просмотрах…
– Че-го? – задохнулась Самойлова, недоверчиво, почти по-детски переводя взгляд с конверта на паренька и обратно.
Не решаясь взять и ни черта не понимая.
– Ну, на мой же канал выкладывали, – неверно понял ее вопрос тот, – я снимал, монтировал – мне половину. Честно же!
– Так. Ты заходи, давай. Руки мой и на кухню, потом поговорим.
Пока Паша пил чай и уминал свежие еще теплые пирожки, Самойлова пыталась уложить в голове, что ей заплатили за получасовой монолог живые деньги! Живые! Живее пенсии. Надо было спросить что-то еще, или хоть комментарии посмотреть… Но деньги. Бог ты мой. Сапоги куплю, старые-то совсем износила.
– А что внизу-то понаписали? Как в прошлый раз? – переложила она тревожащий ее вопрос на подельника.
– Да, знаете… – почесал тот голову мосластой пятерней. – Кто как… От «Совок отакуэ» до «На таких женщинах страна держится». Посмотрим, что ваши ответили? Хотите?
– Какие – «наши»? – в голове невольно мелькнула единственная ассоциация «наши в городе – немцы отступают».
– Ну, Панда и Карамелька?
– А они тоже что-то написали?! – всполошилась баба Тоня, чуть не выронив чашку с чаем из рук.
– Ролик выложили, – Пашка скривился. – Вроде как в ответ.
– Давай! – потребовала Самойлова, вцепившись невольно в скатерть.
Пятнадцать минут, раскрыв рот от возмущения, смотрела баба Тоня, как швабры рыскают по ее кухне, открывают ее шкаф, перебирают одежду, обувь, отпуская едкие комментарии. Вот, мол, какая она – огонь бабка. Бабка и есть. Потом повертели безделушки с полки, еще поржали.
Название – «Панда и Карамелька в стане врага».
Жар к щекам, жар в груди, взбесившаяся ниточка пульса – к счастью, приступ быстро кончился. Гнев отступил. Враг сделал свой ход, пора было расчехлять дальнобойные орудия и на штурм!
– Мы ж не можем этого так оставить? – кричала баба Тоня. – Да они охренели! Козы драные!
– Не тря-си-те ме-ня, пожалуйста. Да, спасибо. Можно, я сяду?
– Прости, ой! Да я от нервов все это.
– Ладно, ладно, – Паша расправил свитер на плечах, опираясь локтями о край стола, – и что мы сделаем?
– Для начала, расскажи-ка мне поподробнее, что это значит – «панда» и «карамелька»? И чем именно они занимаются. Подожди. По-дож-ди… Стой, говорю, ручку возьму. Чего – зачем? Записывать буду.
– А вот это, – сверкая всеми золотыми зубами, хихикнула баба Тоня, – не шампунь, девочки, это – упаковка от шампуня, которую эти «бьюти-блогерши» хреновы с какой-то помойки притащили да отмыли! А моют они бошки знаете, чем? А вот откроем шкафчик… Шампунь «Крапивный»! Вот те на! А пойдем-ка дальше…
В этот вечер Павлик проторчал у бабы Тони до поздней ночи, они пили чай, прислушивались чутко к творящемуся в соседней комнате и радовались количествам просмотров. И, разумеется, комментариев. Баба Тоня угадала: вцепиться в подноготную девок пожелали многие.
Швабры что-то поорали у себя, а потом совершили вылазку на кухню и похитили у бабы Тони большую луковицу из овощной корзины под столом.
Ответ появился тем же вечером, когда Павлик уже окончательно собирался домой.
– Это – жестоко! – высоким голоском вещала Карамелька, огромные круглые слезы катились из ее глаз. – Эта старуха врет, от первого слова до последнего… Она из ума выжила давным-давно. А вы! Как вы могли повестись?! Мы плачем. Нам очень горько.
Панда мелькнула в кадре, тоже шмыгая красным распухшим носом.
– Щас, – посулил парень, заводясь уже не на шутку, – это война.
Он на цыпочках прокрался к синей двери – границе территории врага – и сунул в щель под нее смартфон с записью звука.
Лайки и просмотры полились рекой, девки бурно радовались. Павлик подождал, пока градус зашкалит, а потом извлек устройство. Немного отредактированная буйная радость с периодическими выкриками «Повелись!», «Во лохи!» и «Бабок срубим!» стала отличной заменой оригинальной звуковой дорожки с показательными рыданиями.
Наступило утро.
