Константин Альгиеба
Лето в ящичке
Лё-ля
Она любила прогулки, когда жила в центре. Это место стало каким-то особенным. Оно начиналось у моста Петра Великого, а заканчивалось мостом соседним, соединяющим разные берега Заневского проспекта. Незасыпающие светофоры провожали очередную белую ночь зелёным светом, одинокие чайки, сидя на гранитных парапетах, лениво кричали, растворяя над водой редкие звуки раннего петербургского утра…
Иногда по лестницам можно было спуститься к реке. Её мелкие волны заставляли бесконечно двигаться невысокие дома. Ясно-голубые глаза Лёли следили за этой живой картиной, которая становилась ещё более подвижной, когда по течению Невы проходил куда-то спешащий буксир. Непроизвольно шаг Лёли становился более частым, ноги начинали привычный бег. Когда быстро ползущее судно оставалось позади, Лёля оборачивалась. Лёгкий ветерок доносил запахи свежевыпеченного утреннего хлеба, который был где-то там – за забором хлебобулочного комбината. В такой момент представлялись любимые баранки с маком. Их мягкое тесто за хрустящей упаковкой пахло в памяти также, как пахло сейчас. Знакомые образы улетучились внезапно, когда их потревожили громкие голоса. Откуда-то снизу повеяло остывшей водой и тиной…
– Сергеич, прими инструмент! Всё, держишь?..
– Да, отпускай, взял!..
Лёле стало очень интересно, кто это может говорить с воды. Она попыталась перегнуться через парапет, но старание увидеть словесный источник ни к чему не приводило. Всплески и бульканье воды не прекращались. Лёля сбежала по соседней лестнице и увидела водолаза. Она была знакома с ними на расстоянии. Такие мужчины не раз представали перед ней, но то ведь чаще с экранов телевизоров, а этот, внезапно вошедший в её жизнь, был совсем рядом. По его чёрному телу сбегали капли. Они заканчивали свой бег только тогда, когда превращались в юркие ручейки, исчезающие в тёмных волнах. Мужчина снял блестевшую маску, громко выдохнул и повернулся к неподвижно наблюдавшей гостье. Их глаза встретились тотчас, а разные цвета каждого смотрящего растворились друг в друге. Неожиданно Лёле захотелось сказать что-то. Её шея даже слегка потянулась вперёд, а рот открылся немного. Язык предательски прилип и не шевелился вовсе. За него о чём-то добром сообщили глаза. Они произнесли неслышно приветствие и ждали с нетерпением ответа. Он последовал почти что сразу, потому что сначала слово опередила улыбка…
– Привет! Я Григорий… Или просто Гриша! Я вот продрог слегка, а тебе я смотрю совсем не зябко!.. Ты если хочешь, то можешь ближе подойти. Я человек простой, поэтому… давай подружимся!..
Лёле голос собеседника очень понравился. В нём было нечто особенное. Он казался знакомым, почти родным. Лёля ловила себя на мысли, что совершенно точно знает его, как будто слышала часто. В едва низких нотах веяло внутренней добротой. После каждого сказанного Григорием слова, ему хотелось ещё больше довериться, положить голову на плечо, и не важно, что оно всё ещё оставалось мокрым…
"А мы не встречались раньше? Как будто в другой жизни сталкивались, но затерялись в беспамятстве!" – пронеслось в голове Лёли…
Григорий не слышал вопроса, лишь глядя в глаза робкой собеседницы продолжил: "Мы вот с товарищами набережную укрепляем. Снаружи всё ничего, а под водой полным-полно работы. Её много, и за сегодня не успеем закончить. Скорее всего на несколько дней хватит. Если хочешь, приходи завтра, я очень буду рад тебе!.."
