Кристин Ханна
Улица Светлячков
Глава пятая
После того как Талли ушла, Кейт еще долго лежала без сна. Затем сбросила одеяло и вылезла из постели.
На первом этаже она нашла все, что требовалось: небольшую статуэтку Девы Марии, церковную свечу в красном стеклянном подсвечнике, коробок спичек и старинные бабушкины четки. Притащив все это обратно в спальню, она устроила небольшой алтарь у себя на комоде и зажгла свечу.
– Господи, – попросила она, склонив голову, сложив ладони в молитве, – пожалуйста, позаботься о Талли Харт и помоги ей справиться с этим несчастьем. И еще, пожалуйста, пусть ее мама выздоровеет. Я знаю, Ты сможешь им помочь. Аминь.
Затем она несколько раз повторила молитву к Деве Марии и отправилась обратно в постель.
Всю ночь ей снилась Талли, их разговор, и она ворочалась с боку на бок, гадая, что ждет ее утром. Стоит ли подойти к Талли в школе или издалека улыбнуться ей? Или, может, надо притвориться, что ничего не было? У популярности есть свои правила, тайные законы, которые пишут невидимыми чернилами, чтобы никто, кроме девчонок вроде Талли, не мог прочитать. Меньше всего Кейт хотелось облажаться и выставить себя на посмешище. Она слышала, что иногда популярные ребята тайком общаются с задротами – например, если родители дружат, – здороваются с тобой, улыбаются и все такое, но только когда вы не в школе. Может, у них с Талли как-то так все и будет.
В конце концов она бросила бесплодные попытки уснуть и встала. Надела халат, спустилась на первый этаж. Отец, сидевший в гостиной с газетой, поднял на нее взгляд и улыбнулся:
– С добрым утром, Кейти Скарлетт! Иди обними своего старика.
Кейт забралась к нему на колени, прижалась щекой к грубой шерсти его рубашки.
Отец заправил ей за ухо прядь волос. Он выглядел усталым – работал очень много, брал двойные смены на заводе «Боинга», чтобы накопить на ежегодную семейную вылазку на природу.
– Как в школе дела?
Он это вечно спрашивал. Однажды, давным-давно, Кейт честно ответила: «Не очень, пап», ожидая, что отец поддержит, даст совет ну или хоть как-то отреагирует, но он промолчал. Услышал то, что хотел услышать, а не то, что она сказала. Мама говорила, это из-за того, что он так вкалывает на заводе.
Кейт могла бы и обидеться на его рассеянность, но почему-то лишь сильнее его полюбила. Отец никогда на нее не орал, не просил быть повнимательнее, не напоминал, что она сама кузнец своего счастья. Это мама вечно поучает, а отец просто любит ее, несмотря ни на что.
– Отлично, – ответила она и широко улыбнулась, чтобы вышло поубедительнее.
– Еще бы, – отец поцеловал ее в висок, – ты же у нас первая красавица в городе, скажешь нет? Не зря тебя мама в честь такой известной героини назвала.
– Да уж, у меня со Скарлетт О’Хара невероятно много общего.
– Посмотрим, – усмехнулся отец. – Тебе, юная леди, еще жить и жить.
Кейт посмотрела ему в глаза:
– Думаешь, я буду красивая, когда вырасту?
– Кейти, – ответил он, – ты уже красавица каких поискать.
Она сберегла эти слова, припрятала в кармашке – как те круглые полированные камушки, которые носят с собой и гладят, чтобы успокоиться, – и, пока собиралась в школу, то и дело прикасалась к ним, перекатывала на ладони.
К тому моменту, как она собралась, дом опустел. «Школьный автобус Маларки» уже уехал.
Она так нервничала, что пришла на остановку намного раньше обычного. Каждая минута тянулась целую вечность, а Талли все не было, она не появилась, даже когда автобус тряско выкатился на дорогу и затормозил у остановки.
Уронив подбородок на грудь, Кейт поднялась по ступенькам, плюхнулась на сиденье в первом ряду.
Все утро в школе она искала Талли глазами, но так и не увидела. Во время обеда, проскочив с подносом мимо группы популярных ребят, которые потехи ради то и дело пролезали к раздаче без очереди, она уселась за один из длинных столов в дальнем углу. В противоположном конце столовой школьники смеялись, пихали друг друга, болтали, но здесь, в резервации для изгоев, стояла удручающая тишина. Кейт, как и остальные обитатели резервации, сидела, упершись взглядом в поднос.
