Константин Писаренко
Елизавета Петровна. Наследница петровских времен
Как бы то ни было, а цесаревна в него влюбилась, и влюбилась по-настоящему. Только потому и отважилась на безрассудство – открыто флиртовать и добиваться брака с царем, втайне отдаваясь простому солдату. 9 (20) января 1728 г. Петр II отправился из Северной столицы в Москву, 4 (15) февраля въехал в Белокаменную, 25 февраля (7 марта) короновался. В один из дней накануне блестящей церемонии А.И. Остерман и сообразил, что скрывается за маской «легкомысленная ветреница Елизавета». В ту пору Андрей Иванович, воспитатель царя и вице-канцлер империи, сошелся с послом Испании Джеймсом Стюартом, герцогом де Лирия. Благодаря депешам и дневнику герцога, внука английского короля Якова II, мы и знаем, как именно Елизавету Петровну разоблачили.
Догадавшись, что царская подруга «лелеет мысль взойти на престол, вышед замуж за царя», Остерман, во-первых, предупредил об опасности А.Г. Долгорукова, своего заместителя по воспитательной части (преемника Р.-Г. Левенвольде), с 8 (19) февраля 1727 г. члена Верховного тайного совета. Вдвоем они выработали тактику дискредитации принцессы. Довольно банальную. Сыну Алексея Григорьевича, Ивану Алексеевичу Долгорукову, с 11 (22) февраля 1727 г. обер-камергеру императора (Бутурлин с того дня генерал-майор), поручили хитрую девицу соблазнить. На придворном балу 3 (14) марта Долгоруков и попытал счастье, приударив за цесаревной. Елизавета ухаживания приняла, но единственно, чтобы распалить ревность Петруши. В свой альков настырного кавалера не впустила. Так что незамысловатая затея с треском провалилась. Импульсивный Иван Долгоруков даже разозлился на вице-канцлера за то, что тот втянул его в авантюру, чуть не рассорившую с ним монарха. Отец с трудом сумел смягчить гнев сына и усадить подле Остермана, чтобы сообща отыскать новый способ уничтожения Елизаветы. Ничего лучше тотальной слежки не придумали. Однако она-то и принесла долгожданные плоды.
Ориентировочно в конце июля шпионы доложили о секрете цесаревны Остерману и Долгоруковым. Воспитатели немедленно уведомили о нем государя. Тот не поверил, потребовал прямых улик. Что именно отроку продемонстрировали, неизвестно. Однако царь убедился в правоте своих гофмейстеров, и гроза над головой дочери Петра разразилась 26 августа (6 сентября) 1727 г., на именины великой княжны Натальи Алексеевны. «На сем празднике все заметили величайшую перемену в обращении царя с принцессою Елисаветою. Прежде он безпрестанно говорил с нею, а теперь не сказал ей ни одного слова и даже ушел не простившись», – записал де Лирия в дневнике. То, что герцог услышал о красавице, повергло в шок. На бумаге запечатлеть обвинения он не осмелился, назвав «разными слухами, разсеваемыми ее врагами». Французский посланник Маньян в реляции от 2 (13) сентября не постеснялся сообщить их в Версаль: «Сближение… ея с одним гренадером, зашедшее, как некоторые полагают… слишком далеко, стало лишать ее со дня на день расположения царя, особенно… с тех пор, как она несколько недель тому назад отправилась пешком на богомолье в монастырь… испросить для этого гренадера исцеления от недуга».
В гренадерской роте Семеновского полка Шубин числился с 21 ноября (2 декабря) 1724 г. Елизавета отлучалась из Москвы с 1 (12) по 16 (27) августа 1728 г. в сопровождении «одной дамы и Бутурлина». Как знать, может, и Петр II в те же две недели инкогнито посетил ту же подмосковную обитель, в шестидесяти верстах от города? 5 (16) сентября принцесса отмечала свое тезоименитство. Петр II приехал только на ужин, а, встав из-за стола, тотчас покинул дворец третьей царской невесты. 7 (18) сентября государь с большой свитой умчался из Москвы в деревню, охотой лечить рану, нанесенную лицемерной Елизаветой[7]. Ну а та отныне могла забыть о свадебном венце, царской короне, отцовском престоле и абсолютной власти. Начинался долгий, двенадцатилетний период опалы.