Товарищи Григория помахали Лёле, а улыбчивый собеседник, вооружившись неведомым инструментом, растворился в Неве…
* * *
Теперь она каждый день спешила к знакомому месту. Оно притягивало невидимым магнитом, заставляло сердце стучать часто. Дыхание нарушалось само собой и становилось беспокойным. Глаза ясного неба искали в этом вечнотекущем киселе того самого заветного, кого даже ночью забыть не получалось. Во снах Лёли они ходили вместе, бежали навстречу порывистому ветру, играли в прятки среди стволов высоких лесных деревьев. Иногда он бежал за ней, а через минуту сама Лёля пыталась его настигнуть. Ей, конечно же, удавалось сделать это чаще…
Уже прошло минут тридцать, как она ждала его не меняя места, хотя товарищи Григория разводили руками и вслух произносили, что помочь ничем не могут. И не устроить им этой встречи, дескать, попробуй придти завтра…
А завтра совсем повезло, потому что избранный долго говорил о хорошем. Он рассказывал о своих былых буднях и весёлых приключениях. Лёля слушала неперебивая, съедала каждое слово. Сама же в ответ молчала, молчала и молчала…
Это было что-то непередаваемое внутри, когда он вдруг однажды приобнял её и негромко сказал на ухо: "Прощай, Лёлечка, завтра, скорее всего, мы уже не увидимся. Я бы хотел запомнить этот день таким, с тобой рядом. Если ты не против, то давай сфотографируемся… Сергеич, держи телефон. Сделай кадр!"
Товарищ кряхтел долго, приседая в ластах. Фотографировал раз, потом ещё один. Лёля чувствовала в сегодняшнем дне что-то горькое. Ей захотелось прижаться к водолазу. Запах костюма и тины не казались уже противными. В них было что-то родное. Щетина Григория перестала колоться, а его руки крепко обняли Лёлино тело, и губы произнесли негромко: "До встречи, Лёлечка! Лё-ля…"
* * *
С того дня прошло не так много времени, месяца два наверное. Лёля всё ещё пыталась отыскать Григория у гранитной набережной. Ей не верилось, что необычное знакомство так быстро закончилось. Сегодня Григория называют водолазом, а ведь когда-то неповторимый человек был кинологом, который одним своим появлением смог покорить сердце хаски…
Вечером ясно-голубые глаза собаки смыкались, она видела человека в блестящей маске. Его руки дарили тепло объятий, губы говорили шёпотом, но очень отчётливо: "Лё-ля…"
Уберите это немедленно
Утро начиналось с раннего подъёма. Нужно было быстро одеваться, есть быстро, собрать обед на день и спешно выходить. Впереди ждала дорога асфальтированная, а после – вымощенная плиткой. За эскалатором следовали пути железные, подземные. Двадцать минут в тоннелях на синем гудящем драконе пролетали быстро. Всегда казалось, что звуки его протяжных завываний разгоняют перед собой тьму.
От метро оставалось пройти пешком ещё минут десять, и вот она – типография. Спешащие работники утренней смены протискивались через узкие турникеты проходной издательского комплекса…
– Так, где ваш пропуск? – усатый мужчина с жетоном на груди всматривался в лица и в фотографии удостоверений. – Да, доброе утро, здравствуйте… Проходите, поспешите, не задерживайтесь…
Рабочая смена начиналась с семи утра. Было минут пятнадцать, чтобы переодеться, подготовить машины, настроить их для долгой трудовой деятельности. По обе руки стояли металлические монстры. Изо дня в день они резали, клеили, обжимали, сортировали… Тысяча операций в одном огромном цеху. Вот линия Колбуса, далее листоподборка. В народе прижилось иное название: листопад. В отдельных помещениях стояли машины гильотинные, а в дальнем углу аппарат обвязки или упаковки. Каждый рабочий день люди здоровались друг с другом, жали руки, кивали головой на расстоянии…
– Ой, сегодня ваша смена? Отлично! Мы зайдём позже. Нужно срочный заказ выполнить…
Часто приходилось расхлёбывать чьи-то производственные ляпы. Бывало, сильно срезали книжный блок, а в допуске оставался только один миллиметр. Приходилось стараться, выдерживать размер, а впереди ждал многоуровневый процесс шлифовки книжного обреза. Долгие операции по замеру, остужению, накатке фольги… По итогу получались красивые золочёные или серебряные страницы. Света и Марина, что зайти обещали, вклеивалибумажные слитки в богатый переплёт. Так получались небольшие по тиражу, но высокие по стоимости издания.
