Коллектив авторов
Слон меча и магии
Диалог шёл хорошо, пока случайно не сместился за пределы списка тем.
– Мы за тебя переживали, я и папа. Уже не знали, к кому обращаться. Врачи, маги, экзорцисты – на всех отложили деньги…
Даня сжал губы в тонкую линию и застучал по столу. Комнату тряхнуло, словно старый лифт, достигший нужного этажа; с тумбочки соскочил метроном, беспомощно застучал маятником об пол.
– Извини. Отдыхай, Данечка.
Лиля, глотая слёзы не то радости, не то страха, подошла к тумбочке и вернула метроном на место.
– Заберёшь? Она просила забирать.
– Не сегодня. Отдыхай.
Лиля ждала завтрашнего вечера как чуда.
* * *
Роберт перестал называть Милу шарлатанкой на следующий день и вообще вёл себя тише воды ниже травы. Ещё через день Лиля решила, что улыбаться – как раз то, чего ей давно не хватало.
Царапины на руках Милы зажили через неделю. Ещё через неделю Даня разрешил выключать видео, но только во время лечения. Через месяц Мила вручила ему коробку с фломастерами и попросила выбрать цвет.
– Твой цвет. Понимаешь?
Она сидела напротив него, по другую сторону письменного стола, совершенно спокойная, даже вроде довольная. Даня вытянул синий.
– Теперь, если что-то не нравится, – бей не пальцами, а фломастером по бумаге. Готов продолжать?
Даня кивнул. Губы дрогнули, словно он попытался улыбнуться. Девочка улыбнулась в ответ. Лиля тоже улыбнулась, глядя на них. Никакая Мила не кукла – обычная старшеклассница, немного застенчивая, в гостях у одноклассника, ещё более застенчивого. Так это выглядело со стороны. В это можно было поверить. И это могло стать правдой. Но как же долго… Сколько таких дней им всем ещё предстоит пережить? Перестучать, перерисовать. Сейчас Даня выдерживал не одну процедуру, но всё равно дело шло слишком медленно.
– Дружба, – тихо проговорила Мила.
Даня моментально застучал левой рукой, но девочка, задержав дыхание, накрыла его руку своей и прижала к столешнице. Несколько секунд они молча сопротивлялись друг другу, а потом Даня застучал правой рукой, синие точки разбежались по альбомному листу. Стук прекратился, Даня с тревогой посмотрел на полчище точек.
– Теперь огради, – Мила отпустила его левую руку и энергично зачесала подёргивающийся уголок губ.
– Не терзай лицо.
Она нехотя послушалась. Даня прочертил несколько уверенных линий на бумаге. Тревога ушла с его лица, расправив небольшую морщинку, которая образовалась над бровями за последние полгода. Изрисованный лист перекинулся через пружину.
– Рукопожатие, – девочка подкрепила слова действием.
Даня, лишённый возможности стучать левой рукой, вновь застучал фломастером по листу. Очертил сам, без напоминания. Мила осторожно высвободила руку, занесла ногти над кожей, опустила, едва царапнув.
– Молодец. Похвала.
Даня спохватился, что не успел перевернуть альбом, лихорадочно откинул лист, едва не вырвав, застучал новый рисунок.
– Не устал?
Он покачал головой и отключил музыку на мобильном. Лиля почти кожей чувствовала тишину, воцарившуюся в комнате. Только большие настенные часы еле слышно обозначали ход секундной стрелки. Даня зашелестел листом, выжидающе посмотрел на Милу.
– Влюблённость.
Ещё картина.
– Поцелуй.
Ещё картина. Даня задумался, украдкой глянул на маму, перелистнул страницу в альбоме.
– Поцелуй, – повторил он и, перегнувшись через стол, мягко, всего на мгновение соприкоснулся губами с Милой.
Две картины – в альбоме синим фломастером и на развороте ежедневника ручкой. Едва ли не соскребая кожу, Мила выпорхнула из комнаты. Обуреваемая противоположными чувствами, Лиля проследовала за ней.
– Всё хорошо?
Мила застыла на корточках, с незавязанными шнурками в руках.
– Уже хорошо. Такой границы у меня не было. Извини. Я приду завтра. Хотя…
Она встала, забыв о шнурках.
