Константин Кураленя
Золото острова Аскольд
От автора
В 1963 году произошло много событий, которые в той или иной мере отразились на мировой истории. Заключались международные договора и открывались новые авиалинии. В Кувейте вступила в силу первая Конституция независимого государства. В Ираке произошёл военный переворот. Никита Хрущёв предложил поэту Андрею Вознесенскому покинуть Советский Союз. Но 27 января в день, когда родился Константин Григорьевич Куроленя, никаких знаменательных событий не произошло.
В рубленном наследном доме семьи Григория Кураленя (белорус) бабка Варварка приняла роды у его жены Катерины Касьян (украинка). Отец новоиспечённого гражданина страны Советов работал кузнецом в местном МТС, что находилась в деревне Новосергеевка Серышевского района Амурской области. А вот для села белорусских переселенцев событие было не рядовым, и отмечали рождение четвёртого ребёнка молодого кузнеца весело, с песнями.
Тихий, белокурый мальчик в пять лет самостоятельно выучился читать и пошёл записываться в школьную библиотеку. Библиотекарь была очень удивлена и вопреки всем правилам записала любознательного ребёнка в ряды школьных читателей.
Помню, как гордо я вышагивал по дороге домой, прижимая локтём свою первую в жизни книгу «Сказку о царе Салтане». С тех пор Александр Пушкин стал самым любимым и непререкаемым авторитетом в области литературы. Он дал мне толчок и желание сплетать из слов замысловатые кружева четверостиший. Писал много, но для себя. Служба в Советской Амии в славном городе Ленинграде принесла первую известность на литературном поприще. Я писал стихи и четверостишия в дембельские альбомы.
В 1986 году по комсомольской путёвке я уехал в глухую тайгу строить город будущего Боневур на крутых берегах величавого Амура. Город мы не построили. Перестроечная разруха убила порыв молодых сердец. Но это событие, в смысле литературной жизни оказалось весьма знаменательным. Впервые, в книге Елены Грушко «Наш город», были напечатаны мои стихи. Написанная на мои стихи отрядная песня была исполнена на волнах радиопередачи «Юность».
Посетивший стройку Роберт Рождественский, вопреки принятому в отряде сухому закону, выпил с членами литературного общества коньяка «Арагви» и написал мне рекомендацию на семинар молодых поэтов и прозаиков Дальнего Востока.
Мои произведения серии Великое Кочевье посвящены истории присоединения и освоения Дальнего Востока. Действие романа «Золото острова Аскольд» происходит в городе Владивостоке в 1908 году. Ротмистр жандармского корпуса Алексей Кублинский занимается расследованием убийства неизвестного найденного на льду Амурского залива. Куда приведут следы загадочного преступления? Кому достанется карта сокровищ острова Аскольд?
Глава 1.
Лето 1096 года. Приморье
У молодого воина не осталось сил. Но покачиваясь от усталости, он продолжал брести по осенней тайге. Даже в таком жалком состоянии его ноги не цеплялись за корявые корни деревьев. Привычная к их непредсказуемым уловкам ступня самостоятельно находила удобное место среди разлапистых хитросплетений.
Так потаённо ходить по таёжным буреломам по силам лишь опытным охотникам и умелым воинам. Это умение впитывается с молоком матери и доводится до совершенства долгими изнурительными тренировками.
Затуманенный бессонными ночами взгляд не радовали яркие краски осенней природы. В его голове расплывающейся вязкой мозаикой кружились воспоминания недавнего прошлого.
«Тебе будет трудно, – звучал в воспалённых мозгах голос бодзиле (вождь, князь) Агуды. – Но думаю, что дойдёшь, иначе быть беде!».
– Дойду, бодзиле, – скривились губы в презрительной усмешке к трудностям. – Обязательно дойду!
Ещё пять дней назад юноша и не подозревал о той миссии, что выпадет на его долю. Он был обычным телохранителем из личного десятка вождя чжурчжэньского племени.
– Верю тебе, Сигунай, – внимательно вглядываясь в глаза юноши, произнёс Агуда и протянул ему свёрток. – Этого воина ты должен передать лично амбаню (военачальник) Васаю.
