Константин Мосолов
Жутко. Сборник первый
– Папа! Папа! Папа! – кричали хором все десять или того больше странных созданий и ползли к ногам Мишки.
Не успел мужчина и моргнуть, как первая тройка вгрызлась в его пальцы на ногах. Пасти у них были, как у Элли. Сквозь крик Миша яростно пинал, топтал головастиков, которые, как клетки, беспрестанно делились на два. Кат «Л» тихо хихикала.
– Ты сказала: она была колдуньей! – кричал Мишка.
– Ты хуже, Миша, – сквозь улыбку резюмировала Элли.
– Ты отравила меня!
– Вовсе нет! Это твоя алчность! Ты сам ее взрастил. И чему ты удивляешься? Думаешь, она не разрушала тебя раньше?
Не сразу, но в один момент Мишка смог заметить, что комната становится больше. Фактически все было наоборот.
Миша увидел свою руку, на которой было уже три пальца, а не пять, затем заметил, что кожа стала подобной той, которая покрывает куриную лапку; он почувствовал, что рот будто сворачивается в трубочку, а в груди ощущается странное бульканье, провоцирующее позывы не то к блеянью, не то к крику.
– Ну вот, приговор. Следственный эксперимент закончен. Ты, Миш, только не обижайся: у меня тоже есть грешки. Ну и я их так искупаю. Считай это моей зарплатой – подводила итог Л.
– Что происходит?! – слегка улюлюкая, завопил Мишка.
– А давай покажу!
Элли достала из-за спины зеркальце и поднесла к Мише. Увидев свой облик, тот с визгом поскакал прочь из уже открытой комнаты.
– Чему ты удивляешься?! Ты всегда был таким! Ничего нового! – кричала и смеялась вслед Мишке Кат «Л».
«Я изменюсь! Верни! Я изменюсь! Верни!» – зациклились мысли в голове у Миши, бегущего от того, к кому обращался.
Передние конечности были хиленькие – приземления на ступеньки сопровождались болью; особенно из-за задних конечностей, которые скользили. Вероятно, там были копыта.
«Изменюсь! Я!.. Я!» – начинали путаться мысли. Помимо них, были еще картинки, которые он хотел забыть: странный клюв, как дудка, вместо рта; маленькие черные глазки; что-то из рода ушных мочек под ними; сморщенный лоб; не волосы, а зеленые перья; на подбородке какая-то красная пульсирующая ягода.
Спрыгнув на первый этаж, Мишка выбежал в уже открытую входную дверь, ощутив свой новый размер: не больше кошки.
«Кто я?! Кто я?!» – уходила самость.
У входа лежал потонувший в пьяных снах Димасик.
«Я! Я-я-я! А-а-а!» – пронеслись последние мысли Миши, когда он бежал по грунтовой дороге меж соседских домов.
Сад Трестена
Меня зовут Альберт Сайденлоу. Я вырос в небольшом городке, где ивы все еще живут в тесной связке с фольклором, а бесконечные поля пшеницы – главная площадка для работы. Одна церковь, один бар… Да что там! Захолустье, одним словом.
В детстве я мечтал стать актером, и, кажется, у меня даже был дар к этому, но не случилось: наша судьба часто вершится покровителями в силу тех или иных обстоятельств. Родичам было интересно выучить меня на ботаника, что и привело мои ноги на центральный вокзал крупного промышленного города Галентвен.
Это местечко мне сразу не понравилось: город даже в солнечные дни живет в серых тонах. Частые дожди пронизывают тела людей лихорадкой, ночи скрывают мошенников, а воздух наполняет легкие металлом. Каждый взгляд – это недоверие, презрение, либо что-то мнимое ради потенциальной выгоды. Во всяком случае, таково мое мнение. Оно таким было, есть и, боюсь, больше никогда не изменится.
Тем не менее в те ранние годы, по наказу родителей я успешно зачислился в местный университет. До начала занятий оставалась неделя, вследствие чего я вынужден был куковать в неизвестном, неприятном для себя месте. Однако банальное любопытство и естественно ослабившийся родительский контроль погнали меня в город.
Мои прогулки являлись обычным знакомством с промышленно-готической архитектурой города. Человек я замкнутый, стеснительный, по причине чего мне не удалось поначалу завести никаких знакомств. Чтобы я начал болтать без умолку, должен найтись человек, который сам разговорит меня. И такой нашелся.
Все мои прогулки были промозглыми, а один из вечеров оказался и вовсе особенно мерзким. Дождь начался прямо в середине моей экскурсии. Площадь залило в мелкий пруд! Я искал место, где можно согреться, и выбор мой пал на категорию увеселительных заведений.
