Кристин Ханна
Улица Светлячков
– Не хотела, чтобы ее жалели.
Миссис Маларки кивнула:
– Терпеть этого не могла. Но какая разница, что думают другие? По своему опыту тебе скажу – никакой. То, как твоя мама живет, что она за человек, не определяет, что за человек ты. Ты можешь решать сама за себя. И стыдиться тут нечего. Ты, главное, разрешай себе мечтать, Талли. – Она взглянула в гостиную через распахнутую дверь. – Вот как Джин Энерсен из новостей. Женщина, которая добилась такого успеха в жизни, уж точно знает, как получить все, чего хочешь.
– Но как понять, чего я хочу?
– Ты просто живи с открытым сердцем и поступай как надо. После школы отправляйся в колледж. И доверяй своим друзьям.
– Кейт я доверяю.
– Значит, расскажешь ей правду?
– А можно я просто вам пообещаю…
– Кто-то из нас двоих ей расскажет, Талли. Надеюсь, что все-таки ты.
Талли сделала глубокий вдох, медленно выдохнула. Как можно рассказать Кейт правду? Все ее инстинкты восставали против этого шага, но выбора не было – она хотела, чтобы миссис Маларки ей гордилась.
– Ладно.
– Отлично. Тогда увидимся завтра за ужином. Приходи в пять. Это твой шанс начать с чистого листа.
Тем вечером Талли переодевалась раза четыре, пытаясь подобрать идеально подходящий к случаю наряд. Когда она наконец собралась, время уже настолько поджимало, что пришлось бежать бегом – через дорогу и вверх по пригорку.
Дверь открыла мама Кейт. На ней были фиолетовые брюки клеш из габардина и полосатый свитер с треугольным вырезом и широченными рукавами. Улыбнувшись, она сказала:
– Предупреждаю, у нас тут гвалт и сумбур.
– Обожаю гвалт и сумбур, – ответила Талли.
– Значит, впишешься без труда.
Обняв Талли за плечи, она отвела ее в гостиную, где на зеленом мохнатом ковролине среди бежевых стен стояли вишнево-красный диван и уютное черное кресло. Иисусу в золоченой рамке, висевшему на стене, составлял компанию лишь Элвис, а вот на телевизоре громоздились десятки семейных снимков. Талли тут же вспомнился телевизор в собственном доме, заставленный пепельницами, заваленный пачками сигарет – и без единой фотографии.
– Бад, – обратилась миссис Маларки к крупному темноволосому мужчине, сидевшему в кресле. – Это Талли Харт, наша соседка.
Мистер Маларки поставил свой стакан на столик и улыбнулся ей.
– Так-так, значит, это о тебе мы столько слышали? Рады, что ты зашла, Талли.
– И я рада.
Миссис Маларки похлопала ее по плечу.
– Ужинать будем в шесть. Кейти у себя наверху, дверь возле лестницы. Вам двоим, девочки, наверняка есть о чем поболтать.
Талли поняла намек и лишь кивнула, не сумев совладать с голосом. Оказавшись в этом уютном доме, наполненном ароматами готовки, рядом с лучшей мамой на свете, она вдруг осознала, что не сможет со всем этим расстаться, что не вынесет, если ей здесь перестанут быть рады.
– Я больше никогда ей не совру, – пообещала она.
– Молодец. А теперь иди.
Напутственно улыбнувшись ей, миссис Маларки вернулась в гостиную.
Мистер Маларки обнял жену, притянул ее к себе и усадил в кресло. Они тут же склонили головы, прижались друг к другу.
Талли, глядя на них, ощутила внезапно такую острую, парализующую тоску, что застыла на месте. Будь у нее такая семья, она бы жила совсем иначе. Ей захотелось еще немного побыть с ними.
– Вы новости смотрите?
Мистер Маларки поднял голову:
– Никогда не пропускаем.
– Джин Энерсен меняет мир, – сказала миссис Маларки с улыбкой. – Одна из первых женщин, которым удалось пробиться в ведущие вечерних новостей.
– Я тоже хочу быть журналисткой на телевидении, – вдруг заявила Талли.
– Это же замечательно, – сказала миссис Маларки.
