Константин Писаренко
Елизавета Петровна. Наследница петровских времен
Глава пятая
Осаждая Зимний
С 1737 г. политическая ситуация в Российской империи ухудшалась из года в год. Причем кризис внутренний накладывался на внешний. Патологический страх Анны Иоанновны перед оппозицией и как следствие неоправданно жестокая реакция на каждый недовольный ропот и скептический отклик подтачивали единство страны. Нарастал процесс отчуждения между обществом и лидером, обществом избранного, но на общество не опирающегося, отстаивающего в первую очередь интересы собственной группы поддержки, из иностранцев преимущественно состоящей. Война с Турцией под лозунгом пересмотра унизительных условий Прутского мира обернулась западней. Покорение в 1736 г. Азова и Крыма, в 1737 г. Очакова парадоксально не приближали, а отдаляли день триумфа. Причина крылась в международной обстановке, оказавшейся неблагоприятной для России. Союзные державы либо дистанцировались от конфликта (Англия, Голландия), либо запросили неприемлемую цену за помощь (Австрия), либо затаились, думая примкнуть к победителю (Пруссия, Швеция). Откровенно протурецкую позицию заняла Франция. Сплоховал и Остерман, пожадничав на Немировском конгрессе (август – сентябрь 1737 г.). Российская делегация затребовала все Причерноморье от реки Кубань до реки Днестр, независимость для Молдавии и Валахии. Султан, естественно, ультиматум отверг.
Впрочем, может, Остерман и не сплоховал, если претензии санкционированы Бироном и санкционированы умышленно, как бы в угоду фельдмаршалу Миниху, грезившему о великих завоеваниях. Уже кампания 1738 г. опрокинула эти грезы. Днестровский поход закончился бесславно. Обескровленная в Крыму и под Очаковым, русская армия не справилась с задачей освобождения православных народов от османского ига. Между тем в Швеции весной выборы в риксдаг выиграла партия, настроенная антироссийски. Угроза войны одновременно на два фронта возросла неимоверно. И в столь критический момент в Петербурге кому-то понадобилось испортить вконец отношения с северным соседом. В ночь на 6 (17) июня 1739 г. отряд русских военных в окрестностях Бреславля (в Силезии) убил Малкольма Синклера, шведского майора и агента, возвращавшегося с важными документами из Стамбула в Стокгольм. Причем спутника офицера, французского купца Жана-Андре Кутурье, не тронули. Отвезли в Дрезден, где вскоре и освободили. В принципе, что бы Синклер ни вез, нападение на дипломата-курьера не стоило того, ибо гибель соотечественника от рук русских возмутила все шведское общество. А Кутурье, живой свидетель, только подлил масла в огонь своими красочными описаниями убийства. Хрупкое равновесие в Стокгольме между «ястребами» и «голубями» мгновенно нарушилось, и правительство, возглавляемое Карлом Гилленбургом, обрело мандат народного доверия на разрыв с Россией.
Русско-шведскую войну предотвратил успех Миниха при Хотине 17 (28) августа и поспешное, на опережение, подписание в Белграде 7 (18) сентября 1739 г. мирного трактата с Турцией, удовлетворившего кабинет Анны Иоанновны минимально, то есть приобретением Азова с окрестностями. Катастрофу, нависшую над головой императрицы, та счастливо избежала. Какую? Низложение с престола, конечно, вскоре после вручения Э. Нолькеным, посланником Швеции, А.И. Остерману ноты об объявлении войны. Общество, и без того раздраженное репрессивной политикой царицы, не простило бы ни государыни, ни членам ее кабинета необходимость драться с целой враждебной коалицией. Козлами отпущения стали бы помимо Анны Иоанновны три кабинет-министра – А.М. Черкасский (ритуальная жертва), А.И. Остерман, А.П. Волынский (оппоненты Бирона) – и фельдмаршал Миних. Имя преемника грозной Ивановны вся нация знала очень хорошо – Елизавета Петровна. А вот о том, кто организует дворцовый переворот, едва ли догадывалась – Иоганне-Эрнсте Бироне. Тайный почитатель цесаревны, обер-камергер, избранный в 1737 г. на ландтаге прибалтийской шляхты герцогом Курляндским, за несколько лет преобразился в надежного политического партнера дочери Петра и свое будущее разумно решил связать с перспективной принцессой, отколовшись от обанкротившейся «немецкой» камарильи, окружавшей императрицу со дня коронации, впутавшей монархиню в турецкую авантюру. Бирон – единственный, кто бы сумел на пике народного негодования дипломатическим крахом Остермана, Миниха и иже с ними убедить Анну Иоанновну без сопротивления отречься от трона в пользу национального кандидата, то есть цесаревны. И он бы великолепно реализовал комбинацию, рожденную во дворце на набережной Красного канала, если бы не Остерман.
