Константин Кураленя
Империя в огне
МАНУСКРИПТ ЖЕНЬКИ-АВАНТЮРИСТА.
Вместо предисловия
Не так давно на глаза мне попались тетради с записями дружка моего закадычного ещё со времён юности незабвенной. Эти тетради он оставил мне на хранение. Причём это было так давно, что я напрочь забыл об их существовании. Затем последовали перестройка и борьба за выживаемость, которые разбросали нас по реке жизни, словно щепки в половодье, и я окончательно потерял его из виду.
Но по воле господина случая тетради в коленкоровых переплётах вынырнули из небытия, и моя сравнительно спокойная жизнь превратилась в нагромождение непонятных событий и несуразностей. В тетрадях были записаны такие невообразимые вещи, что воспринимать их можно было только будучи сумасшедшим либо изрядно подвыпившим. Мой товарищ рассказывал о том, что ему каким- то чудом удалось увидеть прошлое. И не просто увидеть, но и самому стать активным участником исторических событий, которые в той или иной мере повлияли на историю Дальнего Востока и историю нашей страны.
Из тетрадей я узнал о трёх его путешествиях в прошлое. Мне захотелось рассказать об этом другим людям. И я, предварительно отредактировав, издал его записи под видом авантюрно-исторических путешествий.
Забывчивым читателям могу напомнить, что в первом путешествии мой товарищ стал участником сплава первых казенных крестьян-переселенцев из Тамбовской, Пермской, Воронежской, Вятской губерний на берега Нижнего Амура. Во второй раз судьба забросила его сюда во времена Гражданской войны и японской интервенции. Он совершил путешествие через объятую революционным угаром страну, стал участником морского круиза с пиратскими страстями, воевал в партизанской армии Якова Тряпицына. В третьем он оказался в шкуре заключённого на сталинских стройках социализма. Его втягивают в авантюрное предприятие по розыску сокровищ ушедшей в небытие Золотой империи чжурчжэней. Он совершает побег из лагеря и, преодолев множество неимоверных трудностей, став участником ряда невероятных событий, вновь попадает в свой родной тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год.
В конце третьей тетради я обнаружил приписку. Рукой моего друга было написано о том, что у грота на горе Шаман, откуда товарищ и совершал свои путешествия во времени, он оборудовал тайник с материальными подтверждениями своего пребывания в прошлом.
Естественно, что меня заинтриговал такой поворот событий, и, никому ничего не говоря, я отложил все дела на потом и засобирался на Шаман-гору. Ещё мне очень хотелось посмотреть на места, где прошла наша молодость.
И вот я стою у подножия каменного исполина и с восторгом оглядываю открывшуюся передо мной панораму. В эти мгновения я как никто другой понимал путешественника во времени. Горы завораживали и покоряли своей суровой и дикой красотой. В то же время меня не оставляло чувство, что я здесь не один, что некий вселенский разум или внеземные существа украдкой наблюдают за мной и делают свои выводы. Я вспомнил слова нанайского тудири Барони о том, что именно с этих вершин следует просить богов о помощи и удаче. Горы – это самое удобное место, отсюда до небожителей рукой подать. И я, не стесняясь своей образованности и скептического отношения к религии, украдкой попросил их кое о чём. После чего, сбросив с себя непонятную робость и неуверенность, я закричал во все лёгкие о том, что «не одна я в поле кувыркалась, не одной мне ветер задувал».
«Делай, что должно и будь, что будет, – сказал я себе. – А духи горы тебе в этом помогут».
Осмотрев окрестности, я разыскал тот самый грот, который, по рассказам друга, и стал отправной точкой для его необыкновенных путешествий в таинственное прошлое. Но, скажу вам честно, забираться внутрь не стал, как-то не по себе было. Я ни на минуту не сомневался, что стоит оказаться под его сводами, как время закрутит меня в свои жернова и выбросит далеко от привычных моему сердцу вещей. А к таким событиям я был не готов. Это в молодости в нас пылает огонь авантюризма и мы готовы поворачивать вспять реки и разводить на Марсе сады, а в зрелые годы, сами того не замечая, мы становимся консерваторами, погрязшими в рутине повседневных буден.
