Коллектив авторов
Право. Порядок. Ценности

Полная версия

Смысл подобного критического подхода становится ясным, если рассмотреть внутренние недостатки нормоориентированных заключений, которые являются причинами для возникновения правового реализма:

(1) Aбстрактныe правовые предписания всегда содержат неопределенность по отношению к своему конкретному приложению. Правоприложение всегда связано с общими стандартами к частным случаям. Данная модель мышления Холмса связывает с идеей об определенном логическом исследовании, в котором обучаются юристы. С одной стороны, “определенность [предписаний] является вцелом иллюзией [а] за логической формой прячется оценка относительных и противоречивых юридических аргументов”. И хотя не всегда мы даем себе отчет о том, что “большая часть нашего права всегда открыта для переосмысления на основе минимальных изменений в общественных настроениях”³⁰⁰. Рассуждение об юридически должном является процессом, который сам по себе связан со спорами о правильном толковании в ходе конкретизирования общей нормы к фактам одного частного случая. При поиске нормативного разрешения, споры о толковании пересекаются со спором между сторонами в деле, лобирующие свою позицию в одном социальном конфликте. В данном смысле юридическое обоснование по одному судебному делу всегда является процессом по убеждению с точки зрения конкретных житейских целей, а не безпрестрастного и по-научному точного поиска, объективно данного правильного ответа на соответствующий вопрос.

(2) Судебная практика (а не юридическая наука) фактически является окончательным тестом о том, что говорит право. Правовая наука может обосновывать верность своих выводов различными способами – посредством логики или идеологических аргументов – сегодня это аргументы идеологии прав человека. Суд как инстанция, которая решает спор, в конечном итоге, решает что является правосообразным. По данной причине, например, болгарская правовая наука которая чаще всего твердит, что судебная практика не является источником права, удостоверяет свои выводы, ссылаясь на судебную практику. Для внутреннего наблюдателя правовая доктрина и судебная практика как бы возникают друг из друга. Они похожи как мифический уроборос – змея, съедающая собственный хвост, символ времени и цикличниости и содержащееся в каждом семени новое начало³⁰¹. Для правового реализма истинное “семя перемены” в праве (в конечном итоге – в судебной практике) являются социальные обстоятельства, а воля судьи в значительной степени более свободна, как по отношению к законодательной рамке, так и со стороны опеки доктрины.

(3) Судьи являются носителями окончательной власти толкования, как приложимых норм, так и фактов в конкретнем деле. Ища относимые обстоятельства, самый использованный реалистический тезис гласит, что у судей могут быть свои собственные, несвязанныe с законом соображения о том, как решить одно дело и под их влияниeм направить анализ доказательств или норм в одну или другую сторону. Возможно, например, что суд не кредитирует показания одного свидетеля. Для исследующего его судебный акт спустя годы будет трудно понять: по внутреннему ли убеждению судья решил, что данные показания недостоверны или – напротив, “лицемерно” объявил их таковыми, чтобы направить исход дела в определенное русло. Или, что бы привести другой пример – Конституционный суд может пройти мимо или недооценить важный толковательный аргумент, рассматривая в определенном случае не столько какой-либо “правильный” смысл Конституции, а последствия, которыe его решение будут иметь в конкретной политической обстановке.

Такое развитие рассуждений разделяет самих правовых реалистов на две группы. По мнению (3.1.) скептиков по отношению к правилам, например, Карл Ллевеллин (Karl Llewellyn, 1893–1962), всегда может быть найдена неясность, подлежащая разнообразным толкованиям, тогда, как по мнению (3.2.) скептиков по отношению к фактам, во главе с Джером Франком (1889–1957) особенно более низкие инстанции или судебное жюри будут, скорее, склонными интерпретировать факты так, как нужно для определенного желанного конечного результата процесса³⁰².