Похоже, вице-канцлер вовремя понял значение убийства Синклера и не замедлил проинформировать о том императрицу. Офицеров-убийц (капитана Куртеля, поручика Левицкого и четырех нижних чинов) Андрей Иванович желал колесовать, но в итоге они поплатились ссылкой в Сибирь, откуда всех вызволила… императрица Елизавета Петровна, спрятав вместе с семьями от любопытных глаз в Казани и обеспечив всем необходимым, от денежных компенсаций до врачебной помощи. А еще она сменила им фамилии и повысила в звании: Туркеля – до подполковника, Ликевича – до майора, прочих – до прапорщиков. Ущерб от их «услуги» Остерман нейтрализовал, срочно откомандировав в Турцию канцелярии советника Карла Каниони с инструкциями для маркиза Луи Вильнева, французского дипломата, уполномоченного Россией подписать с османами мир. Разгром турок при Ставучанах, приведший к капитуляции Хотина 19 (30) августа и падению Ясс 3 (14) сентября, гарантировал России возврат Азова. При неудаче Миниха трактат заключили бы на основе довоенного статус-кво, и заключили бы непременно тогда же, в сентябре или октябре 1739 г.
16 (27) декабря 1739 г. в Санкт-Петербург приехал посол Франции Иоахим Шетарди. Хотя кризис миновал, в придворных кругах по-прежнему царила тревожная атмосфера. Маркиз так описал ее: война с турками, «истощившая страну», «предоставление главных должностей иностранцам», выдвижение в наследницы Анны Мекленбургской «побудили некоторыя из значительнейших русских фамилий искать наиболее подходящих средств, чтобы освободиться от ига чужеземцев и ввести в России при помощи революции новую форму правления. Князья Долгоруковы, Нарышкины и Голицыны составили с этой целью неудавшийся заговор, пытаясь возбудить всеобщее волнение и заставить взяться за оружие подданных… разсчитывая на поддержку со стороны Швеции, они хотели… устранить царицу, принцессу Анну и супруга ея, принца Вольфенбюттельскаго, равно как и всю семью герцога Курляндского, истребить, кроме того, немцев или прогнать их из страны… Согласно этому невыполненному замыслу принцесса Елизавета должна была быть провозглашена императрицей… Виновники заговора, вынужденные пытками сознаться в своих преступлениях, были казнены в Новгороде…
Рассказывают также и о другом заговоре в Москве. Несомненно, что в империи замечается сильное брожение». Бедные Долгоруковы – Василий Лукич, Иван Алексеевич, Сергей и Иван Григорьевичи – сложили головы на эшафоте 8 (19) ноября 1739 г. невинно. Улик против них не имелось. Формально всех казнили за так называемое подложное завещание Петра II, прочившее в государыни четвертую царскую невесту – Екатерину Долгорукову. В действительности царица и Остерман, напуганные затишьем перед революционной бурей, били наугад, исходя из логических рассуждений. Долгоруковы и Голицыны мутили воду в 1730 г. Могут и теперь. Нарышкина С.К., политэмигранта во Франции, обвинили в соучастии тоже, на всякий пожарный случай[14].