Глава третья
В опале
«Красота ея физическая – это чудо, грация ея неописанна, но она лжива, безнравственна и крайне честолюбива. Еще при жизни своей матери она хотела быть преемницей престола предпочтительно пред настоящим царем. Но как божественная правда не восхотела этого, то она задумала взойти на трон, вышедши замуж за своего племянника. Но и этого не могла добиться. Во-первых, потому что это противно русской религии… Во-вторых, потому что своим дурным поведением она потеряла благоволение царя. После всего этого, теперь, она живет, скрывая свои мысли, заискивая у всех вообще, а особенно у старых русских, которые чувствуют себя оскорбленными в своих обычаях», – так отозвался о Елизавете Петровне герцог де Лирия 18 (29) ноября 1728 г. Двумя неделями ранее, 4 (15) ноября, он же заметил: «От ея честолюбия можно бояться всего. Поэтому думают или выдать ее замуж или погубить ее, по смерти царя заключив ее в монастырь».
Что ж, цесаревна пожинала то, что посеяла. Бросила вызов общественному мнению и, естественно, проиграла, несмотря на весь свой политический талант. Современники, возмущенные наглостью и беспринципностью, подвергли дочь великого Петра страшному остракизму. От бесстыдницы отвернулись все, кроме самых близких друзей. А таковых нашлись единицы. Недаром Елизавета в первой декаде сентября вслед за двором сбежала из Москвы, скрывшись от позора в селе Покровском, где и тосковала по утраченному «раю».
По-видимому, тогда принцесса впервые познакомилась по-настоящему с сельским бытом, крестьянскими традициями, «мужицкими» привычками, пристрастилась к простонародной культуре – песням, кухне, манерам. Почувствовала себя уютно среди собственных крепостных. Ведь тем дела не было до столичных передряг и слухов, репутации госпожи в придворных кругах. Уборка урожая, подготовка на зиму дров, хлеба, иных запасов волновали их больше. И если молодая барыня к ним отнеслась с душой, помогала во всем, то почему они должны чураться отзывчивой хозяйки. Нет, сельчане стали для августейшей сироты надежным тылом, отдушиной. К ним цесаревна приезжала всякий раз, как появлялась возможность, и «гостила» подолгу, узнавая житейскую мудрость от стариков, подпевая занятым монотонной работой бабам, кружась в хороводе с девушками-ровесницами.
Между тем в Кремле решали, как лучше избавиться от беспутной девицы. В середине октября посол Австрии Карл-Франциск Вратислав, заручившись согласием сюзерена, императора Карла VI, предложил без особых проволочек обвенчать мадемуазель с принцем Карлом-Альбрехтом Бранденбург-Байрейтским и выпроводить из страны. Тем более что юношу уже сватали ей в июне 1727 г. и отказа не услышали. Остерман идею одобрил. Однако высочайшей санкции не последовало. Елизавету о плане предупредила одна хорошая знакомая, служившая у голландского резидента. Новость здорово напугала отшельницу. Посчитав инициатором брачного проекта прусского посланника Мардефельда, принцесса откомандировала к нему в дом М.А. Румянцеву настаивать, чтоб тот оставил «такой труд», ибо «Ея Высочество вовсе не думает выходить замуж», особенно за сего принца. Дипломат заверил, что непричастен к подобным хлопотам.
Цесаревна переполошилась не напрасно. Осенью 1728 г. ей реально светили либо монастырь, либо немецкое захолустье. К счастью, и Остерман, и Долгоруковы, пожалев красавицу, удовлетворились мягким вариантом – эмиграцией посредством замужества с сыном маркграфа Бранденбургского, дяди прусского короля. Но, к удивлению тандема, Петр II проект забраковал. Почему? К новогоднему торжеству гофмейстеры пришли к выводу, что во всем виноват Бутурлин, «раб» Елизаветы, друг императора. На Александра Борисовича опала, постигшая хозяйку, не распространялась, что и понятно. И царь, и генерал оказались товарищами по неразделенной любви к одной женщине. Печаль обоих еще больше сдружила. И, как истинные рыцари, до мелкой мести к предмету воздыхания они не опустились. Вернее, Бутурлин посоветовал, а тринадцатилетний Петр согласился. Так, похоже, интерпретировали ситуацию вице-канцлер и обер-камергер, после чего приложили максимум усилий, чтобы разлучить горемычную пару. Почти четыре месяца убеждали М.М. Голицына освободить зятя из-под своей опеки, дать какое-никакое самостоятельное задание. В апреле фельдмаршал капитулировал: Бутурлину доверили передислокацию на Украину трех пехотных полков. В отсутствие соперника Иван Долгоруков нашептал государю про «раба» Елизаветы что-то нехорошее, и царь во гневе разжаловал генерала в подполковники, отобрал звезду и ленту ордена Святого Александра Невского и предписал отправиться на Каспий, усмирять горские народы, покоренные Петром Великим в 1722–1723 гг.