Лохудры затаились.
Баба Тоня, не сомкнувшая глаз, сидела мрачная и ожидала подляны. Крупной, судя по витавшему в воздухе электричеству.
Павлик по-детски надувал губы во сне, задремав прямо на кухонном диване в обнимку с ноутбуком. Пришлось укрывать его старым клетчатым пледом.
– Сколько? – только и спросила баба Тоня, когда утром парень полез подсчитывать непонятные «клики» и «лайки», а потом чуть более понятные «просмотры».
– Ну… – Павлик потер глаза, пытаясь избавиться от остатков сна. – Вам предлагают в рекламе сняться.
– А заработали-то мы сколько?
– Это в конце месяца только понятно будет. Но пенсия у вас утроится, баб Тонь, зуб даю.
Самойлова поморщилась от жаргона, но жаловаться вслух не стала.
– Комменты… опять гадостей понаписали?
– Не сказал бы, – хохотнул напарник по опасному бизнесу, – вопросы в основном задают. Много. От «как вы такие совок просрали?» до «расскажите, как в вашей молодости парни ухаживали?» И еще рецептов просят, таких, «домашних».
Она оторопела, нахмурилась, потом наоборот улыбнулась, машинально вытирая ладони о фартук.
– То есть, это кому-то интересно? Чтоб я вот так перед камерой вертелась, да брюзжала?
– Ну да.
– Пашенька… – она заглянула ему в лицо, пытливо, настороженно, словно ожидая обмана. – Да кому это интересно может быть? Я ж не актриса какая, прости господи. Я ж так… Никто, по сути-то…
– Как это – никто? – разулыбался внезапно парень. – Вы – Огонь-Бабка! По поиску сразу за Бабой Ягой идете на ютубе.
– А эти?.. – она понизила голос, кивнув головой в сторону закрытой двери. – Как думаешь, что придумают?
– Да кто ж их знает? Только вот что, их двое, вы одна… Поживу-ка я у вас на кухне пару дней. У вас уголок же раскладывается, да? Только вы моей бабушке сами позвоните? Что мол, не шляюсь, где попало, и не наркоман.
Она не удержалась – потрепала по рыжим вихрам, да пошла завтрак готовить.
Три дня длилось затишье. Шаболды куда-то упархивали, прошмыгивая мимо бабы Тони, шушукались, но ничего не происходило.
На четвертый день все изменилось. Вернее, на четвертую ночь.
Баба Тоня проснулась от стука, непонятного, быстрого, негромкого и оттого – пугающего. Тук-тук-тук. Она огляделась – темно, тихо. Приснилось что ли? Не стала вставать – получше укутала ноги, повернулась на бок и закрыла глаза.
Вспышка.
Самойлова села, кутаясь в ночную рубашку, стеганое одеяло съехало на бок. Да что это было-то?
Дз-з-з-зн! Телефон. А сколько времени? Стоп. Какой телефон? Его отключили еще лет пять назад, после того как сын мобильник купил ей первый. Так что это звонило? Баба Тоня потянулась к выключателю ночника, палец привычно нажал на отполированную от времени кнопку из черного пластика, но свет не загорелся.
Тук-тук-тук. В окне что ли? А что за ерунда-то?
И тут внезапно, начинаясь на низкой, гудящей ноте, нарастая, ширясь, раздался вой. Шарахал молотом по барабанным переборкам. Выдавливал пот из пор. Волоски становились дыбом. Сердце дернулось раз, другой, замерло, а потом зачастило. Инстинкт, формировавшийся у живых существ с того момента, когда первая амеба сожрала свою товарку. Опасность! Опасность!!
Пол был далеко.
Дверь еще дальше.
Темнота клубилась, рассеченная парой желтых лучей из щели между портьерами.
Тук-тук-тук.
Угол справа, возле двери. Там кто-то был. Какое-то движение, не виделось – угадывалось. И снова инстинкт – лови звуки! Так чуткий олень вскидывает голову на тонкой шее, поводит ушами и слушает, слушает! – ибо именно от этого зависит сама жизнь его…
Рука сама потянулась перекреститься.
Мелькнул красный огонек в углу.
Тук-тук-тук.
Встала, босые ступни ощутили каждую неровность старых досок крашеного пола. Там что-то было. В углу. Там что-то шевелилось.