«Хорошо, что тайник он оборудовал не в гроте», – подумал я, опасливо косясь на гостеприимно улыбающийся проём входа.
Полчаса времени и несколько крепких выражений позволили мне точно определить местонахождение схрона. Нетрудно представить состояние кладоискателя, когда остриё сапёрной лопатки, предусмотрительно захваченной с собой в поход, звякает о что-то твёрдое. Я даже не подумал, что это может быть камень или нечто иное, не относящееся к моим поискам.
«Вот оно!» – ёкнуло в груди.
Сдерживая сбившееся дыхание, я попытался сдвинуть плоский, словно блин, булыжник. Камень не поддался ни с первой, ни с пятой попытки. Но, изрядно попотев, я всё- таки подковырнул упрямую каменюку и освободил её из цепких лап вечности. Не удержавшись и потеряв равновесие, я присел на пятую точку и так и остался сидеть, тупо взирая на открывшуюся моему взору картину. Выложенная скальником яма, размером примерно полметра на метр, скрывала в своих недрах много интересных штуковин. Там было разнообразное оружие, золотые безделушки, какая-то непонятная штуковина, судя по всему та самая деталь от полицейского лазера из будущего, и много чего другого. Но самое главное – видно даже на первый взгляд, тайнику никак не могло быть несколько десятилетий, из ямы хмуро скалила зубы пропасть столетий.
Было видно, что тот, кто устраивал тайник, в первую очередь думал о том, чтобы содержимое смогло пролежать не один десяток, а то и сотни лет. Если вещи были золотыми либо изготовленными из металла, то они лежали обильно смазанные маслом и обёрнутые материей. Если это были записи, то они были залиты воском.
Разглядывая вещи из тайника, я начал понимать, что все опубликованные мною ранее записи друга – это не бред сумасшедшего, а что-то похожее на правду. А когда я извлёк и очистил от воска какие-то манускрипты, то мои руки затряслись так, что пришлось древние свитки откладывать в сторону и ждать, когда дрожь прекратится, а громко ухающее сердце вернётся на место.
Манускрипты были древними, неровные строки располагались на неизвестной мне материи, то ли пергаменте, то ли рисовой бумаге. Но самым невероятным было то, что изложенные там тексты были написаны на русском языке и рукой моего друга! И рассказывалось в них о таких удивительных делах, что если бы это всё было написано не на древнем пергаменте, а в очередной из тетрадок, то я бы в такие вещи просто не поверил.
В первую очередь я прочёл адресованное мне письмо.
«Антон, я вновь обращаюсь к тебе. Если ты читаешь эти строки, значит, меня нет в твоём времени и я навсегда затерялся в прошлом. Очень хочется верить, что даже через толщу веков мои слова долетят до тебя в этих письменах. Я сделал всё возможное, чтобы тайник сохранился к тому времени, когда ты созреешь для того, чтобы к нему прийти.
Я навряд ли вернусь в будущее. Круг событий должен замкнуться, а я, как видно, одно из ключевых звеньев в его цепи. В пятом своём путешествии я попал в двухтысячный год, и по глупости попытался обнаружить свои следы, но увы… Из документов милицейского архива я узнал о том, что в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году я уехал на рыбалку и не вернулся…
Но и это ещё не всё! Тогда я решил создать тайник, чтобы поместить в нём записи о том, что я увижу в последнем своём путешествии. А когда начал его оборудовать, то наткнулся на рукопись, написанную мной самим на этом старинном пергаменте. Едва я начал её читать, как сразу понял, что мне предстоит побывать в далёком тринадцатом веке, в Золотой империи чжурчжэней. Я остановился и не стал читать дальше. Зачем? Ведь мне еще только предстоит прожить и пережить то, о чем я написал на этих листах. И я оставил в тайнике всё как есть, в надежде, что ты все-таки сюда придёшь. В двухтысячном, Антон, ты ведь пообещал мне это.