– Вот ты где. – Голос Кейт неожиданно раздался прямо над ухом у Талли. – Все такие милые, – добавила она нарочито громко, – с ног падают, торопятся мне рассказать, что ты пришла.
– Я тут как раз говорила твоим родителям, что собираюсь стать новостной журналисткой.
Миссис Маларки, взглянув на нее, лучезарно улыбнулась. В этой улыбке уместилось все, чего Талли не хватало в жизни.
– Вот это мечта так мечта, правда, Кейти?
Кейт на мгновение озадаченно нахмурилась. Затем взяла Талли под руку и потащила наверх, прочь из гостиной. Оказавшись в своей маленькой спальне со скошенным потолком, она подошла к проигрывателю и принялась копаться в тощей стопочке пластинок. Когда наконец выбрала, что послушать – «Гобелен» Кэрол Кинг[29], – Талли уже стояла у окна, глядя куда-то вдаль сквозь лиловый вечерний свет.
Неожиданно для себя заявив, что станет журналисткой, она почувствовала мощный прилив адреналина, но теперь возбуждение улеглось, оставив после себя лишь тихую грусть. Она знала, чего от нее ждут, но от одной мысли об этом ей делалось тошно.
Скажи ей правду.
Если ты не скажешь, скажет миссис Маларки.
– У меня есть свежие выпуски «Севентин» и «Тайгер Бит», – сообщила Кейт, вытягиваясь на синем ковролине. – Хочешь почитать? Можем вместе пройти тест «Станет ли Тони ДеФранко[30] с тобой встречаться?».
Талли улеглась с ней рядом.
– Ага, давай.
– Ян-Майкл Винсент такой лапочка, – сказала Кейт, открыв страницу с фотографией актера.
– А я слышала, он свою девушку обманывает. – Талли осторожно покосилась на подругу.
– Терпеть не могу, когда врут. – Кейт перевернула страницу. – А ты правда собираешься стать журналисткой? Мне ты никогда не говорила.
– Ага, – ответила Талли и впервые по-настоящему вообразила, что это может быть правдой. А вдруг она прославится? Тогда все будут ей восхищаться. – Только тебе тоже придется. Мы же все делаем вместе.
– Мне?
– Станем командой, как Вудворд и Бернштейн[31], только одеваться мы будем получше. Ну и в целом выглядеть посимпатичнее.
– Я что-то не знаю…
Талли пихнула ее плечом:
– Да все ты знаешь. Миссис Рэмсдейл перед всем классом заявила, что ты отлично пишешь.
Кейт рассмеялась.
– Было такое. Ну ладно, тогда я тоже стану журналисткой.
– А когда прославимся, расскажем в интервью Майку Уоллесу[32], что друг без друга ни за что бы не справились.
Они помолчали, перелистывая страницы журналов. Талли дважды попыталась заговорить о матери, но оба раза Кейт ее перебивала, а потом снизу крикнули: «Ужин!» – и шанс во всем сознаться был упущен.
Это был лучший ужин в ее жизни, но каждую секунду на плечи давил груз невысказанной правды. К тому моменту, как они закончили убирать со стола и мыть посуду, она была напряжена до предела. Даже грезы о телевидении и будущей славе не помогали расслабиться.
– Мам, – сказала Кейт, убирая в шкаф последнюю тарелку, – мы с Талли скатаемся на великах до парка, ладно?
– Не скатаемся, а прокатимся, – ответила миссис Маларки, пытаясь нашарить в кармане кресла телепрограмму. – И чтобы дома была к восьми.
– Ну ма-ам…
– К восьми, – повторил папа из гостиной.
Кейт взглянула на Талли:
– Обращаются со мной как с маленькой.
– Сама не понимаешь, как тебе повезло. Ладно, пойдем за великами.
На бешеной скорости они пронеслись по ухабистой дороге, хохоча во все горло. На вершине Саммер-Хилла Талли раскинула руки в стороны, и Кейт последовала ее примеру.
Добравшись до парка у реки, они бросили велосипеды под деревьями, повалились на траву и, лежа плечом к плечу, уставились в небо, слушая, как плещет о камни вода.
– Мне надо тебе кое-что рассказать, – торопливо пробормотала Талли.
– Что?
– Нет у моей мамы никакого рака. Она просто вечно укуренная.
– Твоя мама курит траву? Ага, так я и поверила.