Ни Елизавету Петровну, никого из придворных цесаревны не засудили. А за что? Она и свита вели себя вполне примерно. На Бирона и вовсе не пала даже тень подозрения. Тем не менее немецкая партия как будто прозрела. Той же осенью 1739 г. на первый план выдвинулся кабинет-министр Артемий Петрович Волынский, пожалованный членом триумвирата 3 (14) апреля 1738 г. Пожалованный по ходатайству Бирона. Однако за полтора года галантный сановник умудрился понравиться Анне Иоанновне настолько, что императрица простила новому любимчику и петергофский инцидент лета 1739 г., сочинение письма, разоблачающего интриги Остермана, с нравоучениями в адрес самой царицы. А нравоучений и возражений государыня, как мы знаем, не терпела. Волынскому же нотации сошли с рук.
Мало того, именно ему в октябре или ноябре 1739 г. Анна Иоанновна доверила подготовку программы реформ, отвечавшей чаяниям российского дворянства. Наверняка прислушалась к совету главы Иностранной коллегии, знавшего, чем крепка соперница двух Анн Елизавета – сочувствием общественного мнения, дворянского прежде всего. Артемий Петрович с энтузиазмом взялся за работу и… обрек себя на плаху. Возникла коллизия: кто в кабинете реформ будет главным? Как и раньше, закулисный премьер Бирон или инициатор перемен, Волынский. Младший фаворит государыни торопился с проектом, за пару месяцев привлек к консультациям десятки чиновников высокого ранга от сенаторов до личного секретаря императрицы, обсудил с ними мельчайшие детали по разным вопросам. Между тем самый актуальный вопрос о лидерстве повис в воздухе и до февраля 1740 г. так и не прояснился. Бирон напрасно ждал от соперника каких-либо компромиссных вариантов урегулирования проблемы. Волынский, видно, и не задумывался о том.
В итоге, когда 5 (16) февраля 1740 г. в Зимнем дворце, в приемной герцога Курляндского кабинет-министр на глазах у всего двора влепил пощечину В.К. Тредиаковскому, а затем вытолкнул поэта взашей вон, Бирон счел демарш демонстрацией силы и отказом от какого-либо диалога. По окончании празднеств в честь мира с Турцией, в конце февраля – первой декаде марта, обер-камергер пожаловался Анне Иоанновне на дерзость ее нового любимца, припомнив и взбучку Тредиаковскому, и прошлогодний петергофский казус. Императрица при посредничестве Остермана постаралась развеять дурные мысли главного фаворита. Повторно Бирон атаковал в первой половине апреля, натравив на Волынского обиженного кабинет-министром секретаря Военной коллегии Андрея Яковлева, который обвинил бывшего патрона в казнокрадстве.
Донос Яковлева впечатление на государыню произвел. 4 (15) апреля Артемий Петрович угодил в опалу, 13 (24) апреля – под домашний арест. Слуга вельможи Василий Кубанцев, напуганный допросами в Тайной канцелярии, подтвердил правоту Яковлева, а еще перечислил ряд фактов, вызвавших у царицы сомнение в лояльности Волынского. К розыску привлекли наиболее активных советчиков реформатора – архитектора Петра Еропкина, горного офицера Андрея Хрущева, морского офицера Федора Соймонова. Ничего определенного собеседования с ними не установили.
В принципе Бирон своей цели достиг. Соперника повалил, ибо Анна Иоанновна Волынского, оказавшегося неблагонадежным, к власти не вернула бы. Отныне русскому «немцу» светила ссылка, и скорее всего не в деревню. Добивать поверженного врага герцогу не имело смысла. Потому и высока вероятность того, что очередное чистосердечное признание Василия Кубанцева (он их писал чуть ли не ежедневно) от 4 (15) мая 1740 г. никем не инспирировалось. Следствие вели двое – А.И. Ушаков и И.И. Неплюев. Иван Иванович к «людям» Бирона не принадлежал. В отличие от Ушакова. Однако в роковой день 4 (15) мая допрашивал Кубанцева лишь Неплюев, некогда российский резидент в Турции, из команды Остермана. А тому топить Волынского вроде как незачем. Наоборот, вице-канцлер, верно, сожалел о потере того, кто реально мог нейтрализовать популярность Елизаветы. Так что, судя по всему, холоп по доброй воле обвинил барина в том, что тот стремился стать «первым человеком в государстве», подобием императора. И как на это отреагировала Анна Иоанновна, понятно. После пыток предводителя и его конфидентов, ничего нового не выявивших, «республиканцев» все равно осудили на смерть. Императрица помиловала четырех из семи. Волынскому, Еропкину и Хрущеву 27 июня (8 июля) 1740 г. отрубили головы[15].