Остальное ты узнаешь из рукописи. Хочу только сказать, что, осмысливая свою жизнь, я понял, что ни о чём не жалею и не хочу, чтобы кто-то жалел меня. Это была моя жизнь, и прожил я её так, как мне хотелось. Я прожил столько жизней, что хватило бы с лихвой не одному десятку лежебок.
Твой друг Евгений
P.S. Может, и ты рискнёшь?»
Словно мраком веков дохнуло на меня прошлое. Побежал по спине холодный пот, а сердце сжалось в непонятной тоске. Рисковать мне почему-то не хотелось. Это наш Женька был авантюристом, а я привык к размеренному и спокойному укладу жизни.
«Женька, друг, как же так?» – задал я вопрос неизвестно кому. Следом возникла мысль о том, что я ведь ничего не знаю о Женькином путешествии в двухтысячный год. «Надо будет в чулане хорошенько поискать, может быть, тетрадь об этом путешествии куда-нибудь завалилась?» – подумал я и, отложив письмо друга, поднёс к глазам первый лист рукописи. И вся окружающая меня действительность растворилась в гортанных криках идущих в атаку воинов, ржании лошадей, свисте стрел, предсмертных хрипах умирающих людей и неразгаданной тайне бытия, называемой вечностью…
День незаметно перешёл в сумерки, и я, отложив рукопись в сторону, заготовил дрова и развёл костёр. Поужинав, при мерцающем свете костра вновь окунулся в поток событий, участником которых довелось стать моему другу.
Дочитав последние строки, я, глядя на далёкие огни лежащего на другом берегу Амура Нижнетамбовского, думал о превратностях судьбы, о её избранниках и пасынках. Почему случается так, а не иначе? Почему такая судьба досталась именно нашему Женьке, а не мне или кому-нибудь другому из нашей компании? А может, всё так и должно быть и Женька потому появился в нашем времени, чтобы, пройдя через все испытания и потери, вернуться туда закалённым воином и выполнить своё предназначение?
Мне стало грустно и обидно. А для чего родился я? Жизнь моя показалась мне скучной и неинтересной. И я решил, что непременно вернусь на Шаман-гору. Издам Женькины записи и обязательно вернусь.
Отмечу – среди листов старого пергамента, исписанных Женькиной рукой, обнаружились записи и другого человека, я их публикую тоже.
Глава 1.
НОВОБРАНЕЦ КЕШИКТЕНОВ
Я не привык стоять на коленях. И неудобно, и гордость не позволяет. Днём в степи жарко, а горячий песок нестерпимо жжёт выглядывающие из прорех ветхих штанов сбитые до крови колени. Я осматриваюсь: где я, что я? Судя по драным порткам и позе, в которой я оказался, мне снова не повезло и попал я к чужим нехорошим дяденькам.
«Что, допутешествовался, любимец богов?» – ехидно поинтересовался внутренний голос, совершенно не обращая внимания на то, что горло моё горело так, словно я только что съел полкило верблюжьих колючек.
Я досадливо поморщился: только тебя мне сейчас и не хватало, хотя… если в моём лексиконе появилось выражение «верблюжьи колючки», то это может помочь определить географию моего нынешнего местонахождения. И, озираясь по сторонам, я попытался ответить на вопрос: куда же меня занесло на этот раз? Если судить по оружию, одежде, внешнему облику местных аборигенов и рукописи, обнаруженной мною в своём собственном тайнике, то нахожусь я в самых что ни на есть средних веках. И не просто в средних веках, а в обществе азиатских кочевников. Об этом недвусмысленно говорили раскосые глаза и широкие скулы многих из окружающих меня людей. Хотя среди них встречались индивидуумы с чертами вполне европейскими. Людей было много, и все они, так же как и я, с унылым видом стояли на коленях и отрешённо смотрели перед собой. Стояла невыносимая жара. Запах немытых тел и гниющей плоти вызвал в моём желудке революцию, которая завершилась выходом на волю взбунтовавшихся масс неусвоенной пищи. Украдкой оглядевшись по сторонам, я убедился, что до моих судорог никому нет дела. Чистить зубы и выполнять элементарные правила личной гигиены здесь, по всей видимости, считалось бескультурьем.