Бодзиле развернул грубую тряпицу, и перед глазами юноши появилась небольшая статуэтка чжурчжэньского воина.
Работа неизвестного мастера была великолепна. В фигурке из белого клыка морского зверя выделялась каждая складка одежды и деталь оружия. Но самым необычным было то, что воин со скульптуры не раздвигал губы в свирепом оскале, а хитро улыбался, заглядывая прищуром своих слегка раскосых глаз в самую душу.
– Он улыбается, – растерявшись от неожиданности, вымолвил Сигунай. В голове юноши промелькнула крамольная мысль, что неужели срочность миссии заключается в том, чтобы передать дорогую игрушку ваньянскому полководцу?
– Фигурка воина – это тайное послание, – словно почувствовал его сомнения Агуда. – Ты должен знать лишь то, что можно. В нём указаны имена предателей-заговорщиков. Жизнь амбаня в опасности.
– Сколько времени у меня есть? – от мысли о причастности к великой тайне у Сигуная перехватило дух.
– Время, такая роскошь, которой у нас с тобой совсем нет, сынок, – скривилось лицо Агуды в недовольной усмешке. – Это следовало сделать ещё вчера, потому что наёмные убийцы уже в пути, и тебе следует их опередить.
– Я всё сделаю, бодзиле! – вытянулся перед вождём польщённый доверием воин.
Он как телохранитель был при Агуде на том самом военном совете, где решалось будущее народа чжурчжэней. Все вожди предлагали не обращать внимания на то, что корёсы вторглись в земли Хэлани и Суйфуня (Приморье) и, несмотря на это, начать войну с киданями.
– С корёсами мы как-нибудь потом справимся, – говорили они. – Такое уже бывало не раз. А вот кидани сильны, и необходимо бросить против них все силы.
И только лишь один Агуда встал и, сверкая глазами, произнёс:
– Потерять Хэлань – значит потерять всё! Мы не можем оставить в тылу захваченные корёсами земли. Приморье должно стать нашей опорой и надёжным тылом в войне с киданями. Только разгромив захватчиков корёсов, мы сможем покончить с ненавистным игом киданей.
Лишь после этой речи военный совет согласился с доводами Агуды и направил армию амбаня Васая на Хэлань. И вот теперь главнокомандующему угрожает опасность.
– Я успею, бодзиле, – прошептал юноша.
Он сумел сделать ещё несколько шагов. Его ноги подкосились, и окоченевшее от усталости тело медленно завалилось на спину. Побеждённый усталостью воин лежал на, широко раскинув руки. Перед прикрытыми глазами роились вязкие мошки, а отключающийся мозг выдавал обрывочные сгустки реальных и нереальных событий прошлого.
– Я не пойду по дорогам петь песню любви, если ты не вернёшься, – Сигунай смотрел на склонившееся перед ним лицо. – Я не хочу другого мужчины кроме тебя.
«Это же Айра! – промелькнула в голове вялая мысль. – Но как она здесь оказалась? И почему она должна петь песню любви другому?».
– Ты звал, и я пришла, – звонкий голосок девушки сам ответил на незаданный вопрос.
– А кто тебе сказал, что я не вернусь? – произнёс юноша. – Вот выполню волю бодзиле Агуды и приду к твоим родителям. Моя любовь сильнее, чем смерть.
– Конечно, придёшь, если немедленно встанешь! – неожиданно выкрикнула девушка. – Вставай, Сигунай, тебя ждут!
– Конечно, встану, – бормотал воин. Но тяжёлые веки не желали подниматься, а уставшее тело прямо-таки кричало, что ему требуется отдых и просто необходимо полежать ещё немного.
Девушка размахнулась и залепила ему пощёчину. Затем вторую. Третью.
– Ты зачем это? – обиделся парень, и с трудом открыл глаза.
Айры не было. Темноту ночи разрывал свет радостно потрескивающего костра. Воин перехватил занесённую для следующего удара руку.
– Айра, прекрати!
– Совсем мозги отморозил! Я не Айра, я Табичи-охотник, – хриплый незнакомый голос окончательно привёл Сигуная в чувство.