Итак, первая «дуэль» между русской и немецкой партиями, партиями Елизаветы и двух Анн, завершилась вничью. Пока они собирались с мыслями и силами для второго поединка, политическая конъюнктура в империи существенно изменилась, ибо 12 (23) августа 1740 г. Анна Леопольдовна родила мальчика, названного при крещении Иваном. Цесаревна не преминула учесть данное обстоятельство при расчете новой комбинации, про запас.
Обвенчали молодых – принцессу Анну Леопольдовну и принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского – 3 (14) июля 1739 г. Брак являлся чисто политическим. Невеста к жениху не питала сердечной склонности, несмотря на шесть лет знакомства и участие юноши в боевых действиях с турками. Обоих свели вместе, опять же, ради недопущения к престолу Елизаветы Петровны, в наивном уповании на то, что рождение мальчика снизит общественный кредит доверия цесаревны. Однако «светлая голова» дочери Петра и на сие отыскала «противоядие». Императору Иоанну, коли взойдет на трон в малолетстве, потребуется регент. Им станет Бирон, который, немного погодя, ссылаясь на возраст царя, передаст бразды правления в руки императрицы Елизаветы.
Кстати, у герцога план партнерши энтузиазма не вызвал. Показался неисполнимым и крайне опасным лично для него. Тем не менее, поколебавшись, с ним согласился и, когда пробил час, не замедлил взяться за реализацию. Авторитет тайной союзницы ободрял и вдохновлял на подвиг. Как оба общались, и почему мнительная Анна Иоанновна не разоблачила козни дуэта? Разумеется, контактировали заочно. При посредничестве Иоганна-Германа Лестока, придворного врача, лечившего еще Екатерину I. Очевидно, Бирон убедил императрицу в том, что хронически страдает от чего-то, в чем лучше кого-либо разбирался доктор цесаревны. Потому царица и не обращала внимания на периодические консультации тет-а-тет возлюбленного с эскулапом. Полагаю, и в августе, и в сентябре 1740 г. ни герцог, ни Елизавета вариант с новорожденным младенцем не воспринимали как приоритетный. На пути ведь стоял не ребенок, а Анна Иоанновна. О том, каким образом добиться ее отречения от престола, принцесса и размышляла в ту пору. Сколько бы продлился поиск, неизвестно. Внезапно, в одно мгновение, нужда в нем отпала.
5 (16) октября 1740 г., в самый обед, припадок подагры уложил императрицу в постель. Самочувствие царицы ухудшалось на глазах, и присутствовавший рядом Бирон осознал, что время для претворения в жизнь домашней заготовки цесаревны пришло. Напрасно историки уверяют, что герцога в регенты толкало властолюбие. Архивные дела зафиксировали поразительное признание-вздох обер-камергера, произнесенное в те дни: мол, он, «ежели оное регентство… примет, то здесь в ненависти будет». Если курляндец сознавал, что добром предприятие не кончится, то зачем так упорствовал, продирался напролом к цели? Не оттого ли, что имел за спиной напарника, которому и предназначался главный приз – царская корона?! Ну а конечный выигрыш самого Бирона выглядел бы не столь впечатляюще: сохранение того, чем обладал, – статус главы правительства…
События развивались на редкость стремительно. Около двух часов дня герцог позвал в предопочивальню Летнего дворца Б.-Г. Миниха, Р.-Г. Левенвольде, кабинет-министров А.М. Черкасского и А.П. Бестужева-Рюмина (занял вакансию Волынского в августе). Быстро обсудил с квартетом «опасные симптомы» болезни государыни и отсутствие «распоряжения о престолонаследии». Кто-то из сановников заикнулся о правах Анны Леопольдовны. Бирон в ответ сообщил о намерении монархини завещать скипетр малышу Ивану Антоновичу. С чем никто не осмелился спорить. Далее возник вопрос о структуре регентства. Герцог предложил посоветоваться о том с А.И. Остерманом.