Этому навыку, необходимому для выживания, все изгои обучались довольно быстро: школа – зона боевых действий похлеще вьетнамских джунглей, лучше сидеть тихо и не высовываться. Кейт с таким тщанием разглядывала свой обед, что, услышав над головой «привет», вздрогнула и едва не свалилась со стула.
Талли.
День выдался прохладный, но она все равно была в коротенькой юбке, высоких белых сапогах, черных колготках и топе без бретелей. На шее висело несколько ожерелий с «пацификами». Волосы на свету отливали медью. У бедра болталась огромная сумка из макраме.
– Ты никому не рассказывала про вчера?
– Нет. Конечно нет.
– Значит, подруги?
Кейт сама не поняла, чему удивилась сильнее – этому вопросу или уязвимости во взгляде Талли.
– Подруги.
– Отлично. – Талли достала из сумки пачку кексов в ярких обертках и уселась напротив. – Так вот, насчет макияжа. Тебе явно требуется помощь, и я это не из вредности говорю. Правда. Просто я в моде разбираюсь. У меня талант. Можно молока твоего отопью? Класс. А банан ты собираешься есть? В общем, могу к тебе зайти после школы…
Кейт стояла у входа в аптеку и оглядывалась по сторонам – не идет ли кто-нибудь из маминых знакомых.
– Ты уверена?
– Абсолютно уверена.
Ответ не очень-то успокаивал. Официально они дружили всего один день, но Кейт уже успела усвоить: у Талли полно грандиозных замыслов.
И ее замысел на сегодня – сделать из Кейт красотку.
– Ты что, не доверяешь мне?
Вот и он, заветный вопрос. Едва Талли произнесла его, Кейт поняла, что проиграла: крыть такое нечем. Не может же она сомневаться в своей новой подруге.
– Доверяю, конечно. Просто мне не разрешают краситься.
– Слушай, я профессионал. Так накрашу, что твоя мама даже не заметит. Ну пойдем.
Талли уверенно зашагала между полок, выбирая тени и румяна, которые пойдут Кейт, а на кассе – внезапно – сама за все заплатила. И на робкие возражения ответила:
– Ну мы подруги или нет?
Выходя из аптеки, она пихнула Кейт плечом.
Кейт, рассмеявшись, пихнула ее в ответ. Вместе они дошли пешком до своей улицы: сперва по городу, затем вдоль реки. И все это время болтали не переставая – о шмотках, о музыке, о школе. Наконец они свернули с дороги к дому Талли.
– Если б бабушка увидела, в каком тут все состоянии, она бы взбесилась, – сказала Талли, сконфуженно оглядывая рододендроны размером с дирижабль, целиком заслонявшие стену. – Дом вообще-то ей принадлежит.
– Она к тебе приезжает?
– Не-а. Проще подождать.
– Чего?
– Когда мать снова про меня забудет.
Она обошла трио мусорных баков, перешагнула через гору неубранных газет и открыла дверь. Внутри стоял густой дым.
Мама Талли лежала на диване в гостиной, прикрыв глаза.
– З-здравствуйте, миссис Харт, – сказала Кейт. – Я ваша соседка, Кейт.
Миссис Харт попыталась приподняться, но, похоже, была слишком слаба.
– Привет, наша соседка.
Талли схватила Кейт за руку и потащила прочь из гостиной, а едва они оказались в ее комнате, с грохотом захлопнула дверь. Тут же зарывшись в стопку пластинок, она откопала альбом «Прощай, дорога из желтого кирпича» и поставила в проигрыватель. Когда зазвучала музыка, она швырнула Кейт выпуск «Тайгер Бит» и подтащила к зеркалу стул.
– Ну что, готова?
Волнение, едва поутихшее, снова охватило Кейт. Ей за это точно попадет, но разве можно завести друзей и стать популярной, ни разу не рискнув?
– Готова.
– Отлично. Садись. Начнем с волос. Чуть осветлим некоторые пряди. Морин МакКормик[20], между прочим, так и делает.
– А ты откуда знаешь?
– Прочитала в «Тин»[21] в том месяце.
– Ну ее-то волосами, наверное, профессионалы занимаются.