– Нет, правда, она постоянно под кайфом.
Кейт повернула к ней голову:
– Серьезно?
– Серьезно.
– Ты что, соврала мне?
От стыда Талли едва могла смотреть Кейт в глаза.
– Я не хотела.
– Нельзя просто взять и соврать нечаянно. Это тебе не об кочку на дороге споткнуться.
– Ты и представить себе не можешь, каково это – стыдиться своей матери.
– Это я-то не могу? Ты бы видела, что мама вчера напялила, когда мы поехали ужинать…
– Нет, – прервала ее Талли. – Ты не понимаешь.
– Так объясни мне.
Талли догадалась, чего хочет Кейт – услышать правду, породившую ложь, – но не знала, сможет ли обратить свою боль в слова и выложить их перед Кейт, точно колоду карт. Всю жизнь она держала свои тайны при себе. Она просто не перенесет, если Кейт, узнав правду, больше не захочет быть ее подругой.
С другой стороны, если не рассказать – их дружбе точно конец.
– Мне было два, – наконец начала она, – когда мать меня впервые бросила, оставила у бабушки. Она поехала в город за молоком, а вернулась через два года, мне уже четыре исполнилось. В следующий раз она явилась, когда мне было десять, и я тогда решила – наверное, это значит, что она меня любит. Но она потеряла меня в толпе. И в следующий раз я ее увидела уже в четырнадцать. Бабушка разрешает нам с ней жить в этом доме, каждую неделю посылает деньги. И так будет продолжаться, пока мать снова не свалит, а это случится рано или поздно.
– Ничего не понимаю.
– Конечно, не понимаешь. Моя мать не такая, как твоя. Мы с ней сроду так долго вместе не жили. Но в конце концов она от меня устанет и смоется.
– Разве матери так поступают?
Талли пожала плечами:
– Ну, видно, со мной что-то не так.
– С тобой все нормально. Это с ней что-то не так. Но я все равно не понимаю, зачем ты врала.
Талли наконец подняла взгляд на Кейт.
– Хотела тебе понравиться.
– Ты хотела понравиться мне? – Кейт расхохоталась. Талли собралась было спросить, что в этом такого смешного, но тут Кейт снова стала серьезной: – Больше никакого вранья, ладно?
– Обещаю.
– И мы с тобой лучшие подруги навеки, – добавила она с пылкой искренностью. – Ладно?
– То есть ты всегда будешь рядом?
– Всегда, – подтвердила Кейт. – Что бы ни случилось.
Талли ощутила, как в душе у нее диковинным цветком распускается незнакомое чувство. Его медовый аромат почти взаправду витал в воздухе. Впервые в жизни она могла кому-то полностью довериться.
– Всегда, – повторила она. – Что бы ни случилось.
Для Кейт то лето после восьмого класса навсегда осталось одним из лучших в жизни. Утром каждого буднего дня она, ни на что не жалуясь, со скоростью метеора выполняла свою часть работы по дому, потом до трех часов сидела с братом, пока мама ездила по делам и заседала в волонтерском совете местной юношеской организации. Как только мама возвращалась, Кейт отпускали гулять. А в выходные она и вовсе целыми днями была предоставлена сама себе.
Они с Талли объездили на велосипедах всю долину, часами катались по Пилчаку на надувных кругах. А под вечер, обмазавшись с ног до головы детским маслом с парой капель йода – чтобы получше загореть, – укладывались на полотенца в своих ярких, вязанных крючком купальниках, включали транзисторный приемник, который всюду брали с собой, и слушали хит-парад топ-40. Они болтали обо всем на свете: о моде, музыке, мальчиках, о войне и о том, что теперь творится во Вьетнаме, о том, каково будет вместе работать журналистками, о фильмах. Не было запретных тем – с какого вопроса ни сделай подачу, с другой стороны сетки прилетит ответ.
Однажды, на исходе августа, Талли зашла в гости, чтобы вместе собраться на ярмарку. Кейт, как обычно, приходилось тащить все с собой и уже на улице переодеваться и краситься. Если она хотела выглядеть как человек, конечно. Мама продолжала считать, что она не доросла до нормальных шмоток и косметики.
– Топик взяла? – спросила Талли.
– Ага.