В конечном итоге, после того, как, с одной стороны, догматический способ “вычисления” на основе права сложен для понимания для неюрристов и ведет ко многим спорам между юристами, становится прагматичнее вместо того, чтобы рассчитывать на внутренние вычисления правового мышления, приступать к непосредственному использованию конечного результата уже прошедших дел. Связанная с реалистическим настроем, философия прагматизма дефинирует свою направленность как исследование не абстракции, а социальных последствий³⁰³. Таким образом, Холмс противопоставляет внутреннюю точку зрения о праве – принадлежащую судьям, которые используют нормативную логику для решения дела, с внешней точкой зрения – принадлежащую правовым адресатам, которые хотят знать результаты судейской деятельности и организировать свою жизнь на основе определенной предвидимости. Решение суда является будущим действием, которое подлежит прогнозированию. Ввиду разнообразия влияющих социальных факторов, данное прогнозирование пытается искать стабильность там, где человеческое сознание свободно принимает решения. Степень нестабильности юридического прогноза о выходе дела повышается. Решение имеет условный характер не только с точки зрения логической структуры правовой нормы (“если…, то…”)³⁰⁴, но и ввиду того, что суд можеть придерживаться одного или другого толковательного подхода, принять установленными одни или другие факты. В конечном итоге, материальноправовая норма будет приложена или неприложена при условии, что процесс отведет суд к определенному результату. В свете указанных скептических направлений (3.1. и 3.2. в настоящем параграфе), у судов есть множество возможностей подвести свои рассуждения в одно или другое направление, а у юридической аргумментации есть, в конечном итоге, одеть судебное решение в одежду безальтернативности и категоричности.

Описанные подозрения закономерно ведут к идее, что система правосудия склонна создать условия для произвольных судебных решений, которые принимаются по внутреннему убеждению и лишь после обоснуются посредством одной или другой законной нормой, без того, чтобы быть плотно связанным с ней. Данный исследовательский настрой и связанная с ним тенденция о социальной критике направляет развитие правового реализма XX. века. Для того, чтобы “истинное” право, то есть истинный механизм о действиях судов и оказывающие на него факторы, правовые реалисты ищут подходы, связанные с социологией, криминологией, экономикой³⁰⁵. Сам Холмс в “Пути права” – на практике, предсказывая волну правовых исследований XX века, пишет, что “[о] рациональном исследовании права – здесь автор имеет ввиду исследование, основанное на методах правовой догматики, юрист, базирующийся на документальных свидетельствах (the black-letter man) является юристом настоящего, но юрист будущего является человеком статистики и знатоком экономики”³⁰⁶. В своих будущих радикальных формах, мышление, связанное с правовым реализмом, концентрируется на внезаконных факторах, влияющих на судебные решения. Таким образом, например, Critical Legal Studies направлен к анализам, показывающие как объединенные в одином механизме практика, доктрина и юридическое образование легитимируют нормы, “воспроизводящие” отношения неравенства, практики, скрывая “истинное” (реальное! фактически данное) лицо политической системы за благозвучными именами правовых принципов справедливости и верховенства права³⁰⁷.

Предвидимость как долговечность срока действия во времени

Сравнение между традиционной позитивисткой доктрины и тезис правового реализма является сравнением идеи, которая в большой степени сформирована в контексте европейского законоцентризма и противопоставленная ему прецедентная правовая культура Common Law. Если с условным термином “законоцентризм” обозначается период в континентальной правовой истории, названный Карлом Шмиттом, “государство законодательства” (Gesetzgebungsstaat), то не трудно увидеть, что и в Европе – особенно после окончания Второй мировой войны, последовал ренессанс судебного контроля, посредством которого – включительно и по сей день, юриспруденция конституционных судов и таких юрисдикций как ЕСПЧ (Европейский суд по правам человека) и СЕС (Суд Европейского союза), формирует облик современных правовых систем. Данный процесс, которым Восточная Европа была подвергнута в своей самой новой конституционной истории актуализирует интерес к правовым реалистическим подходам и здесь.