Кейт открыла «Тайгер Бит» и попыталась сосредоточиться на статье («Идеальная девушка для Джека Уайлда[22] – что, если это ты?»).
– Эй, возьми свои слова обратно. Я инструкцию два раза прочитала!
– Какова вероятность, что я останусь лысой?
– Нулевая. Почти. А теперь помолчи, мне надо еще разок в инструкцию заглянуть.
Талли разделила волосы Кейт на пряди и принялась распылять на них осветляющий спрей. Прошел почти час, прежде чем она наконец осталась довольна результатом.
– Будешь у меня вылитая Марша Брейди.
– А каково это, быть популярной? – Кейт вовсе не собиралась спрашивать, но слова как-то сами собой сорвались с языка.
– Скоро узнаешь. Только про меня потом не забывай.
Кейт прыснула:
– Очень смешно. Ой, эта штука жжется.
– Да? Не к добру это. И волосы что-то выпадать начали.
Кейт удалось сдержаться и не состроить гримасу. Если ради того, чтобы дружить с Талли, придется немного походить лысой, она и на это готова.
Талли включила фен и направила струю раскаленного воздуха на волосы Кейт.
– У меня месячные начались, – проорала она. – Так что по крайней мере я не залетела от этого мудилы.
Храбрится – Кейт поняла это по голосу, увидела по глазам.
– Я за тебя молилась.
– Правда? – спросила Талли. – Ого. Спасибо.
Кейт не придумала, что на это ответить. Для нее молиться было все равно что чистить зубы перед сном – так уж заведено.
Талли выключила фен и улыбнулась, но тут же лицо ее приняло озабоченное выражение. Наверное, из-за того, что пахнуло паленым волосом.
– Так. Иди в душ, смой это все.
Кейт послушно отправилась в ванную. Несколько минут спустя она вылезла из-под душа, вытерлась, снова натянула одежду.
Талли схватила ее за руку и повела обратно к зеркалу.
– Как волосы, выпадают?
– Ну, некоторые да, – признала Кейт.
– Если облысеешь, я тоже налысо побреюсь. Слово даю.
Талли снова включила фен и взялась за расческу.
Кейт даже смотреть было страшно. Она сидела с закрытыми глазами, и голос Талли постепенно сливался с жужжанием фена.
– Открывай глаза.
Кейт медленно подняла голову. С такого расстояния она все прекрасно видела и без очков, но по своей близорукой привычке наклонилась ближе, чтобы как следует рассмотреть девушку в зеркале. В ее светлых волосах, безукоризненно прямых, разделенных идеально ровным пробором, сияли пряди, обесцвеченные почти до белизны. В кои-то веки волосы выглядели шелковистыми и мягкими, а не просто тонкими и прилизанными. Травянисто-зеленые глаза из-за осветленных прядей казались ярче, нежно-розовые губы притягивали взгляд. Она смотрелась почти что красавицей.
– Ого, – только и смогла выдавить она, чувствуя, как в горле встают комом слезы благодарности.
– Это ты еще не видела себя с накрашенными ресницами и румянами, – сказала Талли. – А прыщи на лбу консилером замажем.
– Я твоя подруга навеки, – прошептала Кейт почти неслышно, но, заметив, как Талли улыбнулась, поняла, что ее все же услышали.
– Круто. Теперь давай тебя красить. Бритву мою не видела?
– Это еще зачем?
– Как зачем? Для бровей, конечно. А, вот она. Ну, закрывай глаза.
Кейт повиновалась не раздумывая.
– Окей.
Кейт зашла в дом, даже не пытаясь прятать лицо – столько в ней было уверенности. Впервые в жизни она чувствовала себя красивой.
Отец сидел в своем мягком кресле в гостиной. Услышав ее шаги, он поднял голову.
– Господь всемогущий. – Он грохнул стаканом о деревянный столик с гнутыми резными ножками. – Марджи!
Мама вышла из кухни, вытирая руки о фартук. На ней была обычная будничная одежда: полосатая синтетическая блузка, оливковая с рыжим, брюки клеш из коричневого вельвета, а поверх всего этого мятый фартук с надписью «Место женщины на кухне… и в сенате». Взглянув на Кейт, она замерла. Медленно развязала фартук и бросила его на стол.
В повисшую внезапно тишину тут же ворвались, спотыкаясь друг о друга, Шон и собака.
– А Кейти на скунса похожа! – заявил Шон. – Фу-у!
