Коллектив авторов
Слон меча и магии
– Первый, первый! Всё в порядке! Я её нашел.
И тут же тоном пониже:
– Можем вытаскивать, не инициирована. В лесу опасно. Следите за гнездом.
– Кто у вас Сторож? – спросил он, повернувшись к Ирке.
Та лишь беспомощно молчала. Просто стояла, тупо разглядывая белые звёздочки ясколки в сытой лесной траве. По одному из листьев ползла божья коровка – как капля крови. Такая же яркая и красная, но при этом – живая.
Охотник повторил свой вопрос.
– О… Одноглазый… – пролепетала Ирка.
– Лихо? Вот блин!
Охотник нахмурился, отогнул рукав, посмотрел на часы. В чаще послышалось тяжёлое сопение. Колыхнулась ветка ели, встревоженно застрекотали сороки.
Ирка подняла глаза. Она пока ещё не видела, но уже чувствовала, как напрягся лес, как тревожно зашелестел ветер, царапая верхушки деревьев. И вот в лесной полутьме уже возится, грузно ворочаясь, заскорузлое жирное тело.
Лихо просыпается, когда чувствует угрозу. Лихо ни за что не отстанет, если его разбудить.
– Бежим!
Она схватила Охотника за руку. Надо срочно уходить! Пока Одноглазый окончательно не проснулся.
Охотник метнулся в палатку, схватил свой рюкзак. И они побежали…
* * *
Они неслись сквозь лес, и ей казалось, что пальцы ног отчаянно цепляются за землю – только бы не упасть!
Лес хранил глубокое молчание. Клубились между верхушками елей тучи, нудно и тонко, на пределе слышимости, звенели комары. Первый весенний комариный сбор – скоро они поднимутся из папоротников и будут донимать всё живое.
– Стой!
Тропинка неуклюже вильнула. Охотник, бежавший впереди, резко остановился. Ирка чуть не налетела на него.
– Вот же сволочь!
Впереди, на мокрой грязи, отчётливо проступали гигантские трёхпалые следы, словно здесь топталась большая, неуклюжая птица. Через несколько шагов тропинка сужалась, терялась в тёмной лесной чаще.
Ирка прислушалась. Да, так и есть. Одноглазый залёг в засаду, поэтому лес такой тихий. Ни птица не вскрикнет, ни шмель не прожужжит. Только комарьё и звенит. Этим всегда всё по фигу.
– Он там!
Чаща впереди шевельнулась. Тёмная махина ели оказалась жирным, заросшим иголками боком. Медленно зажёгся посреди широкой приплюснутой морды глаз.
Ирка почувствовала, что холодеет. Ничто в лесу не укроется от такого глаза. Никому не спрятаться и от острого нюха – Лихо чует свою жертву и в физическом, и в тонком пространстве. Можно сказать, в обоих мирах сразу.
От страха Ирка схватила Охотника за руку – и тут же опомнилась, отшатнулась.
Сторож тупо разглядывал тропинку, заросли ежевики, намокшие кусты.
– Оно у вас слепое, что ли? – догадался Охотник.
Ирка кивнула. Осторожно они отступали, пока Лихо близоруко щурилось, втягивая своим чёрным рылом воздух.
– Всё… – прошептала Ирка. – Теперь не отвяжется.
– Бежим!
Они повернулись и снова побежали. Перешли на другую тропинку, предыдущую Ирка завязала смертельным узлом. Это могло остановить кого угодно – лешего, вурдалака, человека, – заставить плутать в лесу месяцами. Но она прекрасно знала: Одноглазого это не удержит. Не такое оно – Лихо, – чтобы вестись на её уловки. Ну, может, притормозит хотя бы на время?
Охотник помогал ей, разбрасывая по тропинке чеснок. «Хотя что ему чеснок? – приговаривал он. – Как мёртвому – припарка».
– Ты можешь заставить тропинку вывести нас к шоссе?
– Куда? – переспросила Ирка.
Охотник повторил. В его глазах пряталась жизнь, отражались яркими искорками весенние лучи солнца. Ирка могла бы помочь матери и Капе, могла бы добыть им еды – и тогда эти искорки потухли бы навсегда.
– У меня там машина. Если вырвемся, оно не догонит. Оно не может отходить далеко от гнезда.
– Машина? – тупо переспросила Ирка.