Правда, на сей раз Остерман ошибся. И без Бутурлина Петр II не позволял добить цесаревну. Потому ее третировали, унижали, придирались по пустякам, сокращали денежное и материальное содержание, репрессировали друзей и преданных слуг. В общем, делали жизнь невыносимой. Давили с единственной целью, чтобы цесаревна сама попросила об отъезде в чужой край чьей-либо невестой. Однако Елизавета стойко сносила все – и унижения, и придирки, и любые потери. Только однажды поколебалась или притворилась, что колеблется. В первые дни декабря 1728 г., когда опасность принуждения к венчанию выглядела неминуемой, она попробовала спутать Остерману карты. Встретилась с польским посланником Лефортом и поинтересовалась, где сейчас обретается Мориц Саксонский и не ожидается ли в Москву. Будущий маршал Франции, внебрачный сын Августа II тоже искал руки прекраснейшей из принцесс примерно за полгода до этого. Разумеется, Остерман откликнулся на явно прозрачный намек и поручил супруге Лефорта аккуратно разведать, правильно ли он понял цесаревну. Увы, неправильно. Зато «разведка» продлилась до середины марта. А к весне ситуация вполне прояснилась, девушка сообразила, что кто-то при дворе покровительствует ей, и на давление вице-канцлера ответила дерзостью.
Из реляции де Лирия от 3 (14) марта 1729 г.: «Поведение принцессы Елисаветы с каждым днем все делается хуже и хуже. Она без стыда делает вещи, которыя заставляют краснеть даже наименее скромных». Опять герцог боится назвать «вещи» своими именами. Чего же не стыдится цесаревна? Публично прогуливаться по Москве под руку с возлюбленным – А.Я. Шубиным. Враги возмущаются, а пресечь скандал не могут, ибо Петр II запретил трогать и его, счастливого соперника. От того в депеше от 28 апреля (9 мая) 1729 г. Ф. Лефорт приписал: «Здесь есть еще гвардейский унтер-офицер, бывший… наперсником великой княжны Елисаветы. Ему готовят теперь поручение в Сибирь». Дипломат выдавал желаемое за действительное: не готовят, а хотели бы готовить. Да нельзя.
Вот такой любовный треугольник образовался в России на вершине властной пирамиды. И все страдают. И Петр II, и Елизавета с Шубиным, и Остерман с Долгоруковыми. А как же? Ведь, согласно завещанию Екатерины I, законной наследницей престола является Елизавета Петровна. Годовалый голштинский принц Карл-Петер-Ульрих, сын покойной Анны Петровны, нареченный по протестантскому обряду, со дня крещения из очереди выбыл. Так что и Остерман, и Долгоруковы страшились политического воскрешения сущей бестии – Елизаветы – и лихорадочно искали способ воспрепятствовать тому. Ничего лучше сводничества не придумали. Всеми правдами и неправдами заставили подростка 30 ноября (11 декабря) 1729 г. обручиться с сестрой обер-камергера, Екатериной Алексеевной Долгоруковой, четвертой невестой императора. Со свадьбой спешили, как на пожар. Ну, конечно, дабы воздвигнуть противовес коварной цесаревне. Супругу императора в случае чего можно провозгласить преемницей.
22 декабря 1729 (2 января 1730) г. Джеймс Лирия констатировал очевидное: государь «сохраняет к принцессе всегдашнюю любовь». Поэтому Долгоруковы помешали царю прийти к Елизавете на день рождения 18 (29) декабря. Увезли за город охотиться на медведя. Под утро 19 (30) декабря вернулись. А в одну из следующих ночей отрок улизнул из дворца и примчался к тетке. Разговор быстро превратился в рев. Каждый зарыдал о своем. Мальчик о постылом браке с нелюбимой, девушка о всеобщей враждебности к ней. Прощаясь, Петр пообещал Лизе вскорости все «переменить». Исполнить клятву не смог или не успел. Подхватив где-то оспу в первой декаде января, юный император умер через полторы недели, в ночь на 19 (30) января. И невольно возникает вопрос: а не искал ли он, разочаровавшийся в четырнадцать лет во всем и всех, нарочно собственную погибель, выбегая едва одетым на «страшный холод», общаясь с кем-то из заболевших коварным недугом[8]?..