– Шнурки, – вздохнула Лиля. – Не забудь завязать, а то упадёшь.
– Говори с ним почаще. Теперь, когда он сам может прочерчивать рамки, всё будет хорошо, – Мила всё же наклонилась зашнуроваться и закончила очень тихо, не поднимая глаз: – Я больше не нужна.
– Нужна, – Лиля наконец определилась со своими чувствами. – Приходи, Мила. Можно я тебя обниму?
– Можно, – не поднимая головы, после тихого вздоха.
Лиля осторожно присела рядом и обхватила её за плечи.
– Приходи, хорошо?
Девочка дважды кивнула, после чего ушла.
Лиля вернулась в комнату сына. Стучал метроном, отмеряя такт, а Даня неспешно наигрывал на гитаре «В пещере горного короля». По темпу немного проседало, но звучало в целом неплохо, учитывая, что последний раз он всерьёз брался за инструмент года два назад.
– Она обиделась?
– Нет.
– А ты?
– Тоже нет. Удивилась только. Дань, можно я загляну в альбом?
Он кивнул.
На «дружбе» – весы, на «рукопожатии», что логично, рука. «Похвалу» Лиля случайно перелистнула, ну да ладно, её интересовало другое. «Влюблённость» – лёгкая и тонкая, словно у шарнирной куклы, фигура, вокруг которой кружатся осенние листья. «Поцелуй» – глаза в глаза, одни – большие, женские, другие чуть прищуренные, с небольшой морщинкой над плохо прорисованными бровями.
Лиля долго смотрела на последний рисунок.
– Даня?
– М?
– Счастье, – произнесла она и улыбнулась, протягивая сыну альбом.
* * *
На другой день Милу как подменили. Она молчала в ответ на приветствия, вообще словно не замечала людей вокруг. Спросила только, удалось ли порисовать без неё, потом коротко кивнула, даже не дождавшись ответа, и уселась напротив Дани.
– Сегодня не самая лучшая часть, – бегло предупредила она. – Страх.
Даня рассыпал точки в альбоме, а Мила внимательно смотрела за процессом. «Страх» обратился приоткрытой дверью, «обман» – конфетой на вытянутой руке, «насилие» – отогнутой с одного края линейкой.
– Зачем? – не выдержала Лиля. Только сейчас она остро почувствовала, что всё это выглядело как препарирование души.
Мила не обернулась.
– Я пытаюсь найти причину, из-за которой появилась царапина. Это всегда больно и неприятно. Жертва.
Комната вздрогнула. По спине Лили пробежал холодок, сердце опасливо, но в то же время безумно-радостно дрогнуло. Словно по воздуху прошла аквамариновая рябь, едва заметная. Так мелькает пейзаж за окном машины, несущейся по трассе на огромной скорости.
Лиля видела, как точки заполнили почти всё пространство листа. Мила напряжённо скребла ногтями столешницу и ждала, когда Даня прочертит границы. Едва он закрыл фломастер, девочка царапнула поверхность стола, подскочила и выбежала из комнаты.
– Мила! – крикнул вдогонку ей Даня. – Мила, нет!
Безрезультатно. Альбом в спешке упал на пол, из зала раздался крик Роберта. Даня громко выругался и метнулся в соседнюю комнату. Лиля не могла понять, что нарисовано, – лист перечёркнут несколько раз длинными горизонтальными полосами, но остро ощущала, что причина всему кроется там. Ближе… Рука утопающего, высовывающаяся из моря, наполненного десятками глаз, а рядом, но отвернувшись, – Роберт. И царапины, по всему листу не просто линии, а царапины.
На осознание ушло слишком много времени – из зала доносились крики и голоса. Лиля сделала шаг, но тут же покачнулась и едва не упала. Это пол тряхнуло или у неё просто ноги подкашиваются?
В зале ей предстала не самая приятная картина. Роберт прижался к стене, пряча лицо и непрерывно отмахиваясь, Мила стояла неподалёку. Ногти процарапывали воздух, высекали аквамарин, разделяли на пласты синего и зелёного, прокладывали путь существам, угадывавшимся по жёлтым парам безумных глаз. Болезнь, открывающая дорогу более страшным болезням.