Она отступила на шаг. Нет, она не хочет уезжать! Это значит оставить лес, оставить родственников, всё знакомое и ставшее давно привычным.
Охотник посмотрел на неё, как на ненормальную.
– Я не понял. Ты хочешь жить? Или хочешь, чтобы оно тебя настигло?
Ирка закусила губу. А ведь он прав! Тухлый, противный вкус собственной крови отрезвил её. Моментально представились и тройные челюсти, и бездонный рот Одноглазого – прямо в брюхе. А уж это-то брюхо способно переварить кого угодно!
Охотник нахмурился, отогнул рукав, посмотрел на часы.
– Нам надо к шоссе. У нас очень мало времени.
Ирка покорно склонилась над узкой, наверное, звериной тропкой. Та почему-то плохо слушалась, брыкалась так, что постоянно выпадала из пальцев. Наконец её удалось принудить развернуться в сторону дороги.
– Скорее! – приказал Охотник. – Не отставай!
Они снова побежали. Путь оказался неожиданно длинным. Сначала тропинка отправила их к ручью, который вытекал из пруда, – пришлось спуститься в овраг. Там было грязно. Ирка промокла и извозилась, как хрюшка, окрапивилась и прокляла жирных, надоедливых комаров. А когда они всё-таки выбрались из оврага, ожидая уже скорой победы – вот же пруд, значит, дальше шоссе! – перед ними снова непроходимой стеной встала густая лесная чаща.
– Что-то тут не так, – нахмурился Охотник.
Он выглядел вымотанным, выжатым как лимон. На лбу его блестели крупные капли пота. Ирка заметила, что он то и дело посматривает на часы.
– Ага, – согласилась она. – Тропинка вела нас прямо к дороге, а теперь…
Охотник нахмурился, кивнул в лесной сумрак:
– А привела к нему.
Ирка посмотрела в лес, и в груди у неё всё оборвалось. Тьма впереди, опутанная ветвями, укрытая листьями, лениво шевельнулась.
Одноглазый!
До её слуха донеслось глухое ворчание. Охотник услышал его тоже.
– Назад!
Лихо надвигалось на них, будто грозовая туча, – набухало. Ирка подумала, что Сторож сильно разгневан – буквально на глазах он становился всё больше.
– Он тоже умеет управлять тропинками, – догадался Охотник. – Твоя мать ведь заключила с ним договор, так?
Ирка несмело кивнула.
Охотник прищурился. На его лицо легла густая, сумрачная тень.
– Одним из условий могла быть передача своих природных умений. Теперь ему даже не надо гоняться за нами. Любая тропинка, любая дорожка, весь этот лес, вся эта земля только тем и будут заниматься, что вести нас прямо к нему в лапы. Вы рехнулись, – добавил он, – если дали Лиху такую власть.
– Что же нам делать? – дрожа, спросила Ирка.
– Нужно к палатке. Давай за мной. Обратно – в темпе!
* * *
– Ищи!
Ирка не сразу сообразила, что искать. Лихо окружало разрушенный дом. Теперь оно разрослось до небывалых размеров, напрягало мускулы, пробовало свою силу. Из чащи, полной треска, шороха и предсмертного ужаса, бежали все, кто только мог, улетали, бросая гнезда, перепуганные лесные птицы. Вот метнулся тусклый на свету Огонёк – его трухлявое убежище разлетелось вдребезги, раздавленное гигантской трёхпалой лапой.
– Нож!
Охотник кинулся на землю, лихорадочно ощупывая её, путаясь пальцами в траве. Вокруг слышался визг и трубный рёв – это во все лопатки, кто куда, удирали кикиморы и вурдалаки.
– Нож!
Ирка наконец-то поняла замысел Охотника. Её нож – тот, что дала мать.
Он где-то здесь, в лопухах, в жирной, пригнувшейся от страха траве. Ритуальный кинжал ырок, способный убить всё что угодно!
– Вот!
Костяная рукоять будто сама легла ей в ладонь. Ирка схватила кинжал, протянула Охотнику, сдуру – лезвием вперёд. Он выхватил нож из её рук, даже не обратив на это внимания.
