Константин Мосолов
За дверью дьявол
Щелк-щелк. Мать резко прервалась, потому что услышала странный звук. Щелк-щелк.
«Дверь?.. Мастер?» – подумала Любовь и развернулась к прихожей. Спустя секунду ее вновь пронизал страх, как это было с утра, и она сразу же вспомнила слова мастера, потому что несколькими мгновениями ранее кто-то вставил ключ в замочную скважину и уже начал его проворачивать.
Люба сорвалась с места в прихожую. Она бежала и видела, как словно в замедленном темпе крутится вертушка второго замка, как дергается рукоять, как дверь начинает открываться. И на секунду ей показалось, что по другую сторону кто-то держится за ручку, пропуская злой холод в квартиру; кистью, изуродованной язвами, длинными костлявыми пальцами с поломанными, слоящимися когтями, как у животного.
Любовь планировала схватиться за рукоять и, уперевшись ногами о порог, как бы падая назад, силой закрыть дверь, но этого не потребовалось, потому что незваный гость сам запер ее, так и не открыв до конца. Тогда Люба схватилась за ручку и, силой удерживая ее, с облегчением выдохнула, на мгновение закрыв глаза: опасность миновала. Однако вскоре, заметив, что рукоять поменяла местоположение, увидев, что вертушка сменилась замочной скважиной, Любовь, посмотрев на пол, все же поняла, что в этот раз все будет иначе: она стоит по другую сторону двери.
– Нет… – в панике оглядевшись, почти шепотом, жалобно проговорила Люба. Она стояла возле своей двери в кармане подъезда. Что-то перенесло ее туда. И тогда машинально, не увидев в своем дальнейшем действии глупости, Любовь вновь прижалась к глазку.
В результате она увидела свою маленькую прихожую. Свет все также включен, но теперь мигает, как при перепадах напряжения. И главное – Люба увидела себя. Взлохмаченную, с синяками под глазами и неестественной улыбкой: ее рот будто стал шире, а зубы острее. Глаза блестят, и серая радужка теперь, словно уголь, почти сливается со зрачками. Это был взгляд проголодавшегося животного.
Любовь оцепенела. Видеть себя, да еще и такой… Никакие мысли не лезли в голову, и не пошевелиться, словно сзади тебя кто-то держит: одной рукой за горло, а другой – за живот, чуть ниже пупка, впиваясь когтями, давая понять, что, если ты дернешься, тебя разорвут не мешкая. На фоне подступающей паники Люба не могла понять: это ее тело так аномально переживает происходящие или какая-то невиданная сила удерживает ее?
– Что за хуйня?! – вскрикнула она.
А ужасное существо, мимикрировавшее под женщину, тем временем стояло на месте, не отрывая взгляда от глазка, и улыбка не спадала с его лица. Вскоре, похрустывая стеклом, впившимся в стопы, оно начало пятиться к кухонному гарнитуру, ссутулившись, тихо, будто не хочет напугать, словно животное, что отходит назад лишь с целью подгадать удачный момент, а затем накинуться на тебя со всей звериной отвагой. Одна ухмылка на морде этой твари сменяла другую, а глаза гипнотизировали своей дикостью. И в какой-то момент, как бы дополняя свой и без того отвратительный образ, оно начало пытаться издавать странные звуки.
– По… Па… По… Жа… Жа… – пыталось что-то сказать оно, словно задыхаясь. Это было похоже скорее на придыхание, на попытки имитировать речь тем, кто биологически к этому вовсе не предрасположен. И несмотря на всю неразборчивость, неясность этих отрывков, невзирая на то, что Любовь была по ту сторону двери, она прекрасно все слышала и могла разобрать слоги, что вырываются из пасти странного существа. – Ло… Ло… Лоу.
Каждый раз, когда оно пробовало что-то выговорить, морда этой твари выражала боль, безысходность. Безумие. Пустоту. Чем-то это существо напоминало рыбу, задыхающуюся на суше. И из раза в раз, совершив очередную попытку, неестественно-длинный горизонт улыбки возвращался. Глаза при этом с каждым новым звуком наливались кровью; все больше и больше, становясь все темнее.
И в один момент, когда чудовище, пятившись, уже дошло до кухонного гарнитура, оно случайно задело тот самый держатель, что еще недавно Любовь вернула на место. Ясное дело, «канделябр» упал. Тварь же, зашипев, словно гадюка, отпрыгнула в сторону. Однако затем, когда животное распознало то, что напугало его, оторвав взгляд от держателя, оно вновь с улыбкой посмотрело в глазок, восстанавливая связь с тем, кто за дверью. И оно засмеялось. Так пронзительно и мерзко, что Любе хотелось прикрыть уши, отвернуться, но она не могла. А от дальнейшего Любовь и вовсе затошнило: оно начало трогать и гладить себя, пока хохочет, то ли успокаивая, то ли радуясь тому, что удалось найти. Шелушащиеся руки скользили по животу, бедрам, груди, а смех становился все безумней и громче. И когда оно наконец просмеялось, кажется, за какие-то доли секунды тварь успела нагнуться, схватить «канделябр» и вернуться в изначальное положение.
– Зачем он тебе? – выпалила шепотом Люба, ошеломленная скоростью существа. И тогда, каким-то образом услышав ее, отвечая на вопрос, при этом не теряя улыбки, оно медленно подняло свободную руку и разодранным от начесов пальцем показало на комнату Тимы. – Нет… Нет!