– Мила, не надо, – упрашивал её Даня. Одной рукой он тянулся к ней, другой стучал по стене.
– Убери! Убери их!
– Не буду. Ты ведь сам их позвал? Сам принёс сына в жертву, потому что желал силы и власти, но без риска для себя? Магия – это болезнь. Пора бы тебе познакомиться с ней поближе.
– Мила, прекрати. Пожалуйста.
Руки Дани отстукивали по стене, комнату потряхивало, по дверному косяку поползла трещина. Да они же поубивают друг друга! Лиля едва ли не бегом вернулась в комнату. Где же, да где же… От громкого стука, прозвучавшего в зале, она вскрикнула и побежала обратно, зажав в одной руке ежедневник с ручкой, а в другой – синий фломастер.
Оказалось, из-за Даниной магии рухнула дверь. Аквамариновые полосы Милы дрожали, крошились и рассыпались на три цвета, жёлтые точки стали размером с монету, расширяли царапины до серьёзных ран. Лиля подсунула больным лекарство и, хрипя от нервного напряжения, прошептала:
– Справедливость.
У Милы среди каракуль в ежедневнике проступил меч, вогнанный в землю. Царапины, повинуясь её воле, затянулись. За неимением альбома Даня изрисовал обои. По одну сторону нарисованной двери – Роберт с вещами, по другую – Даня с мамой. Лиля плакала, зажав губы ладонью.
– Уходи. Забирай вещи и уходи.
Роберт, отмахиваясь от остатков аквамариновых царапин и неразборчиво бормоча, скрылся в спальне. Загремели вешалки.
– Закончим на позитивной ноте, да, дорогие мои? – Лиля их очень любила. Боялась, но любила. Она долго не могла найти ту самую позитивную ноту, наблюдая, как пальцы Милы беспокойно скребли то кожу на руках, то щёки, то обивку дивана, пока Даня не взял её руку в свою. – Спасение.
Через несколько секунд на стене красовался рисунок альбома с фломастером.
Чужая шкура
Всеволод Старолесьев
Мариус Хорнол привалился плечом к стене. Он едва одолел половину пути, а тело уже отказывалось повиноваться и на движения отзывалось болью.
Железные иглы впивались в суставы, мышцы казались растянутыми и слабыми, а кровь обжигала вены. Даже зубы ныли, настолько сурова оказалась плата за неуёмное по юности любопытство.
Мариус утёр пот с бледного лица, заросшего смоляной щетиной, и побрёл дальше, придерживаясь за холодную стену пальцами.
Определённо, замок стал орудием пыток, и пытал он самого кастеляна. Добравшись до галереи, ведущей от башни к обеденному залу, Мариус едва переставлял ноги. Взор его затуманился, и богатое убранство просторного помещения казалось затянутым плёнкой жира. С каждым днём переходы давались всё хуже. Какой прок от гор тёсаного камня, лестничных завитков, просторных залов и крытых переходов между башнями, если хозяин не способен даже пройтись по ним? Проще жить в срубе с чернью. Но Мариус был забит в замок, как в колодки.
Он в очередной раз утвердился во мнении, что поступил верно, спалив письмо с вызовом в Костяное Ложе. Ни один мастер, засевший в Костяном Ложе, не стоил ни долгой дороги к ним, ни ответа, который требовали от Мариуса. Да, он нарушал статут о запрете алхимии. Да, об этом стало известно – какая-то крыса продала его интерес рыхлым задницам, полирующим скамейки в Ложе. Но что с того? Свора, наложившая лапу на тайные знания, не имела здесь власти, а снять с должности кастеляна мог лишь король. С них станется подослать убийцу или очернить неугодного – мастера знамениты подковёрной вознёй, но сделать это в подобной глуши непросто.
Мастера греются в лучах Балирейского солнца. Едят фрукты и пьют вина, им привозят перепёлок, мёд, сладкие ягоды и белый хлеб. И все эти змеи, облачённые в шёлковые мантии, не делают и четверти того, что взвалил на плечи Мариуса Хорнола король.