Лихо уже было совсем близко, надвигалось на них из лесной чащи. Теперь уверенное: жертвам некуда деваться. Жертвы безвольны и загнаны в угол, оно всосёт их, вберёт в себя, как паук, растворяя мягкие ткани. Пока оно будет обедать, они будут жить. Конечно, они станут кричать, корчиться, может быть, попробуют драться. Лихо ухмыльнулось и придвинулось ещё ближе. Как же долго оно терпело! Предсмертные муки жертвы – истинное наслаждение. Как же сейчас ему хочется…
Жра-а-а-ать!
– Отойди, – смахнув с лица пот, велел Охотник.
Он ринулся Сторожу навстречу – с кинжалом, занесённым для удара. «Осторожнее! – хотела закричать Ирка. – Не надо! Тот, кто убьёт Лихо, сам станет Лихом!..»
Она не успела. Охотник размахнулся и всадил лезвие кинжала… в землю. По самую рукоять.
Ирка перевела дух. Охотник знал! Он не превратится в Одноглазого, иначе бы ей не спастись. Ведь Одноглазых стало бы вдвое больше.
Лихо остановилось. Ритуальный кинжал торчал в сырой земле. Особый нож ырок, способный убить всё что угодно. И власть лесного Лиха над тропинками, положенную ему по договору, он убивал тоже.
– Веди нас!.. – тяжело дыша, сказал Охотник.
Вот теперь они могли сбежать. Вот теперь они были свободны.
* * *
Машина стояла возле пруда, припаркованная на обочине в зарослях так, что не сразу и разглядишь. Не успела Ирка захлопнуть дверь, как Охотник вдарил по газам. Взревев, как осатаневший вурдалак, старенькая «Нива» бодро рванула вверх по склону.
Ирка обернулась. Одноглазый теперь только чуял их, тропинки его больше не слушались, поэтому он шёл через чащу напролом. Там, позади, раскачивались верхушки молодых сосенок. Лихо ревело от ярости. Вот на шоссе позади машины рухнула могучая берёза…
– Нет. Не догонит.
Охотник покачал головой. Он волновался – так сильно сжал руками руль, что костяшки его пальцев побелели.
– Ага. Отстал, – согласилась Ирка.
Они перевели дух. Шоссе убегало прочь. Монотонно, в боковом зеркале, разматывалась позади серо-синяя бесконечная лента дороги.
– Как так вышло, что ты себя убила? – спросил Охотник после длинной паузы.
Ирка пожала плечами. Неприличные вопросы он задаёт. На такое сразу и не ответишь.
– Ыркой иначе не стать, – продолжал он. – Но самоубийство – это как-то не про тебя. Не похоже.
– Да? – удивилась она. – Почему?
– Ты слишком бесстрашно разгуливаешь под солнцем. Самоубийцы сразу прячутся, ведь они приходят в смерть именно потому, что уже внутренне мертвы. Но ты всё ещё любишь прежнюю жизнь, правда?
Ирка помолчала, вспоминая и велосипед, и лес, полный птичьих трелей, и свой восторг от каждой секунды, наполненной солнечным светом, от каждой травинки…
– Ну… просто тупо получилось, – наконец призналась она. – Мы как бы снимали фильм. Для фестиваля, на любительскую камеру. И по сценарию я должна была выстрелить себе в подбородок. Револьвер был настоящий, но в нём не было патронов. Я сама проверяла. Нет, не смотрите на меня так! Я три раза проверила. Он был не заряжен совершенно точно!
– Но выстрелил?
– Ага.
– Убила себя, – подытожил Охотник, – но делать этого не хотела.
Она не ответила. По её лицу пробежала гримаса затаённой боли.
– Бывает, – после паузы примирительно сказал он.
Ирка бросила на него настороженный взгляд. Охотник порылся в кармане куртки, выудил оттуда и протянул ей небольшой пузырёк. Как будто флакончик из-под духов. Там, загадочно серебрясь, плескалась тёмная, рубиновая жидкость.
– Пей.
– Что это? – удивилась Ирка.
– Твои непрожитые годы. Время, которого ты лишилась. Выпьешь – и снова станешь живой.
– Живой? – повторила она, как эхо.
Охотник кивнул. В который раз посмотрел на часы.
– Видишь ли, они хорошо устроились, эти старые ырки. Молодняка у них теперь мало, а новеньких надо откуда-то брать. Вот они и сговариваются с разным сбродом. Ищут жертву, наводят морок, чтобы та сама себя убила. В итоге семья получает новую ырку – молодую, свежую… Способную охотиться для них даже днём.