Тренированное тело крутанулось на бок, а рука привычно цапнула по месту, где прятался нож. Поймав пустоту, рука продолжила движение, и, захватив незнакомца за пояс, дёрнула на себя.
– Пусти-и! – просипел оказавшийся под Сигунаем мужчина.
Рука человека была заломлена за спиной, и сидевший сверху юноша слегка ослабил хватку.
– Ну ты даёшь, – бурчал обиженно Табичи-охотник. – Я его от смерти спас, развёл костёр, обогрел, а он…
– Где моё оружие? – Сигунай ослабил хватку ещё больше.
– Посмотри под дерево, всё в целости и сохранности.
Убедившись, что оружие на месте, гонец отпустил охотника и прыгнул к дереву.
– Хорошо, что я спрятал твои сабли, – морщась, разминал ушибленное плечо Табичи. – Представляю, что бы ты со мной сделал спросонья.
– Извини, – коротко бросил Сигунай. – Как долго я был в беспамятстве?
– Нашёл я тебя на закате часа три назад, – услышав извинение, охотник понял, что убивать его никто не собирается и перестал причитать. – Судя по следам, пришёл ты к моим ловушкам за два часа до этого.
– Ловушкам?
– Я охочусь на косулю. Мясо на зиму заготавливаю. Тут недалеко моё зимовьё. Я вовремя пришёл, иначе бы тебя уже скушали, – доложил короткими фразами Табичи-охотник.
– Твои косули? – пристраивая за голенищем сапога нож, усмехнулся Сигунай.
– Табичи совершил грех, он убил амбу (тигр), – не принимая шутки, нахмурился спаситель.
– Ты убил Большого? – не поверил своим ушам молодой воин. Называть хозяина тайги по имени не следовало. Неприятностей Сигунаю хватало и без тигра. Он и так опаздывал на целых пять часов.
– Пришлось, – обречённо пожал плечами охотник. – Он уже совсем хотел тебя кушать.
– А где? – тут воин недоверчиво огляделся по сторонам и увидел распластанную на снегу тигриную шкуру. Огромная усатая морда скалилась в его сторону огромными жёлтыми клыками.
– Смотри, смотри, – перехватив его взгляд, совсем по-детски обиделся недоверию Табичи.
– Дарю! – юноша вынул назад вложенный за голенище нож и протянул охотнику. – Отныне ты мой брат.
Спасти незнакомого человека от тигриных клыков – это был поступок. Не всякий отважится убить тигра без специальной подготовки и ритуальных приготовлений. Но самое главное, что для этого следует обладать недюжинной смелостью. Хозяин тайги не зря носил своё гордое имя. С ним лишний раз не связывался и косолапый мишка. Поэтому Сигунай ни капли не жалел о подарке. Жизнь стоит дороже, а оружие он себе ещё добудет.
– Ты воин, я охотник, – неуверенно протянул руку к подарку спаситель. – Можно ли так?
– Бери!
– Амбу станем кушать, силы и храбрости просить, – засуетился Табичи, отхватывая бесценным подарком большой кусок прожаренного на костре мяса.
– Скажи мне, Табичи-охотник, где я нахожусь? – уплетая жаркое, промычал юноша.
– Дак у зимовья моего, тут оно рядом… – махнул куском мяса в темноту охотник.
– Какая крепость рядом, и что ты слышал о нашем войске? – нетерпеливо перебил его Сигунай. – Зимовьё твоё мне не надо.
– Крепость ближайшая Унчжу, а войска недалеко, около дня пути.
– Проводишь?
– Как не проводить брата, – степенно ответил охотник. – Поспим и по утреннему морозцу в путь.
– Не-а, – замотал головой юноша. – В путь сейчас. Дело необычайной срочности. Я и так пять часов провалялся.
Кто не ходил по ночному лесу, тот не поймёт. Но путь по ночной тайге, это нечто во стократ худшее. Здесь нет чистых троп и полянок. Сплошные буреломы и нагромождения из поваленных деревьев встают на вашем пути.
Побратимы шли неторопко, но поспешая, стараясь разумно тратить силы. Ночь казалась бесконечной.
– Стой, – шёпотом скомандовал Табичи.
Время было смурное, предрассветное. Сигунай мгновенно замер.