Утренняя смена начиналась не с работы, а с основательного перекура. Дым в курилке часто стоял стеной. Глаза порой щипало и хотелось быстрее покинуть узкое помещение…
– Так, что вы стоите? Принимайтесь за работу! Если что-то непонятно, то быстро же к мастеру подходите. Сейчас технолог придёт, будем разбираться, почему форзацы плывут!
В проходах цеха слышался голос Андрея Александровича. Наверное, никто не знал его должности. Здесь он появился недавно. Пришёл с городского молочного комбината. В типографии Андрей Александрович должен был наладить производственный процесс, оптимизировать и усовершенствовать его. Он ратовал за увеличение тиражей и качество продукции. Шли слухи, что и на молочном предприятии что-то подобное сделать пытался, но не получилось. Зная его прежнее место работы, люди прозвали его по-своему…
– Как надоел! Снова этот Молочник шумит. С утра пораньше, – сказал Виктор и затянулся сигаретой.
В открытую дверь курилки быстро вошёл человек в пиджаке, клетчатой рубашке и в брюках со стрелками. Он был невысокого роста, гладко выбритый. Волосы Молочник всегда укладывал направо…
– Господа, приветствую всех, но вы видели, сколько на часах времени? Вы десять минут назад должны были начать работу. Выбрасывайте свои смердящие окурки и по местам расходитесь!
Рабочие тушили сигареты и выходили из курилки.
– Давайте быстрее!.. Я скоро на стену объявление повешу. Штрафовать начну. Иногда буду внезапно появляться, и проверять, чем вы занимаетесь!
Молочник спешно вышел в коридор и споткнулся о колесо огромной тачки. Она напоминала массивный контейнер с высокими бортами. Внутри лежал типографский мусор – отходы производства. Тачка доверху была наполнена обрезками картона, бумаги, пустыми банками из-под клея…
– Где этот человек? Почему телега с вечера не вывезена? Уберите это немедленно!
Из угла цеха вышла фигура в чёрном старом пиджаке. На мужчине были надеты серые пыльные штаны с отвисшими коленками, а козырёк кепки напоминал крышу дома, потому что оказался, переломлен посередине. Лицо рабочего выглядело дряблым и измученным. Выпученные глаза часто моргали…
– Вы за это отвечаете? – и Молочник указал на телегу.
– Да, я, – пробубнил мужчина.
– Как вас зовут?
– Борис. Я…
– Учтите, не заставляйте меня ругаться. Я хочу, чтобы эта телега вывозилась с вечера. Мусор в цехе не должен скапливаться. Через десять минут приходит машина, вывозит отходы. Вы успеете за оставшееся время спустить вниз этот тарантас?
– Да, я всегда успевал…
– С вечера, теперь с вечера вывозите! Правила, распорядок, обязанности ваши будут меняться. Скоро…
Андрей Александрович снял нитку со своих брюк, выбросил её в телегу Бориса и быстрыми шагами отправился к выходу.
Несмотря на то, что Борис выглядел старым, в нём скрывалась недюжинная сила. Он с лёгкостью наваливался на тяжёлую тачку, и она вставала на два своих колеса. Рабочий всё время катал перед собой мусорный контейнер, толкал его за толстую дугообразную ручку. В движении телега издавала жалобные скулящие звуки. Окружающие сразу понимали – едет Бориска.