«Боже мой! – пришла в голову совершенно несвоевременная мысль. – И как эти люди занимаются любовью?»
Если бы не горы с одной стороны и простиравшаяся до самого горизонта долина с другой, то можно было подумать, что попал я сразу к чжурчжэням. Но мне почему- то всегда казалось, что они должны жить на реках и в тайге, так же как и их потомки, в моё время называемые «коренные народности Приамурья». Хотя в Маньчжурии, в Приморском и в Хабаровском краях гор достаточно.
– Послушай, браток, – решил я обратиться к стоящему рядом со мной в такой же некрасивой позе человеку, даже не подумав о том, поймёт он меня или нет. – Что здесь происходит и где мы есть?
Человек посмотрел на меня с явным сожалением.
– Всемилостивый Будда отнял у тебя разум. Наверное, ты был у него любимцем, раз он не пожелал, чтобы ты уходил к предкам со страхом в душе.
– Ты чего плетёшь, парень, к каким это предкам? Я пока ещё на тот свет не собираюсь, – справедливо возмутился я.
– Если у рабов станут спрашивать их желания, то мир перевернётся с ног на голову, – грустно усмехнулся сосед. – А мы с тобой на похоронах Великого хана Чингиза, ну и на своих тоже.
Я растерянно замолчал. Вот так дела, я раб, да ещё предназначенный в жертву Чингисхану!
«Какой я идиёт», – сказал бы на моём месте незабвенный Сруль Исаевич Заерман. Я же подумал, что я безмозглое создание только потому, что у меня была возможность почитать папирусы из прошлого и узнать, чего следует ожидать от встречи с прошлым. А я вместо этого сыграл в благородного сэра, надеясь, что судьба мне будет постоянно мило улыбаться, а не скалиться, и что от неё всё равно никуда не уйдёшь.
«А ну-ка постой, не мандражируй! – приказал я себе. – Если тебя сейчас здесь похоронят, то кто же тогда напишет воспоминания?»
После этих мыслей я немного успокоился и стал внимательней наблюдать за происходящим. В третьем своём путешествии в прошлое я тоже был рабом на стройках социализма, так что опыт обращения с дубаками1 и ношения кандалов есть. Теперь мне предстояло на собственной шкуре ощутить, чем отличается отношение к невольникам в молодой стране строящегося социализма от отношения к рабам в наполненном предрассудками рабовладельческом государстве.
«Главное, что появилась возможность с чем-то сравнивать», – скептически усмехнулся я про себя.
«Смейся-смейся! – позлорадствовал внутренний голос. – Как бы плакать не пришлось».
«Вместе и поплачем», – успокоил я его.
После этого нападки прекратились. Видно, парень понял, что мы друг без друга никуда.
– И что же, теперь нам хребты станут ломать? – заинтересовался я, потому что читал о такой казни у монголов.
– Ну вот ещё, просто отрубят головы, – разочаровал меня сосед.
– За что ж такая немилость? – Близость смерти сделала меня разговорчивым и любознательным, тем более что меня определили как умалишённого.
– Такой привилегии удостаиваются только монголы. Они считают, что из человека нельзя выпускать кровь, потому что вместе с ней тело покинет душа. А чтобы возродиться вновь, душа после смерти должна оставаться в теле, – получил я первые знания о монгольских традициях.
«Интересное дело! – мысленно возмутился я. – Чем это я хуже монголов? Они, значит, могут возродиться, а мне заказано? Желаю, чтобы и мне тоже сломали хребет».
«Э, парень, ты что-то заболтался, – осадил меня внутренний голос. – Ломать нам ничего не надо, лучше думай, как отсюда смыться».
Уже с определённым знанием, где я нахожусь и что меня ждёт, я ещё раз посмотрел по сторонам. Как я уже говорил, вокруг, куда ни кинь взгляд, простирались горы и степь. И как же можно сбежать от быстрых коней и острых стрел диких кочевников? Ведь ещё надо выскользнуть из-под ножа палача?