– Запах, – объяснил своё поведение охотник.
Юноша напряг обоняние, но ничего не унюхал.
– Ветра нет, позже почуешь, – успокоил его проводник и добавил. – Дым.
Теперь они шли вдвойне осторожно.
– Костёр, – наконец-то ноздри Сигуная уловили терпкий запах дыма. – Кто бы это мог быть?
– Кто бы ни был, а поостеречься не грех, – ответил Табичи.
По мере приближения к костру шаги попутчиков становились мягче и невесомей.
– Люди непростые, – прошептал охотник, указывая на волосяную верёвку приготовленной для незваных гостей ловушки. – Опасаются.
Налетевший порыв ветра взметнул вверх горячие искры костра, и вспыхнувшие языки пламени высветили поляну. Вокруг огня неподвижно лежали четыре фигуры.
– А где караульные? – недоумённо прошептал Табичи.
– Т-сс! – приложил палец к губам Сигунай. – Это сульса (корейские ниньзя).
По высветившемуся из темноты снаряжению, и расставленным ловушкам юноша понял, что перед ним не простые кантё (шпионы), а профессиональные убийцы. А караульные есть, но показывать себя они не желают.
В голове воина заметались противоречивые мысли.
«Вот бы самому уничтожить убийц», – подумал он.
«Но это не так-то просто, – предостерёг его внутренний голос. – Сульса даже спит с открытыми глазами».
«Мы тоже кое-что умеем, я телохранитель Агуды. Мне бы только дозорных обнаружить», – не сдавался Сигунай.
Спор разрешил всплывший в сознании голос Агуды: «Жизнь командующего в опасности». И молодой воин, отбросив сомнения начал действовать.
– Должно быть двое дозорных, – едва слышно шепнул он на ухо Табичи. – Необходимо найти.
Тот молча кивнул и весь превратился в слух. И слух охотника их не подвёл. Через некоторое мгновение он ткнул юношу в плечо, и указал на дерево.
Сигунай понятливо кивнул головой и, приглядевшись, обнаружил затаившуюся «кукушку».
– А второй? – спросил он на пальцах.
Оказалось, что второй укрылся за елью, стараясь не попасть в круг света, отбрасываемого костром.
Наступило время принятия решения. Сигунай вспомнил, как пять вёсен назад он проходил испытание на посвящение в воины (ритуал существовал у многих народов, двенадцатилетние мальчики оставлялись в лесу и проходили экзамен на выживание). У него был только нож. Голодный и замёрзающий мальчик выследил рысь, которая в свою очередь охотилась на него. Она так же, как корёсский сульса, приникла к толстой ветви колючей ели. Верный бросок ножа спас его тогда от смерти и поставил в один ряд с воинами рода ваньян. Юноша до сих пор помнил, как зубы разрывали горячую плоть дикой кошки, а тёплая кровь согревала застывшее тело. Он пил её прямо из раны поверженного зверя.
Но сейчас ситуация была немного иной. Сигунай не сомневался в верности своей руки. Но шум от падения тела разбудит остальных. Следовало придумать нечто этакое. И он придумал. Но первым следовало обезвредить затаившегося на земле.
– Оставайся на месте! – приказал он знаками Табичи-охотнику.
Едва дыша, мелкими шажками юноша скрадывал расстояние между собой и дозорным. Ни стрела, ни нож здесь не годились. Даже если бы противник умер мгновенно, свист орудия убийства непременно привлёк бы тренированный слух второго дозорного. Спина покрылась потом, а кожаная удавка в руках от волнения слегка подёргивалась. Подойти следовало вплотную и, накинув удавку, придавить врага тяжестью своего веса.
Ничто не потревожило предрассветной тишины. Слегка хрустнувшие шейные позвонки приказали попытавшемуся сопротивляться телу, обмякнуть.
Сигунай вытер набегавший на глаза пот и, не расслабляясь, направился к «кукушке». Лишённая оперения стрела не создала много шума. С небольшого расстояния она прибила тело корёса к стволу и не дала ему сорваться вниз сразу после выстрела. Пока лишённое жизни тело сульсы раздумывало падать ему или нет, воин и охотник приготовились его поймать. Всё прошло так, как планировалось.