К вице-канцлеру на Береговую набережную поехали Миних, Черкасский и Бестужев. Андрей Иванович рекомендовал им не торопиться, а хорошо все обдумать. Нейтралитет третьего кабинет-министра побудил двух его коллег проявить активность. По дороге обратно Черкасский и Бестужев условились хлопотать за Бирона. Миних, сидевший в другой карете, узнал о том уже в Летнем дворце. Как и обер-гофмаршал Левенвольде, дворец не покидавший. Ни первый, ни второй не возразили. Сообща они уговорили не возражать и герцога, не сразу признавшего их правоту.
Затем поодиночке переманили в свой стан А.И. Ушакова, Н.Ю. Трубецкого, А.Б. Куракина, Н.Ф. Головина и многих иных. Доводы звучали простые. Анна Леопольдовна плоха из-за тирана отца, Карла-Леопольда Мекленбургского, который может примчаться в Россию и манипулировать дочерью. Антон-Ульрих инфантилен, недалек и всецело зависим от «диспозиции венского двора». Ближе к ночи партия герцога Курляндского расширилась заметно, почему по поручению товарищей пятеро – А.М. Черкасский, А.П. Бестужев-Рюмин, К. фон Бреверн, Н.Ю. Трубецкой и А.Я. Яковлев – уединились в кабинете, чтобы написать «определение» о регентстве. Другой документ – манифест о провозглашении младенца наследником – написал за ночь Остерман.
Группа авторов завершила работу тоже под утро. Сочинение вышло на редкость странным. Внешне оно мало отличалось от аналогичных уставов о прерогативах регента. Но две статьи не вписывались в традиционный стандарт. Первая гласила: «…ежели… наследники, как великий князь Иоанн, так и братья ево, преставятся, не оставя после себя законнорожденных наследников, или предвидится иногда о ненадежном наследстве, тогда должен он, регент… по общему… согласию в российскую империю сукцессора изобрать и утвердить. И… имеет оный… сукцессор в такой силе быть, якобы по нашей самодержавной императорской власти от нас самих избран был…» Во второй значилось: «…ежели б такия обстоятельства… случились, что он правление регентское необходимо снизложить пожелает, то мы на оное снизложение ему всемилостивейше соизволяем, и в таком случае ему, регенту, с общаго совету и согласия… учредить такое правление, которое б в пользу нашей империи… до вышеписанных наследника нашего уреченных лет продолжится могло».
Не парадокс ли? Бирон рвется в опекуны и тут же настаивает на праве, во-первых, «снизложить» непосильное бремя власти, во-вторых, на ее реорганизации под предлогом расплывчатого «ненадежного наследства». И кого он изберет и утвердит «сукцессором» Иоанна Антоновича, если не Елизавету Петровну? Себя?! А кто предвидел всеобщую ненависть к Бирону-регенту? Не Бирон ли?! А раз так, то обер-камергер столь высоко не метил, прекрасно понимая, что Бирон-император не процарствует и дня… Похоже, Анна Иоанновна, прочитав 6 (17) октября удивительный опус, подумала именно о плохом (герцог мечтает о короне!) и не подписала «определение», ограничилась апробацией манифеста. А проект устава о регентстве отложила в сторону. Любой другой, наверное, сдался бы. Только не Бирон. Пока за стенами Зимнего дворца дипломаты (Шетарди, Мардефельд) прочили в председатели регентского совета Анну Леопольдовну, герцог Курляндский 11 (22) октября всеми правдами и неправдами склонил петербургскую знать к подписанию челобитной на высочайшее имя с просьбой одобрить уставной документ. Царица не откликнулась и на нее. Тогда по приказу обер-камергера начался сбор автографов под той же челобитной у всего генералитета и чинов штаб-офицерского ранга. Эта новость произвела должное впечатление на императрицу, и 16 (27) октября на «определении» появилась долгожданная августейшая подпись.
