Крис Пристли
Страшные сказки дядюшки Монтегю
Не влезай
Сад со всех сторон окружала высокая каменная стена, окрашенная тут и там желтыми, серыми и нежно-кремовыми пятнами лишайника. С восточной стороны в стене были высокие, темного дерева ворота, к которым вела посыпанная гравием дорожка. На запад можно было выйти через небольшую арку, обрамленную двумя отчаянно колючими кустами; для этого следовало открыть калитку, выкрашенную полуоблезшей краской бутылочно-зеленого цвета и запертую на тяжелый кованый засов.
Калитка вела на выгон площадью около двух акров, с одной стороны ограниченный уже упомянутой стеной сада, с противоположной – зарослями боярышника, лещины и кизила, а с двух других – деревянной изгородью из уложенных на столбики жердей. Почти ровно посередине выгона росло гигантское и очень старое дерево.
Отец с гордостью указал на него, когда проводил для Джозефа ознакомительную экскурсию по роскошному новоприобретенному дому и примыкавшим к нему владениям. Отец Джозефа был обычно скуп на эмоции, отдавая, видимо, весь жар души своей работе, про которую Джозеф мало что понимал, кроме разве того, что она как-то связана с деньгами и их приобретением. Но, показывая Джозефу дерево, отец проявил несвойственную ему сентиментальность. Он неуклюже, но нежно обнял Джозефа за плечи и сказал:
– Видишь это дерево, сын? Этот древний вяз? Разве он не прекрасен – этакий великан! Ему, должно быть, уже много сотен лет. Сколько же всего он повидал на своем веку!
Джозеф не мог не согласиться, что древний вяз действительно прекрасен. Стоя посреди выпаса, он напоминал ему животное в загоне или, скорее, в вольере зоопарка – лишенное свободы, но неприрученное.
– У меня есть для тебя подарок. Надеюсь, он тебе понравится, – сказал отец и вручил Джозефу маленькую синюю коробочку, в которой, когда Джозеф ее открыл, оказались золотые карманные часы.
– Ах! – восхитился Джозеф. – Это правда мне? Спасибо, папа.
– Давай же, надень, – сказал отец с улыбкой. – Но только, ради бога, не потеряй! Они дьявольски дорогие.
С отцовской помощью Джозеф продел цепочку в петлю на жилете и засунул часы в кармашек. Они умиротворяюще затикали у самых его ребер.
Назавтра отец Джозефа уехал в Лондон. У него была квартира рядом с Сити, там он и проводил большую часть недели, приезжая в загородный дом на выходные. Так как сам Джозеф учился в школе-интернате и дома появлялся только на каникулах, такой распорядок отцовской жизни его не огорчал. В школе же он если и скучал по родителям, то очень редко. Поэтому Джозеф удивился слезам, которые навернулись у него на глазах, когда он, стоя в воротах сада, махал рукой вслед уезжающему отцу.
– Не убивайся так, – сказала мать. – Пойдем лучше погуляем с Джесс.
Кликнув спаниелиху Джесс, Джозеф с матерью вышли за ворота. По тропинке, огибавшей стену сада, они миновали общинное пастбище, прошли под сбившимися в рощицу дубами, буками и каштанами и наконец оказались на выгоне. Его еще не косили. В высокой, белесой на солнце траве алели маки и звенели сверчки. Над всем этим возвышался могучий вяз.
Джесс, как обычно, носилась туда-сюда, обнюхивая тропинку, но в этот раз ее как-то особенно тянуло к дереву. Сильнее всего ее интересовал похожий на пещеру провал между корнями, который Джозеф раньше не замечал.
Собака принюхалась, настороженно приблизилась к провалу и заглянула в него. Чтобы лучше слышать, она поднимала то одно, то другое ухо, а потом вдруг оба прижала к голове. При этом Джесс тихонько заскулила – Джозефу показалось, что она что-то приговаривает себе под нос.
Они с матерью весело наблюдали за перетрусившей Джесс, когда та вдруг наклонила голову набок и навострила уши, явно уловив какой-то шум, а затем подалась вперед и робко сунулась мордой в пещеру.
В следующий миг она издала глухой вой, удивительно походивший на человеческий вопль ужаса, отскочила от дерева и стремглав бросилась через выгон, как будто за ней гнались черти.
