Коллектив авторов
Право. Порядок. Ценности

Полная версия

Е. В. Воронина проанализировала конституции 21 республик и выявила следующие особенности³⁶⁷:

1. Конституции Бурятии, Карелии, Коми, Саха (Якутии) закрепляют распространение собственного государственного суверенитета на всю их территорию;

2. Конституции Башкортостана и Татарстана закрепляют их статус как суверенных государств, субъектов международного права, т. е., по сути, фиксируют конфедеративный тип связи с РФ;

3. Конституции Дагестана и Тывы содержат нормы, предусматривающие возможность сецессии, т. е. права на выход из состава РФ;

4. Конституции Чечни говорит, что «она суверенное, демократическое государство, созданное в результате самоопределения народа (чеченского) и обладающего верховенством права на всей ее территории;

5. Конституции Дагестана, Ингушетии, Саха (Якутии) закрепляют верховенство законодательство республики над федеральным;

6. Конституции Башкортостана, Бурятии, Ингушетии, Калмыкии, Карелии, Коми, Северной Осетии – Алании, Тывы и др. закрепляют право объявления военного положения, принятия решений по вопросам войны и мира, введения чрезвычайного положения на своей страны.

Думаем, что можно сделать следующие выводы по вышеприведенному тексту республиканских конституций. Во-первых, даже в формальном (формально-юридическом) смысле государстве, в котором 25 % законодательных актов не соответствую федеральному законодательству (да прибавим еще несколько % – когда федеральные законы и подзаконные акты не соответствуют Конституции РФ), нельзя назвать правовым. Во-вторых, серьезнейшей угрозой еще не правовому государству, а российскому государству сепаратизм был после распада СССР в декабре 1991 г., в духе знаменитой фразы Б. Н. Ельцина 6 августа 1990 г. в Казани: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотите», меньше известно ее продолжение: «Но вы находитесь в центре России – и об этом нужно подумать» ³⁶⁸, а также во время вооруженного конфликта в Чечне. Считаем, что острота проблемы на сегодня снята по многим причинам: а) улучшилось экономические, финансовые, социальные показатели российского государства и различных слоев населения во всех субъектах РФ; б) государство показало свою эффективность и во время пандемии; в) Президент РФ имеет право выразить недоверие главе субъекта РФ и назначить и.о. до новых выборов то лицо, которому он доверяет; эта норма неоднократно применялась, это работающее правило; а виновные в совершении преступлений управленцы привлекаются к уголовной ответственности; г) в ряде субъектов Федерации к власти пришли (и придут в будущем) выпускники Сколково, подготовленные к занятию важных должностей при активном участии Администрации Президента РФ и, безусловно, как минимум, лояльные федеральной власти, а, скорее всего преданные идее федерализма; д) созданию федеральных округов и деятельность постоянных представителей Президента РФ; е) постановления Конституционного Суда РФ, что суверенитетом обладает только РФ; з) иностранные государства не признают республики в составе РФ субъектами международного права и не предоставляют их представительствам дипломатических иммунитетов и привилегий, что правильно; ж) Вооруженные Силы РФ и спецслужбы лучше укомплектованы, вооружены, получили боевой опыт, поэтому, если предположить, что будет попытка сецессии, то она обречена на неудачу, как показал опыт Чечни при более слабом государстве и его силовых структурах. Опять же пример Чечни при Дудаеве и Басаеве показал, что международное сообщество не готов признать такие территории субъектом международного права. И последнее: полное и открытое государственно-правовое обособление выражается не столько в декларативных нормах, «мертвом праве», а в реальных попытках сецессии как это делал провинция Квебек в Канаде, Шотландия в Великобритании (оба раза на законных основаниях), Каталония в Испания (незаконно с точки зрения центральных властей страны и действующего законодательства) и т. п. Если бы эти действия увенчались успехом, то результатом было бы появление новых суверенных государств, т. е., используя лексику Е. В. Ворониной, полное и открытое государственно-правовое обособление.

Обоснованную тревогу у Е. В. Ворониной вызывает также антиконституционная законодательная практика субъектов РФ по вопросам обеспечения безопасности; большое число юридических коллизий, несогласованностей, пробелов в действующем законодательстве и проблемы коррупции, «которая в России характеризуется как образ жизни»³⁶⁹.