Неизвестно, кто прозвал его так. Сутулого рабочего никто не знал толком. Бориска был нелюдимым. Ни с кем не общался, редко смеялся в курилке над анекдотами. Он всё время слушал и вопросов не задавал. Когда обедает, где живёт – это оставалось тайной. Ходили слухи, что ночует Борис на территории издательского комплекса. Мужчину считали чудаком, но никто из работников типографии над ним не подтрунивал. Порой угощали сигаретами, а Бориска тихо бурчал: «Спасибо!»
Прошла половина календарной зимы. День уже прибавился, работать становилось веселее и несколько легче; появлялось предвесеннее настроение. Из огромных окон цеха был виден внутренний двор с голыми деревьями. С неба падали воздушные хлопья снега. Эту тишину прервал громкий голос Андрея Александровича. За дверями, в коридоре, слышалась известная фраза: «Уберите это немедленно! Где он снова? Почему обрезки картона у машины навалены? Бумажная лапша у гильотинного ножа горами лежит! Где уборщик?»
Вчера выдавали зарплату. В последние месяцы её задерживали. Могли частями платить. Дела у предприятия шли всё хуже. Метаморфозы Молочника по перестановке машин, увеличению дневной продуктивности и сокращения сроков изготовления, не приносили результатов. Люди быстро справлялись с поступающими в работу тиражами. Чтобы закрыть трудовую смену, рабочие хватались за непривычную деятельность: упаковывали книги, делали календари, трудились на других участках цеха. Предприятие нуждалось в новых и крупных заказах, а не в оптимизации рабочего процесса. Нужно было в ином направлении думать…
Спустя два дня, в широких коридорах цеха послышался скрип мусорного контейнера. Бориска останавливался у машин, собирал мешки с отходами и двигался дальше. Он выглядел отдохнувшим и весёлым…
– Так, так, – громко сказал Молочник, выйдя из курительного помещения, – где вас черти носят?!! Посмотрите кругом, вы думаете я не найду вам замену? Если получаете зарплату – извольте работать!
Бориска молча смотрел в сторону Молочника. Его глаза почти не моргали.
– Убирайте мусор, немедленно! – почти кричал Андрей Александрович. – Выполняйте свою работу!
– Я её делаю, – пробормотал Бориска, – здесь никто ещё не жаловался на меня. В мусоре не потонули. Вывожу по мере накопления. А вы человеком пробовали остаться? Что же вы кричите постоянно?
Собравшиеся зеваки слушали Бориса. Никто его не видел таким словоохотливым…
– Так, как вас там?.. Вы здесь больше не работаете! Я сейчас же доложу о ваших проступках руководству!
Молочник только повернулся, чтобы направиться к выходу, как в это мгновение на него обрушился дождь из бумажной лапши. Андрей Александрович замер. Типографские отходы зацепились за уши, свисали с плеч. Молочник посмотрел на Бориску и со злостью выдавил: «Ты уволен! С этого момента ты здесь не работаешь!»
– Меня не уволили, я сам ушёл!
Борис выбросил чёрный полиэтиленовый пакет в контейнер на колёсах и зашагал прочь…
Спустя полгода издательский дом обанкротился. Многое из имущества было распродано с молотка, рабочие предприятия искали трудоустройства в ином месте. Я часто вспоминал о былых буднях, когда проезжал мимо знакомого крыльца. Перед глазами возникали лица друзей, мастеров смены; в ушах стоял требовательный тон Молочника. Однажды показалось, что я видел Бориску на одной из оживлённых улиц Центрального района. Человек в чёрном пиджаке и в штанах с отвисшими коленками выкатывал к дороге мусорный бак. Козырёк его кепки был сложен домиком. Следом из-под арки вышла женщина в оранжевом жилете. Она явно руководила уборщиком. Издалека её рот двигался для меня неслышно, но, почему-то, вдруг вспомнилось: «Уберите это немедленно…»
Было дело вечером
Время пришло такое: не совсем обычное. Оно заставляло под себя подстраиваться. Поползли сокращения со всеми вытекающими. Появлялись новые формы заработка. А есть всегда ведь хотелось. В эпоху застоя многое случалось…
– Девчонки, представляете, Зойка позавчера домой шла… Фонарей нет почти что на Сибирской. Так, горят через два… И тут сзади её догоняет кто-то, снег под ногами хрустит. Она оглянуться не успела, как какой-то верзила как даст ей по голове! Вернее, шапку он так сбил. Та упала в сугроб, но и Зойка поскользнулась! Начала кричать, а он уже далеко был – лису её на бегу отряхивал…
– Да ладно тебе! Прям так и было? – спросила Ленка.