Упиваясь свой невероятной находчивостью, они спустились в гостиную, где отец, сидя на диване, смотрел телевизор.
– Пап, мы на ярмарку пошли, – крикнула Кейт, радуясь, что мамы нет рядом. Она бы точно заметила, что сумка у нее слишком уж плотно набита. Просветила бы ее плетеные бока своим рентгеновским зрением и все разглядела: и одежду, и босоножки, и косметику.
– Смотрите осторожно там, – отозвался отец, даже не подняв головы.
Он теперь все время так говорил, с тех самых пор, как в новостях стали рассказывать, что в Сиэтле пропадают девушки. По телевизору маньяка звали Тедом[33] – так он представился одной девушке, которую хотел похитить на пляже у озера Саммамиш, а она сбежала и все рассказала полиции, даже внешность его описала. Девушки штата, конечно, были в ужасе. Стоило увидеть на улице желтый «фольксваген-жук», и сразу душа в пятки: вдруг это машина Теда?
– Мы очень осторожно, – с улыбкой пообещала Талли. Ей нравилось, что родители Кейт за них волнуются.
Кейт подошла поцеловать отца на прощанье. Он приобнял ее и протянул десятидолларовую купюру:
– Повеселитесь хорошенько.
– Спасибо, пап.
Вместе с Талли они зашагали по подъездной дорожке, размахивая на ходу сумками.
– Как думаешь, Кенни Марксон придет? – спросила Кейт.
– Больно уж ты печешься о парнях.
Кейт пихнула ее бедром:
– Да он в тебя втюрился.
– Какая честь. Я и то его выше.
Внезапно Талли застыла на месте.
– Блин, Талли, ну предупреждай хоть, я чуть не навернулась…
– О нет.
– Что такое?
И тут Кейт заметила полицейскую машину, припаркованную у дома напротив.
Талли схватила ее за руку и потащила вперед, через дорогу, к входной двери, открытой нараспашку.
В гостиной сидел полицейский.
Увидев их, он натянул на лицо неестественную, будто клоунскую улыбку.
– Здравствуйте, девочки, я из полиции. Дэн Майерс.
– Что она на этот раз натворила? – спросила Талли.
– На озере Квинолт вчера устроили акцию за сохранение ареала пятнистых неясытей, и кончилось все очень плохо. Организовали сидячую забастовку, у «Вэйерхаузера»[34] на целый день работа встала, твоя мама там тоже была. Хуже того, кто-то бросил в лесу зажженную сигарету. – Он ненадолго умолк. – Пожар только-только потушили.
– Дайте угадаю, ее посадят?
– Адвокат постарается добиться, чтобы ее отправили на добровольное лечение от наркозависимости. Если получится, она какое-то время пробудет в больнице. А если нет… – Он не договорил.
– Бабушке моей сообщили?
Полицейский кивнул:
– Она тебя уже ждет. Помочь собраться?
Кейт никак не могла взять в толк, что происходит. Она повернулась к подруге:
– Талли?
Встречный взгляд карих глаз был пугающе пустым, и Кейт поняла, что случилось нечто ужасное.
– Я возвращаюсь к бабушке, – сказала Талли, проходя мимо нее к себе в комнату.
Кейт бросилась следом:
– Ты не можешь просто взять и уехать!
Талли вытащила из шкафа чемодан и расстегнула замок.
– У меня нет выбора.
– Я заставлю твою маму вернуться! Я ей скажу…
Талли на мгновение отвлеклась от сборов и пристально посмотрела на Кейт.
– Тут ничем не поможешь, – сказала она тихо, и голос ее звучал совсем по-взрослому, устало и печально. Только теперь Кейт по-настоящему поняла смысл всех этих историй про бедовую мать Талли. Они вместе смеялись над ее вечной укуренностью, над ее нелепыми шмотками, идиотскими рассказами, но это было совсем не смешно. Талли ведь знала, что так и случится.
– Пообещай мне, – голос Талли сорвался, – что мы всегда будем подругами.
– Всегда, – только и смогла сказать Кейт.
Побросав вещи в чемодан, Талли закрыла его и, ни слова не говоря, вышла в гостиную. По радио играли «Америкэн-пай»[35], и Кейт задумалась на мгновение, всегда ли теперь, услышав эту песню, будет вспоминать сегодняшний день. День, когда умерла музыка. Следом за Талли она вышла во двор. Они так долго обнимались, что полицейскому пришлось бережно потянуть Талли за плечо.