Под утро 19 (30) января 1730 г. Верховный тайный совет избрал императрицей герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, двоюродную сестру Елизаветы Петровны, ни по каким уставам и тестаментам права на престол не имевшую. Спрашивается, зачем господа власти предержащие так измучили двух детей, если, когда пробил час принимать трудное решение, почти без споров одобрили то, что и требовалось? Поразительно, но из всех «мудрецов» 1730 г. по-настоящему мудро поступила только Елизавета Петровна. Она прекрасно понимала, что с тем политическим багажом, какой заработала за истекшие два года, претендовать на «корону и империум Всероссийский» лучше не надо. Пусть бы закон всецело и защищал ее преимущество. Однако помимо закона существовало еще общественное мнение России. А оно всегда выше закона, потому что само и есть закон.
В январе 1730 г. мало кто в империи хотел видеть царицей Елизавету Петровну. Большинство давно и твердо вынесло ей вотум недоверия. Оттого Остерману, Долгоруковым и иже с ними не стоило дергаться, изводить царя очередным брачным замком на песке, ставить под удар княжну. Решили не допускать к власти дочь Петра, согласовали другую, более приемлемую для общества кандидатуру – и довольно… Никто бы не пикнул. А кто пикнет, потом пожалеет. Кстати, три дипломата – австрийский, голштинский, бланкенбургский – накануне рокового дня походатайствовали о принцессе и удостоились весьма холодного приема у первых лиц государства. Зато сама антигероиня не сочла нужным прерывать отдых в деревне и накалять страсти в столице приездом туда. В итоге выиграла она. Лидеры Совета в отсутствие возмутителя спокойствия затеяли реформу государственного строя, совершив ту же оплошность, что и цесаревна пять лет назад. Попытались порадеть о благе народном, не интересуясь мнением последнего. Закончилась попытка скверно. Реформаторов разогнали. Власть досталась наименьшему из зол – Анне Иоанновне.
25 февраля (8 марта) 1730 г. победительница при ободрении внушительной дворянской депутации разорвала «кондиции» – перечень прерогатив, изымаемых у династии в пользу Верховного тайного совета. 28 апреля (9 мая) 1730 г. в Успенском соборе ее короновали. Но прежде, 14 (25) апреля, в отдаленные родовые деревни выслали Долгоруковых, а 21 апреля (2 мая) сержанта Семеновского полка А.Я. Шубина вышибли из гвардии в звании гвардии прапорщика[9]. Оскандалившегося офицера выпроводили в отставку, и теперь он мог больше времени проводить возле возлюбленной.
Французский посланник Маньян в депеше от 23 марта (3 апреля) удивлялся тому, что Елизавета предпочла не вмешиваться в борьбу и в Москву из деревни приехала после избрания Анны Иоанновны. Хотя сам же и признавал далее, что «ея присутствие» ничем бы ей не помогло. Все равно бы избрали другую. Значит, горький урок 1728 г. не пропал даром, и дочь Петра поняла главное: в политике таланта для успеха мало, гораздо важнее заручиться общественными симпатиями. Проявив зимой 1730 г. уважение к мнению соотечественников, отвергавших с порога ее притязания, она сделала первый шаг к скорому политическому возрождению.
Ну а пока под видом мнимой или реальной «лихорадки» принцесса уклонилась от неприятной обязанности участвовать в коронационных торжествах. Продолжались они до 5 (16) мая 1730 г. Затем, 24 мая (4 июня), двор переместился на все лето в Измайлово. Цесаревна чередовала официальные мероприятия в свите императрицы с приватным досугом в дорогом Покровском, среди друзей и отпущенного на все четыре стороны фаворита. Не тогда ли в селе открылся домашний театр и на деревенских подмостках сыграли первую комедию?! Впрочем, даже если и сыграли, то уже в августе спектакли прекратились. Потому, что 1 (12) августа в Первопрестольную затем, чтоб посвататься то ли к самой царице, то ли к принцессе Мекленбургской (Анне Леопольдовне), примчался португальский принц Эммануэль. Однако молодой человек как увидел на приеме Елизавету Петровну, так и влюбился сразу именно в нее. Анне Иоанновне идея Остермана познакомиться с женихом из браганской королевской фамилии и без того не нравилась, а тут царица и вовсе рассердилась… Вот и пришлось цесаревне 15 (26) августа уехать не в облюбованное Покровское, а «миль за шестьдесят от Москвы», то есть в знаменитую Александрову слободу.