Он посмотрел сквозь бойницу на обмёрзший Хрустальный Пик. Даже отсюда можно разглядеть завихрения снега, которые учинял неуёмный ветер. Мир вокруг замка оброс льдом, казался обманчиво хрупким, но под сверкающей скорлупой скрывался серый гранит. Скорбное место, утопающее в бедах. Поддерживать жизнь тут – искусство, и кастелян неплохо справлялся.
Замок – тридцать футов промёрзшего камня и трухлявого леса, – как гнилая корона венчал мёртвую голову ущелья Моут. Взирал с высоты на раскисшие от дождей курганы зверолюдей и редкие пятна деревушек вдали. Люди там выскабливали из жадной земли злаковые и растили мясные клубни, чтобы не опухнуть с голоду самим и прокормить гарнизон.
Король и его лорды называли ущелье первым и главным препятствием на пути тех, кто отрёкся от человеческого начала и принял чёрное пламя Зверя. На деле это была едва ли не тюрьма для всех, кого по каким-либо печальным причинам забросила сюда судьба. Кто мог, давно покинул стены и окрестности замка Орна-Моут, оставив его отверженным. Потомки земледельцев, свезённых сюда полтысячи лет назад, держались за могилы отцов и клочки возделанной почвы. А Мориса Хорнола держала королевская воля.
Его имя и должность прозвучали в пустом обеденном зале, словно хрустнула переломленная ветвь. Эхо простуженного голоса герольда ещё металось между стенами, когда Морис тяжело опустился в кресло.
В нишах стояли мрачные стражники в чёрных набивных доспехах, покрытых шитьём – два шпиля замка Орна-Моут на плечах и медный королевский ястреб на табардах. Флейтист и девка с бубном и двумя барабанчиками у пояса ожидали приказа, деля ячменную похлёбку и ржаные лепёшки.
Гостьи пока не было. Девица не рассчитывала оскорбить опозданием кастеляна, это он приковылял раньше назначенного срока.
Боль, притуплённая микстурами, отступала, чтобы затаиться в кончиках пальцев, в шее, под рёбрами, уснуть в крови. Мариус носил её долгие годы, она разрасталась, будто сорная трава, отбирая у него власть над собственным телом.
Со скуки Мариус вынул из рукава сложенный вчетверо листок. На пергаменте застыл чуть смазанный рисунок. Он был разделён на четыре неровные части узорной вязью.
Годы Затмения – так называли это мрачное событие летописцы.
На первой картинке измождённый человек склонял голову возле обомшелого костяка, напоминающего бурелом вековых дубов. Плоть Зверя давно истлела, но в костях зиждились искры чёрного пламени. Художник умело передал ужас, который внушали останки чудовища, повелевавшего древними людьми.
На второй мужчина, извлёкший чёрное пламя, разделил его с соратниками. Один сохранил людские черты и будто пытался удержать в себе, обхватившись за плечи. Второй раболепно согнулся в поклоне, вытянув длинные руки с огромными ладонями. Третий покрылся звериным мехом, лицо его стало чем-то средним между медвежьей мордой и поросячьим рылом, он глядел в сторону густых лесов. Четвёртый обернулся косматой тварью, возвышающейся над тремя собратьями и ревущей в небеса мерзкие проклятия, ярость и злоба переполняли его.
На третьей, самой масштабной, закованные в железо воины сошлись в битве со зверолюдьми. Мечи секли тугую плоть, когти рвали кольчуги и прокалывали пластины доспехов. Тела людей и нелюдей громоздились, как холмы, вокруг сражавшихся.
На последнем рисунке человек в доспехах из красной стали и короноподобном шлеме поднимал меч, указывая остриём на Хрустальный Пик. Ущелье Моута, ещё не перекрытое замком, было залито солнечным светом. Тут художник солгал. Балирейское солнце здесь не светило. За ущельем простиралась тьма, в которой мерцали огоньки пламени Зверя.
Художник упустил ещё кое-что – между второй и третьей картинками неплохо смотрелись бы головы Посольства Зверя. Древний король приказал казнить носителей чёрного пламени, нарушив все мирные обычаи. Вялая попытка договориться стала поводом для долгой резни. Стоило показать, из чьих костей возвели то самое Ложе, которое полируют шёлком разожравшиеся мастера. Но людям такая правда не по вкусу, без неё проще ненавидеть.
Рисунок был выполнен искусно, но Мариус Хорнол заинтересовался представлением по иной причине.