«Н-да, ситуация патовая, в такой я ещё не бывал», – тоскливо заныло в мозгу. «Всё когда-то происходит впервые, а ты думай», – попытался подбодрить меня внутренний голос. «Отстань!» – огрызнулся я.
– Послушай, любезный, – вновь обратился я к соседу. – Я не ослышался, что мы удостоились чести быть жертвами на тризне по самому Чингисхану?
– Ты правильно понял, чужеземец, – не оставил мне последней надежды тот.
– Это почему же я чужеземец? – обиделся я. В данной ситуации я был бы совсем не против оказаться таким же скуластым и узкоглазым.
– Потому что ты не тангут, и я понять не могу, почему ты оказался в осаждённом Чжунсине? Сдаётся мне, что ты куин2.
Ни название племен, ни название города мне ни о чём не говорили. Ну хорошо, пусть я не тангут, а куин.
Без разницы, к какому племени меня перед смертью причисляют! Интереснее было другое: действительно, что это я делал в осаждённом городе? И пока было время, я решил подробнее узнать от соратника по несчастью про последние дни Чингисхана, а заодно расспросить про загадочных куинов.
– Выходит, Великий хан пал под стенами Чжун- сина?
– Упаси боже! – вздрогнул тангут и испуганно посмотрел по сторонам. – Хан умер своей смертью. Не представляю, что бы сталось с моим народом, если бы хан пал от стрелы тангута.
«Действительно хорошо, что не «от стрелы тангута». Это ведь в корне меняет дело – умирать будет гораздо приятнее», – мысленно «порадовался» я и за тангутов, и за себя.
– А как протекали последние дни могучего хана? – продолжил я задавать неприличные вопросы. – Что же послужило окончанию его бренного существования?
– Этим летом Будда послал на землю тангутов непереносимую жару. Чингисхан, по всегдашней своей привычке, отложил осаду Чжунсина и отправился переждать жару в горы. Там он занялся любимым делом – охотой. Однажды лошадь понесла великого хана, и он, упав с неё, разбился, – заученной скороговоркой поведал мне тан- гут историю смерти Потрясателя Вселенной.
Так банально? Я был разочарован услышанным. Пройти через столько жестоких битв и сражений, а умереть стукнувшись головой о камень…
– Но не верь этому, чужеземец, всё было совершенно не так, – словно бы взбесившись, яростно зашептал мне на ухо раб. – Это ханские приспешники желают украсить жизнь и смерть этого ублюдка, этого пожирателя падали.
Я посмотрел на неприятно брызжущего слюной тангу- та и невольно отодвинулся в сторону. Это не меня осчастливил Будда, лишив разума перед смертью, а его.
– Что же здесь красивого, знаменитый воин не сумел справиться с лошадью и разбился? – фыркнул я.
– А правда ещё хуже, гораздо хуже. Взял всё-таки хан Чжунсин, взял. И убил правителя, которому поклялся сохранить жизнь. А жену его прекрасную Кюрбелдишин- хатун возжелал в своих покоях ночью превратить в одну из своих многочисленных наложниц. Такая уж привычка была у Великого, если он вздумал кого-то унизить, то выполнял это непременно с выдумкой и от души. Но не выдержала наша царица позора и перекусила извергу кровеносный сосуд, а сама бросилась в воды Хуанхэ.
– А что татаро-монголы не поделили с вашим правителем? – перевёл я разговор в другое русло. – По внешнему виду так вы вообще одного племени.
– Когда-то мы были союзниками, – вздохнул тан- гут. – Пять лет назад хан монголов воевал с падишахом Хорезма Мухаммедом. Когда он обратился к нам за помощью, наш посол ему ответил, что если у тебя, хан, не хватает войска, то не воюй. Чингисхан счёл нас предателями, а предательство в монгольской Ясе карается смертью. И ещё, тебе не следует называть воинов Угэдэя татаро- монголами.