В основном все бары базировались на Даймонд-стрит, но такая улица мне была не по карману, хоть и располагалась она ближе всего к площади. Нет, я устремился к узкой портовой улице, о которой подслушал в метро: местные побирушки обсуждали, как легко там можно напиться всего за пару медяков.
Конечно, я понимал, что это рискованная затея: лезть в отнюдь не самую завидную часть незнакомого мне мегаполиса. И все же рискнул. И все же напоролся.
Добравшись до череды увеселительных заведений, я наткнулся на группу бандюганов, которые, недолго думая, прижали меня к холодной, сырой кирпичной стене. Естественно! Худощавый брюнетик с длинными волосами по плечи, одетый в смешные джинсы клеш и сельскую джинсовую куртку. А лицо? Пухлые щеки, наивные зеленые глаза и маленький аккуратный нос, по которому никогда не проходился кулак. Лакомый кусочек, будем честны.
С меня уже стрясли все медяки и собирались забить, когда я прибегнул к своей старой уловке. Всем своим видом я показал, что у меня начинается астма, достал из кармана куртки ингалятор и выронил его подальше, чтобы бандюганы из жалости от меня отстали. Конечно, астмы у меня никакой не было; такой опыт я подхватил у своего брата. В школе его действительно не трогали, когда он начинал задыхаться, и однажды я попросил у него использованные флакон с загубником, чтобы таким же образом обходить беды. Собственно, в искусстве притворяться я преуспел. Однако в этот раз моя уловка не сработала. Негодяи пнули реквизит еще дальше по залитой холодным дождем улице и разок прошлись мне по лицу. Почему только разок? Из-за случайного стечения обстоятельств: тогда я и встретил Трестена Лили.
Трестен сказал негодяям, что уже вызвал полицию. Те, было дело, хотели разукрасить его за такую наглость, но, побоявшись представителей закона, благополучно смылись куда-то в подворотню. В тот момент я смотрел на него как на ангела-хранителя.
Черная шляпа-федора, серый плащ, такого же цвета брюки, лакированные черные ботинки. Трестен поднял ингалятор и подал его мне. Поддерживая легенду, я выхватил реквизит и воспользовался им. Удивительно: тогда я считал, что начнется апокалипсис, если в глазах своего спасителя предстану вруном.
– Вероятно, вы хотели разбавить серый вечер, но несколько переборщили? – поинтересовался тогда Трестен бархатным, успокаивающим голосом.
Я как-то глупо отшутился, после чего решил сознаться, что вечер потерян: не осталось ни одного медяка. Трестен захотел угостить меня, и это было очень приятно. Мне нужно было обойти полгорода, чтобы встретить хотя бы одного доброжелательного человека! Конечно, из вежливости я отказался, но мой спаситель был настойчив. Уговорил он меня хитро: зашел через стандартные вежливые расспросы. Так разговор резво закрутился до моей краткой предыстории, после которой Трестен заверил, что просто обязан мне гостеприимством:
– Ну разве так встречают в Галентвене? Вы взгляните на себя: на вас сухого места нет!.. Вы сейчас окоченеете, мой милый друг – пройдемте-ка в бар, согреемся.
За барной стойкой я смог рассмотреть его подробнее. Брюнет с аккуратной канадкой, умиротворенное лицо, карие глаза, очки тишейды, широкие скулы. У меня была синяя мятая рубашка навыпуск, а у него заправленная, в идеальном виде, белая. Со стороны мы были такие разные! Тем не менее тогда между нами царило абсолютное взаимопонимание.
Он был невероятно увлекательным за разговором. Я с огромным удовольствием слушал все: его будни фармацевта; как он получал образование в том же университете, куда поступил и я; в каких районах стоит побывать, а в какие захаживать не требуется. И главное – его хобби. У него был свой сад, где он выращивал диковинные деревья! Не то чтобы я тогда сильно проникся своей ботанической перспективой, прочерченной родителями, – повторюсь, это было их решение, а не мое – но мне было радостно осознавать, что уготованный мне жизненный путь, связанный с растениями, может плотно пересекаться с хобби Трестена. Иными словами, не особо привлекательная ботаника внезапно стала для меня важным связующим звеном с моим новым знакомым.
Я регулярно выказывал восхищение, ликовал, как ребенок, от всех увлекательных вещей, что он мне рассказывал. Надо же… Как он, наверное, дивился голосу молодого, полного энтузиазма парня. Такие – редкость в Галентвене… Но не суть.