У калитки в сад Джесс пришлось остановиться: мало того что дверца была тяжелой, так еще и открывалась наружу. В отчаянном стремлении спастись собака скулила и подвывала, царапала когтями доски и рыла землю. С криками «Джесс! Джесс!» Джозеф кинулся за ней, а когда подбежал и попытался успокоить, она очумело уставилась на него и укусила за руку.
Никогда раньше Джесс – даже щенком – Джозефа не кусала. Теперь же она, кажется, просто его не узнавала, обезумев от страха. Как только Джозеф открыл калитку, Джесс шмыгнула в нее и, оскальзываясь на гравии дорожки, понеслась к воротам и дальше – на большую дорогу.
– Ничего страшного, Джозеф, – попыталась утешить его мать. – Не бойся. Она вернется.
Но Джесс так и не вернулась.
Джозеф уже очень давно не плакал, но из-за Джесс он разрыдался как маленький. В школе он часто мечтал о том, как дома на каникулах будет с ней играть. Мать сказала ему, что отчаиваться рано, что собака еще может вернуться живой и невредимой. Они даже несколько раз давали в местную газету объявления о ее пропаже, в которых обещали нашедшему хорошее вознаграждение, но на них так никто и не откликнулся.
Когда через неделю отец вернулся домой из Лондона, он повел Джозефа гулять на выгон и во время прогулки сказал, что, похоже, Джесс они больше не увидят и поэтому родители купят Джозефу другую собаку. Но он не хотел другой собаки. Ему была нужна Джесс.
Отец присел на корточки, заглянул в провал между корнями дерева и потянулся туда рукой.
– Нет! – неожиданно резко воскликнул Джозеф.
Отец отдернул руку.
– В чем дело? – спросил он.
– Там… это самое… могут быть крысы.
По правде говоря, Джозеф сам не знал, что его так испугало. Отец снисходительно усмехнулся и взъерошил ему волосы, но Джозеф все равно к провалу больше не подходил и попросил мистера Фарлоу, садовника, насыпать туда яду.
Когда отец по заведенному порядку уехал в Лондон, Джозеф без дела болтался по дому, пока мать не выгнала его погулять. Выйдя за порог, он в конце концов снова очутился у дерева на выгоне.
Идея взобраться на него пришла к Джозефу абсолютно внезапно. Ни о чем таком он прежде не задумывался – желание нахлынуло ни с того ни с сего, и противиться ему было невозможно.
Джозеф стал прикидывать, с какой стороны удобнее начать подъем, как вдруг заметил на стволе какую-то надпись. Присмотревшись, он прочел грубо вырезанные на коре слова «НЕ ВЛЕЗАЙ». Надпись явно сделали много лет назад – дерево почти залечило нанесенные ему раны, и буквы, обрамленные наплывами коры, напоминали шрамы на слоновьей коже.
Находка показалась Джозефу довольно интересной, но от задуманного отвлекла совсем ненадолго. Надпись очевидно не имела к нему никакого отношения, поскольку и писавший ее, и предполагаемый читатель были давным-давно мертвы.
Но как только Джозеф собрался ухватиться за нижнюю ветку, сзади раздался голос, заставивший его вздрогнуть.
– На твоем месте я бы не стал этого делать, – сказал старый мистер Фарлоу. – Тут недаром написано.
– Что написано? – спросил Джозеф.
– Я знаю, ты прочитал, – сказал мистер Фарлоу. – Я за тобой наблюдал. Поостерегись.
– Я не боюсь, – сказал Джозеф. – Я уже на тысячу деревьев залезал.
– Но не на это. Ты же, мальчик, знаешь, как говорят про вяз? – сказал старик и неприятно улыбнулся. – «Вяз, коварный злодей, не любит людей»[1]. Ты это учти и держись от него подальше.
Джозеф повернулся и потопал домой. Дома он до самого вечера куксился, но так и не сказал матери, в чем дело и что не так. А ночью из окна своей комнаты он смотрел, как колыхалась крона вяза, похожая на гриву ревущего на ветру гигантского льва, черную на фоне сине-фиолетовой ночи. Ничего, думал Джозеф, он еще покажет этому старому дурню.