– Скоро ужин, иди мой руки, – резко сказала мама и добавила, когда он не двинулся с места: – Сейчас же.
Шон, ворча, поплелся наверх.
– Марджи, ты ей разрешала сотворить с волосами такое непотребство? – спросил папа.
– Я разберусь, Бад. – Мама, нахмурившись, подошла к дочери: – Это девочка из дома напротив сделала?
Кейт кивнула, отчаянно стараясь не забыть, какой красавицей себя чувствовала еще секунду назад.
– Тебе нравится?
– Да.
– Ну тогда и мне нравится. Помню, тетя Джорджия меня как-то покрасила в рыжий. Бабушка от ярости аж побагровела. – Она улыбнулась. – Но надо было спросить, Кейтлин. Ты же у меня ребенок еще, хоть вы, девочки, и думаете, что взрослые. Так, а с бровями что?
– Талли их побрила. Это чтобы форму придать.
Мама попыталась сдержать улыбку.
– Понятно. Вообще-то их обычно выщипывают. Надо было тебе показать, но я все думала, что рано. – Она оглянулась в поисках сигарет. Нашла пачку на столике, достала одну и закурила. – После ужина научу. Думаю, не выйдет беды, если ты будешь в школу красить ресницы, и блеск для губ тоже можно. Я покажу, как краситься, чтобы выглядело естественно.
Кейт крепко ее обняла:
– Люблю тебя.
– А я тебя. А теперь займись тестом для кекса. И, Кейти, я рада, что вы подружились, но смотри у меня, больше правила не нарушать, ладно? Так и в неприятности влипнуть недолго.
Кейт тут же вспомнила о Талли и той вечеринке.
– Хорошо, мам.
Всего за неделю Кейт вдруг сделалась популярной. Одноклассники восхищались ее новой прической, больше не отворачивались от нее в коридорах. Она дружила с Талли Харт, а значит, считалась крутой по умолчанию.
Даже родители заметили разницу. За ужином Кейт вела себя совсем иначе, болтала без умолку. Истории сыпались из нее одна за другой. Кто с кем встречается, кто кого обыграл в тетербол[23], кого оставили после уроков за футболку «Занимайтесь любовью, а не войной», где стрижется Талли (в Сиэтле, у какого-то чувака по имени Джин Уорез[24], круто, да?) и что за фильм будут показывать в автокинотеатре в выходные. Даже после ужина, когда они с мамой мыли посуду, Кейт продолжала рассказывать про Талли.
– Я так хочу, чтобы вы познакомились. Она офигенно крутая. Ее все обожают, даже торчки.
– Торчки?
– Ну, обдолбыши? Укурки?
– А. – Мама взяла у нее стеклянную форму для запекания и принялась тереть ее полотенцем. – Я… поспрашивала насчет этой девочки, Кейти. Она несколько раз пыталась купить сигареты у Альмы в аптеке.
– Ну так это для ее мамы, наверное.
Мама поставила сухую форму на бежевую крапчатую столешницу.
– Просто сделай мне одолжение, Кейти. Хоть вы с Талли и дружите, не забывай, что у тебя своя голова на плечах. Не хочу, чтобы она тебя втянула в неприятности.
Кейт швырнула самодельную, связанную крючком посудную тряпку в мыльную воду.
– Я с тебя просто офигеваю. А кто мне морали читал, мол, «иногда приходится рискнуть»? Сначала годами нудишь, что надо заводить друзей, а стоит мне с кем-то подружиться, в шлюхи ее записываешь?
– Я вроде бы никого не записывала в…
Кейт бросилась прочь из кухни. Топая по лестнице, она ждала, что мама окликнет ее, потребует вернуться, скажет, что она наказана – никаких больше гулянок, но за ее эффектным выходом со сцены последовала лишь тишина.
Она закрылась в своей комнате, для пущего драматизма хлопнув дверью. Села на кровать и стала ждать. В этот раз она в кои-то веки проявит твердость, пусть мама первая идет извиняться.
Но мама все не приходила, и часам к десяти Кейт начала чувствовать себя довольно гадко. А вдруг мама обиделась? Она вскочила, принялась мерить комнатку шагами.
Тут в дверь постучали.
Кейт бросилась обратно к кровати и постаралась состроить скучающую мину.
– Да?