В Орна-Моут заезжали менестрели и балаганы. Веселили чернь, что жила в Юбке – нагромождении срубов и каменных домов, крытых дёрном и сланцем, тянущихся от подножия замка к курганам. Кастелян охотно платил артистам, но при этом сам никогда не захаживал на выступления. Тем удивительнее было получить подобное приглашение. На его обороте сияла чернильная надпись, что представление раскроет тайну чёрного пламени Зверя и поведает историю былых лет. Труппа называлась Майенарда, и это имя кое-что значило для того, кто покусился на собственность Ложа.
Его размышления прервал хрустящий голос герольда. Пожалуй, подумал Мариус, стоит поделиться микстурами с беднягой, а то каркает, как ворона.
– Адара из труппы Майенарда!
Дверь в зал распахнулась, на пороге появилась высокая девица лет двадцати. Рост говорил об её знатном происхождении, но знатных лицедеев не бывает. Платье, не самое изысканное, но идеально подогнанное по фигуре и расшитое по лифу серебряной лозой, казалось частью театрального костюма. Медные волосы, во время представления накрученные на узорный обруч, были убраны в толстую косу. Гостья выглядела старше, чем ему помнилось.
Она поклонилась Мариусу и уселась в кресло. Плечи у девицы были широкими, а руки жилистыми и крепкими.
– Мне стыдно, что заставила вас ждать, милорд, – голос у гостьи был низким, красивым и жарким. Стыд, о котором она говорила, окрасил чистые щёки румянцем.
– Это всего лишь время, – спокойно и холодно ответил Мариус. Он нарочно пришёл пораньше, чтобы сразу поставить гостью в уязвимое положение. Теперь она до конца вечера будет чувствовать себя виноватой.
Молодой прислужник, затянутый в парчу, словно из воздуха появился возле стола. Наполнил кубки Мариусу и гостье.
– Эти бутыли редко добираются до нас. Многие считают, что даже вино теряет здесь солнце и сладость, но это враньё.
Адара приложилась к кубку и улыбнулась, показав ряд неровных, но белых зубов.
– Приятно, когда ложь вскрывается вот так. Вино потрясающее, милорд.
Мариус кивнул и жестом велел музыкантам играть. Ему нравилось, как музыка наполняла зал. Нравилось, как горели алым щёки гостьи. Да, он был кастеляном, владетелем и голосом короля в захолустном крае, и мало кто мог ослушаться его приказа в порученных правителем землях. Ничего не стоило повелеть привести девицу в его опочивальню, задрать юбку и спустить горячее семя на её мягкие ягодицы. Но это скучно. Никакой игры, а игра – половина удовольствия. Кроме того, знак труппы Майенарда обещал нечто большее, чем мимолётное наслаждение. В замке и окрестностях хватало женщин, он мог взять любую, но никто из них не хранил по-настоящему опасных секретов.
– Обязан сказать, – он дождался, пока Адара покончит с толчённой в меду тыквой, перемешанной с острым сыром, – что очарован талантом вашей труппы. Балаганщики и знатные менестрели меня не интересуют, но то, что вы делаете на сцене, впечатляет. Готов поклясться, что мечи короля и его рыцарей вправду резали плоть и кости зверолюдей. А костюмы чудовищ… до сих пор чувствую неприятный холодок, когда вспоминаю про них.
– Богатая похвала, милорд.
Мариус не стал её исправлять. Пусть называет его не по статусу, это пустяки. Он, по сути, и был лордом, хотя власть над Орна-Моут и близлежащими землями приносила лишь головную боль.
– Говорят, вас всего семеро, но на сцену будто выходило больше дюжины лицедеев.
– Шестеро, милорд! Мы трудимся, чтобы соответствовать новым образам. Зрители, даже самые неприхотливые, видят фальшь, её не спрятать за румянами и цветными тряпками. Лишь упорная работа позволяет перевоплощаться по-настоящему.
Мариус подумал, что недурно перепроверить или заменить осведомителей. Те обычно не подводили и в донесении уверяли, что в труппе всё же семеро человек. По крайней мере, столько их было на представлении в Гориновом порту. Там выступление произвело фурор. Лорд Дарон, смотрящий за переправой к порубежным землям, раскошелился на три выступления Майенарда за неделю.