На наш взгляд, показателем того, что угроза распада РФ перестала быть реальной свидетельствует тот факт, что после того как Президентом страны стал В. В. Путин многие законодательные органы субъектов РФ приняли лаконичные решения о том, в связи с тем, что цели, указанные в договорах органов федеральной государственной власти с органами государственной власти субъекта достигнуты, считать их утратившими силу. Считаем, что это был шаг от конфедеративных отношений в сторону федерализма, что соответствует форме государственного устройства, закрепленной в Конституции РФ.

Развитые государства и все члены Европейского Союза – правовые государства

В 2013 г. профессор Ф. М. Раянов заявил, что 35–40 наиболее развитых стран мира (развитых в плане государственности, с высоким уровнем качества жизни, в том числе все 27 государств – членов Европейского Союза – это правовые государства. Он пишет, что соответствии с критериями, принятыми в июне 1993 г. в Копенгагене – члены ЕС и кандидаты в члены ЕС должны соответствовать принципам правового государства³⁷⁰. Не думаю, что можно назвать правовыми прибалтийские государства, в которых пособники немецко-фашистских захватчиков, коллабрационисты возведены в ранг национальных героев, им оказывают почести со стороны высших лиц государства, они легально устраивают шествия и т. п. Нормы и принципы Устава Нюрнбергского международного военного трибунала, его приговоры не подлежат ревизии; более того они стали основой современного международного уголовного права. Вызывает удивление и недоумение отсутствие негативной реакции на подобные явления со стороны ФРГ (где сделано очень много, чтобы не повторилось возрождение национал-социализма), а также стран антигитлеровской коалиции – Франции, Великобритании и др.

К правовым государствам Ф. М. Раянов относит также страны, в которых конституционная парламентская монархия (кроме Великобритании, Испании, Швеции – на 2013 г. – все члены ЕС; это еще Канада, Австралия, Япония и некоторые другие)³⁷¹.

Правовыми Ф. М. Раянов называет также такие страны, в которых природа государственности основана на принципе «правления права» – США, Мексика, Аргентина, Бразилия и др.³⁷².

У нас есть серьезные сомнения, что эти государства являются правовыми. Может ли быть правовым государством, если оно вмешивается во внутренние дела других государств: войны в Корее и Вьетнаме, помогает свергнуть законного Президента Чили Сальвадора Альенде, под надуманным предлогом вводит войска в Иран, незаконно размещает свои военные подразделения в Сирии, без суда и следствия убивает Бен Ладена, устраивает тайные тюрьмы за пределами своей территории, организует (или помогает организовать) так называемые «цветные революции», использует пытки на базе Гаунтанамо?.. Насколько нам известно, в Бразилии высокий уровень преступности³⁷³, часть населения живет во фавелах (трущобах) Поэтому частично криминальное, «полукриминальное», где часть населения живет, видимо, за чертой бедности можно ли назвать правовым? Могут ли люди в правом государстве проживать в трущобах? Это совместимо с их правом на достойное существование? Для нас эти вопросы риторические.

Наше видение проблемы: правовые государства в настоящее время уже могут функционировать как правовые государства

Во Всемирной торговой организации по данным на 26 июля 2016 г. 164 члена³⁷⁴, а в нее принимают только государства с рыночной экономикой, т. е. экономическая основа гражданского общества и правового государства налицо в таком большом количестве стран. Все или практически все институты гражданского общества есть и в нашей стране, а в ряде европейских странах есть, по нашему мнению, развитое гражданское общество. Если есть структурные элементы гражданского общества, то, значит, есть условия для строительства правового государства. Если же признать, что, по крайней мере, в отдельных европейских странах есть зрелое гражданское общество, то почему бы в них уже не функционировать правовому государству?