Ухватисто прикинув в грубых ладонях рукояти ножей, мужчины приблизились к спавшему врагу. Удача слишком долго была на стороне Сигуная, но на этот раз она закапризничала.
– К оружию! – разбудил тайгу крик внезапно проснувшегося сульса.
Просвистели ножи, и крик захлебнулся. Но уже сверкнула сталь в руках двоих оставшихся в живых корёсов. Едва поспевая за ними, тренькнули тетивы луков Сигуная и Табичи-охотника. И вот уже забились в предсмертной агонии молодые тела.
– Как же так? – зажимая рану на своём плече, причитал Табичи, склонившись над телом побратима.
Пущенный вражеской рукой нож, вошёл в узкую щель между костяными пластинами панциря. Деревянная рукоять клинка торчала чуть ниже сердца Сигуная. Но воин был жив.
– Измена, меня срочно в ставку амбаня Васая, – кровавясь розовыми пузырями просипели побледневшие губы. – Нож не трогай, а то не доживу.
До лагеря чжурчжэней оставалось не очень далеко. Табичи из шестов и плащей убитых соорудил волокуши, и осторожно уложил в них раненого. Но тронуться не успел. Не зря говорит народная мудрость, что беда поодиночке не ходит.
– А вот и я-я-я! – раздался медвежий рёв, и на поляну вышел огромный медведь.
– Уходи дедушка, – не растерялся охотник. – Некогда нам сейчас. Или выпусти, а сам оставайся. Здесь много кушать и без нас.
Спокойный голос человека в первое мгновение ввёл медведя в раздумья, но жадность взяла своё. На объятой войной земле он нигде не мог найти покоя. Он был зол, а злость требует выхода. Залечь в спячку мишка не мог, так как не нагулял достаточно жира. Человека он уже пробовал, ему понравилось. А здесь сразу столько еды. После этого можно сразу на боковую.
Человек понял, что без боя не обойтись, и поднял с земли дротик.
– Зря ты так, – хищно улыбнулся он. – Ох и зря.
Медведь понял, что здесь что-то не так, и слегка забеспокоился. Его не боялись, и убегать не собирались. Но что могло сделать ему это хилое существо, размахивающее прутиком? Оно-то и реветь как следует не умеет. И лохматый пошёл в бой.
Выставив перед собой дротик, Табичи караулил каждое движение зверя. И когда тот ринулся в атаку, прыгнул ему навстречу. Встречная сила удара была такова, что древко дротика разломилось напополам.
Поднырнув под лапой таёжного исполина, охотник оказался у него за спиной. Медведь по инерции пробежал несколько шагов и, потеряв из виду противника, остановился. Только сейчас он почувствовал жгучую боль и обиженно хрюкнул.
Но где же его обидчик? Зверь в недоумении крутанулся назад и увидел его. Нет, враг не убежал, а стоял на месте, и снисходительно смотрел прямо в глаза медведя.
«Какой сильный у него взгляд, – подумал зверь, заваливаясь набок. – Пожалуй, в следующий раз связываться с ним не стоит».
А человек покрутил перед глазами обломок древка и, усмехнувшись, отбросил его в сторону.
– Говорил же тебе, зря!
Затем он основательно поплевал на ладони и взялся за шесты.
– Поехали, – выдохнул из груди охотник, и размеренным шагом направился в известном ему направлении. Не одну сотню туш убитых им зверей перетаскал он из тайги. Что ж, работа привычная.
– Не бойся, я выдержу, – говорил на привале пришедший в себя Сигунай.
– Я знаю, ты только молчи, не трать силы, – успокаивал его охотник и, взявшись за шесты, шёл дальше.
– Амбань, из тайги привели охотника, – доложили Васаю перед вечерним советом. – С ним раненый воин. Охотник говорит, что это гонец от бодзиле Агуды.
– Ведите, – коротко приказал командующий.
Амбань с уважением смотрел на лежащего перед ним юношу. Из груди гонца торчала рукоять ножа, но он был жив. Васай был воином и понимал, что жизнь в этом теле держится исключительно на железной воле и чувстве долга.
– Приведите его в сознание, – распорядился он.