Дверь медленно открылась. Показалась мама, одетая в длинный, до пола, красный велюровый халат, который в прошлом году получила на Рождество.
– Не против, если я зайду?
– Как будто я могу тебе запретить.
– Можешь, – тихо отозвалась мама. – Так ты не против?
Кейт пожала плечами, но подвинулась на кровати, освобождая для нее место.
– Ты знаешь, Кейти, иногда в жизни…
Кейт не смогла сдержать стона. Серьезно? Очередная нотация про тяготы жизни?
К ее удивлению, мама вдруг рассмеялась.
– Ладно, ладно, обойдемся без речей. Наверное, ты для этого уже слишком большая. – Она подошла к алтарю на комоде. – В последний раз я у тебя такой видела, когда тете Джорджии делали химиотерапию. А сейчас за кого нужно молиться?
– У мамы Талли рак, а еще ее изн… – Она прикусила язык, в ужасе от того, что чуть не выболтала чужую тайну. Она привыкла рассказывать маме все на свете, но теперь у нее есть лучшая подруга, так что придется быть поосторожнее.
Мама села рядом с ней на кровать, как делала после каждой ссоры.
– Рак? Тяжелое испытание для девочки твоего возраста.
– Ее вроде не напрягает.
– Правда?
– Да ее вообще ничего не напрягает. – В голосе Кейт послышалась гордость.
– В каком смысле?
– Ты не поймешь.
– Что, старая слишком?
– Я этого не говорила.
Мама легонько коснулась ее лба, убирая волосы, – такое знакомое прикосновение, естественное, как дыхание. Кейт от этого каждый раз будто возвращалась в детство.
– Прости, если тебе показалось, что я осуждаю твою подругу.
– Да уж, есть за что просить прощения.
– «А ты, мама, прости, что нагрубила», угу?
Кейт не смогла сдержать улыбки.
– Угу.
– Вот что, давай-ка пригласишь Талли к нам на ужин в пятницу?
– Она тебе понравится, точно говорю.
– Не сомневаюсь, что понравится. – Мама поцеловала ее в лоб. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, мам.
Еще долго после того, как мама ушла и в доме все стихло, Кейт ворочалась с боку на бок, слишком взбудораженная, чтобы заснуть. Ей не терпелось пригласить Талли. А после ужина можно будет посмотреть «Я мечтаю о Джинни»[25], или поиграть в «Операцию», или потренироваться наносить макияж. Может, Талли даже захочет переночевать? Они бы…
Тюк.
…всю ночь проболтали о мальчиках, о поцелуях, о…
Тюк.
Кейт села на кровати. Это не птица ходит по крыше и не мышка шуршит в стене.
Тюк.
Это мелкий камушек бьется в стекло!
Скинув одеяло, Кейт бросилась к окну и распахнула его.
Талли стояла на заднем дворе их дома, придерживая рукой велосипед.
– Спускайся, – сказала она слишком громко и помахала в воздухе рукой – мол, поторапливайся.
– В смысле, тайком сбежать, что ли?
– Ну, э-э, да.
Кейт в жизни ничего такого не делала, но теперь уже поздно было включать задрота. Крутые ребята нарушают правила и по ночам тайком сбегают из дома. Это любой дурак знает. А еще любой дурак знает, что именно так влипают в неприятности. Вот об этом-то ее мама и предупреждала.
Не забывай, что у тебя своя голова на плечах.
Кейт было плевать. Важнее всего Талли.
– Иду.
Она закрыла окно, огляделась в поисках одежды. К счастью, комбинезон нашелся тут же в углу, аккуратно сложенный, накрытый сверху черной толстовкой. Стянув с себя пижаму со Скуби-Ду, она быстро оделась, затем на цыпочках вышла в коридор. Когда Кейт крадучись пробиралась мимо двери в спальню родителей, сердце так бешено стучало, что даже закружилась голова. Лестница на каждый ее шаг отвечала угрожающим скрипом, но все же ей удалось спуститься незамеченной.
Возле задней двери она ненадолго замерла, успела подумать: «Мне за это влетит» – и тут же повернула ручку.
Снаружи ждала Талли. А рядом с ней – самый клевый велик, какой Кейт когда-либо видела. Седло у него было крохотное и узкое, от руля, изгибавшегося вниз, тянулась куча каких-то кабелей и тросов.
– Ого, – выдохнула Кейт. Ей на такой велик не накопить – хоть все лето ягоды собирай.