В 1998 г. в Российской Федерации отмечалось 50-летие Всеобщей декларация прав человека 1948 г. и тогда звучало, что в мире насчитывается немногим менее 100 государств с демократическим режимом. Поскольку тенденция все-таки на демократизацию государств, то таких государств в настоящее время должно быть заметно больше. Но по данным Института Катона (Cato Institute) лишь 96 из 167 стран мира имеют индекс демократии в 2020 г. больше пяти баллов из десяти возможных. Среди лидеров Норвегия – 9,81; Исландия – 9,37; Швеция – 9,26; Новая Зеландия – 9,25; Канада – 9,24; Финляндия – 9,20; Дания – 9,15; Ирландия – 9,05; Австралия – 8,96; Нидерланды – 8,96; Тайвань – 8,94… На последних местах – Туркменистан – 1,72; Чад – 1,55; Сирия – 1,43; Центрально-Африканская Республика – 1,32; Демократическая Республика Конго – 1,13 и Северная Корея —1,08. РФ на 124 месте с результатом 3,31³⁷⁵, что с учетом десятибалльной шкалы признать удовлетворительным невозможно, правда, с оговоркой, если полученные результаты отвечают отечественным реалиям.

Эта организация ежегодно измеряет также состояние свободы на основе широкого спектра прав, охватывающих личную, гражданскую и экономическую свободы. Так индекс личной свободы включает в себя такие критерии как верховенство закона, безопасность, свобода передвижения, свобода религии, свобода ассоциаций, свобода выражения информации, свобода выбора идентичности и личных отношений – все это должно быть и в правовом государстве. Индекс экономической свободы определяется по таким маркерам как масштабы государственного управления, правовая база и защита права собственности, надежность денежной системы, свобода международной торговли, государственное регулирование бизнеса, труда, кредита. Вот первая десятка рейтинга по индексу свободы в 2020 г. следующий: Новая Зеландия – 8,87; Швейцария – 8, 82; Гонконг – 8,74; Дания – 8,73; Австралия – 8,68; Канада – 8,64; Ирландия – 8,62; Эстония – 8,54; Германия – 8,52; Швеция – 8,52; Финляндия – 8,49. Некоторое удивление вызывает Эстония в этом почетном списке, но прибалтийские государства во многих вопросах ориентированы на Северную Европу и ФРГ, поэтому высокий показатель данной страны объясним. Россия занимает в этом списке лишь 115 место с результатом 6,31 (сравни с другими постсоветскими государствами: Грузия – 40-я – 7,87 балла, Кыргызстан – 70-й – 7,05; Беларусь – 99-я – 6,67, Украина – 110-я – 6,45, Азербайджан – 116-й – 6,29…). Самые низкие показатели у Судана – 4,01 и Сирии – 3,97 и соответственно 161 и 162 места³⁷⁶. Первые и последние места ряда стран в этом рейтинге, наверное, закономерные, они корреспондируют с рейтингами, например, по наличию или отсутствию коррупции, условий для предпринимательства, по уровню счастливых людей и др. Но то, что РФ уступает по индексу демократии Грузии, Республике Беларусь, Украине и Кыргызстану вызывает сомнение в точности измерения и определенное недоверие.

Поэтому, когда звучат красивые сравнения правового государства с горизонтом, то задаю коллегам и студентам прозаический вопрос: «Что мешает назвать страны Северной Европы, Австралию, Новую Зеландию, Швейцарию, ФРГ, Бельгию, Нидерланды, Люксембург, Андорру и ряд других стран правовым государством?» и ответа не получаю… После «великого переселения народов» в нашем столетии криминогенная ситуация в Германии, Франции и ряде других стран Европейского Союза ухудшилась, поэтому теперь, возможно, и есть основания не считать их правовыми или таких оснований стало больше.

Правовое государство сохраняет и признаки, присущие не правовому государству, в том числе суверенитет. А вот здесь серьезный вопрос: насколько суверенны демократические государства Европы, Канада, Австралия, Новая Зеландия и др.? Де-юре, все эти и другие государства обладают суверенитетом³⁷⁷, а де-факто (члены НАТО и военного блока АНЗЮС – Австралия, Новая Зеландия и США) в вопросах внешней политики (оборона, санкции против РФ и т. п.) скорее нет, чем да. Но ведь на этом основании (субъективная оценка исследователя) мы же не отказываемся признавать их государствами, заключать с ними международные договоры и др. Может быть, даже если государство не обладает 100 % суверенитетом во всех вопросах внутренней и внешней политики, но это не колония, не протекторат, не вассал, оно не оккупировано агрессором или странами военно-политического союза и т. п., то, возможно, такое государство все-таки надо признать правовым.