Описания, которые давали осведомители, говорили о том, что лицедеи перевоплощались не только на сцене, но и после представлений. Это было чудом, о котором уже знали в Костяном Ложе, и, пока трижды проклятые мастера не наложили лапы на тайну театралов, Мариус хотел вытрясти из труппы все секреты.
– Расскажите о себе, милорд? – проворковала Адара. – Вы личность известная в королевстве. Вас описывают статным воином, крепким и жёстким, как здешние скалы. О красоте, к сожалению, умалчивают.
Она снова улыбнулась, сочетая детское стеснение с охотничьей игрой умудрённой опытом женщины.
– Сверим правду с ложью, это будет интересно. Что говорят обо мне в лордствах?
– Что вы королевского рода.
– Ложь.
– Вы изучали… тайные ремёсла, милорд.
– Правда.
Изучал. Ещё в детстве, когда семья Мариуса еле дышала под долгами и соседскими набегами, разорявшими и без того бедные земли. Он, будучи гордым носителем крови рода Хорнол, не останавливался ни перед чем, чтобы защитить земли отца. Юный дурак даже прикоснулся к искре чёрного пламени Зверя, за что сегодня платил невыносимой болью. Вначале искал оружие и знания, после, обжёгшись, – лекарство. Это изувечило его, но помогло понять тех людей, что возвращались к первому божеству тёмных веков.
Адара отпила вина, задержав взгляд на медной чаше и подносах с угощением.
– Вы спасли жизнь королю.
– Правда.
– Поразив клинком и копьём дюжину заговорщиков.
– Ложь.
Он никогда не носил меча. И уж подавно не касался оружия, отличающего рыцаря от вольного всадника, – копья. В те годы Мариус орудовал ложкой, продав своё больное тело короне в поисках достойной, быстрой смерти. Но кто скажет, что дегустатор не способен защитить правителя, тот трижды слеп и глуп. Особенно если дегустатор искушён в интригах, алхимии и втихую проверяет кушанья зачарованными изумрудами. Не потому, что любит короля, а чтобы изучать яды. А их через кухни проходило немало, и не все предназначались правителю.
– Значит, замок вы завоевали не мечом, милорд?
– О таких битвах легенд не слагают. И, как я узнал, монаршая благодарность тоже немного отличается.
Рыцарей награждают замками и богатыми землями. Даруют право на династические браки, осыпают золотом. И рыцари уважают короля и лордов, а не проклинают, желая смерти всякий раз, перетаскивая пропитанное болью тело со ступеньки на ступеньку.
Мариус Хорнол ненавидел короля, которого спас, за то, что тот закрывал глаза на стычки мелких землевладельцев. Ненавидел Ложе, которое воровало тайные знания и лишало кастеляна Орна-Моут возможности излечиться. Ненавидел лордов за напыщенность и сытую жизнь под солнцем. Ненавидел чернь. Снег. Ветер. Чёрное пламя Зверя. Ненависть, как и боль, наполняла его с головы до пят. Уйдёт боль – уйдёт ненависть. Так он думал и продолжал искать то единственное лекарство, что излечит тело и разум.
– Теперь несколько вопросов задам я.
Адара посмотрела на него смелее, чем раньше. Глаза поблёскивали, но этого было мало. Две-три чарки, и дева размякнет. Чувство вины за опоздание, хмель, доверительные отношения после открытой беседы – всё это сделает её податливой, он возьмёт куда больше, чем может дать жена или наложница.
– Увы, милорд, моя жизнь проста и не впечатлит человека вашего положения.
– Люди живут одну жизнь, лицедеи – сотню. Я с собой не могу справиться, вы же примеряли множество личин. Как не затеряться среди них?
Лесть – хорошее оружие, им можно уколоть и лорда, и нищего.
– Среди лицедеев ценят умение потерять себя. Смею вас заверить, наша труппа давным-давно погребена под ворохом платьев и горами грима. Найти достойный образ, сделать его живым, своим, показать людям – вот наша главная цель. Зачем оставаться собой, если можно быть кем угодно?
– Значит, вы всегда в поисках?