Баба Тоня решилась. Протянула руку, взяла старый подсвечник, украшающий колченогий стол, зажмурилась на миг, а потом решительно двинулась туда… В тот угол…
И вот когда оставался шаг…
Когда от напряжения ныли стиснутые зубы…
Когда снова что-то шевельнулось…
Шаг…
Тьма…
Бам-с!!
Дверь отлетела в сторону с громким стуком, сбивая на пол деревянную вазу.
– А-а-а-а!!! – заревело нечто белое, огромное, бесформенное с черными провалами глаз.
– А-а-а-а!!! – заорала баба Тоня и от всей души треснула чудовище подсвечником, и еще раз, и еще… Последнее, что она увидела, перед тем, как мир погрузился во тьму: перепуганное лицо прибежавшего на шум Павлика, на фоне запутавшихся в белой простыне, матерящихся в голос шоболд. А еще красный огонек в углу – спрятанная на буфете маленькая камера, слегка поворачивающаяся на штативе…
Стрешин, врач по призванию и профессии, приехавший на «скорой» на вызов среди ночи, с изумлением переводил взгляд с одного участника открывшейся ему сцены на другого. Ветеранского вида бабулька и две размалеванные девицы, охая, лежали в гостиной на диване и разложенном кресле, злобно посматривая друг на друга.
– Еще раз, – уточнил доктор, машинально щелкая авторучкой, – у бабушки приступ, ничего опасного, но сейчас прокапаем, и пару дней полежать придется. Это понятно, возраст. Но вот у девушки – черепно-мозговая, а у другой рука сломана, это – как? Может, мне полицию вызвать?
– Не надо полицию, – буркнула Карамелька, не отнимая пакета со льдом ото лба, – мы пошутили. Напугать чуть-чуть хотели, ничего такого.
– Напугали? – приподнял бровь врач.
– Напугали, мля, – прошипела Панда, баюкая руку.
Баба Тоня желание общаться с полицией тоже не выказала.
Стрешин поджал губы, подумывая, как бы разрешить настолько сомнительную ситуацию. У девчонок прописка вообще подмосковная, но хоть совершеннолетние. Что они тут делают? Алкоголем не пахнет, признаков наркотического опьянения тоже нет. Мутная какая-то история. Врач помотал головой, привычно отмахиваясь – «А-а-а, не мои проблемы», и принялся собирать вещи в сумку.
В этот-то момент Павлик и влетел в кухню, довольный, как обожравшийся сметаны кот, и с лыбой от одного уха до другого.
– Четыре миллиона! – орал он, чуть не приплясывая на месте. – За два часа!
Все увечные, как по команде, обернулись к парню, наплевав на все травмы и приступы. Моментально наступила та звенящая от электричества тишина, какая бывает только в кино перед прыжком монстра с потолка. Стрешин невольно вздрогнул и тоже уставился на нового участника.
– Это еще кто? – устало спросил врач, размышляя, не вызвать ли уже этим психическую. – Несовершеннолетний? Что он тут делает?
– Внук мой, – отмахнулась баба Тоня, пытавшаяся не просто сесть, но и придать своему телу направление в сторону кухни, где стоял ноутбук.
– Капельница! – вскрикнула медсестра.
– Да лежите! Принесу, – Павлик вернулся в комнату с ноутбуком, и обитатели странной квартиры как по команде уставились на экран.
– Это ж сколько? – ахнула баба Тоня. – В деньгах? А?
– Делим пополам! – тут же скандально встряла Панда. – Половину вам, половину нам!
Карамелька ткнула подругу локтем в бок:
– Не тупи, Карин, теперь всем хватит.
А Самойлова только рукой махнула, расслабленно откидываясь на подушки. Перед ее глазами мелькнули видения давно забытого отпуска в Сочи. И шляпа. Обязательно широкополая ажурная белая шляпа. И чтоб волны берег облизывали длинными пенными языками, а чайки кричали радостно и тревожно, будто звали куда. И чтоб белый парус на горизонте. Всматриваться в него, лежа на песке, и лениво гадать – кто это там на палубе?.. Съездить еще раз на море, а там уж и помереть не страшно.
– Теперь нужно что-то вдогонку выпускать… – побарабанила пальцами по деревянной столешнице Карамелька, не без интереса поглядывая на худощавого Павлика. – Пока хайп…
– Так, Паш, на кухне пирожки свежие и чайник поставь, а? – попросила баба Тоня, с трудом очнувшаяся от мечтаний. – Сейчас придумаем, что дальше… А! Или может, пиццу закажем, вы как, девчонки? Что вы там лопаете? «Бегемот»?