Заключение

Итак, Г.(Х.) Кельзен подходил к понятию правового государство формально (формально-юридически) и признавал таковым любое государство. З. Ш. Гафуров утверждает, что правовые государства уже были в начале XX в., но не ответили адекватно на вызовы времени (две мировые войны и последующие события) и превратились, по крайней, западные государства в социально-правовые, но в силу цикличности могут стать вновь правовыми с определенной долей социального государства, т. е. правыми и социальными, но с преобладанием первого.

В современной теории государства и права доминирует все-таки другой подход: правовое государство невозможно без гражданского общества, без ряда признаков и принципов (разделения властей, системы сдержек и противовесов; гарантированности прав и свобод человека и гражданина; ряда других), отсюда вывод, что правовым можно быть государство только с демократическим режимом, а ряд исследователей добавит, что такое государство должно быть и социальным. На этом основании, пожалуй, большая часть специалистов откажут РФ называться правовым государством и назовут соответствующее определение из Конституции РФ – нормой-целью – и мы согласимся с такой оценкой.

Очень популярен тезис, что правовое государство – идеал, одни страны (западноевропейские) ближе к нему, другие – дальше. Во многом разделяю такой взгляд. Так, по нашему мнению, Российская Федерация ближе к нему чем Украина (с восхвалением националистов, дискриминацией русскоязычного населения, обстрелом населенных пунктов и т. п.), Сомали (где значительную часть территории контролируют морские пираты), КНДР (с тоталитарным режимом), Афганистан и Сирия (гражданская война) и т. п. страны.

По нашему мнению, главной преградой на пути построения правового государства является пока еще недостаточный уровень правосознания и правовой культуры, что выражается в массовом правовом нигилизме и массовом характере правонарушений. Для повышения уровня правосознания и правовой культуры, признания ценности права и уважения его, формирования установок на правомерное поведение (еще лучше – на активное правомерное поведение) необходим комплекс мер, но это тема уже другого исследования. Ф. М. Раянов считает, что уже в 2013 г. было 35–40 правовых государств, но мы не готовы согласиться с включением в него целого ряда государств. Список нужно сократить.

Наша версия: правовые государства, возможно, уже существуют, нужен конкретный анализ передовых, прогрессивных демократических государств с развитым гражданским обществом и соотнесение их норм и принципов права, правосознания, правовой культуры, юридической практики (особенно судебной) с признаками и принципами правового государства. А если нет, то должен быть конкретный ответ: почему конкретное государства на сегодняшний день нельзя назвать правовым.

Истина конкретна, поэтому нужны дополнительные страноведческие исследования по лидерам вышеуказанных списков, а кроме того, научные изыскания как реализуются признаки и принципы правового государства в правовой жизни нашей страны, нужен конкретный анализ отечественной юридической практики и выработка практических рекомендаций различным ветвям власти.

Устойчивые словоформы – фактор стабильности конституционного развития России

Пряхина Татьяна Михайловна

профессор кафедры государственно-правовых дисциплин школы права Института права и управления Московского городского педагогического университета, доктор юридических наук