Кейт не смогла даже помахать ей на прощанье. Так и стояла истуканом на дорожке, чувствуя, как по щекам струятся слезы, и смотрела, как ее лучшая подруга уезжает прочь.
Глава шестая
Следующие три года они преданно писали друг другу. Это была не привычка, а скорее жизненная необходимость. Каждое воскресенье вечером Талли садилась за белый письменный стол в своей детской, лилово-розовой комнатке и изливала на бумагу все мысли и мечты, обиды и тревоги. Иногда она писала о вещах совсем незначительных – про свою новую стрижку, как у Фэрры Фосетт[36], с которой выглядела просто отпадно, или про платье «Ганни Сакс»[37], в котором ходила на школьный бал, – но порой разрешала себе рассказать Кейт о чем-то сокровенном: о своих бессонных ночах или о снах, в которых ее мать возвращалась, чтобы сказать, что гордится ей. Когда умер дедушка, она смогла поговорить об этом только с Кейт. Даже не плакала о нем толком, пока не услышала в трубке голос лучшей подруги:
– Ой, Талли, мне ужасно жаль.
Впервые в жизни она не врала и не приукрашивала события (ну, почти) – просто была собой, а Кейт большего и не просила.
Настало лето 1977 года. Всего через несколько месяцев они пойдут в выпускной класс, каждая в свою школу.
Сегодня у Талли был особый день – она готовилась к нему много месяцев подряд. Пришло время начать долгий путь, который столько лет назад показала ей миссис Маларки.
Стать новой Джин Энерсен.
Эти слова превратились для нее в мантру, тайный код, вместивший всю необъятность ее мечты, – с ними казалось, что мечта и впрямь может сбыться. Когда-то давно, на кухне дома в Снохомише, она проглотила семечко, и теперь это семечко проросло, пустило корни глубоко в ее сердце. Она и не догадывалась, насколько сильно ей нужна была мечта, пока вдруг не почувствовала, как превращается из несчастной, покинутой сиротки Талли в девушку, готовую покорить мир. У нее появилась цель, к которой можно стремиться, за которую можно держаться, и все подробности ее биографии вдруг сделались неважными. К тому же миссис Маларки ей гордилась – она не раз упоминала об этом в письмах. А главное, Кейт ведь хочет того же. Они обе станут журналистками, будут вместе гоняться за новостями и рассказывать о них миру. Команда.
Она остановилась на тротуаре перед зданием телеканала, чувствуя себя грабителем, которому предстоит атаковать Форт-Нокс.
Хотя канал был известный и влиятельный, принадлежал ABC, его здание в Денни-Регрейд[38] оказалось на удивление скромным. Ни тебе шикарного вида, ни панорамных окон, ни роскошного вестибюля с картинами на стенах. За дверью виднелся самый обычный стол буквой «Г», за ним вроде бы симпатичная секретарша, а напротив – три неказистых пластиковых стула горчичного цвета для посетителей.
Талли сделала глубокий вдох, расправила плечи и вошла. Сообщив секретарше свое имя, она присела на один из горчичных стульев. Ждать пришлось довольно долго, и все это время она тщательно следила за собой: не ерзать, коленкой не дергать.
Никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает.
– Миз Харт? – наконец обратилась к ней секретарша. – Проходите.
Поднявшись, Талли улыбнулась ей выверенной, профессиональной улыбкой:
– Спасибо.
Секретарша распахнула перед ней дверь, за которой оказался еще один вестибюль.
И тут же Талли столкнулась нос к носу с человеком, которому почти год еженедельно отправляла письма.
– Здравствуйте, мистер Рорбах, – она пожала протянутую руку, – очень рада наконец с вами познакомиться.
Он оказался старше, чем Талли предполагала, и выглядел усталым. На голове, почти идеально гладкой и блестящей, топорщилась жалкая бахрома седых с рыжиной волос. Одет он был в бледно-голубой полиэстеровый костюм с белой декоративной строчкой.
– Прошу, проходите в мой кабинет, мисс Харт.
– Миз Харт, – поправила она.
