Хулио Кортасар
Конец игры

Я прочла послание вслух, но обе – вот странно! – словно онемели. Подумать, такое событие, а они молчат, будто не понимают, что надо заранее все обсудить, потому что, если об Ариэле узнают дома или того хуже: нас выследят эти пигалицы Лоса, – нам несдобровать! Понять нельзя, почему мы все делали молча. Молча сняли наряд с Летисии, молча сложили все украшения в корзину и молча, почти не глядя друг на друга, дошли до белой калитки.

Тетя Руфь велела нам с Оландой выкупать Хосе и забрала с собой Летисию – ей пора принимать лекарство. А мы, оставшись вдвоем, смогли наконец выговориться. Какое чудо – к нам придет Ариэль, у нас теперь есть знакомый мальчик, настоящий, его не сравнить с кузеном Тито, таким болваном, который до сих пор играет в солдатики и мечтает о Первом причастии. Мы так волновались в ожидании этой встречи, что коту, бедняжке, пришлось терпеть черт-те что. Не я, конечно, а решительная Оланда, вот кто первый заговорил о Летисии. У меня просто мозги лопались: с одной стороны, просто ужас, если Ариэль узнает правду, а с другой – пусть все сразу и раскроется, ведь никто не должен губить свою судьбу из-за других. Но как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того – страдалица, а тут все сразу навалилось – и новое лекарство, и вся эта история…

Вечером мама не знала, что и думать: мы почти не разговариваем. Что такое? Может, вам мыши язык отгрызли? Она смотрела со значением на тетю Руфь, и обе наверняка решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучит совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится, что она пойдет к себе и будет читать «Рокамболя». Оланда вызвалась проводить ее, та согласилась, но как-то нехотя, а я взялась за вязание – такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что там в комнате Летисии и почему застряла Оланда. Наконец она появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь уберут со стола. «Она никуда не пойдет, – шепнула Оланда, когда мы остались одни. – Вот это письмо она велела передать ему, если он спросит о ней». Для убедительности Оланда оттянула кармашек блузки и показала мне сиреневый конверт. Вскоре нас призвали вытирать посуду, а потом мы легли спать и уснули как убитые – устали от всех волнений и от Хосе, который не выносит купанья.

На другой день меня послали на рынок, и целое утро я не видела Летисию, которая пряталась в своей комнате. Перед обедом я успела заглянуть к ней на минутку – она сидела, обложенная подушками, у окна и рядом – девятый томик «Рокамболя». Выглядела Летисия совсем плохо, но, увидев меня, весело рассмеялась и стала рассказывать, какой ей приснился забавный сон и как смешно билась о стекло глупая оса. Я забормотала, что мне обидно идти без нее к нашим ивам, но слова почему-то выговаривались с трудом. «Если хочешь, мы скажем Ариэлю, что ты нездорова». А она как отрезала: «Нет!» Тогда я начни уговаривать, правда, не так чтоб искренне, пойти вместе с нами и, осмелев, даже сказала, что ей, мол, нечего бояться и что настоящее чувство, оно не знает преград. Я даже припомнила несколько высокопарных и красивых фраз, которые мы вычитали в «Сокровищнице младости». Но чем дальше, тем труднее было говорить, потому что Летисия упорно молчала, разглядывая что-то в окне. Казалось, она вот-вот заплачет. Я не выдержала и в конце концов как бы спохватилась, ах, меня небось заждалась мама! И выскочила за дверь. Обед тянулся целую вечность. Оланде досталось от тети Руфи за жирное пятно на скатерти… Не помню, как мы вытирали тарелки и как добежали до белой калитки. Зато помню, что у заветной ивы мы без тени ревности друг к другу обнялись, едва не заплакав от счастья. Оланда волновалась, сможем ли мы рассказать о себе как надо, произведем ли хорошее впечатление на Ариэля. Мальчики из старших классов обычно презирают девчонок, которые только кончили школу первой ступени, они, мол, умеют возиться с тряпками, и больше ничего. Ровно в два часа восемь минут появился поезд, и Ариэль радостно замахал нам обеими руками, а в ответ вместе с яркими платочками взметнулось наше «Добро пожаловать!». Не прошло и получаса, как мы увидели Ариэля, который спускался к нам с насыпи. Он был в сером и куда выше ростом, чем мы представляли. Я плохо помню, как начался разговор. Ариэль с трудом подбирал слова и явно робел. Кто бы подумал! После таких записочек, после решения прийти к нам! Торопливо расхвалив наши «статуи», он поинтересовался, как нас зовут, а потом спросил, почему мы только вдвоем. Оланда сказала, что Летисия – не смогла. А он: «Очень жаль. Очень жаль!» И еще: «Какое красивое имя – Летисия!» Потом стал подробно рассказывать о Промышленном училище – вот тебе и английский колледж! – и попросил показать наши наряды. Оланда отодвинула камень, и перед ним предстало все наше богатство. Он, по-моему, с искренним интересом рассматривал украшения, а порой, задерживая в руках какую-нибудь вещь, задумчиво говорил: «Это однажды надевала Летисия» или: «Это было на восточной принцессе» – так он окрестил нашу китайскую принцессу. Мы сидели под тенью ивы, и, хоть лицо у него было довольное, слушал он рассеянно – по всему чувствовалось, что лишь хорошее воспитание мешает ему встать и уйти. Раза два-три, когда разговор готов был оборваться, Оланда вскидывала на меня настороженные глаза. Нам обеим было плохо, хуже некуда, хотелось, чтоб все поскорее кончилось, хотелось домой. Чего его дернуло знакомиться с нами! Ариэль снова спросил о здоровье Летисии, но Оланда, метнув в меня взглядом, ответила: «Она не смогла прийти». И все, а я-то надеялась, думала, что она скажет правду… Ариэль прутиком чертил на земле геометрические фигуры, то и дело поглядывая на белую калитку. Все было яснее ясного. Так что я очень обрадовалась, когда Оланда вытащила наконец сиреневый конвертик и подала его Ариэлю. Он так и замер, а потом, когда ему объяснили, что это от Летисии, сделался пунцовым и спрятал его в карман, не хотел, видимо, читать при нас. В общем, сразу поднялся и сказал: «Что ж, я рад нашему знакомству». Но рука его была вялая, даже неприятная, и мы просто уже не чаяли, чтоб все поскорее кончилось, хотя потом только и говорили о его серых глазах, о его улыбке, необыкновенной и очень печальной. Еще нас поразило, как он сказал напоследок: «Простите и прощайте!» Мы в жизни не слыхали такого, и прозвучало это так красиво, так трогательно, как стихи. Когда мы пересказывали все Летисии – она нас ждала под лимонным деревом в саду, – меня подмывало спросить, что было в ее письме, но попробуй спроси, раз она запечатала его, прежде чем отдать Оланде, словом, я не посмела, и мы по очереди нахваливали Ариэля и всё восхищались тем, что он так расспрашивал о ней. Мы, разумеется, хитрили, потому как любому понятно, что все получилось странно – и очень хорошо, и очень плохо. Летисия вроде чувствовала себя счастливой и в то же время едва сдерживала слезы. В конце концов мы позорно удрали от нее, сославшись на тетю Руфь – она нас ждет не дождется. А бедная Летисия осталась сидеть под лимонным деревом среди жужжащих ос.