Масштаб задач, стоящих перед Российской Федерацией, требует сосредоточенности интеллектуальных, управленческих усилий, концентрации экономических, политических, технологических, финансовых и т. д. ресурсов на магистральных направлениях обретения образа желаемого будущего, воплощения его в практике государственного бытия. В данном контексте, стабильность конституционного развития рассматривается нами не как самоцель, но как необходимое условие успешного решения тактических задач, позволяющих добиться стратегических целей. Это динамичная стабильность, стабильность эволюционного развития, достаточно успешного в новаторстве и преемственности институтов, структур, функций публичной власти, моделях ее взаимодействия с обществом и гражданином, неизбежности обновления архетипа государственности, сохраняющего в неприкосновенности смысловое ядро российской цивилизации. По мере хода эволюционного процесса как осознанного предпочтительного выбора государства возрастает роль преемственности институтов публичной власти. Процесс социальной эволюции должен сопровождаться совершенствованием вышеобозначенных институтов: государство должно лучше взаимодействовать с обществом, овладевать инструментами оптимизации управленческого процесса. Устойчивые словоформы Основного Закона страны рассматриваются нами как важный фактор поддержания эволюционного типа государственного развития России, обеспечения преемственности властеотношений, воспроизводства практик, имманентно присущих российскому архетипу государственной власти. Эволюционный тип неизбежно сопровождается усложнением любой системы либо структуры. Возможны два основных пути усложнения: ненаследственный и наследственный. Первый – произвольное изменение структуры, отрекающейся от предшествующих институтов, принципов их функционирования и т. д. Второй путь – усложнение за счет «наращивания» некоторых надстроек над старыми институтами, их изменения, модификации.³⁷⁸ Устойчивые конституционные словоформы стабилизируют субъективизм реформаторства, нейтрализуют ошибочные решения. Они передаются нам в наследство предшествующих поколений и отказаться от них мы не можем, ибо великий русский язык формирует стабильные модели поведения, наполненные вневременными смыслами, скрепляющими «связь времен».

Русский язык – мощная сила, скрепляющая государство российское, озвучивающая духовную жизнь государствообразующего народа, определяющее дыхание России как великой цивилизации, объединяющей мировое пространство, прекрасными, великими, богатыми смыслами.

Язык – исторически сложившаяся система звуковых, словарных и грамматических средств, объективирующих работу мышления и являющихся орудием общения, обмена мыслями и взаимного понимания людей в обществе. Литературный язык – высшая форма общенародного языка.³⁷⁹ Литературный язык является базой художественного и юридического языка. Образный, эмоциональный, богатый ньюансами язык художественной литературы влияет не только на ум, но и на сердце человека, «западает в душу», будоражит совесть, впечатляет человека, воспитывает и меняет его. Выдающиеся литературные произведения растворяются в действительности и, пройдя сквозь чувства человека, сами становятся реальностью, обретают собственное бытие, живут вместе с нами и для нас, помнятся нами и нами любимы. Юридический язык подчеркнуто деловой, беспристрастный, однозначный, избегает неопределенности и чувственного восприятия нормоустановлений. Конституция настолько масштабный по своему значению закон, что излагается она особым литературным стилем, о котором талантливо пишет Н. Е. Таева: одним из правил юридической техники является сведение к минимуму эмоционального воздействия закона, с тем, чтобы его нормы воспринимались и исполнялись всеми гражданами единообразно. Вместе с тем, специфика конституционных текстов, позволяющая нам говорить об особой конституционной стилистике, заключается в том, что в них зачастую употребляются термины, которые эмоционально воздействуют на граждан.³⁸⁰ В тексте конституции важно соблюсти баланс юридического языка и языка художественной литературы. С одной стороны, нормы конституции должны излагаться юридическим деловым стилем, быть лаконичными, единообразно понимаемыми. С другой стороны, конституция играет особую роль в жизни государства, общества, человека. Текст конституции должен быть запоминаем, а здесь без ассоциативной и эмоциональной памяти не обойтись, а, значит, составитель конституции неизбежно обратится к художественному слову. Переплетение стиля литературно-художественного произведения и стиля юридического документа в тексте основного закона можно назвать художественно-юридическим стилем который, не будем забывать об этом, базируется на общенародном языке. Язык – первооснова самоидентификации народа. Соответственно, важным условием принятия и осознанного соблюдения положений основного закона всеми и каждым представителем народа является архетипизация языка конституции, воспроизводство либо конструирование устойчивых архетипов общественного сознания, одним из проявлений которых являются стабильные словоформы. Общенародный язык формирует нацию. Для формирования литературного языка нужны определенные условия: наличие письменного языка, языковых норм, фиксация языковых норм, широкий функционал и наличие стилей, ему соответствующих и т. д. Язык художественной литературы культивирует все лучшее, что есть в языке. Одной из особенностей государственного развития России является то, что сам термин «конституция» в его юридическом значении вошел в разговорную речь из литературных источников. При этом в эпоху монархии существовал своеобразный парадокс: тема конституции в различной интерпретации могла «обыгрываться» писателями, но сами конституционные идеи, даже основанные «не на классовых вожделениях»,³⁸¹ в повседневной жизни признавались крамольными, а их распространители жестко преследовались.³⁸² Конституционные идеи, которые пытались воплотить в жизнь декабристы, привели к попытке ниспровергнуть основы государственного устройства. Отметим интересный момент. П. И. Пестель избегал термина «конституция». Он писал о «Русской правде» как о верховной Всероссийской грамоте.³⁸³ Н. Муравьев свои конституционные идеи представил в документе, получившим название «Проект Конституции Никиты Муравьева», однако первую редакцию документа автор озаглавил несколько иначе «Предположение для начертания устава положительного образования, когда Е. И.В благоугодно будет с помощью Всевышняго учредить Славяно-Русскую Империю». В самом проекте понятие «конституция» заменяется сложносоставным термином «конституционный устав России».³⁸⁴ Подобные интерпретации названия «закона законов» свидетельствуют о том, что термин «конституция» требовал опоры в виде бюрократического «устава», либо художественной «правды», а значит не обладал самодостаточностью, не имел того самостоятельного веса, какой был у него на Западе. Литературные образы конституции того периода были весьма своеобразны. Яркие произведения были созданы М. Е. Салтыковом-Щедриным, А. П. Чеховым. Достаточно вспомнить крылатые фразы из произведений великих писателей М. Е. Салтыкова-Щедрина и А. П. Чехова: «…в России конституционное начало должно быть разлито везде, даже в трактирных заведениях…»; «… затем уже началась так называемая конституция, которую я не стану описывать, потому что, по мнению моему, все проявления, имеющие либеральный характер, как бы преданны они ни были, заключают в себе одно лишь безобразие…»³⁸⁵; «… попытки конституционного свойства … ограничивались тем, что квартальные настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник»³⁸⁶ «… чего-то хотелось: не то конституций, не то севрюжины с хреном …».³⁸⁷ Стилистически-смысловая разнородность текстуального оформления конституционной идеи, умноженная на реалистический романтизм 1917–1918 годов породили яркий, самобытный, неповторимый текст первой Конституции РСФСР 1918 года, узаконившей стилистические особенности текстов всех последующих конституций, который может быть охарактеризован как сплав языка художественного, бюрократического, юридического, плакатного, политического.