Сутки спустя, в десятом часу вечера 17 (28) октября 1740 г., Анна Иоанновна скончалась. Утром 18 (29) числа петербуржцев уведомили, кто у них теперь новый император и как зовут его опекуна. И в тот же день слух о существовании тандема между регентом и цесаревной разлетелся по городу. «Некоторые лица» вдруг припомнили «склонность, сдерживаемую только ревностью царицы… которую герцог Курляндский чувствовал к принцессе Елизавете», и намекали на скорую узурпацию им престола через породнение с красавицей. Шетарди по горячим следам отрапортовал в Версаль, что Бирон сам обвенчается с цесаревной. Христофор Манштейн, адъютант фельдмаршала Миниха, в мемуарах просватал за дочь Петра старшего сына герцога. Английский посланник Э. Финч в депеше от 1 (12) ноября 1740 г. выразился осторожнее, сообщив в Лондон и о «посильных услугах» обер-камергера в отношении Елизаветы в прошлое царствование, и о нынешних стараниях «привлечь ее на свою сторону, зная, что она очень популярна и любима».
Под «некоторыми лицами» французский маркиз подразумевал, конечно же, Остермана. Умница вице-канцлер, естественно, разгадал игру старой знакомой, с неординарным талантом которой столкнулся еще в 1728 г. К сожалению, и по прошествии двенадцати лет Андрей Иванович по-прежнему считал молодую даму хитрой бестией. Однако бить, как встарь, правдой уже не мог. Вот и преломил истину через собственную «призму»: мол, Бирон сдружился с Елизаветой не для общего блага, а из личных корыстных интересов. Не цесаревну он сделает монархом, а себя. Цесаревна будет лишь ширмой для деспота. Очень сильный политический ход, поднявший в ружье многих из недовольных… приверженцев Анны Леопольдовны. Два штаб-офицера развернули агитацию незамедлительно. Подполковник Любим Пустошкин из Ревизион-коллегии среди статских коллег, поручик Преображенского полка Петр Ханыков – между гвардейцами. 23 октября (3 ноября) оба угодили в казематы Петропавловской крепости, а оттуда – в застенок и на дыбу.
Увы, Елизавета Петровна недооценила народную ненависть к герцогу. За стремление соблюсти приличия, выдержать паузу прежде, чем обнародовать манифест о «ненадежном наследстве» Иоанна Антоновича, заплатить довелось дорого. «Крапленую» карту Остермана (в императоры рвется Бирон) надлежало крыть как можно скорее собственным козырем (императрицей станет Елизавета). Пусть неофициально, у кого-либо в салоне или в приватных беседах с рядом уважаемых в обществе персон Бирону не помешало бы пообещать по истечении месяца-двух вручить скипетр народной любимице. Причем без каких-либо личных преференций. Дуэт же предпочел ответить на опасный слух полунамеками. Цесаревна в личных апартаментах на видном месте водрузила большой портрет родного племянника – Карла-Петера-Ульриха Голштейн-Готторпского. Регент при свидетелях пригрозил Анне Леопольдовне, что при необходимости родителей императора отошлет в Германию и «выпишет в Россию» герцога Голштинского, то есть того же Карла-Петера-Ульриха. Полунамек очень тонкий. О том, что по тестаменту Екатерины I за племянником-протестантом второй в очереди на трон стоит православная тетя-цесаревна, сообразили, видно, единицы. У большинства общественности реверансы в адрес юного немецкого князя в лучшем случае вызвали недоумение.