– Господи… – пробормотала Ирка.
Охотник согласно хмыкнул.
– Вот и я о том же: хорошо устроились. Тебе ещё крупно повезло: мы тебя нашли, пока ты никого не убила. Не всем так везёт, на самом деле. Воткни ты в меня нож – и инициация была бы завершена.
Ирка молчала, тупо глядя на пузырёк. Охотник улыбнулся:
– Не бойся. Теперь ты снова сможешь жить. Пей.
– А вы?
Голос её дрогнул. Очень хотелось сказать ему: «Ты», но у Ирки не хватало духу.
Охотник неопределённо пожал плечами.
– А что я?
– Но мы ведь смотрели друг на друга! Глаза в глаза! И я всё-таки, пусть и не до конца, но ырка!
– А я Охотник, – напомнил он, глядя перед собой на шоссе. – Думаешь, у нас на этот случай не предусмотрено никаких защитных механизмов?
– Как это?
– Придётся умереть, – объяснил он, – тут ничего не поделаешь. Но это не страшно, мне всё равно в этом году планово перерождаться. Видишь часы?
И он продемонстрировал ей циферблат своих наручных часов. Ирка нахмурилась: ну и ну! Вместо цифр – какие-то слова. Что написано, не разберёшь – шрифт мелкий. Зато слово, царившее над всем – там, где полагается быть цифре «двенадцать», – сразу бросилось ей в глаза.
Ирка вздрогнула. «Без двух минут Смерть», – показывали тонкие золотые стрелки.
– Вот и я о том. Водить умеешь?
Она отрицательно покачала головой.
– Ну ладно, ничего страшного, – успокоил её Охотник. – Я сейчас заклятье наложу, чтобы машина доехала, куда надо. Только оно не очень-то стабильное, поэтому ты лучше ничего не трогай. А то разрушится и тебе самой придётся рулить.
– А как я узнаю, что вы?..
Она хотела спросить: «Как я узнаю вас, когда вы переродитесь?» Но не успела. Потом она будет ругать себя за это. И долго не сможет себе этого простить.
Охотник не ответил. Руки, сжимавшие руль, внезапно расслабились и упали вдоль тела. Ирка смотрела на него, смотрела на смерть человека, который только что вытащил её из такой же пропасти. Из запертой ловушки. Из Запределья.
Но ему самому уже никто не сможет помочь.
Пока не сможет. Зато потом он воскреснет.
Ирка тяжело вздохнула, отвернулась и стала смотреть в окно.
«Нива» летела сквозь облака. Жизнь вновь распахивалась перед ней в сиянии мельчайших капелек тумана, в яркой весенней зелени, в чарующей пустоте заброшенного шоссе. Жизнь, которую Ирка почти потеряла, а теперь снова обрела – нет, обретала прямо сейчас. Только вот стоила она очень дорого.
«Когда ты переродишься, – подумала Ирка, – я тебя найду».
Она открыла флакон. Рубиновая жидкость не имела запаха, но вкус был очень знакомый: солоноватый, с металлическими нотками. Вкус железа, вкус жизни, вкус крови.
Машина увеличила скорость. Мимо проносились полосы тумана – земля отдавала назад влагу после дождя. Точь-в-точь облака, точь-в-точь небо. Ещё немного – и звёзды!
«Я лечу-у-у-у-у!» – подумала Ирка и закрыла глаза…
Границы неопределённости
Ян Келлер
– Какая-то она ненастоящая, – еле слышно проговорил Роберт. – Как кукла.
Лиля шикнула на мужа и покосилась на маму девочки – не услышала ли. Хотя, признаться честно, подобная мысль прочно укоренилась в её голове, едва они вошли в комнату. Комната тоже была ненастоящая, не детская, не подростковая, не жилая. В ней пахло неестественной чистотой и стерильностью, словно воздух законсервировали. Виниловые обои, белые в серый рубчик, натяжной потолок с холодными белыми светильниками, светлый ламинат, белая немногочисленная мебель – кровать, письменный стол, платяной шкаф, пара табуреток. Ничего лишнего, ничего, что намекало бы на то, что здесь кто-то живёт. Декорации в театре теней. И она, Мила, такая маленькая и тонкая для своих шестнадцати лет, словно шарнирная кукла.