Лекарь поднёс к носу раненого какую-то вонючую дрянь. Веки юноши дрогнули, и он открыл глаза.
– Я амбань Васай, – не стал терять времени командующий.
– Я телохранитель бодзиле Агуды Сигунай. Возьми воина, он под плащом. Там письмо. Измена, -прошептал он на ухо склонившемуся за статуэткой амбаню. – Там имена.
Командующий стоял рядом с умирающим Сигунаем. Он считал, что не имеет права оставить воина в последние мгновения его жизни.
– Скажите Айре, чтобы не ждала, – шептали посиневшие губы. – Хочу, чтобы она спела свою песню любви.
– Бредит, – посчитал нужным доложить командующему адъютант.
– Нет, – покачал головой тот. – Невесту свою отпускает.
Сигунай открыл глаза и ясным взглядом посмотрел на амбаня.
– Я успел, – произнёс он последние в своей короткой жизни слова и улыбнулся.
– Душу храброго воина достойно встретят на Небесах, – вздохнул Васай и, разжав ладонь, вгляделся в статуэтку. – А ведь они похожи, они совсем не боятся смерти. Они ей просто улыбаются.
Глава 2.
Февраль 1908 года. Владивосток
– Господин ротмистр, – голос в трубке был в меру сух и в меру учтив, но спать расхотелось сразу.
Алексей узнал этот голос. Он принадлежал адъютанту из канцелярии полицмейстера Владивостока Лединга.
– Слушаю, господин подпоручик, – ответил он, звонок был поздним и, понятно, что не пустяшным.
– Господин подполковник просит вас прибыть к нему незамедлительно.
– Хорошо, – коротко ответил ротмистр.
Ротмистр Кублинский служил по политическому сыску и напрямую полицмейстеру не подчинялся. Но их дружеские отношения накрепко связала японская кампания.
Генрих Иванович Лединг был личностью легендарной. В службу он вступил в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, подпоручиком Нарвского третьего пехотного полка, после окончания Московского пехотного училища.
В тысяча восемьсот девяносто восьмом году его назначают полицмейстером на самые задворки Империи Российской в Порт-Артур. Там он и встретит Русско-японскую войну. После окончания которой его переведут полицмейстером Владивостока.
Застегнув бекешу, Алексей шагнул из парадного на брусчатку Светланской. Свежий ветер с бухты заставил его укутаться в башлык.
Зима во Владивостоке отчасти напоминала зиму Питерскую. Слякоть и гололедица. В январе вполне себе мог пойти дождь. Но в Санкт-Петербурге не было сопок. Поэтому местные извозчики подковывали лошадей на особый манер. Что бы те могли вытягивать экипажи и грузы по гололёду в крутизну кривых улочек.
Махнув проезжавшему мимо извозчику, ротмистр ловко запрыгнул в пролётку.
– Куда изволите, ваше высокоблагородие? – лениво поинтересовался кучер.
– К управлению полиции.
– Будет сделано! – встрепенулся бородач. – Доставим со всеми нашими уважениями.
– Да уж постарайся, братец, – откинулся на спинку сиденья Алексей.
Ротмистр Кублинский в город прибыл после окончания русско-японской кампании пятого года. Бездарно проигранная война с Японией оставила в душе молодого офицера негативный отпечаток. Разочаровавшись в воинской службе, он по протекции Лединга перевёлся в жандармское управление, и ведал политическим сыском. После того как в январе тысяча девятьсот шестого года при штурме владивостокской крепости бунтовщиками погибли её комендант и главный подстрекатель беспорядков народоволка Волкенштейн, политики в этой забытой Богом окраине империи оставалось не слишком много, она частенько переходила в сферу интересов материальных и граничила с уголовщиной. Поэтому Кублинский не гнушался поручениями иного рода, связанными с уголовным делопроизводством. Владивосток – город портовый, бандитов разных мастей и прочей воровской публики здесь было предостаточно, а штат полицейских весьма ограничен.
Кроме всего прочего на полицмейстере лежала задача следить за чистотой города. Жители не слишком-то отягощали себя выбором, куда выбросить помои. Приходилось чуть ли не ежедневно объезжать злачные места, тыкать носом в непорядки нерадивых подчинённых.