Благодаря книге историка Стромилова и поныне считается, что Елизавета Петровна в нынешнем Александрове Владимирской области скоротала большую часть опалы, выпавшей на московский период (1728–1731). Возможно, стоит все-таки взглянуть на карту и убедиться, что не очень удобно без автомобиля, в карете регулярно мотаться из конца в конец, преодолевая по сто верст в одном направлении. Заметим, до Троице-Сергиевой лавры гораздо ближе. Между тем и паломничество в обитель для двора – целое событие. Так что едва ли Елизавета Петровна посещала Александрову слободу часто и наездами. Скорее, редко, зато на длительный срок, от месяца и дольше. Чтобы не только по хозяйству распорядиться, но и в Успенском девичьем монастыре побывать, и помещиков-соседей навестить. Благо, в двух верстах от слободы, в усадьбе Крутце, доживал свой век опальный И.И. Бутурлин, поклонник Анны Петровны, а в десяти верстах, в селе Балакирево, постоянно отдыхал другой соратник отца – кабинет-секретарь А.В. Макаров.
Как знать, не в кабинете ли у кого-то из них, за неспешной беседой, возле шкафа или стеллажа с книгами и возникла у цесаревны мысль изучить политическую историю европейских стран последних двух веков? С целью разобраться и проанализировать заграничный опыт государственного управления, обнаружить причины прочности одних и зыбкости других монархий, вывести формулу оптимального политического поведения… Ведь активное пополнение Елизаветой собственной библиотеки узкоспециализированной литературой (политико-исторической) началось как раз на рубеже двадцатых – тридцатых годов. Впрочем, осенью 1730 г., даже при наличии вышеозначенного намерения, заняться его исполнением вряд ли удалось. Потребовалось защищать от внешней угрозы тихую «семейную» идиллию с Шубиным (сыновья прапорщика кем воспитывались, не отцом ли и «мачехой»?!).
К покровской затворнице воспылал страстью Густав Бирон, брат Иоганна-Эрнста Бирона, фаворита Анны Иоанновны, обер-камергера со дня коронации. Ориентировочно с середины октября курляндец повел атаку на даму сердца. По меткому выражению Лефорта, «мозолил глаза» великой княжне («a donne dans la Vue») навязчивыми ухаживаниями. Елизавета изворачивалась, как могла, сознавая уязвимость и свою, и, особенно, Шубина. Как ни маневрировала, как ни балансировала между «можно» и «нельзя», а неуступчивость в главном месяца через два, в декабре, привела-таки обоих к разлуке. Иоганн-Эрнст Бирон вспомнил, что прапорщик в отставке всего лишь де-факто. Де-юре «абшид» не оформлен. Посему молодому человеку без проволочек вручили предписание выехать к новому месту службы – в Ревель, в Дерптский гарнизонный полк. И, куда деваться, Шубин уехал. Густав Бирон возобновил «осаду», которую, похоже, быстро и прекратил. Елизавету спасла герцогиня Мекленбургская, сестра императрицы. Екатерину Ивановну встревожило чрезмерное внимание братьев Бирон к цесаревне. Заподозрив под ширмой любовной интриги политическую, в ущерб ее дочери (Анне Леопольдовне), она, видно, пожаловалась царице на распоясавшийся дуэт. Государыня ради сестры одернула старшего брата, тот приструнил младшего. Елизавета вздохнула с облегчением. Правда, ненадолго, ибо одного «чичисбея» сменил другой – камергер Трейден, брат жены Бирона. История с ним завершилась в июле 1731 г. Подкараулив цесаревну на прогулке в лесу под Покровским, он предстал перед ней с пистолетом в руках и обещал застрелиться, если не удостоится взаимности. Девушка, по словам Маньяна, «не одобрила его смелости».