Нужно уметь себя поставить. Как говорит Глория Стайнем, чтобы вас уважали, надо требовать уважения.
Мистер Рорбах непонимающе моргнул:
– Простите?
– Если не возражаете, я предпочитаю обращение «миз Харт». А вы, конечно, не возражаете. Как может человек, изучавший английскую литературу в Джорджтаунском университете[39], сопротивляться переменам в обществе? Я уверена, вы – человек прогресса. По глазам вижу. Отличные очки, кстати.
Несколько мгновений он молча смотрел на нее, чуть приоткрыв рот, а затем, точно вспомнив, где находится, сказал:
– Прошу за мной, миз Харт.
Он провел ее по безликому белому коридору мимо череды одинаковых, отделанных «под дерево» дверей и открыл последнюю слева.
Окно его крошечного кабинета смотрело прямо на эстакаду монорельса. Стены были абсолютно голые.
Талли села на черный складной стул, лицом к рабочему столу мистера Рорбаха, а тот, заняв свое место, поднял на нее внимательный взгляд.
– Сто двенадцать писем, миз Харт. – Он похлопал ладонью по пухлой картонной папке на столе.
Сохранил ведь все ее письма. Это что-нибудь да значит. Талли вытащила из портфеля свое свеженькое резюме и положила перед мистером Рорбахом.
– Как вы, конечно, помните, школьная газета регулярно размещает мои материалы на первой полосе. Также у меня с собой подробный репортаж о землетрясении в Гватемале, свежие новости о деле Карен Энн Куинлан и душераздирающие подробности последних дней жизни Фредди Принца[40]. Думаю, они в достаточной степени демонстрируют мои способности.
– Вам семнадцать лет.
– Да.
– В следующем году вы заканчиваете школу.
Не зря настрочила столько писем. Да он все про нее знает.
– Верно. И, кстати, мне кажется, что из этого мог бы выйти неплохой материал. Последний год учебы в школе, какие они, выпускники 78-го? Можно было бы делать ежемесячные репортажи о том, что творится за закрытыми дверями в местных школах. Уверена, ваши телезрители…
– Миз Харт… – Он наблюдал за ней, опустив подбородок на сложенные вместе кончики пальцев. Талли отчего-то показалось, что он с трудом сдерживает улыбку.
– Да, мистер Рорбах?
– Мы тут на ABC работаем, в конце-то концов. Ну не можем мы нанимать школьников.
– Но стажеры ведь у вас есть?
– Да, студенты, из Вашингтонского университета[41] и других колледжей. Те, кто приходит к нам стажироваться, уже понимают, как устроено телевидение. Большинство из них успели до нас поработать на университетских каналах. Мне жаль вас расстраивать, но вам сюда пока рановато.
– Ясно.
Они молча уставились друг на друга.
– Я давно на телевидении, миз Харт, и мне редко попадались такие целеустремленные люди, как вы. – Он снова похлопал по папке с ее письмами. – Я вам вот что скажу: вы продолжайте отправлять мне свои статьи. А я вас буду иметь в виду.
– То есть потом, когда я буду готова, вы меня возьмете?
Он рассмеялся.
– Вы, главное, пишите. И хорошо учитесь, а после школы отправляйтесь в колледж, ладно? А там посмотрим.
Талли снова почувствовала прилив энергии.
– Буду писать раз в месяц. Я у вас еще поработаю, мистер Рорбах, вот увидите.
– Я в вас верю, миз Харт.
Они еще немного поговорили, затем мистер Рорбах проводил ее к выходу. По пути он остановился возле витрины, где за стеклом сверкали золотом десятки статуэток «Эмми» и других наград.
– Когда-нибудь я выиграю «Эмми», – сказала Талли, погладив стекло пальцами. Что ж, придется немного подождать, но расстраиваться из-за этого она не станет. Подумаешь, какая-то мелкая заминка.
– Знаете что, Таллула Харт? Уверен, так и будет. А пока учитесь и наслаждайтесь последним школьным годом. Во взрослую жизнь еще успеете.
Снаружи ее встретил открыточный вид Сиэтла – один из тех ясных, безоблачных, фотогеничных дней, ради которых люди продают дома в заурядных, куда менее впечатляющих местах и переезжают сюда. Знали бы они, как редко выпадают такие деньки. Лето в этих местах светит жарко, но и прогорает стремительно, точно ракетное топливо.