– Ну, а что мне врать?!! Она больничный взяла. Что думаешь, нет её? Ногу сломала, упав…
– Бедная Зоя, – вставила Мария.
– Я вот что сделала, – продолжала Нелли, – резинку пришила к шапке!
Она подошла к шкафу и достала из него головной убор.
– Пусть теперь попробуют её снять с меня! Не улетит далеко, а на мне останется.
– Да ну, – махнула рукой Ленка, – буду я вот так, как пугало ходить? Делать нечего. Колхоз какой-то…
– Сама ты колхоз. Люди дело говорят. Уже помогало некоторым!..
Тут дверь в учительскую резко открылась, и в помещение вошла Любовь Леонидовна – завуч.
– Так, девочки, большая перемена вот-вот закончится. Занимайте места в классах, у досок. Ученики вас ждут…
* * *
В этом году февраль таким не был, каким март оказался. Холода пришли неожиданно. Последние оттепели быстро потеснили морозы. Недавние лужи застыли крепко…
Ленка шла не спеша, потому что боялась поскользнуться. Под ногами лежало ледяное зеркало. Его слегка посыпал мелкий снежок, который начался с обеда. В руках девушки были пакеты с тетрадями учеников, хозяйственная сумка с продуктами…
«Ой, ладно, срежу по Сибирской, – подумала Елена, – что мне теперь, квартал целый обходить?» Она шла по пустой улице и вспоминала историю, которую рассказывала Нелли неделю назад…
«Ничего, я быстро сейчас пройду этот участок, а там, на проспект выйду и в трамвай нырну…»
Она шла, и продолжала думать. Сапоги скользили часто, а Лена умело балансировала имеющейся ношей. Тут, на стене кирпичного дома, она заметила стремительно мчащуюся тень… Она, и сообразить ничего не успела, как с её головы была снята меховая шапка. Пробежавший мимо мужчина, как будто, даже не притронулся до девушки, но она всё равно упала. Перед глазами мелькали ноги тёмного силуэта. Он бежал быстро, не оборачивался…
– Стой! – закричала Ленка на всю улицу, – стой, подонок!..
Она бросила свои пакеты и поднялась на ноги. В этот момент ей стало холодно. Непокрытую голову обдувал ветер. Девушка старалась бежать изо всех сил. В эту минуту она и не вспоминала, что может поскользнуться снова и больно удариться. Внутри было только единственное желание – догнать вора…
Неожиданно беглец оступился и распластался на животе. Шапка Елены выскользнула из его рук. Подобно перекати-полю пересекла дорогу, стукнулась о деревянный забор палисадника, подпрыгнула на месте и легла поверх сугроба. Упавший мужчина, видя это, продолжал лежать на животе и громко хохотал на всю улицу…
– Что ты ржёшь, гад, – прокричала Лена и прыгнула на своего обидчика, – ненавижу тебя, сволочь…
Она била его руками по спине, иногда удары приходились в голову. Горе-беглец продолжал смеяться. Внезапно он замолчал и быстро повернулся на бок. Елена соскользнула со спины и, сидя на льду, обомлела…
– Стас, ты сдурел что ли?
Мужчина снова захохотал и не думал останавливаться.
– Глупый, вот, если бы не мужем был, так здесь и размазала бы!
Девушка бросилась к нему на шею и засмеялась…
– Ты знаешь, как я испугалась… Выдумщик!
За спиной вдруг окликнули: «Дочка, держи его!»