Между тем Бирон, обжегшись на молоке, задул на воду. В конце октября в Тайной канцелярии томились, помимо явных заговорщиков – Пустошкина и Ханыкова, и многие из просто «несогласных» – Андрей Яковлев (да, тот самый, писавший под диктовку Бестужева, Трубецкого, Черкасского и Бреверна устав о регентстве), Петр Граммотин, адъютант принца Брауншвейгского, Михаил Семенов, секретарь Анны Леопольдовны, Иван Путятин, офицер-семеновец, Михаил Аргамаков, офицер-преображенец. Роптавших в пользу Елизаветы тоже забирали под караул. Но лишь затем, чтобы, слегка пожурив, быстро отпустить на волю. Необоснованные аресты в ближайшем окружении родителей царя возмущали всех, а супружескую пару, похоже, ввергли в отчаяние. И с отчаяния скорее всего Анна Леопольдовна одобрила экспромт Бурхарда Миниха, предложившего ей 8 (19) ноября ближайшей же ночью «освободить Россию… от тирании пагубного регентства».
Фельдмаршал, как обычно, не задумывался о последствиях своих импровизаций. По мнению Манштейна, на авантюру полководец решился от обиды на Бирона, не пожаловавшего соратнику чин генералиссимуса. Так или иначе вечером того же дня импульсивный герой Очакова и покоритель Крыма отужинал в покоях регента, после чего в Зимнем дворце сформировал из караула преображенцев отряд, который и повел по Миллионной улице назад, к Летнему саду. Летний дворец охраняли также преображенцы, нисколько не симпатизировавшие курляндцу. Тем не менее адъютант фельдмаршала, Манштейн, слукавил, объявив о приближении конвоя принцессы Анны, едущей к Бирону. Однополчане расступились, и отряд беспрепятственно проник в резиденцию регента, отыскал спальню герцога и арестовал его.
Утром 9 (20) ноября 1740 г. Петербург ликовал, прослышав о подвиге Миниха. Новым регентом стала Анна Леопольдовна, генералиссимусом… ее муж. А фельдмаршала удостоили ранга премьер-министра, специально учрежденного по сему поводу. Впрочем, политически близорукий избавитель России быстро обнаружил, что первый министр он – на бумаге, реально – глава военного ведомства, а по-настоящему всей империей правит Остерман. Тщеславие не позволило «мавру» смириться с неприятным фактом и удовольствоваться тем, чем был прежде – военным министром. Миних попытался сопротивляться, пробовал влиять и на внешнюю политику страны. Тогда 28 января (8 февраля) Анна Леопольдовна законом разграничила сферу компетенции министров, вверив первому единственно «военный департамент». Подобного оскорбления гордый нрав «премьера» не перенес. Фельдмаршал демонстративно подал в отставку, которую не менее демонстративно 3 (14) марта 1741 г. приняли.
Миних ушел на покой. Остерман торжествовал, но совсем недолго. Генерал-адмирал, под этим громким титулом, Андрей Иванович в ноябре 1740 г. возглавил российский «корабль», постепенно впал в пессимизм, к лету совсем сник, к осени и вовсе всерьез размышлял о том, а не покинуть ли Россию. Что так? Чем обусловлена такая метаморфоза? Даже тревожные сигналы от англичан и пруссаков об угрозе, исходившей Анне Леопольдовне от Елизаветы Петровны, не взбодрили бывалого бойца и изворотливого царедворца. На предупреждения друзей-дипломатов лидер кабинета реагировал вяло. Никакой существенной помощи матери императора, помимо дежурных предостережений о нелояльности цесаревны, не оказал. Зато удивил всех опекой робкого и скромного Антона-Ульриха. В окружении принцессы-супруги тут же защебетали о далеко идущем плане генерал-адмирала – пристроить генералиссимуса в регенты, третьи по счету…
Между тем поведение Остермана объяснялось легко. Он понял, что в октябре 1740 г. совершил непоправимую, роковую оплошность. Полагая, что Анна Леопольдовна, сокрушив Бирона, обретет популярность сравнимую с елизаветинской, если не выше, хитрый немец столкнул лбами принцессу и регента. Желанного добился. Герцог пал. Однако это ничуть не возвысило авторитет Анны в глазах русского народа, как благородного, так и подлого. Общество по-прежнему боготворило цесаревну, и та от акции Миниха ничего не потеряла, кроме возможности прийти к власти легально, с полным соблюдением законной процедуры. Гвардейцы в любой момент с радостью повторили бы то, что исполнили в ночь с 8 (19) на 9 (20) ноября, ради возведения на престол своего подлинного кумира. Остерман, наверное, изумлялся тому, что они до сих пор не получили подобного приказа. И с облегчением вздыхал, ибо сознавал, что дочь Петра ему не простит низложения Бирона. Ведь теперь ей не избежать аналогичного штурма императорской резиденции. А кто стоял за предыдущим, цесаревна, безусловно, вычислила сразу и без труда. Сближением с Антоном Брауншвейгским Остерман фактически продекларировал, что отныне будущей императрице не враг, ни словом, ни делом помогать Анне Леопольдовне не станет.