Утром за завтраком, задав матери несколько невинных с виду вопросов, он выяснил, что по четвергам мистер Фарлоу работать в сад не приходит. До четверга оставалось еще два дня. Джозеф ждал его с таким нетерпением, как будто на выходной мистера Фарлоу выпали одновременно и Рождество, и его, Джозефа, день рожденья. Ему самому это было странно – и даже немного пугало, – но ни о чем другом, кроме приближающегося четверга, он думать не мог и не пытался.
В четверг после обеда, никем не замеченный, Джозеф выскользнул из дома и бегом бросился к вязу. Переведя дыхание в тени дерева, он изучил расположение нижних веток и начал карабкаться наверх.
Очень быстро Джозеф обнаружил, что залезть на вяз будет труднее, чем он ожидал, но это его лишь раззадорило. Даже когда он ободрал коленку и вообще чуть не упал, потому что нога соскользнула с ветки, боль только укрепила его решимость.
Добравшись до ветки, расположенной приблизительно в тридцати футах над землей, Джозеф остановился, потому что не понимал, как лезть дальше. Он попытался дотянуться до следующей ветки, но случайно посмотрел вниз и замер, оробев. Джозеф достал свои новые часы. Было уже довольно поздно.
Нехотя он начал спускаться, выбирая по возможности путь, каким попал наверх. Он клялся себе в следующий четверг уж точно добраться до самого верха. На нижней ветке Джозеф присел на корточки и прыгнул с высоты нескольких футов.
Подошвы его ботинок ударились о землю, и Джозефу показалось, что в глубине отозвалось неясное рокочущее эхо, словно там что-то дрогнуло или пошло волной. Провал в основании дерева выглядел темнее и непроницаемее, чем обычно. Джозеф сделал к нему осторожный шаг, и еще один, и хотел было заглянуть внутрь, но не смог себя заставить.
Выгон он пересек нарочито беззаботной походкой, изобразить которую стоило ему большого труда. На самом деле он еле сдерживался, чтобы не побежать. Уже почти у самой калитки он резко обернулся, почти ожидая увидеть у себя за спиной что-то – или кого-то. Но увидел только стоящий в отдалении вяз.
Через неделю в четверг мать Джозефа пригласила на кофе нескольких дам из кружка любительниц акварели, и Джозефу, прежде чем отправиться к дереву, пришлось поздороваться с ними, поулыбаться и послушать их бессмысленное сюсюканье. День стоял пасмурный, но серые облака плыли высоко и дождя не обещали. За все то время, что Джозеф уверенно шагал к вязу, на выгоне ничто не шелохнулось.
Не заглядывая в провал между корнями, Джозеф сразу полез вверх. До ветки, на которой закончилось его восхождение неделей раньше, он добрался на удивление быстро и легко.
Довольный собой, он оседлал ветку и принялся высматривать, как пробраться дальше. Мельком посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать. Времени в его распоряжении было предостаточно.
И тут ему на глаза попалась надпись.
Всего два слова – на стволе, в том месте, где от него отходила ветка, на которой сидел Джозеф: «НЕ ВЛЕЗАЙ». Буквы были в точности той же формы, что и у основания дерева. Но эти вырезали совсем недавно.
Глядя на них, Джозеф внезапно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он осмотрелся вокруг, окинул взглядом выгон. Нигде никого.
Наверняка это дело рук мистера Фарлоу, решил Джозеф. Ведь это он предупреждал, что лезть на дерево не стоит. Но как старикан в его-то годы умудрился так высоко взобраться?
Ну конечно, рассмеялся про себя Джозеф. Мистеру Фарлоу не надо было никуда лезть. У него же есть приставная лестница. На прошлой неделе Джозеф видел, как тот, стоя на верхней ступеньке, обрезáл увивающий садовую стену виноград.
Джозефа даже злость взяла. Как смеет какой-то старикан распоряжаться, что ему, Джозефу, можно делать, а чего нельзя? Какое ему вообще дело? На этой земле хозяин не мистер Фарлоу, а Джозеф. Ну или, вернее, его родители, что в конечном счете одно и то же. Поэтому вырезанные на дереве слова не остановили, а только еще больше раззадорили Джозефа.
Внимательнее присмотревшись к надписи, он самодовольно улыбнулся. Да этот дурачина и писать-то едва умеет! У Джозефа даже в четыре года буквы выходили ровнее и красивее. Чем, интересно, вырезал их мистер Фарлоу? В ножнах на поясе старик носил нож, на который Джозеф с восхищением засматривался, но эти грубые, неровные буквы скорее выглядели так, будто их процарапали заточенным крюком или когтем, а не вырезали лезвием ножа. Джозеф потрогал их рукой. Так глубоко процарапать эту твердую древесину можно было только чем-то очень-очень острым.