– У него десять скоростей, – сообщила Талли. – Бабушка подарила в том году на Рождество. Хочешь прокатиться?
– Нетушки.
Кейт тихонько закрыла за собой дверь. Затем выкатила из-под навеса свой старый розовый велосипед с самым обычным рулем, огромным седлом в цветочек и белой корзиной спереди. В нем не было ни капли крутости, на таких великах маленькие девочки катаются.
Но Талли будто и не заметила. Они вскочили на велосипеды и покатили прочь от дома по мокрой, кочковатой подъездной дорожке. Выехав на улицу, повернули налево. У Саммер-Хилла Талли сказала:
– Смотри. Повторяй за мной.
На бешеной скорости они рванули вниз по склону холма. Волосы Кейт развевались за спиной, глаза слезились. По обе стороны от них темные кроны деревьев перешептывались на ветру. В бархатно-черном небе мерцали звезды.
Талли отклонилась назад и раскинула руки в стороны. Смеясь, взглянула на Кейт:
– Попробуй.
– Не могу. Слишком быстро.
– В этом вся суть.
– Опасно же.
– Да ладно тебе, Кейти. Отпусти руль. Бог трусливых не любит, – сказала Талли и затем тихонько добавила: – Доверься мне.
Теперь у Кейт не было выбора. Дружить – значит доверять друг другу. А Талли со слабачкой водиться не станет.
– Ну, давай, – сказала она себе, стараясь, чтобы голос звучал решительно.
А потом сделала глубокий вдох, пробормотала короткую молитву и отпустила руль.
Она летела вниз по склону, плыла сквозь ночное небо. Воздух пах конюшней, лошадьми, влажным сеном. Где-то совсем рядом раздавался смех Талли, и Кейт хотела было улыбнуться, но вдруг что-то пошло не так. Ее переднее колесо наехало на камень, велосипед сперва взбрыкнул, точно рассерженный бык, затем завалился набок, зацепив велик Талли.
Кейт закричала, потянулась к рулю, но было поздно. Она летела – теперь уже по-настоящему. Дорога бросилась ей наперерез, крепко ударила при встрече, и, проехавшись по асфальту, Кейт обрушилась в грязную придорожную канаву.
Кубарем прокатившись по тому же маршруту, в нее врезалась Талли. Велосипеды с грохотом повалились на землю.
Оглушенная, Кейт уставилась в ночное небо. Все тело пульсировало болью. Лодыжка, похоже, сломана. Распухла, дотронуться страшно. Кожу в нескольких местах содрало до мяса.
– Вот это круто! – Талли восхищенно расхохоталась.
– Ты совсем уже? Мы чуть не убились.
– А я о чем?
Кейт попыталась приподняться, поморщилась от боли.
– Надо вылезать из этой канавы. А то еще машина проедет, и…
– Ну ты скажи, разве не круто? Надо будет в школе всем рассказать.
Рассказать в школе. Из этого выйдет целая история, и Кейт в ней достанется одна из главных ролей. Все будут слушать разинув рты – ого, ничего себе, – будут говорить: «Вы ночью сбежали из дома? С Саммер-Хилла без рук? Да ну, хорош сочинять…»
И тут Кейт тоже рассмеялась.
Держась друг за друга, они поднялись на ноги, подобрали велосипеды. К тому моменту, как они перешли на другую сторону дороги, Кейт уже едва замечала, что ушиблась и поранилась. Она вдруг почувствовала себя совсем другим человеком – более смелым, безбашенным, готовым на все. Подумаешь, влетит – кого это волнует? Подумаешь, лодыжку вывихнула, подумаешь, коленку разбила – зато какое приключение! Она последние два года только и делала, что соблюдала правила и сидела дома по вечерам в выходные. С нее хватит.
Они бросили велосипеды на обочине и похромали к реке. Выбеленный лунным светом пейзаж казался прекрасным – серебряные волны, острые, зубастые камни на берегу.
Талли уселась на ствол поваленного дерева, полусгнивший, заросший мхом, окруженный мохнатым ковром густой травы.
Кейт села рядом, так близко, что их колени почти соприкасались. Они разом подняли головы к усыпанному звездами небу. Плеск речной воды, звонко устремлявшейся им навстречу, звучал задорно, точно девичий смех. Мир вокруг замер, затих, и даже ветер будто бы затаил свое прохладное дыхание и оставил их совсем одних в этом волшебном месте, прежде казавшемся таким непримечательным – мало ли у реки излучин, которые затапливает по осени.