И по мере своих сил Алексей старался помочь бывшему товарищу по оружию.
– Прибыли-с! – радостно доложил извозчик.
Ротмистр сунул ему полтинник и с удовольствием нырнул в тепло распахнувшихся дверей.
– Вы уж простите меня великодушно, что приходится так поздно вас беспокоить – шагнул к нему из-за стола высокий, атлетического сложения господин с ухоженной бородой. – Но дело больно интересное и по нашим временам не совсем понятное. Хочу поручить его вам, хотя оно и не по вашему ведомству. С другой стороны, неизвестно в какие ведомства приведёт сие преступление.
– Я в вашем полном распоряжении, Генрих Иванович, – слегка склонил голову Алексей.
– Сегодня днём на льду Амурского залива обнаружен труп неизвестного мужчины, – перешёл к делу полицмейстер. – Руки убиенного связаны за спиною, а на шее наброшена петля. На теле видны следы пыток.
– Пыток? – заинтересовался ротмистр.
В его практике случалось всякое. В основном все дела без политической подоплёки были на бытовой почве, по пьяному делу и из корыстных побуждений. Зачем же пытать? Здесь крылась какая-то тайна. Из какой такой необходимости требуется связывать человека и душить его на льду залива?
– Вот именно, – подтвердил Лединг и протянул Алексею папку с бумагами. – Здесь все первоначальные материалы, прошу вас ознакомиться с делом. Вести его будут чины полиции, а вас я прошу подключиться на правах особых полномочий. Соответствующий приказ я подготовил.
– Труп препарировали? – поинтересовался ротмистр.
– Это уж вы сами узнайте, он в лечебнице морского ведомства, – поморщился полицмейстер. – Не смею вас больше задерживать.
Алексей проживал в номерах доходного дома господина Галецкого (гостиница Золотой Рог). Дом располагался весьма удобно на углу Светланской и Алеутской и был известен тем, что в конце прошлого века мадам Галецкая открыла в нём театральный зал. Здесь же благоухала ароматными запахами ресторация, где к столу подавали не только щи, но и отменные морские и азиатские деликатесы.
Ещё с детства у Алексея сохранилась привычка расположиться на кровати на турецкий манер, поджавши ноги под себя. Он сидел, разложив вокруг весь тот небогатый материал, который предоставил ему господин полицмейстер.
Судя по описанному в протоколе добротному нижнему белью, убиенный был не беден.
– Первоначальными средствами дознания установить личность потерпевшего не представилось возможным, – дочитав рапорт полицейского урядника, ротмистр усмехнулся. – И какие же это первоначальные средства опознания на льду залива? В кальсоны к нему залезли на предмет поиска пачпорта, а того там не оказалось? Ведь других туалетов на потерпевшем не было.
– Не густо, господа, ой как не густо, – укоризненно покачал он головой. – Что ж, с утра посетим госпиталь, а сей час ложитесь-ка вы спать, господин ротмистр.
Сон приходить не желал. Почему-то вспомнилась та скоротечная дуэль на саблях с лучшим другом по училищу бароном Фонберном. Эта дуэль круто изменила судьбу блестящего кадета выпускного класса Павловского военного училища.
Только лучшие друзья и близкие родственники могут резко и бесповоротно стать лютыми врагами. И повода для этого особого искать не следует. Такая история и произошла с друзьями Лёшей Кублинским и Сергеем Фонберном. А яблоком раздора стала вызывающая улыбка одной из воспитанниц Бестужевских курсов.
Дело в том, что многообещающий блеск её глаз каждый воспринимал на свой счёт. А молодая прелестница из семьи не бедной и достаточно знатной на сей счёт имела своё мнение.
– Алекс, – однажды после занятий, сделавшись бледным, обратился к Алексею Фонберн. – Мы с тобой конечно же друзья, но как порядочный человек ты должен понимать, что в делах амурных побеждает любовь. Мы с Сонечкой любим друг друга, и я прошу тебя не оказывать ей знаков внимания определённого толка и отойти в сторону.
– Она тебе сама об этом сказала? – Кублинский был не на шутку удивлён.
– На этот счёт я имею своё мнение, – поджал губы молодой барон.