– А как прикажешь их называть? – Я вспомнил уроки истории, и там яснее ясного было сказано, что иго было татаро-монгольское.
– Монголы не любят татар. Считается, что татары, поправ законы степного гостеприимства, пригласили к костру отведать пищи отца Чингисхана Есугэя-богатура и подлым образом отравили его. Когда Чингисхан стал Великим ханом, в первую очередь он пошёл войной на своих соседей. По его приказу татар истребляли полностью. У него существовала мера определения возраста детей, которых можно было оставить в живых, – просветил меня тангут.
– И что это была за мера? – заинтересовался я.
– Если ребёнок был ростом выше оси телеги, то его убивали, – последовал ответ.
«Мудро, – подумал я. – В таком возрасте мы не помним своих родителей, и мстить за их смерть не станем. А через десять-двенадцать лет войска хана пополнятся молодыми воинами, которым будет всё равно кого убивать».
Только было я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как по чьей-то незримой команде всё пришло в движение. Забегали стражники, зашевелились поднимаемые на ноги рабы. Ну что ж, я и так узнал немало, поглядим, что будет дальше.
Некоторое время я оставался пассивным наблюдателем событий, но это продолжалось до тех пор, пока мне в руки не всучили лопату и не заставили копать. Мог ли я когда-нибудь представить, что мне придётся копать могилу самому Потрясателю Вселенной, Великому Чингисхану, ну и, естественно, самому себе любимому? С ума сойти можно! Так издевались над обречёнными только фашисты да братки из девяностых годов двадцатого века. Видно, историю любили.
Если кто-то думает, что могила великого хана – это ямка размерами метр на два, то глубоко ошибается, могила хана – это огромный котлован размерами с угольный разрез. А как же иначе? Ведь заботливые и любящие родственники должны уместить в могиле всё, что понадобится главе рода для достойного существования на том свете. И лошадей, и одежду, и утварь, и рабов, и ещё по мелочам много чего другого. Да и чего греха таить, пыли надо было побольше в глаза напустить. Любили великие ребята это дело.
«Вот судьба, – думал я, остервенело кидая землю, – это же надо, всю жизнь, не считая первого путешествия вместе с амурским сплавом, приходится на кого-то горбатиться!»
– Послушай, чужеземец, – отвлёк меня от работы голос всё того же дохлого, но всезнающего, не иначе писарем при начальных людях состоял, паренька, который и здесь оказался рядом со мной. – Не слишком ли ты торопишься на свои похороны?
– Перед смертью не надышишься, – буркнул я, не отрываясь от работы.
Мне надоело бояться предстоящего. Я никогда не понимал людей, пытающихся оттянуть миг неизбежного. «Раньше сядешь, раньше выйдешь» – как гласит старая каторжанская мудрость. И вся недолга!
– Спешить туда не стоит, – резонно заметил тангут.
– Что такое миг по сравнению с вечностью! – бесшабашно махнул я рукой и, поплевав на ладони, с новыми силами принялся за работу.
– У тебя не будет вечности, куин, ты разве забыл? – не отставал от меня заморыш.
– Я совсем другой веры, корефан, – оставил с носом я зануду. – И мои боги примут мою бессмертную душу, в отличие от твоей, в любом состоянии.
Так незаметно, за приятными беседами о земном и вечном, была выкопана могила для первого Великого хана всех монголов. После этого началось такое, что я начисто забыл, в каком качестве меня пригласили на это мероприятие. Над степью поднялся вой и плач. Присутствующие надрезали себе кожу на лбах, стекающая кровь заливала глаза, и казалось, что плачут они по ушедшему в страну последней охоты кровавыми слезами. Под этот плач в хоромы, выстроенные посредине котлована, поселили покойного, а вместе с ним несколько жён и наложниц, предварительно сломав им позвоночники. Затем такую же ужасную процедуру прошли сорок девственниц из сорока знатных монгольских родов. Это чтобы на том свете хан мог жениться, когда душа пожелает.
«Вот ведь какие гуманные, – удивился я, – не стали живьём закапывать».