– Чем лучше познаешь того, чью личину хочешь примерить, тем достовернее получается образ. Ваш, например, кажется мне крайне интересным.
* * *
Адара ещё спала, когда Мариус поднялся с кровати и дрожащей рукой откупорил один из своих бутыльков. Микстура холодила горло и живот, вышибая пот.
Он чувствовал себя вымотанным – дева вбила его в кровать этой ночью, кастелян старался не уступать гостье ни в чём и теперь расплачивался болью.
Мариус Хорнол влез в кальсоны и простой серый камзол, лишённый вышивки и гербов. Погляделся в зеркало – никто и не скажет, что перед ним стоит владетель ущелья Моут.
Ночью Адара шептала ему, что мало понять личность, нужно понять и голос тела. Стоило бы взять пару уроков, чтобы поменять походку и привычные жесты… Но для этого сгодятся любые другие актеры. В этом улье его интересовал совсем иной мёд.
Кастелян открыл шкатулку и вынул свиток. Провёл бумагой по обнажённому плечу актрисы. Та открыла глаза и послала ему улыбку.
– Милорд привык просыпаться рано?
– Не по своей воле. Прочти.
Она развернула лист и прикипела взглядом к строчкам. Внизу, где обрывалась вязь, на сургуче застыл гербовый оттиск Костяной Ложи.
Мариус помнил содержимое наизусть. Все обвинения, что вменялись труппе Майенарда.
– Проклятие, – нервно прошептала Адара, сжав письмо. – Мы думали, у нас больше времени…
– От Ложа ничего не утаишь и не укроешься даже в такой глуши, как Моут. Мне это не понаслышке известно.
Она встала, не потрудившись прикрыть грудь и белый гладкий живот, ещё не знавший родовых растяжек.
– Вы нас арестуете? – В глазах вспыхнули огоньки страха.
– Это было бы разумно. Сдав тех, кто нарушает алхимический статут, я поставил бы себя добрым другом Ложа. А щит, которым наградил меня король, позволил усидеть в промёрзшем замке. Я ненавижу это место, каждый пучок травы, каждый камень Орна-Моут, но жизнь без возможностей, которые даёт власть, ещё хуже. Кровельный сланец и кирпич, производство которого я наладил, приносят мне достаточно денег, чтобы заводить друзей даже в далёких землях и продолжать поиски того, что мне по-настоящему необходимо.
Она прильнула к нему, заскользила ладонями по камзолу.
– Я буду вашей столько раз, сколько вы пожелаете! Сделаю всё, о чём попросите. Только… только дайте им уйти. Прошу! Умоляю! Станьте моим рыцарем. Нашим рыцарем! Проявите милосердие.
Мариус отодвинул от себя Адару и усадил на кровать. Пожалуй, он мог бы взять её снова, но боль ещё не унялась. Да и корысть его простиралась куда дальше девичьего тела.
– Вчера ты казалась мне умнее.
– Милорд? Я не понимаю…
– Алхимия, дорогая гостья. Всё, что удерживает меня здесь, это алхимия. Запретная, опасная. Заниматься ею в пределах королевства не получится – убийцы Ложа быстро от меня избавятся, а вот в глуши им делать нечего. Майенарда здесь по той же причине, полагаю? Не отрицай, я знаю, что за слухи ходили о твоей труппе. И письмо Ложа читал – их разослали всем лордам королевства.
– Значит, и нашу свободу вы во что-то оценили, милорд?
– Я спрячу Майенарда от мастеров и подсыльных убийц. Здесь это несложно сделать. Но не советую торговаться.
Адара медленно кивнула. На её блестящем от слёз лице застыло выражение страха, паники, беззащитности, и Мариус, чувствуя, как ноют чресла, снова пожалел, что его тело не позволит взять гостью прямо сейчас.
– Проводи меня в вашу мастерскую. Ни один грим не изменит человека так, как меняетесь вы. Кровь, уродства, отсечённые конечности – всё это отнюдь не лицедейский талант, и мне нужна правда. Мы выйдем позади замка и тайно спустимся в Юбку.
Под северной башней их ожидал молчаливый грум по имени Фог. Мариус выкупил его в одной из деревень у семьи земледельцев. Парень был нем с рождения, грамоту не знал и покидал северную башню лишь сопровождая кастеляна. Отличный спутник для тайных вылазок.