Прижимая к груди черный дедушкин портфель, она пошла к автобусной остановке. Когда по эстакаде у нее над головой с грохотом пронесся монорельсовый поезд, она почувствовала, как дрожит под ногами земля.
Всю дорогу домой Талли убеждала себя, что на самом деле отказ открыл перед ней кучу возможностей: теперь она сможет проявить себя в колледже, а потом получить работу еще получше этой.
Но как она ни пыталась взглянуть на этот разговор под другим углом, ощущение, что она не справилась, все никак не отпускало. Подходя к дому, она чувствовала себя будто бы меньше ростом, груз неудачи оттягивал плечи.
Она отперла дверь и вошла, швырнула портфель на кухонный стол.
Бабушка сидела в гостиной на старом потрепанном диване; ноги ее, затянутые в чулки, покоились на продавленном бархатном пуфике. Она спала, уронив на колени вышивку, и едва слышно похрапывала.
Увидев ее, Талли растянула губы в улыбке. Подойдя поближе, наклонилась и коснулась узловатых пальцев.
– Привет, бабуль, – сказала она тихо, усаживаясь рядом.
Бабушка выплыла из сна в явь. Глаза за толстыми стеклами старомодных очков постепенно прояснились.
– Как все прошло?
– Заместитель главного редактора сказал, что я для них слишком хороша, представляешь? Говорит, для человека с моими навыками эта работа – путь в никуда.
Бабушка ласково сжала ее ладонь:
– Сказали, что тебе пока рано, да?
Глаза Талли наполнились слезами, которые она до сих пор сдерживала из последних сил. Досадливо смахнув их рукой, она сказала:
– Они меня еще возьмут, когда я поступлю в колледж. Вот увидишь. Еще будешь мной гордиться.
«Бедненькая Талли», – читалось во взгляде бабушки.
– Я-то тобой давно горжусь. Это ты для Дороти стараешься.
Талли прижалась к сухощавому бабушкиному плечу и позволила себя обнять. Спустя несколько мгновений она уже понимала, что и эта боль пройдет – заживет, как солнечный ожог, и в следующий раз обжечь ее будет уже не так просто.
– У меня есть ты, так что и без нее обойдусь.
Бабушка устало вздохнула.
– Хочешь, пойди позвони своей подруге Кейти. Только не слишком долго, дорогое это удовольствие.
Одна мысль о том, чтобы позвонить Кейт, подняла Талли настроение. Междугородние звонки и правда стоили состояние, так что поговорить им удавалось нечасто.
– Очень хочу! Спасибо, бабуль.
Через несколько дней Талли устроилась на подработку в «Квин-Энн Би» – местный еженедельник. Поручения ей, как правило, давали пустячные, и такую же пустячную сумму платили в час за их выполнение, но ее это нисколько не смущало. Главное, что нашлась лазейка в индустрию. Почти все лето 77-го она проторчала в крошечных каморках редакции, пытаясь выжать из этой работы всю пользу до последней капли: таскалась хвостом за корреспондентами, делала бесконечные ксерокопии, приносила всем подряд кофе. Свободное время проводила дома с бабушкой, играя в джин рамми[42] на спички. А каждое воскресенье, точно по расписанию, садилась писать Кейт и пересказывала ей все события недели в мельчайших подробностях.
Вот и сейчас, сидя за столом, она перечитывала очередное восьмистраничное письмо, которое затем подписала: «Твоя лучшая подруга навеки, Талли ♥» – и бережно сложила в три раза.
На столе рядом лежала последняя открытка от Кейт – Маларки всей семьей отправились в свою ежегодную вылазку на природу. Кейт называла эту поездку «Адская комариная неделя», но Талли завидовала каждому мгновению, которое не могла с ними разделить. Она ужасно хотела поехать, мало что в жизни ей далось сложнее, чем этот отказ. Но не бросать же свою драгоценную работу, да и бабушка в последнее время сдала, так что выбора особо не было.
Она взглянула на открытку, в очередной раз пробежала глазами по строчкам, которые давно выучила наизусть. «По вечерам играем в червы и жарим маршмэллоу, вода в озере ледянучая…»
Талли заставила себя отвернуться. Какой смысл страдать о том, чего все равно не получишь? Уж этому-то Дымка ее научила.