В заключении предпочитаю поставить более ограниченный и конкретный вопрос, связанный с проблемой предвидимости права. Авторы школ правового реализма последовательно подчеркивают власть, концентрирующиеся в судах. Именно они, согласно реалистической визии о праве, являются источником непредвидимости в правовой системе, потому что – если Холмс и его последователи правы, даже и самый непредвидимый парламентарный законодатель только создает динамическую рамку, в которой суды покажут свой потенциал к причудливым решениям. В действительности, в Болгарии можно считать более удачной различную визию, согласно которой налицо непредсказуемо, подавляюще, часто лишнее и в целом, плохо запланированное законодательство, с чьими постоянными волнами суды должны будут справляться. Это позволяет задать вопрос, если у нас есть нестабильная, постоянно меняющаяся правовая система, суды ли виновны в этом? В действительности, налицо есть достаточно строгих законных норм, которые ограничивают судей и постоянную возможность законодателя изменить право, если его судейское приложение ему не нравится. Если есть определенная судебная практика, которая встречает политическое сопротивление среди большинства в Парламенте, она может быть преодолена через последующее законодательное изменение, пусть и в противоречие с идеей предвидимости³⁰⁸. Это означает еще, что если определенная судебная практика в конечном итоге не является последованной законодательной переменой, она является молчаливо принятой и законодателем.

Давайте сравним суды с парламентарным законодателем как два возможных источника непредвидимости в праве.

(1) Роль суда как источника (не)предвидимых правовых последствий урегулирована посредством наличия (а) инстанционного контроля по отношению к конкретному правовому спору и (б) тенденция к созданию и следованию постоянной судебной практики. В случаях, в которых возможно, чтобы верховные суды сменили свою практику, они все же должны обосновать свое решение. В конечном итоге указано, что подобная “внутренняя преемственность” в рамках судебной аргументации ведет к континюитету направления из медленно меняющихся во времени судебных позиций, развивающиеся “from case to case” и отражающие способ, по которому суды реагируют на окружающие нас перемены³⁰⁹. Отмечая, к слову, не как свою обособленную идею, а просто как одну из возможных версий о том, что такое право, Холмс дает прекрасную формулировку – “law is the voice of the Zeitgeist”³¹⁰.

(2) Напротив, роль парламента как источник резких перемен в праве является значительно шире. Нет ограничения, чтобы определенная регламентация была постоянно сменяема, чему мы являемся свидетелями в различных отраслях. Конституционный суд контролирует действия парламента в сравнительно широких рамках, при том, что к настоящему моменту идея, что слишком часто или необоснованное нормативное изменение противоречит принципу правового государства, не выведена в правктике конституционной юрисдикции. Политические формы контроля со стороны избирателей, напротив, скорее толкают легислатуры по пути непредвидимости в поиске удобных с популистской точки зрения, “быстрых решений” для наболевших социальных проблем.

Описанные тенденции ведут к одному, скорее, более минорному выводу, возвращающийся к идее о “предсказывании правораздавательных решений”. К традиционному вопросу правового реализма, а именно “что сделает суд” в континентально-популистской современности добавляется вопрос “какое изменение может быть ожидаемо от законодателя”, как и “в какой степени предыдущие решения суда могут быть основанием для предсказания” с точки зрения шансов для изменения судебной практики. Если можем рассматривать предвидимость как стабильность действия нормы во времени и придание ей значения, то есть, в конечном итоге, как стабильности срока действия норм и их последствий, реалистический подход в “предсказании” требует от юриста множество усилий социального наблюдателя. Для того, чтобы дать качественный прогноз, необходимо взять во внимание как тенденции в практике, так и конкретные дела, а в более общем плане и политические интересы, относящиеся к одному или другому разрешению. Первоначальный замысел Холмса, согласно которому прошлые действия судов дали бы нам отностительную стабильность в наших ожиданиях, будет надежным для некоторых более статичных сфер и неприложимых по отношению к другим. В последнем случае, там, где разлом старого и нового в социальных отношениях ведет к динамике в приложении права и в правотворчестве, юристы вновь нуждаются в инструментариуме доктрины как источника аргументации о различных альтернативах, а “предсказание того, что сделает суд” следует – ввиду фактической непредвидимости, заменить “убеждением суда” сделать то, что сторона захотела от него.