– Интересно, кто придумал название нашей улицы, – сказала Талли. – Ни одного светлячка тут не видела.
Кейт пожала плечами.
– У старого моста есть улица Миссури. Может, кто-то из первопоселенцев заскучал по родным краям.
– А может, дело в волшебстве. Волшебная улица. – Талли повернулась к ней: – И тогда получается, это судьба: мы должны были подружиться.
Ее слова звучали так непреклонно, что Кейт пробрал озноб.
– Пока ты к нам не переехала, я думала, что это просто дорога, которая никуда не ведет.
– Теперь это наша дорога.
– Когда вырастем, можем поехать куда угодно, куда захотим.
– Мне без разницы, где быть.
Кейт почудилась в голосе подруги какая-то затаенная печаль, которой она не могла разгадать. Когда она повернулась, Талли глядела в небо.
– О маме думаешь? – осторожно спросила Кейт.
– О ней я стараюсь не думать.
Повисла долгая пауза, потом Талли сунула руку в карман, достала пачку «Вирджинии слимз» и закурила.
Кейт очень старательно делала вид, что ничуть не возражает.
– Хочешь затянуться?
Выбора не было, и Кейт это прекрасно понимала.
– Э-э. Давай.
– Если бы у меня была нормальная мать… ну, в смысле, если бы она не болела, я хоть могла бы ей рассказать, что со мной случилось на той вечеринке.
Кейт, едва вдохнув дым, судорожно закашлялась.
– Часто об этом вспоминаешь?
Талли откинулась назад, прислонилась спиной к бревну и забрала у нее сигарету. После паузы она сказала:
– Кошмары снятся.
Кейт ужасно хотелось сказать что-нибудь дельное, да только она не знала что.
– А твой папа? С ним нельзя поговорить?
Талли отвела взгляд.
– Я не уверена, что она вообще в курсе, кто мой отец. – Ее голос звучал едва слышно. – А может, он узнал про меня и сбежал.
– Это как-то сурово.
– Жизнь вообще суровая. Но зачем мне они, когда у меня есть ты, Кейти? Ты мне помогла это пережить.
Кейт улыбнулась. Воздух между ними мешался с вонючим сигаретным дымом, от которого слезились глаза, но ей было плевать. Ее лучшая подруга здесь, с ней рядом, – вот что самое главное.
– Для этого друзья и нужны.
Следующим вечером, дочитывая последнюю главу «Изгоев»[26], Талли услышала, как мать орет на весь дом:
– Талли! Открой, блин, дверь!
Она грохнула книгой о стол и, спустившись в гостиную, обнаружила мать распростертой на диване перед теликом: в руках бонг, на экране – «Счастливые дни»[27].
– От тебя до двери два шага.
Мать пожала плечами:
– И что?
– Ну хоть бонг свой спрячь.
Дымка театрально вздохнула и, свесившись с дивана, сунула бонг под стоявший рядом столик. Только слепой не заметит. Но на большее она, по-видимому, была не способна.
Талли пригладила рукой волосы и открыла дверь.
На пороге, держа перед собой запеканку, укутанную фольгой, стояла невысокая, темноволосая женщина. Карие глаза ее были подчеркнуты ярко-синими тенями, на круглых щеках лежали, пожалуй, слишком плотным слоем румяна розового оттенка, призванные создавать иллюзию высоких скул.
– Ты, наверное, Талли. – Голос у нее оказался неожиданно высокий. Девичий, энергичный, очень идущий к ее глазам, в которых блестели задорные искорки. – Я мама Кейт. Прости, что явилась без звонка, у вас занято было.
Талли вспомнила про телефон у материной постели, про вечно снятую трубку.
– А-а.
– Я вам с мамой принесла запеканку с тунцом на ужин. Ей, наверное, сейчас не до готовки. У моей сестры пару лет назад был рак, так что я знаю, о чем говорю.
Она улыбнулась, но через несколько мгновений тишины ее улыбка померкла.
– Ты меня не пригласишь зайти?
Талли оцепенела. Добром это не кончится.
– Э-э, да, конечно.
– Спасибо.
Миссис Маларки протиснулась мимо нее и вошла в дом.