Джозеф еще немного посидел и наконец сообразил: если получится закинуть ноги на ветку и сесть на корточки, можно попробовать дотянуться до следующей ветки, ухватиться за нее руками и встать в полный рост. Это был исключительно рискованный маневр – поскользнувшись, Джозеф неизбежно полетел бы вниз и как пить дать сломал бы себе руку, а то и что-нибудь похуже.
Но все удалось: он ловко ухватился за следующую ветку и встал. Дальше подъем пошел неожиданно легко: Джозеф с обезьяньим проворством перебирался с ветки на ветку, почти не тратя времени на поиски опоры. За каких-нибудь пару минут он добрался до ветвей, образующих нечто вроде корзины или корабельного вороньего гнезда почти под самой вершиной дерева.
Усевшись на одну из них, Джозеф издал победный клич и окинул взглядом открывшуюся ему панораму. По ту сторону выгона над стеной сада поднималась черепичная крыша дома – и даже она была ниже ветки, на которой устроился Джозеф. На западе, за выгоном и живой изгородью, раскинулись леса и поля. На полях он ясно различал ровные ряды валов и впадин, отмечавших место заброшенной деревни. Ее дома давным-давно исчезли с лица земли, оставив после себя только призрачные очертания, едва проступавшие на травяном ковре. На выгоне тоже обнаружились древние отметины в виде еле различимых в траве кругов. Меж кругами вился смутный след исчезнувшей тропинки, которая некогда вела прямиком к дереву.
Прямо у Джозефа над головой – казалось, до них можно было достать рукой – шумной стаей пролетели галки. Провожая их взглядом, он задрал голову и увидел нечто, чего раньше не замечал.
Над тем местом, где он сидел, ствол дерева высох и заканчивался зазубренным пнем – так, будто когда-то дерево было выше, но потом сломалось. Но самое интересное, что в омертвелую кору сухой верхушки было вделано множество небольших металлических предметов.
Позабыв от любопытства о смертельной опасности сверзиться с высоты, Джозеф встал на ветку в полный рост и в изумлении уставился на обнаруженный клад.
Тут были браслеты, смятые той силой, что впечатывала их в кору дерева, серебряные и золотые кресты, монеты, кольца, подвески, броши и застежки. Сразу было видно, что многие – а то и почти все – из этих предметов очень древние и наверняка страшно ценные.
Одна из золотых брошей особенно приглянулась Джозефу. Он взялся за нее рукой и потянул на себя. Брошь подалась, но совсем чуть-чуть. Она держалась очень прочно, но, если постараться, ее, похоже, можно было вытащить.
Джозеф принялся выковыривать брошь, но тут от подножия дерева вроде бы послышался какой-то неясный звук. Что происходит там внизу, он рассмотреть не мог – сквозь редкие просветы в густой листве он и траву-то едва видел.
Он хотел было крикнуть что-нибудь вроде «э-ге-гей!», но решил, что лучше не выдавать своего присутствия. Потому что если бы внизу под деревом оказалась мать Джозефа, то она бы его потом извела нотациями. А с другой стороны, рассудил он, раз он сам никого не видел, значит, и его никто заметить не мог. Он снова занялся брошью и через несколько мгновений уже держал ее в руке…
На этот раз никаких сомнений: Джозеф отчетливо услышал, как у подножья дерева негромко воет какое-то животное. Что за зверь, трудно было и предположить – разве что из ближайшего зоопарка сбежал медведь. Потом Джозефу пришло в голову, что это Джесс: вдруг она, жестоко изувеченная, подвывая, из последних сил ползет домой.
– Джесс! – позвал он. – Девочка, это ты?
Но это была не Джесс. Существо, чей вой донесся до Джозефа, уже взбиралось на дерево. Джозеф слышал, как кто-то глухо ударяет по дереву, а потом рывком грузно подтягивается, словно наверх лезет солдат, цепляясь за ветки стальными крючьями. От того, как раскачивались ветви, по которым этот кто-то подбирался все ближе и ближе, Джозефу становилось не по себе.