Фог заседлал двух кобыл для гостьи и кастеляна, а себе вывел серого мерина.
– Он меня пугает, милорд, – Адара оглянулась на грума. Тот, в грубошёрстной одежде и толстом плаще, напоминал мешок, натянутый на камень. Спутанные волосы лежали на плечах и лбу влажными прядями, а водянистые глаза будто смотрели в потроха мира, не замечая ни снега, ни ветра, ни узкой горной тропки, по которой ступал поджарый мерин. Но сегодня раз за разом утыкался взглядом в девушку и вздрагивал. – Нельзя ли отослать его обратно?
– На границе с землями Зверя простак последний, кого стоит бояться, – Мариус усмехнулся. Фог был глуп, но верен и силён, как вепрь. Его дубина раскроила не один череп – в Юбке всегда хватало грабителей и драчунов. – Он не оскорбит тебя ни словом, ни делом. Да и никому не расскажет, что видел.
Юбка встретила их шумом и горьким дегтярным запахом. Из кривых труб гончарных цехов валил дым, лошади копытами ломали застывшую буграми грязь и ледяную слюду на узких улочках.
Чернь разгружала с возов валежник, толклась у кособокой таверны, гомонила и шумела. Чумазые дети гоняли кур и гусей по дворам. Дома то липли друг к другу, то расступались, образуя тупики и закоулки. Порой мимо проносились всадники с гербами Орна-Моут на дублетах, люди с корзинами за плечами тащили живность и рыбу к мясникам.
– На нас смотрят, милорд, – Адара держалась в седле неуверенно, но с некоторой грацией, свойственной знатным дамам. Она пришпорила кобылу, и дальше они с Мариусом поехали стремя в стремя. – Вы не боитесь слухов?
– Они видят людей из замка, не более, – спокойно ответил кастелян. – Им некогда разглядывать лица, достаточно одежды.
Фургоны Майенарда стояли на площади. Лишь она в Юбке была замощена булыжником, остальные улицы в лучшем случае посыпали щебнем или толчёным кирпичом. Над площадью поднималось холодное приземистое строение, бывшее некогда первой вотчиной стражей ущелья. В ту пору носители чёрного пламени ещё пытались вторгнуться в земли короля, и Острог Моута задерживал их раз за разом. Тела убитых сжигали, а кости закапывали глубоко в холмах, прозванных впоследствии курганами зверолюдей.
Сцену, на которой выступали двумя днями ранее лицедеи, уже разобрали и развели фургоны, служащие её основой, в стороны. Майенарда квартировали в Остроге, получив три холодные комнаты и доступ к скрытому в недрах укрепления колодцу.
– Фог, привяжи лошадей и заходи. Мне спокойнее, когда ты рядом.
Мариус выбрался из седла и помог спуститься Адаре. Девушка была отнюдь не лёгкой, и от натуги в спине кастеляна поселилась боль.
Грум мрачно таращился на кастеляна и девушку.
– Оглох? – Мариус дал парню затрещину. – Эта девушка не для тебя, так что подбери слюни и делай, что велено.
Промычав что-то невнятное, Фог поспешно завёл кобыл и мерина под дощатый скат и принялся неловко накручивать поводья на коновязь. Возле седла на его скакуне висела дубина, окованная медными кольцами, и простак поскорее схватил её и примостил на поясе.
– Прошу, – Мариус отворил дверь и пропустил Адару вперёд.
Летом он отправлял гарнизонных солдат в Острог Моута, здесь было прохладно и просторно. Зимой же они квартировали у жителей Юбки, потому что старое строение невозможно было отопить. Кажется, в левом крыле местные хранили бочки с мочёными клубнями и квашеной капустой. Из правого же пахло ароматными маслами и чем-то едким, летучим, отчего ноздри Мариуса запекло.
– Клео! – позвала Адара, входя в мрачную комнату, пол которой был завален тюфяками.
Мариус вошёл следом и огляделся. Здесь и вправду оказалось пять человек. Три женщины и два мужика. Одни что-то шили, другие сидели за столом и разглядывали старую дорожную карту. Сундуки стояли вдоль стен. Громадные, пузатые, окованные железом.