Велик соблазн связать с этими приключениями ту манеру поведения, которой Елизавета станет защищаться от придирчивой предубежденности императрицы к ней. Казаться распутной, нежели нелояльной. Три нашумевших опалы 1731 г. тому наверняка поспособствовали. Утром 19 (30) мая арестовали сенатора и гвардии подполковника А.И. Румянцева. За прямоту! Грубо, по-солдатски, генерал отклонил предложение Анны Иоанновны возглавить Камер-коллегию. Тут же Сенат на экстренном заседании вынес ему смертный приговор, милостиво смягченный до разжалования и ссылки в деревню. Уже 24 мая (4 июня) Румянцевы покинули столицу.
Вторым пострадал П.И. Ягужинский. Честолюбие генерал-прокурора простиралось до превращения Сената в высший орган управления. Себя граф видел первым министром. И, естественно, законфликтовал с фаворитами государыни, шефами Придворного ведомства – И.Э. Бироном, обер-камергером, и Р.-Г. Левенвольде, обер-гофмаршалом. Дуэт в пику Павлу Ивановичу пролоббировал учреждение 18 (29) октября 1731 г. Кабинета «для порядочного отправления всех государственных дел» из трех персон – канцлера Г.И. Головкина, вице-канцлера А.И. Остермана, тайного советника А.М. Черкасского – и под председательством Анны Иоанновны. Сенат мгновенно утратил шанс обрести статус высшей руководящей инстанции.
А в Кабинете воцарился Бирон, используя свое безграничное влияние на императрицу. Остерман в нем заседал на правах профессионала, лучше кого-либо разбиравшегося в международных проблемах. Черкасского, вероятно, поощрили в качестве компенсации за разорванную весной помолвку Р.-Г. Левенвольде с дочерью князя, В.А. Черкасской, позднее невестой А.Д. Кантемира, супругой П.Б. Шереметева. Головкина пригласили для равновесия. Рупором Бирона в квартете была Анна Иоанновна. Мнение же Ягужинского мог отстаивать тесть – канцлер, если бы, конечно, у обер-шталмейстера хватило на то такта и ума. Увы, не хватило. Не в пример Бирону, Павел Иванович взялся за инструктаж отца супруги без какой-либо деликатности, разгневал старика и в сердцах обругал всю кабинетную затею. Гавриил Иванович пожаловался на зятя царице. Царица разглядела в «оскорбительной выходке» закамуфлированную оппозиционность и 18 (29) ноября охладила Ягужинскому пыл назначением в Берлин в ранге посланника. 26 ноября (7 декабря) несостоявшийся премьер отправился в Пруссию.
Определенно «слишком свободные речи» генерал-прокурора крайне обеспокоили государыню. Именно они побудили ее 17 (28) декабря, в преддверии переезда в Петербург, велеть всем подданным еще раз поклясться в верности ей, а также тому, кого монархиня объявит наследником. В историографии, бывает, иронизируют над сим актом. Между тем переприсяга свидетельствовала о примечательной тенденции, наметившейся в российском общественном мнении. Оно разочаровывалось в собственной избраннице, ибо избранница вместо диалога и сотрудничества с ним окружила себя немцами-фаворитами (Бирон, Левенвольде, Остерман, Миних), к немцам прислушивалась в первую очередь, немцев жаловала прежде всего, через немцев управляла империей. А русских боялась, ожидая от них подвоха в духе «кондиций», которые полтора года назад собственноручно разодрала.
Русские, как обычно, терпели. Однако обида накапливалась, и быстрее у ветеранов великой эпохи. Дерзость Румянцева, похоже, стала первым публичным срывом петровского «птенца», тирады Ягужинского – вторым. Императрица чувствовала, что это значит: симпатии народные постепенно обращаются в сторону той, кого не так давно все же и презирали. Цесаревны Елизаветы Петровны. И для того имелись основания. Во-первых, в январе 1730 г. дочь Петра промолчала. Следовательно, девица умеет извлекать уроки из совершенных ошибок. Во-вторых, красавица мужественно отбивалась в течение года от приставаний ловеласов Бирона, не предавая того, с кем ее разлучили. Что, очевидно, опять же, противоречило прежним, негативным оценкам о ней. Репутация принцессы медленно, но верно выправлялась, и Анна Иоанновна понимала, чего недоговаривают несдержанные на язык критики. Потому и попробовала связать соотечественников словом, запамятовав о финале аналогичной акции Верховного тайного совета в феврале 1730 г. Та клятва не соблюдалась и недели: 20 февраля (3 марта) обещание дали, 25 февраля (8 марта) забрали. Немного стоила и эта, намекавшая на высочайшее желание завещать престол юной Анне Леопольдовне.