Лена обернулась, и увидела старушку на балконе ближайшего дома.
– Держи, я спускаюсь к тебе! Милицию уже вызвала!..
Лето в ящичке
Лёнька с самого утра пошёл в поле. Как только выпил целый стакан какао, так и отправился цветы собирать. Рядом мухи жужжали, шмели толклись на жёлтых подушечках ромашек. Мальчик знал, что приехавшая позавчера в деревню Машка любит эти цветы. Она сама ему говорила об этом. А здесь, в поле, они ещё и самые настоящие. Разве купишь такие в магазине?..
Из-под ног Лёни выпрыгивали ещё спящие кузнечики, а он прыгал за ними, старался повторить их действия. Клал руки на колени и со всей силы отталкивался от земли. Лёнька подлетал высоко-высоко, и сверху ему очень хорошо было видно, где растут желанные цветы.
Ромашки на поле разные расположились: большие и маленькие, одинокие и стоящие кустом. Мальчик срывал их избирательно. Чередовал белые шапки. Он понюхал одну из них и кончик носа окрасился в жёлтый цвет. Правая рука стала чесать его, потому что уж очень сильно чесалось. Почти сразу Лёньке захотелось чихнуть, и он это сделал… Громко так и не один раз. Эти звуки потревожили сидящих рядом стрекоз. Их резкий полёт стал ещё более резок. Яркие самолёты выписывали немыслимые зигзаги, садились на редкие высокие подсолнухи и оттуда наблюдали за Лёнькой своими большими глазами.
– Точно, – сказал вслух мальчик, – возьму и эти солнца. Помещу в центре букета, а ромашками вокруг обложу…
Леонид достал из кармана перочинный нож, открыл его и принялся отмерять им стебель подсолнуха. Ярко-жёлтая грива растения затряслась часто, зашелестела листва – голова подсолнуха отделилась. Один, второй, третий… "Наверное и хватит", – подумал мальчик…
Левая рука Лёньки полезла в карман штанов и достала оттуда аккуратно сложенную газету. Ловкие пальцы мальчишки развернули её быстро, а затем расстелили покрывалом на зелёной траве. Собранные ромашки ровно легли на печатный текст бумажного полотна, поверх этого букета расположились три подсолнуха. Лёня свернул свою поклажу в трубу и зашагал домой…
На полке в сарае его ждал деревянный ящик. Совсем небольшой, наверное раньше в него складывали какие-то инструменты. Он был серым, со сломанной ручкой-перекладиной. Её Леонид вчера вынул, протянул между образовавшимися отверстиями толстую верёвку, на концах которой появились два больших узла, чтобы обратно не проскакивала… Получилась удобная и приятная на ощупь мягкая перемычка. За неё ящик хоть пальцем поднимай, хоть всей пятернёй – очень надёжно…
Лёнька долго шкурил его вчера наждачной бумагой, обметал щёткой, тщательно покрывал небесно-голубой краской бока прямоугольного хранилища. Он старался несильно мазать кистью, так как боялся, что краска может не высохнуть к завтрашнему дню, но все его сомнения оказались напрасными: деревянные поверхности ящика не липли, приобрели приятный глазу цвет и матовость.
Внутрь ящика Лёня поставил банку с водой, а со всех сторон утрамбовал соломой, чтобы сосуд прочно стоял по центру и не смещался. Мальчик развернул газету, руки взяли три больших солнечных головы. Подсолнухи оказались в воде, а вокруг них стали появляться ромашки. Лёнька долго компоновал их. Стебли цветов входили туго. Своими листьями цветы замаскировали и банку, и солому; получилось очень красиво. Юный мастер поднял в руке ящичек. Верёвочная перемычка натянулась струной, но не порвалась – выдержала. Лицо Лёньки светилось от радости. Оно уже предвидело момент дарения такого оригинального подарка. "Как только преподнести?" – пронеслось в его голове… "Или может просто под дверь поставить? Нет, так не пойдёт. Тогда точно не узнает от кого. Что бы такого придумать?.."