– Ну, так я его имею не хуже твоего, – воспротивился Алексей вопиющей несправедливости. Ещё третьего дня, будучи уволенным из казармы, он имел с Софьей интимное свидание. Она позволяла ему всё.
– Лёшенька, – обжигал шею шёпот девичьих губ. – Любимый. Я вся твоя.
И так бы оно и было, если бы не моральные принципы и врождённая порядочность молодого человека.
– Хочу вам заметить, господин Кублинский, – перешёл на официоз старый товарищ, – вчера я сделал предложение Софье Андреевне, и она дала согласие.
Алексей не верил своим ушам.
– Да мы с ней третьего дня…, – начал он и осёкся.
– Что вы с ней? – лицо Фонберн медленно наливалось кровью. – Уж не желаешь ли ты сказать, что ты и Софья…
А Кублинский понял всё и горько улыбнулся. Ну конечно же, в Павловском вскоре выпуск молодых офицеров. И если бы на том свидании он предложил девушке руку первым, то был бы на месте Сергея.
– Не смейте улыбаться, господин Кублинский, – принял усмешку Алексея на свой счёт барон. – Вы подлец!
– Возьмите свои слова обратно! – вспылил и Кублинский. – Вы прекрасно знаете, что сие высказывание ко мне не относится.
Но Фонберн закусил удила.
– Извинитесь за вашу гадкую усмешку! – требовал он.
– Да пошёл ты! – не выдержал Алексей и перешёл на свой родной казачий фольклор.
– Я требую сатисфакции! – заявил Сергей.
– Как вам будет угодно, господин барон, – пожал плечами Кублинский. – Любым оружием, в любом месте, в любое время.
Дуэль состоялась после вручения офицерских эполетов. Фонберн был ранен, а Кублинский вместо блестящей карьеры в Санкт-Петербурге в гвардии был отправлен в службу корнетом Приморского драгунского полка. Выезжать следовало незамедлительно.
Квартировал полк под Владивостоком в селении Новокиевское (Краскино, Хасанский район). Граница была рядом.
«Зато скучать не придётся», – тоскливо подумал новоиспечённый офицер, оглядывая убогие сельские достопримечательности.
Скучать действительно не пришлось. В конце июня полк подняли по тревоге.
– Господа офицеры! – обратился к подчинённым командир полка. – В Китае восстание ихэтуаней (Боксёрское). Нашему полку оказана честь отстоять интересы Российской империи за её границами. На подавление мятежа назначены четыре эскадрона.
«А всё-таки не зря всё происходит в этом мире», – подумал Алексей засыпая. – И дуэль та глупая вела меня к некой высшей цели, нежели служба в гвардии.
В анатомическом театре Морского госпиталя стоял полумрак и тишина. Специфический запах заведения наводил на грустные мысли о тщетности земного бытия. А вышедший из боковушки прозектор был тем судьёй, который своим остро заточенным хирургическим ножом подводил черту под этой самой тщетностью.
– Доброе утро, господин ротмистр, – поприветствовал он молодого офицера. – Что-то давненько вас не было.
– Случай не представлялся Порфирий Семёнович, – пожал плечами Алексей.
– А нынче, следует полагать, представился?
– Выходит, что так, господин доктор, – согласился Алексей и, полагая что обмен любезностями окончен, спросил: – К вам с Амурского залива доставлен труп неизвестного. Вы его анатомировали?
– Как же-с, как же-с, – оживился прозектор. – Вчера закончил. Значит, вы станете дело вести?
– Поручено мне.
– Интересный случай, господин ротмистр, не изволите ко мне в апартаменты, так сказать?
Кублинский неожиданно обрадовался предложению прозектора. Так уж нехорошо на него подействовала гнетущая атмосфера холодного помещения.
– Чайку-с? – гостеприимно поинтересовался радушный хозяин. – Или, может, чего покрепче?
– Спасибо за любезность, но я сыт, – отказался Алексей, внутренне передёргиваясь от мысли, что можно спокойно пить чай рядом с останками когда-то живых людей. Хотя на передовой пришлось насмотреться и не такого. Но там была война, а на войне отношение к смерти совсем иное.