Затем стали стаскивать в могильник всякую утварь, одежду и прочие необходимые в потустороннем мире вещи. А напоследок в котлован спустился целый караван с сокровищами.
«Красиво жить не запретишь, – безо всякой зависти подумал я, а второй моей мыслью было – вот они, те злополучные сокровища Чингисхана, которые азартные кладоискатели не могут найти до наших дней».
Пожив среди этих людей и поскитавшись по степям, я смог бы примерно обрисовать это место, но для чего? Чингисхана хоронили в его родных краях, где с незапамятных времён кочевали их прадеды. А изначально его предки жили у подножия горы Барагхан Уулы, что высится между прозрачными водами великого Байкала и Баргу- зинской долиной, как раз напротив острова Ольхон. Это уже потом они перекочевали в урочище в верховьях реки Онон. Кстати, из этих самых мест была и мать будущего хана Оулэн, которую Есугэй-богатур отбил у татар и привёз в свой улус. Вот так-то, Чингисхан-то, оказывается, наш мужик, забайкальский.
Других примет дать не могу, потому что после того, как могильник закопали, по нему целые сутки гоняли табун лошадей. А чтобы запомнить место и вернуться сюда через год на поминки, над могилой принесли в жертву верблюжонка. Считается, что убитая горем его мать и через год найдёт дорогу к месту смерти своего дитя.
Наступала и моя очередь сказать последнее прости и покорно склонить голову под нож палача, потому что у нас стали отбирать лопаты и сгонять в кучу.
«Покорно? Ну уж, дудки!» – воспротивилась душа, да и внутренний голос добавил жару: – «Ты это, парень, брось, я ведь тебе сказал – думай!»
Распорядительные стражники выстроили нас в колонну по двое и повели вниз. Здесь, под одобрительные крики провожающих, нам стали резать глотки. Такое отношение меня очень возмутило: мало того что не стали ломать хребет, так и головы рубить им, видите ли, неинтересно. И когда подошла моя очередь, то это возмущение приняло вполне реальные очертания. Я уклонился от пытавшегося полоснуть меня по шее ножа и, без труда завладев холодным оружием растяпы-палача, проделал эту неприятную процедуру с ним самим. Парень даже не успел понять, что произошло, и, забулькав хлынувшей на песок кровью, отправился на свидание со своим ханом. Второй орудовавший тесаком палач от такой неслыханной наглости чуть не выронил из рук своё орудие труда. Но затем встрепенулся и кинулся ко мне. Сверкнувший в воздухе клинок остудил его пыл, и душа ретивого паренька поспешила за душой своего коллеги. Я горделиво огляделся по сторонам, наивно полагая, что мои товарищи по несчастью, воодушевлённые примером героя-одиночки, кинутся на своих мучителей и хотя бы смерть встретят достойно, а не как тупая скотина. Но не тут-то было.
Началось что-то непонятное моему разумению! Меня возжелали убить все: и те, что хотели отдать почести своему хану, и те, что стояли рядом. Но самое интересное, меня хотели убить те, кого предназначили в жертвы! Всё-таки велико в нас чувство стадного инстинкта, а я, по-видимому, был далеко не Спартак и не сумел поднять угнетённые массы на восстание.
Убедившись, что поддержки не будет, я решил продать свою жизнь как можно дороже. Поэтому на всякий случай прихватил лопату, которая оказалась под рукой. Сапёрной лопаткой меня учили орудовать ещё в незабвенном тысяча девятьсот восемьдесят втором году в учебном спецподразделении, поэтому, когда на меня навалились ребята с саблями наголо, она мне здорово пригодилась. В начале схватки было как-то неудобно, потому что черенок у лопаты оказался слишком длинный, но когда очередной размахивающий саблей «джигит» отрубил от него половину, стало ловчее. Моя лопата летала быстрее молнии, и вскоре среди нападающих не стало охотников высовываться в передние ряды. Я же воспользовался передышкой и стоял, гордо расправив плечи, перекидывая своё оружие из руки в руку. Но триумф продолжался недолго. Раздалась какая-то команда, которую я не расслышал, и опозорившиеся воины понуро расступились в стороны.