Вдоволь накатавшись на старых качелях, Лёнька с Машей пошли прогуляться. По дороге они дёргали с кустов малины и ежевики ягоды, рассказывали друг другу истории. Их накопилось много, потому что, наверное, ребята год не виделись. Леонид шутил часто, а Маша смеялась от этого. Спустя минут пять они вышли к полю. К тому самому, ромашковому, где ещё утром был мальчик…
– Ого, цветов сколько, – сказала удивлённо девочка. – Я так ромашки обожаю…
– Да, я помню, ты как-то говорила об этом. А хочешь, я тебе сейчас кое-что покажу?
– Конечно показывай, – ответила Маша, – очень мне интересно стало…
– Смотри тогда… Я ещё не совсем волшебник, но кое-чему научился в твоё отсутствие… Гляди, букет за минуту…
Он исчез в придорожных кустах. В них слышался хруст веток и шуршание высокой травы. Маша ничего и сказать не успела, как на дороге показался Лёня. Его лицо светилось от радости, руки держали что-то за спиной…
– Вот, Маш, этот мой букет для тебя. Сам собирал. Искал самые лучшие…
Из-за спины Лёнька достал ящичек нежно-голубого цвета. Ромашки кивали при лёгком ветерке, а невозмутимые подсолнухи смотрели вверх, в небо…
– Ах, какой красивый букет… Как сделано оригинально. Очень, очень мило получилось! Лёнь, ты такой изобретательный и интересный!..
– Ну, ладно уж… Я просто старался от всего сердца делать. Вот, сделал…
Лицо Леонида стало красным, было видно его некоторое смятение и гордость за самого себя. Он протянул Маше ящичек и раскраснелся ещё больше. Девочка взяла подарок за дно. Она понюхала объёмный букет и улыбнулась. В этот момент внутри ящика кто-то зашевелился…
– Кого ты там спрятал от меня? – спросила Маша и уставилась на своего соседа.
– Не знаю, – ответил Лёнька, – я ничего такого не делал, никого не прятал!
– Ох уж эти мальчишки, одни сюрпризы преподносят…
Маша поставила ящичек на дорогу и принялась раздвигать стебли ромашек…
– Ой, – радостно воскликнула девочка, – там ёжик, Лёнька, ты правда волшебник!
Она прыгала на месте и хлопала в ладоши. Лёня смотрел на неё в этот момент и думал, что ёж, скорее всего, сам туда залез. Может быть воду в банке учуял. Всякое бывает ведь…
Они стояли у дома Маши и прощались. Девочка снова благодарила своего соседа. Восхищалась его талантом делать неожиданные подарки, а Лёнька стеснялся, расплываясь в улыбке, рукой отмахивался…
Маша выбрала в своём букете самую большую ромашку, вытянула её и протянула мальчику…
– Держи! Эту, самую большую, тебе даю.
– Что мне с ней делать? – спросил Лёнька…
– Подумай, а завтра мне скажешь, как получилось!
– Что получилось?
– Подумай, Лёнь. Может быть перед сном догадаешься, а может и с утра… Ладно, спасибо тебе ещё раз! Я домой. Зайди за мной завтра, как соберёшься. Ждать буду.
Она помахала ему рукой и вошла внутрь своего дома.
Лёнька долго заснуть не мог. Всё лежал на спине и крутил в пальцах стебель цветка. Ромашка вращалась то в одну, то в другую сторону. В это мгновение его осенило…
"Любит, не любит, любит, не любит, любит, не любит", – повторял он про себя. Лепестки ложились рядом на кровать, пока у жёлтого основания не остался один единственный лепесточек… Глаза мальчика смотрели на него и блистали. Улыбка растянулась от уха до уха. Он повернулся на бок, положил ромашку рядом с собой и, не отрывая последнего лепестка, произнёс шёпотом: "Любит!.."