19 (30) декабря императрице донесли, что президент Военной коллегии В.В. Долгоруков, стоя в церкви, подсмеивался над чем-то, скорее всего над инициаторами происходившей церемонии. Донесли немцы – майоры-преображенцы принц Людвиг Гессен-Гомбургский и Иоганн Альбрехт. Новость просто взбесила царицу. Не мешкая, арестовали и фельдмаршала, и офицеров свиты, внимавших «шутке». Судили всех в Кабинете 22 декабря (2 января). Сиятельный шутник получил камеру в Шлиссельбургской крепости, благодарные слушатели – разжалование и ссылку. 23 декабря (3 января) на кнут и каторгу обрекли гвардии капитана Юрия Долгорукова, племянника фельдмаршала, гвардии прапорщика Алексея Барятинского и служителя Елизаветы Петровны Егора Столетова. У них обнаружили «зломысленное намерение» «к повреждению государственного общего покоя». Что под этим подразумевалось? Заговор?! Разговоры?! Зато разоблачение троицы позволило императрице 22 декабря (2 января) распорядиться о перевозке из Ревеля в Санкт-Петербург А.Я. Шубина, «хотя по розыску других к ним причастников каких не явилось».
Прапорщика арестовали и обыскали 27 декабря (7 января). Ничего предосудительного в бумагах и вещах не нашли. 31 декабря (11 января) его привезли на берега Невы. 9 (20) января 1732 г. там прочитали высочайшую волю от 5 (16) января: «Шубина за всякия лести… послать в Сибирь». И под вечер конвой с арестантом двинулся в путь. Создается впечатление, что ниточку от Василия Долгорукова к Алексею Шубину протянули умышленно. Очень уж вовремя поспел извет поручика Степана Крюковского на племянника фельдмаршала. И если жестокость к Долгоруковым объясняется местью фельдмаршалу за конституционную активность в 1730 г., то заключение невиновного ни в чем любовника Елизаветы «в самый отдаленной от Тоболска город или острог» под крепкий надзор и без права переписки есть не что иное, как признание царицей своего бессилия перед соперницей. Ведь Шубин пережил то, что Анна Иоанновна мечтала сотворить с Елизаветой и не рискнула, остерегаясь навлечь на себя всеобщую ненависть, а то и спровоцировать дворцовый переворот. Тогда со злобы отыгралась на том, кто слабее, на фаворите. И этим больно уязвила ненавистную сестру.
Впрочем, как ни старалась императрица застать Шубина врасплох, утечка информации в лагерь цесаревны имела место, и ее курьер примчался в Ревель раньше поручика фон Трейдена. Алексей Яковлевич успел и от компрометирующих материалов избавиться, и кое-что из драгоценностей припрятать. Тем не менее Сибири, конечно же, не избежал. В краю самоедов и камчадалов он протомился около десяти лет, пока другой нарочный, императрицы Елизаветы Петровны, не отыскал его и не возвратил обратно в Петербург.
Финальный аккорд трагедии: 8 (19) января Анна Иоанновна навсегда простилась с Москвой, с которой не сошлась характером, и 16 (27) января 1732 г. обосновалась в не столь русском Санкт-Петербурге. Цесаревна опередила императрицу на одиннадцать дней и скорее всего виделась с Шубиным в те четыре дня, что оставались до вручения градоначальнику Б.-Х. Миниху августейшего предписания об отправке прапорщика в Сибирь. Известно письмо цесаревны, адресованное И.Э. Бирону, с сообщением о прибытии в Санкт-Петербург 5 (16) января. Судя по нему, между обоими уже возникли особые отношения, предвещавшие взаимовыгодный политический союз. Первой, похоже, о примирении завела речь Елизавета, в отчаянной надежде с помощью царского фаворита спасти от расправы своего возлюбленного. Бирон на призыв откликнулся, ибо разглядел в набиравшей политический вес принцессе гаранта личной безопасности и политического выживания на случай какой-либо неблагоприятной для немецкой партии конъюнктуры, и, кстати, не ошибся. Да, Шубина обер-камергер не защитил. Видимо, и не пытался, ведая о степени августейшего негодования. Зато впоследствии миссию елизаветинского адвоката при императрице брал на себя неоднократно и не раз отводил от партнерши «громы и молнии», исходившие от Анны Иоанновны[10].