Дымка все так же лежала, распластавшись, на диване, с горкой марихуаны прямо на животе. Она ошалело улыбнулась, попыталась подняться, но не сумела. Рухнув обратно на диван, она несколько раз тихонько выругалась и тут же захихикала. В доме нещадно воняло травой.
Миссис Маларки замерла на месте. В замешательстве наморщила лоб.
– Я Марджи, ваша соседка, – сказала она.
– А я Дымка, – сообщила мать Талли, снова пытаясь подняться. – Очень приятно. Просто офигеть как.
– И мне.
Ровно одно чудовищное, неловкое мгновение они молча разглядывали друг друга. Талли была уверена, что острый взгляд миссис Маларки уже приметил все: и бонг под журнальным столиком, и прозрачный пакет с травой рядом на полу, и пустой, опрокинутый винный бокал, и коробки из-под пиццы на столе.
– Хотела вам сказать, что я почти каждый день дома, так что буду рада помочь, отвезти вас к врачу, в магазин сходить – что попросите. Я хорошо себе представляю, как на людей действует химиотерапия.
Дымка недоуменно нахмурилась:
– А у кого рак-то?
Когда миссис Маларки повернулась к Талли, той захотелось забиться в какой-нибудь уголок, свернуться калачиком и умереть.
– Талли, покажи нашей офигенной соседке с запеканками, где у нас кухня.
Талли почти бегом рванула на кухню. Стол в этом розовом аду был завален упаковками от фастфуда, в раковине громоздилась немытая посуда, кругом стояли набитые окурками пепельницы – и мать ее лучшей подруги все это увидит, все эти жалкие свидетельства ее жалкой жизни.
Миссис Маларки прошагала мимо, нагнулась к духовке, поставила форму с запеканкой на решетку и, толкнув дверцу бедром, повернулась к Талли.
– Кейти у меня хорошая девочка, – сказала она наконец.
Ну вот, приехали.
– Да, мэм.
– Молилась за твою маму, чтобы она поправилась. Даже алтарь у себя в комнате соорудила.
Талли пристыженно молчала, уставившись в пол. Как объяснить, зачем она соврала? Да разве можно такое объяснить нормальной матери вроде миссис Маларки, которая любит своих детей? К стыду, сжигавшему Талли изнутри, присоединилась зависть. Может, если бы у нее самой была нормальная мать, она не соврала бы вот так запросто – ей вообще не пришлось бы врать. А теперь из-за этой лжи она потеряет единственного человека, который ей дорог, – Кейти.
– Ты считаешь, это нормально – обманывать друзей?
– Нет, мэм.
Талли так сосредоточенно разглядывала пол, что вздрогнула, когда чужая рука мягко прикоснулась к ее подбородку, заставила поднять голову.
– Ты будешь хорошей подругой для Кейти? Или такой, от которой жди беды?
– Я ей ни за что на свете не причиню зла.
Талли столько всего хотела еще сказать, готова была упасть на колени и поклясться, что впредь будет хорошим человеком, но слезы стояли так близко, что она не смела даже шевельнуться. И вдруг, взглянув в темные глаза миссис Маларки, она увидела в них то, чего совсем не ожидала, – понимание.
В гостиной Дымка, спотыкаясь, подошла к телевизору и переключила канал. Из кухни Талли хорошо видела экран, освещавший груды мусора в захламленной комнате: Джин Энерсен[28] рассказывала о главных новостях дня.
– Ты ведь сама всем занимаешься? – спросила миссис Маларки почти шепотом, точно боялась, что Дымка подслушивает. – Платишь по счетам, ходишь за продуктами, убираешься. Кто вам дает деньги?
Талли с трудом проглотила вставший в горле комок. Прежде никто не угадывал так точно всю правду о ее жизни.
– Бабушка раз в неделю присылает чек.
– У меня отец страшно пил, и все в городе знали. – Голос миссис Маларки звучал ласково, и так же ласково смотрели ее глаза. – И вел он себя жутко. Вечерами по пятницам и субботам моей сестре Джорджии приходилось выволакивать его из бара и тащить домой. А он всю дорогу отвешивал ей оплеухи одну за другой и ругал последними словами. Она все сносила – подставлялась, как эти клоуны на родео, что вечно норовят влезть между быком и ковбоем. Я только в старших классах поняла, почему она так пила, зачем водилась с непутевой компанией.