Мама Милы просила подождать, пока закончится занятие. Лиля смотрела на двух подростков и не представляла, как кукла может научиться чему-то у человека. Зря. Потому что всё было наоборот. Мальчик, сидящий рядом с Милой, на вид лет тринадцати, тупо пялился в тетрадку, глядя за ловкими движениями шариковой ручки, зажатой тонкими пальцами. Мила глядела сквозь плотную завесу тёмных волос и не замечала ничего вокруг.
– Дискриминант меньше ноля, значит уравнение имеет два комплексных корня, – пояснила она, отложив наконец ручку.
Мальчик пригладил чёлку и растерянно посмотрел на своего юного репетитора.
– Мы такого не проходили… Вроде.
Руки-шарниры упали со стола на колени, пальцы на ощупь потянули ручку выдвижного ящика и нырнули внутрь. Мила вытащила ежедневник в переплёте из искусственной коричневой кожи, спешно отыскала нужную страницу, провела по строчкам, потом перевела взгляд на мальчика, выглянув из тёмного убежища волос.
– Точно. Ты же в восьмом классе. Тогда уравнение не имеет действительных корней.
Мила аккуратно перечеркнула две последние строчки.
– Да? Класс, спасибо!
Мальчик схватил тетрадку и пулей метнулся в коридор. Роберт пробормотал раздражённое «наконец-то» и хотел было войти в комнату, но Лиля его остановила.
– Подожди, нас же просили без приглашения не входить.
Девочка-кукла объясняла разницу между фразой «не имеет корней» и «не имеет действительных корней». Хорошо так объясняла, с чувством, с толком, с расстановкой. Возможно, из неё бы вышел замечательный учитель. Если бы она не общалась с пустым местом. Если бы она была нормальной.
Мама Милы проводила мальчика и вернулась в комнату. Подошла к дочери справа и тихо обратилась:
– Мила, к тебе пришли. Помнишь, ты записывала вчера?
Девочка кивнула и пролистала ежедневник до нужной страницы, провела пальцем по строке.
– Роберт и Лилия Фриц-лер, – старательно произнесла она.
Лилю аж передёрнуло. Свою фамилию она по телефону не называла.
– Мы договорились, что ты их послушаешь и подумаешь, как им можно помочь. Ты не устала? Ты готова?
Девочка кивнула и перевела взгляд на Лилю и её мужа.
– Я слушаю.
Она держала ручку вертикально, почти касаясь страницы ежедневника. Роберт снисходительно фыркнул.
– Говорил же – шарлатанка, ничего не знает и не умеет.
Лиля гневно ткнула мужа в бок.
– Мы хотели посоветоваться с тобой по поводу нашего сына. Он… – глядя на эту куклу, не хотелось признавать, что Даня выглядит со стороны ещё хуже. – В последнее время он совсем не разговаривает и… ну… Равнодушен.
Девочка старательно вывела что-то в ежедневнике, обвела, подчеркнула.
– Данил с двумя «и». Такое имя тоже бывает? Я не встречала.
Лиля чуть не задохнулась. Роберт говорил, что она наверняка шарлатанка и актрисулька, но откуда, откуда эта девочка может знать то, что знает?
– Можно мне взглянуть на то, что ты написала? – Лилина шея, затёкшая после долгой езды в машине, вытянулась так сильно, что даже позвонки хрустнули.
– Зачем? – встрепенулась девочка. – Я назвала неправильное имя? Если с одной, то я исправлю. Мне эта вторая «и» тоже показалась странной.
Ручка зависла над листком.
– Всё правильно, – поспешила успокоить её Лиля. – Просто… Мне интересно, что ты ещё написала. Про нас.
– А, – Мила моментально потеряла интерес к разговору и протянула ежедневник. – Там почти ничего нет. Пока. Посмотрю на Дани-и-ла – напишу больше.
– У неё вся жизнь в ежедневнике, – доверительно пояснила мама девочки, пока Лиля разглядывала разворот. – Это помогает держать под контролем магию.
– Магию, – фыркнул Роберт. – Да она же просто…
– Выйди, – резко оборвала его Мила. – Бесишь.
– Подожди меня на улице, ладно? – перехватила инициативу Лиля.
Роберт демонстративно вытащил сигареты и, зажав одну в зубах, вышел.