В итоге я начал закидывать Трестена вопросами о его саде. И с каждым новым бокалом темного пива он рассказывал мне о конкретном дереве. Одно он нашел еще ростком в пригороде, после чего пересадил к себе в сад, где оно стало самым пышным среди всех. Другое он обнаружил прямо в центре города. Если бы Трестен его не пересадил, то оно бы никогда не расцвело так, как заблистало у него в саду. И он рассказывал не только о том, где находил деревья: Трестен говорил, что видит в них не просто материал, а душу. И пересаживает он дерево только в том случае, если оно особенное. Разумеется, как он выражался, в этом есть толика маниакального поведения коллекционера, но по большому счету его образцы не смогли бы выжить там, где он их нашел. Все уникальные представители платят за свою уникальность. Так он тогда выразился.
Этот вечер был для меня абсолютной неожиданностью, но еще большее удивление у меня вызвало приглашение Трестена, посетить его сад. Я был настолько пьян и очарован своим визави, что с ходу дал согласие, хотя впоследствии, когда мы уже покинули бар, задумался: «Меня пригласили из вежливости? Может, стоило отказать?»
Как бы то ни было, мы отправились по направлению к его саду. Мы шли, разговаривали, смеялись; Трестен то и дело рассказывал о достопримечательностях, если можно так выразиться, учитывая запустение местности. Я бы сказал, что это скорее были истории про ту или иную улочку.
Свет фонарей едва разбавлял дождливую темень, а я регулярно переступал забившиеся различным мусором водостоки. Чем дольше мы шли, тем больше я улавливал носом запах не то мышьяка, не то каких-то отходов; тем больше я слышал громких ссор из близлежащих перекошенных, уже будто непригодных к проживанию домов.
С каждым шагом я все больше пьянел, сознание мутнело, и в один момент мне вовсе отказало тело: глаза схлопнулись, а я споткнулся и, вероятно, упал. Фактически в тот момент Альберт Сайденлоу ничего не почувствовал. Он просто уснул.
Проснулся я при самых удручающих обстоятельствах. Сначала передо мной предстало какое-то складское помещение: бетонные стены, ржавые стеллажи, такой же отвратительный стол неподалеку… Потом я увидел на нем различные хирургические и слесарные инструменты… Ну а после, посмотрев налево, мне представилось то, от чего я временно потерял дар речи.
Это было дерево. Один из образцов Трестена. Засыпанный землей, огромный глиняный горшок диаметром около полутора метров (где он только взял такой?!), а в нем человеческое тело. Оно было разрезано на множество лоскутов и своим видом напоминало пальму. Ужасное и само по себе абсурдное сравнение, но по-иному я описывать это не рискну: поберегу ваши и мои нервы, к тому же дальше будет еще кое-что. С виду труп был чем-то обработан, вероятно, чтобы сохранить свой вид, однако запах мертвеца все равно ударил мне в нос. Возможно, из-за него я и проснулся. «Украшен» труп был бутафорской цепью: ублюдок раскинул ее на бедном мертвеце, словно мишуру.
Послышались шаги. Я мгновенно обратил взор на затемненный коридор за «деревом», после чего инстинктивно подался назад. Однако здесь же до меня дошло, что передо мной находится не единственный экспонат: оказалось, что я тоже в горшке и перемещаться мне по своей воле не суждено.
Окончательно мне довелось убедиться в этом, когда я посмотрел вниз; тогда же я и увидел свои руки… Правая была надежно привязана к туловищу канатом, а левая больше не принадлежала мне.
Она была изуродована самым варварским, дьявольским способом! Кисть мою полностью изъяли, кожу с мясом на предплечье, вероятно, разрезали так, чтобы получилось четыре больших лоскута. Лоскуты обмотали вокруг локтевой и лучевой костей, и теперь вместо руки у меня было что-то наподобие длинной остроконечной ракушки. Также в мою бедную руку «инкрустировали» разноцветные осколки от пивных бутылок. Ясное дело, теперь я мог лишь незначительно управлять этим обрубком.
– Рядом с тобой «Узурпация». Всем сердцем ненавижу… И, клянусь, никогда не признаю людьми тех, кто считает себя превыше других, – прервал мой шок Трестен, войдя в помещение. Плащ он сменил на прозрачный дождевик.
Ко мне же вернулась речь, как только завидел его фигуру. Я, как типичная жертва, умолял его отпустить, сжалиться, на что он мне дал ответ, достойный по-настоящему психически больного человека:
– Ты слишком редкий экземпляр, Альберт. Я это понял еще тогда, когда подал тебе твой ингалятор; а решил не отпускать ровно в тот момент, когда в твоем бокале оказалось снотворное. Уже ничего не изменить. Это надо понять… принять… и просто отдаться на волю своего нового предназначения.