В конституционном стиле представлены определенные канонические словоформы, образующие устойчивые понятийные связи. Устойчивые конституционные словоформы обрели особую значимость, став теми маячками, за которые не могут выйти конституционные реформаторы, став той колеей, на которую неизбежно переводится ход государственной машины.

Для анализа онтологии числа А. Ф. Лосевым была разработана теория подвижного покоя, характеризующего соединение в сугубо смысловом пространстве свойств движения и покоя, присущих числу. По отношению к числу подвижный покой проявляется в том, что в любом числе заложен принципиальный (потенциальный) переход к следующему числу и к предыдущему. «Говоря «десять», мы не переходим к «одиннадцати»; но к самому смыслу «десяти» относится то, что за «десятью» следует «одиннадцать» … хотя десятка и требует перехода к одиннадцати и девяти, все-таки фактически она не переходит, и переход ее остается лишь принципиальным. Сама она фактически покоится на одном и том же смысловом «месте» и никуда не переходит».³⁸⁸ К. И. Белоусов полагает, что можно обнаружить наличие подвижного покоя и в смысловом пространстве слова в тексте. Слово в речевой цепи не переходит непосредственно в другое слово, но оно подразумевается как этот переход, так и тот, что привел нас именно к этому слову.³⁸⁹ Конституционная словоформа предполагает существование устойчивого смыслового движения, выражающегося в стабильных выражениях. Например, в слове «государство» потенциально присутствуют слова «суверенное», «правовое», «социальное»; «выборы» – «демократические», «свободные»; «свобода» – «мысли и слова», «совести»; «право на» – «жилище», «отдых», «образование», «медицинскую помощь»; «президент» – «глава государства», «гарант» и т. п. Таким образом, слово в конституционном контексте приобретает точный смысл того, что предшествовало ему и будет развивать его. Устойчивая динамика смыслового перехода создает запоминающиеся образы, налагает языковые ограничения на смысловую ревизию терминов, которые обрели в массовом сознании определенное значение.