Вообще-то, Андрей Иванович имел шанс заслужить полное прощение. Если бы убедил принцессу Брауншвейгскую не цепляться за власть, а проявить добрую волю и согласовать с тетушкой способ мирной передачи престола от Иоанна VI Елизавете I. Увы, генерал-адмирал не рискнул или не захотел обсудить с регентшей эту щекотливую тему. В итоге молодая женщина отыскала другого советчика, умного, но недальновидного – Михаила Гавриловича Головкина, преемника Остермана на посту вице-канцлера. Отечественная историография из принцессы Анны вылепила образ ленивой, неряшливой, наивной правительницы, ничего не предпринявшей для нейтрализации своей главной соперницы. Почти два века читателю внушали данный тезис, и вполне успешно. Иначе сейчас об Анне Леопольдовне мало кто отзывается. Между тем всезнающие критики сами не удосужились перечислить те меры, коими так опрометчиво пренебрегла правительница. Судя по контексту порой ироничных сентенций, это – арест Елизаветы Петровны или по крайней мере Лестока с выпытыванием у него показаний, нужных для громкого политического процесса. Никаких других альтернатив не приводится.
Давайте задумаемся, что случилось бы, распорядись Анна Леопольдовна об аресте цесаревны или хотя бы ее врача весной-летом 1741 г.? Боюсь, на закате того же дня под караулом очутилось бы все брауншвейгское семейство и министры немцы в придачу. Общественное мнение руками гвардии воспрепятствовало бы расправе с народной любимицей. Так что вариант с арестом совсем не годился, и регентша не питала иллюзий на сей счет, о чем свидетельствуют реляции Эдварда Финча, английского посланника. С ним консультировались о том и генерал-адмирал, и родители императора. К чему пришли? К идее достаточно здравой для лиц, не склонных к отречению: не суетиться, выжидать, не давая цесаревне поводов к возмущению. Авось она и не возжелает завладеть престолом…
Когда в августе 1741 г. стало ясно, что возжелает, Остерман многозначительно промолчал. Зато не испугался последствий вице-канцлер. Головкин верно обрисовал принцессе, как не допустить Елизавету к трону. Теоретически верно. А практически нет, ибо то, что осенью 1739 г. еще могло спасти партию двух Анн, к осени 1741 г. безнадежно опоздало. Михаил Гаврилович реанимировал мысль Остермана о формировании правительства народного доверия, интересы русского дворянства отстаивающего. И вот во что это вылилось. 17 (28) сентября Анна Леопольдовна пожаловала в сенаторы Михаила Михайловича Голицына (астраханского губернатора), Григория Алексеевича Урусова (воронежского губернатора), Петра Семеновича Салтыкова (армейского генерал-майора), Алексея Михайловича Пушкина (придворного камергера, в прошлом гоф-юнкера цесаревны), Якова Петровича Шаховского (генерала-полицмейстера в опале, понижен до заместителя), Алексея Дмитриевича Голицына (главного судью Судного приказа в опале, сослан в Кизляр), в обер-прокуроры Ивана Анофриевича Брылкина (камергера Анны Леопольдовны). Поздним вечером 16 (27) октября к ним присоединился амнистированный и возвращенный из ссылки Алексей Петрович Бестужев-Рюмин в качестве кандидата на пост министра иностранных дел вместо Остермана.