Лиля вздохнула. Может, он прав, может, стоило дать ещё один шанс традиционной медицине. Или обратиться к дипломированным магам-практикам. Но это всё не то. Бесконечные таблетки, зелья, заговоры – и никакой гарантии, что станет хоть немного лучше. Или есть ещё экзорцизм… С гарантиями «или избавится от скверны, или отправится на Небеса».
В ежедневнике было аккуратно записано расписание:
9:00–14:00 – школа. Не забыть забыть физ-ру. Не люблю бегать.
18:30 – Миша, сосед сверху, 8 кл., дискриминант.
19:00 – Роберт и Лилия (Фрицлер). Поговорить о болезни.
Между школой и Мишей вклинилась наспех выполненная запись «14:10 – однокл. пригласили в парк. Неожиданно. Не пойду», ниже последней строки было размашисто выведено, обведено и подчёркнуто «Дани(и?)л».
Лиля удержалась от желания пролистнуть назад и вернула ежедневник хозяйке. Девочка вновь раскрыла нужную страницу и занесла над ней ручку, словно химик, готовящийся отмерять дозу вещества для получения реакции. Может, магия так и работает – извне просачиваются слова, проходят через её сознание и превращаются в тетрадные заметки? Лиля не понимала, оттого не могла полностью поверить. Маги были для неё чем-то недосягаемым и неочевидным. Как расшифровка кардиограммы или квантовая физика. Однако если по обоим пунктам ничто не мешало устранить пробелы в знаниях, то, как только речь заходила о магии, все причастные, словно сговорившись, отделывались общими фразами и ссылались на всяческие гримуары и околомагические труды, подлинность которых вызывала сомнение.
– Как появляются маги? – осторожно спросила Лиля. – Можешь рассказать?
С глухим стуком захлопнулся ежедневник. Мила потёрла большим пальцем кончик указательного и впилась ногтем в воздух, на кончике замерцала точка цвета аквамарина.
– Есть много теорий, но никто точно не скажет, с чего всё начиналось и как происходило на самом деле, – в голосе явственно считывались учительские интонации; Лиля подивилась изменениям: только недавно Мила сыпала короткими фразами, а теперь стала как будто взрослее, мудрее, говорила легко и не задумываясь. – Я расскажу тебе то, что знаю, но это лишь верхушка айсберга – то, что я вижу и понимаю. И могу показать.
Палец медленно двинулся вправо, аквамариновая точка растянулась в прямую.
– Магия – она как вирус. Многие вирусы живут в организме человека, но до поры до времени спят. Они активируются, когда иммунитет ослаблен. С магией то же самое. Мы живём с ней, и она не причиняет неудобств, пока что-то не случится, – аквамариновая линия тревожно пульсировала, завораживала, притягивала, отталкивала. Гипнотизировала. – Это – царапина на поверхности нашего мира – тот самый удар по иммунитету извне. Один выстоит, другого свалит. Царапины появляются от слов и действий – случайных или, как сейчас, намеренных.
Лиля вдруг осознала, что неправильно дышит – медленнее, чем обычно, неритмично, поверхностно, и заставила себя вдохнуть поглубже. Словно собиралась нырять в аквамариновую воду.
– Магия – это болезнь?
Мила сковырнула конец линии, аквамариновый цвет расслоился, словно горная порода, на зелёный и синий, с редкими вкраплениями жёлтого. Трава и небо, по которым рассыпались цветы и звёзды. Зрелище было настолько восхитительное, что Лиля подалась вперёд, но тут же отшатнулась, потому что на мгновение все звёзды и цветы сбросили обманчивое очарование и превратились в горящие голодным блеском глаза. Волки в овечьей шкуре, сладкоголосые сирены, блуждающие огни…
– Магия – это часть нас. Но это также и болезнь, которая может открыть врата другим болезням, более серьёзным, – резким щелчком по воздуху Мила свернула линию обратно в точку и отправила в небытие. – Вот что я знаю.
Когда линия исчезла, дышать стало легче. Образы и навеваемые ими ощущения уходили не так охотно. Лиля физически ощущала, как её иммунитет сопротивляется последствиям образования царапины. Мила раскрыла ежедневник в случайном месте и, не глядя, расчеркала весь разворот.
– Мой сын тоже болен?
– Посмотрим, – девочка примерилась к развороту и принялась жирными линиями процарапывать границы рисунка. Закорючки и штрихи оформлялись в русалку, тянущую руки за верхний край листа, прямо к Лиле. Сначала показалось жутковато, но едва Мила отложила ручку и ежедневник, по телу разлилось спокойствие и лёгкость.