Высказанное нами предположение подтверждается ходом конституционной эволюции России в новейшее время. В монографии «О Конституции: Основной закон как инструмент правовых и социально-политических преобразований» С. М. Шахрай отмечает: Конституция России создавалась как документ, который в конфликтной ситуации, порождает и укрепляет общественное согласие. Составители Конституции выбрали тип функциональной модели. Очевидные блага («устойчивый общественный выбор»), то есть разделяемые большинством ценности и принципы были наглядно прописаны в тексте Основного Закона. При закреплении неочевидных благ («неустойчивый выбор») использовалась иная технология. Неочевидные блага как либеральные, так и социалистические, конкурирующие между собой, противоречащие друг другу, в текст Конституции включались в виде дефинитивных норм. А для того, чтобы потенциальные конфликты и коллизии между разными системами ценностей не привели к распаду Конституции и расколу в обществе в Основной Закон были заложены специальные механизмы, которые, с одной стороны, обеспечивают стабильность и согласие, а с другой стороны, позволяют создать преимущества для вызревания новых институтов, нового социального порядка и новых общественных отношений перед отживающими старыми.³⁹⁰ Таким образом, содержательно Конституция РФ 1993 года представляет собой переходную гибридную модель, соединяющую растущее новое и преодолеваемое старое, признающую «биполярность» общественного сознания. Технологически это модель самонастраивающейся Конституции, в которой «неочевидные блага» конкурируют между собой, что приводит к их трансформации, приспособлению к историческим, политическим, социально-экономическим, идеологическим условиям. Конституционное регулирование в подобной ситуации более гибко, оно коэволюционно динамике развития государства и общества, готово оперативно реагировать на их запросы. Устойчивые конституционные словоформы выражают подобный запрос, сформулированный коллективным разумом и, что более важно, коллективным бессознательным.

Ярким примером устойчивой конституционной словоформы, «отредактировавшей» первоначальный замысел реформаторов, является право на труд. Республика Советов ввела всеобщую трудовую повинность в целях уничтожения паразитических слоев общества и организации хозяйства (п. е ст. 3 Конституции РСФСР 1918 г.). Конституции РСФСР 1918 и 1937 годов были единодушны: труд – обязанность и дело чести каждого трудоспособного гражданина. «Не трудящийся, да не ест!», «Кто не работает, тот не ест» (ст. 18 и ст. 12 соответственно). В условиях плановой экономики Конституции Советской эпохи провозглашали право на труд как право на получение гарантированной работы с оплатой труда, закрепляя одновременно обязанность трудиться (ст. 118 Конституции СССР 1936 года; ст. 122 Конституции РСФСР 1937 года; ст. 40, 60 Конституции СССР 1977 года; ст. 38 Конституции РСФСР 1978 года). В общественном сознании право на труд до сих пор олицетворяется с правом на гарантированное рабочее место и заработную плату. В советское время труд был мерилом ценности человека, источником легальных доходов, основой высокого общественного статуса. Переход к рыночной экономике требовал изменения формулировки права на труд, ибо капитализм не предполагает предоставление каждому гражданину рабочего места, а безработица рассматривается как неизбежное явление. Но и отказаться от закрепления на уровне Основного Закона права на труд было немыслимо. Был найден компромисс. Первоначально, поправки отредактировали право на труд в его социалистической интерпретации достаточно мягко. Конституция РСФСР 1978 года в редакции 1992 года закрепила право каждого на труд, который он свободно выбирает и на который он свободно соглашается, а также право свободно распоряжаться своими способностями к труду и выбирать профессию и род занятий (ст. 53 ч. 1). Конституции РФ 1993 года провозгласила: «Труд свободен. Каждый имеет право свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию» (с. 37 ч. 1). Тем не менее, подавляющее большинство населения воспринимает данное положение Основного Закона именно как право на труд, то есть гарантированную занятость, но не как свободу труда, то есть возможность свободно распоряжаться своими способностями к труду. Отрадно, что смысл словоформы «право на труд» воспроизведен в другой словоформе «человек труда», обретенной Основным Законом в ходе конституционной реформы 2020 (ст. 75.1).