«А вот теперь приплыли», – мелькнуло в голове, потому что вперёд выступили лучники.
Я растерянно огляделся по сторонам и приготовился к самому худшему. Стрелки натянули тетивы, и время замедлило свой бег. С некоторых пор я мог впадать в такое состояние в случае крайней опасности.
Прозвучала команда, и хруст спускаемых тетив неприятно резанул по ушам. Не знаю, что видели стоявшие по сторонам монголы, но я видел каждую стрелу в отдельности. И летели они до того медленно, что я слышал, как их оперение трепещется на ветру.
«И как татаро-монголы могли нас победить?» – удивился я, легко отмахиваясь лопатой от их смертоносных жал.
Стрелы с оглушительным треском ломались о сверкающую в солнечных лучах лопату и обломками падали вокруг меня. Я даже успел подумать, почему это лопата железная, ведь в то время к железу относились бережно и заступы делали из дерева.
– Это не человек, это сам шайтан! – пронёсся по рядам нападавших воинов суеверный ропот.
– Прекратить! – раздался чей-то властный голос.
Воины опустили луки и, повернувшись в сторону говорившего, попадали на колени. Я этого делать не стал – русские умирают стоя.
– Угэдэй! – прокатился уважительный вал голосов.
– Ты кто? – ткнул в меня рукоятью плети сын Чингисхана.
– Человек! – гордо ответил я. Умирать так с музыкой.
– Я вижу, что не шакал, но ты и не тангут. Из какого ты племени? – повторил свой вопрос хан.
– Русский я, – ответил я поскромнее.
– Урус? – от недоумения брови наследника поползли вверх. – Знаю урусов, Субедэй говорил. Хорошие воины, но глупые. Могли на Калке победить, но гордыня непомерная и глупость бежали впереди их поражения. Но как ты здесь оказался?
– С торговым караваном мы, стало быть, – сделал я невинное лицо.
– Но ты не купец, и слепому видно, что ты воин?
– Так точно, ваше высокоблагородие, – начал ёрничать я. – Солдаты мы, из десантно-штурмового батальона.
– Ты храбро сражался, воин, немало глупых голов отправила на тот свет твоя лопата, – хан без сожаления кивнул в сторону трупов. – Я думаю, что если бы был жив мой отец, он бы даровал тебе жизнь, он уважал бесстрашных и умелых воинов. Но жив я, и я выполню его волю и подарю тебе жизнь.
От неожиданности я растерялся. Вот так дела, а хан- то мужик путёвый, и не такой уж и кровожадный. Я внимательно вгляделся в стоявшего передо мной человека. Среднего роста, в меру коренаст, рыжая борода, против укоренившегося мнения, что все степняки черноволосы и безбороды, густа и кучерява. Зелёные со стальным блеском глаза смотрят жёстко и требовательно. Я был удивлён почти европейской внешностью монгольского хана. Лишь впоследствии мне пришлось убедиться в том, что наше представление о монголах в корне неверно. В те времена, по крайней мере внешне, они были гораздо ближе к европейцам, чем к азиатам.
– Благодарю тебя, хан, но жизнь – это слишком дорогой подарок, что ты потребуешь взамен? – склонил я покорно голову.
– Ты не только храбр, но и умён, – покачал головой Угэдэй. – Мне нужны такие воины. Согласен ли ты служить мне так же храбро и верно?
– Но родина моя Русь святая.
– Скоро не будет твоей родины, богатур, – сочувственно покачал головой хан. – Не устоять Руси против туменов моего племянника Бату-хана.
Хан только предполагал, а я уже знал наверняка, что немногим более десяти лет отделяет родину моих предков от страшного нашествия, оставшегося в памяти людской как монголо-татарское иго. В последние дни уходящего тысяча двести тридцать седьмого года армия Бату-хана возьмёт приступом город Рязань, и тем самым откроет кровавый счёт павшим русским городам.