«Так это, должно быть, меня пытается напугать старый мистер Фарлоу», – с надеждой подумал он, но в следующий миг увидел стремительно приближающуюся снизу темную тень. Существа он рассмотреть не успел и различил только громадные изогнутые когти, которыми оно хваталось за ствол.
Вопль Джозефа перелетел через выгон и, невзирая на две стены – сада и дома, – ворвался в гостиную, где мирно болтали за кофе приглашенные матерью дамы. Мать не раздумывая бросилась на выгон, ее гостьи – за ней. У подножья дерева они нашли тело Джозефа, а рядом – ветку, на которой он сидел.
* * *
На спине и ногах у Джозефа были глубокие раны, полученные, как решили дамы, во время падения. Дорогих золотых часов при нем странным образом не обнаружилось, и сколько гостьи ни шарили в траве под деревом, так их и не нашли.
– Вязы, бывает, внезапно сбрасывают ветви, – покачал головой мистер Фарлоу, когда ему сообщили страшную весть. – Я говорил мальчику не влезать.
Но отец Джозефа решил отомстить дереву, которое считал виновником гибели сына, и велел мистеру Фарлоу найти кого-нибудь, кто мог бы его срубить. Старый садовник снова покачал головой.
– Нет, сэр, я не стану никого искать, – сказал он. – И на вашем месте я оставил бы дерево в покое.
В том, как старик произнес эти слова, было что-то такое, что вынудило отца воздержаться от возражений. Лесорубам никто звонить не стал – вместо этого позвонили агентам по недвижимости, и дом снова выставили на продажу.
Обитатели его съехали почти сразу. Мать Джозефа больше не могла спать там по ночам. Шелест листьев гигантского вяза действовал ей на нервы. В доме остался только мистер Фарлоу, которому поручили поддерживать порядок, пока не объявится покупатель.
На самой верхушке дерева с тех пор временами что-то поблескивает – это солнечные лучи играют на помятой крышке золотых часов, впечатанных в кору древнего гиганта.
– Налить тебе еще чаю, Эдгар? – заботливо подавшись ко мне, спросил дядюшка.
– Да, спасибо, – ответил я.
У меня пересохло в горле: я все никак не мог отделаться от мыслей о том, каково это – оказаться в западне на верхушке высоченного дерева и следить за неумолимым приближением безымянного ужаса. Уж больно явственно богатое воображение рисовало мне те смертоносные когти.
Дядюшка Монтегю налил еще по чашке мне и себе. Одной рукой он опустил блюдце на коленку, а другой поднес чашку к губам. Сделав глоток, он поставил чашку с блюдцем на столик и встал с кресла.
– Видимо, не стоит рассказывать тебе такие истории, Эдгар, – сказал он, подошел к окну и выглянул наружу. – Не хочу, чтобы тебе снились кошмары.
– Все в порядке, дядюшка, – ответил я. – Честное слово, я почти совсем не испугался.
– Да что ты говоришь? – дядюшка криво усмехнулся. – Моя история показалась тебе недостаточно страшной?
– Да, дядюшка, – подтвердил я, звякнув чашкой о столик. – То есть, разумеется, нет… Я имел в виду…
– Успокойся, Эдгар, – сказал дядюшка и снова отвернулся к окну. – Я просто хотел тебя поддразнить. Извини.
– Конечно, – улыбнулся я. – Именно так я и понял.
Дядюшка Монтегю слегка ухмыльнулся, но больше ничего говорить не стал. Казалось, он замечтался, глядя в окно на свой сад.
Я огляделся по сторонам. Пляшущий в камине огонь как-то неприятно оживлял окружавшие меня предметы и отбрасываемые ими тени. Особенно живой представлялась тень дядюшкиного кресла: казалось, что-то скорчилось под ним и, подергиваясь от нетерпения, готовится громадным пауком метнуться по полу через весь кабинет.
Я, естественно, понимал, что такого не может быть, и тем не менее не мог отделаться от ощущения, что развешанные по стенам гравюры и картины, причудливые вещицы на камине и в шкафах, книги и предметы мебели – что все они, как живые, трепещут в ожидании чего-то, что вот-вот должно произойти.
Дядюшка Монтегю снял что-то с верхней полки ближайшего шкафа. В тот же миг ожившее содержимое комнаты внезапно замерло. Когда дядюшка повернулся ко мне, я увидел у него в руках крошечную куклу с фарфоровой головкой и тряпичным телом.