– Как ты собираешься его лечить?
– Буду возводить рамки. Это… – Мила задумалась и принялась листать ежедневник. – Купирование. Странное какое слово… Я буду искать лазейки для вирусов и закрывать их. Если продолжать аналогию с медициной, то экзорцисты прописывают антибиотики, которые бьют и по магии, и по человеку, другие маги проводят симптоматическое лечение, забывая о первопричине. Я буду… – Мила нервно заскребла ногтями по обложке ежедневника. – Нет, не могу подобрать аналогию… купировать развитие болезни и укреплять иммунитет Дани-и-ла, чтобы он смог сам справляться, чтобы болезнь не прогрессировала, а, наоборот, отступала.
– Мы зовём его Даня.
– А я буду звать Дани-и-лом. Это тоже рамки.
Стало только сложнее и запутаннее, но этих малых знаний хватило для того, чтобы Лиля поверила девочке.
В машине не разговаривали. Роберт попытался завести свою любимую песню про шарлатанство, но, наткнувшись на полный решительности взгляд жены, вскоре успокоился. Мила замерла на заднем сиденье, глядя в окно и зажав в руках ежедневник. Сейчас, в широком белом платье-рубашке в тонкую чёрную полоску, она напоминала уже не шарнирную куклу, а какую-нибудь девчачью Барби – замершая красота, не совсем человеческая, но и не до конца игрушечная.
Лиля, как ни старалась, не могла отвести взгляд. Если лечение пройдёт успешно, Даня будет таким же. Немножко неестественным, шарнирным, немногословным. Но это ничего, к этому можно привыкнуть. В конце концов, он сможет говорить, сможет выражать свои эмоции не только бесконечным постукиванием пальцев по любой подвернувшейся поверхности.
Если лечение пройдёт успешно…
– Мне здесь не нравится, – заявила Мила, едва бросив взгляд в сторону комнаты Дани.
Лиля была солидарна с девочкой. В комнате сына непрерывно что-то щёлкало, тикало, звенело, трещало, вперемешку с музыкой и голосами чтецов аудиокниг или ведущих видеообзоров. Долго находиться там было невозможно, но Даню это успокаивало. Теперь Лиля подумала, что, вероятно, звуки служили защитой от прогрессирующей болезни. Пытались замедлить её распространение.
– Я ухожу, – и она действительно собралась уходить.
Роберт язвительно рассмеялся, а Лиля перехватила Милу за запястье. Испугалась, что оставит синяк – такой тонкой оказалась кожа под рубашкой, – но не отпустила. Девочка резко обернулась и с силой тряхнула рукой. Ещё и ещё, пока не освободилась.
– Меня нельзя трогать без предупреждения, – процедила она, яростно растирая запястье.
– Прости, прости, пожалуйста, – зашептала Лиля, пряча руки, словно это они были виновны в случившемся. – Не уходи сейчас, пожалуйста, хотя бы посмотри на него.
Мила нахмурилась от резкого смеха, донёсшегося из-за двери. Опять Даня смотрит обзоры, точнее, не смотрит, просто включает на фоне.
– Я зайду. Но когда выйду – заберу себе одну вещь из этой комнаты.
Роберт открыл было рот, чтобы отпустить какую-нибудь остроту, но девочка пресекла его попытку:
– Это нужно не мне. Ему.
Лиля вошла в комнату вместе с Милой. По сравнению с полупустой комнатой девочки здесь был настоящий склад всевозможных вещей. Звучащих вещей. Тяжёлая, забитая под завязку комната – осознала Лиля только сейчас.
Мила даже шага вглубь комнаты не сделала, шумно вдохнула и почти прокричала:
– Привет, Дани-ил! Я – Мила!
Ответной реакции не последовало. У девочки задёргалось верхнее левое веко, она яростно поскребла его ногтями, потом встрепенулась и раскрыла ежедневник на пустом развороте.
– Я буду говорить, а ты – отвечать! Если всё хорошо – ничего не делай! Если нет – постучи по столу!
В последнее время Даня только и мог что посредством стука выражать своё недовольство. Иногда казалось, что от стука трясётся мебель, но на самом деле – совсем не казалось, особенно после разбитого сервиза и упавшей с края стола вазы. В зале, не в Даниной шумной комнате, из которой он предпочитал не выходить без надобности.