Она положила письмо в конверт, надписала адрес, затем спустилась вниз проведать бабушку. Та уже спала.
Талли одна посмотрела свои любимые воскресные сериалы – «Все в семье», «Элис» и «Коджака»[43], – а потом заперла входную дверь и пошла спать. Перед тем как лениво соскользнуть в сон, она успела подумать: интересно, что сейчас поделывают Маларки?
Проснувшись, как обычно, в шесть утра, она стала собираться на работу. Иногда, если ей удавалось приехать пораньше, кто-нибудь из корреспондентов разрешал помочь с сегодняшними материалами.
Одевшись, она поспешно выскочила в коридор и постучала в последнюю дверь. Будить бабушку она ненавидела, но такие уж были правила – не уходить, не попрощавшись.
– Бабуль?
Она постучала снова и медленно открыла дверь.
– Бабуль… я на работу пошла.
На подоконнике лежали лиловые тени утренних сумерек. Развешенные по стенам вышивки в полутьме казались пустыми серыми прямоугольниками.
Бабушка лежала в кровати. Даже с порога Талли хорошо видела ее – завитки седых волос, складки ночной рубашки… неподвижную грудь.
– Бабушка?
Она подошла ближе, прикоснулась к морщинистой, бархатной щеке. Ледяная. Дряблые губы застыли, ни вздоха.
Весь мир вокруг Талли накренился, точно потерял опору. Сил ее хватало только на то, чтобы стоять неподвижно, глядя на безжизненное бабушкино лицо.
Редкие слезы казались густыми, точно кровь, едва пробивались наружу по узким слезным протокам. В голове завертелся калейдоскоп воспоминаний: вот ее седьмой день рождения, бабушка плетет ей косички и говорит, мол, если будешь молиться как следует, мама наверняка приедет, и только потом, годы спустя, признается, что Бог может и не услышать молитв маленькой девочки, да и взрослой тети тоже; а вот они с бабушкой играют в карты – всего неделю назад, – бабушка смеется, глядя, как Талли в очередной раз сгребает колоду сброса, и говорит: «Талли, ну необязательно же все карты собирать себе в руку…»; а вот целует ее на ночь, нежно-нежно.
Талли понятия не имела, как долго простояла без движения, но когда она наклонилась поцеловать бабушкину пергаментную щеку, сквозь тонкие шторы уже пробивалось, освещая комнату, утреннее солнце. Это удивило Талли – что рассвет все равно случился. Казалось, без бабушки комната должна была погрузиться в вечный сумрак.
«Ну все, Талли, прекращай», – сказала она себе.
Она знала, что ей много чего нужно сделать. Бабушка несколько раз все проговаривала, старалась ее подготовить. Но к такому не подготовишь, что ни говори.
Она подошла к бабушкиному прикроватному столику, на котором, рядом с фотографией дедушки и батареей пузырьков с таблетками, стояла красивая шкатулка розового дерева.
Открыв шкатулку, Талли испытала смутное чувство вины, будто собиралась что-то украсть, но бабушка ведь просила ее об этом. «Перед тем как отправиться на тот свет, – говорила она, – я тебе кое-что оставлю в той шкатулочке, которую мне дедушка подарил».
Внутри, поверх грозди дешевых украшений, которые бабушка почти и не носила, лежал сложенный пополам лист розовой бумаги, снаружи подписанный именем Талли.
Она медленно протянула руку, взяла письмо, развернула.
Милая моя Талли,
Пожалуйста, прости меня. Я знаю, как ты всегда боялась, что тебя бросят, оставят одну на белом свете, но уж столько мне было отпущено Господом. Я бы осталась с тобой подольше, если бы только могла. Мы с дедушкой будем присматривать за тобой с небес. А ты, главное, верь в это крепко, и никогда не будешь одна.
Ты была моей самой большой радостью в жизни.
С любовью, бабушка
Была.
Бабушки больше нет.
Талли стояла у дверей церкви, дожидаясь, пока схлынет вяло текущий мимо поток стариков. Некоторые из друзей бабушки узнавали ее, подходили выразить соболезнования.
