Случилось это в 1868 году.
Один из противников был молдаван – офицер румынской армии; другой – француз – командир пассажирского парохода «Messageries». Румынского офицера я никогда не видал… француза – встречал. Обыкновенное какое-то, «общеевропейское» лицо… Еще молодой, белокурый, незначительное выражение, маленькие бакенбарды, круглая фуражка с золотым околышем. Не без каких-то, конечно, претензий на что-то…
Я говорю, это было в 68-м году, то есть еще прежде, чем молодцы Фридрихи-Карлы, фон Штейнмецы и фон Мантейфели проучили надолго (Бог даст, навсегда), на полях Вейссенбурга, Верта и Седана, передовую нацию Запада. Еще не топал тогда ногою в «le sol sacré de la France»[1] дабы вышли из нее (из этой будто бы «священной почвы») новые легионы… еще не топал, – говорю я, – напрасно кривой Гамбетта… (Dans le royaume des aveugles les borgnes sont rois![2]… Еще творец «Парижской Богоматери» не возглашал, обращаясь к осажденной в Париже «la sainte canaille»: – Peuple! Te voila dans l'antre![3]», то есть: «Сосредоточься, скрепись в своей берлоге, великий народ – и зверем кинься оттуда в лицо врагу, и уничтожь, и растерзай его в клочья!..»