– Тебе нравится, как я произношу твоё имя? Дани-ил.
Он быстро-быстро застучал по подлокотнику. Мила почесала дёргающееся веко ручкой, едва не расцарапавшись колпачком, и зачеркала в ежедневнике. Преодолевая дрожь, очертила хаотичные линии, превратила их в протянутую руку, нервно ухватила с тумбочки громко тикающие часы и выбежала прочь.
– Шарлатанка, – небрежно бросил ей вслед Роберт.
* * *
Лиля ждала прогресса, но его не было.
Мила приходила к ним вечером по будням. Неприязненно морщилась, заходя в Данину комнату. Каждый раз повторяла те же слова, что и в первый раз. Каждый раз спрашивала Даню о всяком-разном. Он стучал пальцами и больше ничего. Каляки и загогулины в ежедневнике принимали формы привычного. Мила, нервно потирающая дёргающееся веко и дрожащая с головы до ног, хватала очередную шумную вещь и молча уходила. Роберт словно мимоходом, но очень громко замечал, что такими темпами девчонка перетаскает из их квартиры все вещи.
С каждым днём Лиля всё больше задумывалась – уж не стала ли она жертвой ловкого трюка, гипноза, и с каждым днём всё больше боялась ответов.
В понедельник Мила тихо спросила, нравятся ли Дане тихие звуки, а Даня громко ответил. Короткое «нет», от которого Лиля чуть не расплакалась.
– А очень тихие звуки? – голос Милы едва угадывался за окружающим шумом.
– Нет, – с нажимом, ещё громче повторил Даня и застучал пальцами по столу.
На развороте возникла очередная каляка-маляка, скованная рамками обыденного, – что-то вроде граммофона.
– Значит, любишь громкие звуки? – уже обычным голосом продолжила Мила. Глаз начинал подрагивать, но она не уходила. – Почему?
– От них не… – Даня с трудом сглотнул и едва не закашлялся. – Не больно.
– Понятно, – кивнула девочка, подошла к компьютерному столу и с силой щёлкнула на пробел. Видео замерло, комната давно не была такой тихой. – Не включай при мне больше.
– Нет, – пальцы хотели было выразить недовольство стуком, но вместо этого плотно сцепились на запястье девочки.
– Мне не нравится. Отпусти, – Мила яростно зачесала кожу чуть выше места, где её ухватил Даня, потом переключилась на дёргающийся глаз, всхлипнула и чуть не заплакала.
– Мне тоже не нравится, – выдавил Даня, отбивая пальцами свободной руки по компьютерному столу. – Включи.
Лиля переводила встревоженный взгляд с одного подростка на другого, не в состоянии вмешаться. То, что происходило, было выше её понимания.
Мила кое-как попала по нужной клавише, и только когда из динамиков вновь полился звук, Даня разжал руку. Девочка рванула назад, едва не споткнулась о стул и, оказавшись на безопасном расстоянии, энергично заскребла запястье.
– Я заберу с собой вещь. Какую ты мне отдашь?
Даня задумался, потом махнул в сторону настольного вентилятора. Мила рванула провод и выскользнула из комнаты. Лиля заметила, что на запястье девочки проступили розовые бороздки и крошечные капельки крови. Даня стучал пальцами и хмурился.
– Лилия, мне нужно с тобой поговорить, – послышался голос Милы из-за двери.
Лиля вышла. Девочка протягивала ей листок, вырванный из ежедневника.
– Здесь список. О чём можно с ним говорить.
Лиля внимательно прочитала: «Даниил», «мама», «папа», «каникулы», «музыка», «весна», «громкие звуки», «тихие звуки». Всё, о чём они говорили на мимолётных сеансах.
– Я не понимаю. Здесь же почти всё, что ему не нравится.
– Я возвела рамки. Купировала. Здесь больше не просочится, – пояснила Мила. – Но всё равно следи. Говори. Убирай звуки, если он разрешит. Теперь будет легче.
Остаток вечера Лиля проговорила с сыном. Он был немногословен и утомлён, но всё же отвечал на вопросы и даже сам что-то рассказывал. Изредка стучал, но это уже было не выражение недовольства, а нечто вроде средства защиты. Как Мила защищала себя от прикосновений и шума, когда чесала глаз или руки.