Любовь затрясло. Она пыталась сопротивляться, брыкаться: мать прилагала все усилия, чтобы вырваться из невидимых лап. Острые когти, что удерживали ее, еще больше впились в живот, горло, и тогда она начала кричать.
Тварь, что стояла возле кухонного гарнитура, сначала наигранно удивилась, а затем вновь пронзительно засмеялась. В этот раз в ее глазах была видна искренность, которая появляется, когда слышишь концовку действительно смешного анекдота.
– Не смей трогать его, сука! – прокричала Люба, уже не страшась боли и продолжая яростное сопротивление, в то время как животное медленно развернулось и зашагало к комнате Тимы. Его зигзагообразный позвоночник, казалось, настолько сильно искривлен, что сейчас порвет кожу и вместе с ребрами выскочит из этого тела как самостоятельный организм, как огромная сколопендра, которая росла и развивалась все те годы, что была заточена в человеческой оболочке. Тем не менее существо уверенно двигалось вперед, игнорируя это обстоятельство и, по всей видимости, вовсе не ощущая никакого дискомфорта. Дойдя до комнаты, оно спокойно открыло дверь и прошло вперед.
– Мама? – послышался детский испуганный голос из комнаты.
– Тима, не подходи к ней! Тима! – срывала голос мать. Она еще сопротивлялась и игнорировала боль, невзирая на то, что длинные когти будто уже разорвали всю ее кожу и теперь скоблят внутренние органы. Однако, спустя пару мгновений, внезапно Любовь все же остановилась.
Ее тело пронизал холод, потому что после того, как животное прошло вглубь комнаты, спустя пару секунд, она услышала короткий, глухой звук удара тяжелым предметом. Повалившиеся книги. И вновь удар. Вкус железа на языке. Стон. Удар. Удар. Тишина. А через какое-то время послышались грузные шаги, и из комнаты вышло оно. Все в крови. В этот момент все звуки окончательно исчезли, а Любе показалось, будто у нее в животе образовалась черная дыра, в которую ее скоро затянет, и она просто перестанет существовать.
Тварь возвращалась к входной двери с той же самой улыбкой, с теми же безумными глазами. С «канделябра» в ее руке на пол капала кровь, а на лице этого существа не было видно ни усталости, ни сожаления, словно ничего вовсе и не произошло. Достигнув прихожей, подойдя в итоге к двери, оно выронило из своих рук держатель, и тогда металлический звон прогнал тяжелую тишину, которая повисла, кажется, не только в этой квартире, в этом доме, но и во всем мире.
Любовь вновь затрясло, но в этот раз уже не от напряжения: внезапно тварь подняла руки и прошлась ладонями по своему лицу, снизу вверх, как бы прогоняя неожиданно появившуюся усталость ближе к макушке, смывая ее. Только не водой, а кровью: в итоге, когда животное руками уже держалось за волосы, все его лицо было багрового цвета. Без единого чистого пятнышка.
– Фух! – выдохнуло оно. Существо слегка наклонило голову в сторону и расслабило мышцы лица, имитируя тем самым то состояние, которое обычно переживает домохозяйка, только что закончившая все свои домашние дела.
– Ах ты сука! Сука! Су-ука-а-а! – закричала Люба и вновь начала сопротивляться силам, что ее удерживают. Тварь в свою очередь расхохоталась, а затем, лишь посмеиваясь, начала кокетливо облизывать свои пальцы, наслаждаясь вкусом крови. – Впусти меня, мразь! Помогите! Кто-нибудь! Помогите мне войти! У меня за дверью дьявол! За дверью дьявол!
Любовь, не в силах больше выдержать провокации мерзкого чудовища, закрыв глаза, кричала и пыталась вырваться из лап неизвестных ей сил. Казалось, что у нее нет шансов, но она ни на секунду не прекращала попытки, терпела боль от разрывающих ее когтей и уродливый смех, что вновь явил себя, вернулся со всей своей мощью. Он, словно хтонический монстр, был настолько отвратительным, настолько огромным по сравнению с ней, что затмевал все мысли Любы. Хохот в этот раз представлял собой нечто большее, чем просто звук: его можно было услышать, ощутить на вкус, он был осязаем. На слух, как крик младенца и лязганье вилкой по тарелке, на вкус, как приправленное опарышами протухшее мясо, а ощущался зазубренными, ржавыми ножницами, которыми кто-то грубо пытается очистить твои уши, разводя лезвия, сводя их и отрезая часть плоти, все глубже засовывая лезвия в ушную раковину. Ужасный и бескомпромиссный. Истинно дьявольский смех. Кажется, он существовал внутри самой Любы, и где-то там, по проспектам ее измученной души, он бежал впереди, а Любовь его пыталась догнать, чтобы остановить, чтобы он прекратился, перестал сводить ее с ума. Но хохот все отдалялся. Временами он был просто быстрее ее, а порой слегка сокращал расстояние, давал легкую надежду, но затем резко менял направление движения и вновь отдалялся. А иногда он позволял себя догнать, и Любовь, уже предвкушая возмездие, как раз в этот момент проваливалась в бездну, не просто во тьму, а как будто в саму ее философскую суть, которая подло выводила Любовь на тот же самый путь, к той же самой ситуации, когда снова нужно поднапрячься и догнать назойливый дьявольский смех. И в один момент она все же очнулась.