Есть ли в мире правовые государства?

Поцелуев Евгений Леонидович

заведующий кафедрой теории и истории государства и права юридического факультета Ивановского государственного университета, руководитель НОЦ «Межвузовский научно-исследовательский и образовательный Центр изучения немецкого права», кандидат исторических наук

Введение

Современные (постсоветские) теоретики государства и права дают различные, в том числе полярные ответы на вопрос, вынесенный в название статьи: от утвердительного до отрицательного. Проблема имеет не только доктринальное значение, но и практическое. Во-первых, важно понимать что такое государство, какими признаками и принципами оно обладает и если правящий класс и общество хотят его построить, то они должны и в правотворчестве, интерпретации норм права и при реализации, в том числе применении норм права исходить из принятой, доминирующей теоретической модели и учредительных юридических норм и общих (общеправовых) принципов права. Во-вторых, если в мире уже существует хотя бы одно правовое государство или ряд государств по десяти балльной шкале имеют индекс более девяти, то есть максимально близки этому феномену, то надо изучать это явление и заимствовать позитивный опыт такого государственно-правового строительства.

В 2005 г. Р. А. Ромашов, М. В. Сальников и А. Г. Тищенко констатируют, что в современной отечественной юридической науке не существует единого определения правового государства, «при этом, как правило, предпринимаются попытки взять за основу его анализа инструментальный либо формально-юридические методы»³¹¹.

Инструментальный метод позволяет рассматривать правовое государство в качестве инструмента, используемого для «обеспечения и защиты свободы, чести и достоинства личности, борьбы с бюрократией, местничеством и ведомственностью» (В. П. Сальников); «достижения и реализации права, созданного человеком» (О. В. Макаров); «сохранения общества при помощи права» (Л. Б. Тиунова) и т. п. Р. А. Ромашов и его коллеги отмечают, что «в рамках названных определений предпочтение отдается целевому либо функциональному аспекту правового государства», авторы «говорят о том, какие целевые установки посредством государства – инструмента – можно реализовать»³¹². Заметим, что, во-первых, определять неизвестное через неизвестное – неверно, это тавтология (инструментальный подход – инструмент…). Во-вторых, если О. В. Макаров и Л. Б. Тиунова дают такие определения интересующего нас феномена, то их нельзя назвать удачными. С позиций юридического позитивизма (в том и числе и нормативизма), социологической теории права, психологической школы права и других, право есть в любом государстве и оно создано человеком (монархом, парламентом, судом; или даже обычным человеком, его пониманием права и соответствующим поведение согласно психологической теории права Л. И. Петражицкого) и в любом государственно-организованном обществе часть юридических норм осуществляется. Сохранять социум с помощью норм права (легализация моногамного или полигамного брака, материнский капитал, поддержка малоимущих слоев населения, инвалидов, многодетных семей, сирот и детей, оставшихся без попечения родителей; пенсионное обеспечение) можно и в государстве, которое не является правовым и в гораздо большей степени подходит под определение – социальное государство.

«Сторонники формально-юридического метода берут за основу принцип приоритета права по отношению к государству. При этом, как правило, в качестве идейно-теоретической основы используется теория естественного права, в соответствии с которой государство возникает с единственной целью защиты естественных прав членов сообщества и этой же целью ограничено». Р. А. Ромашов, М. В. Сальников и А. Г. Тищенко видят недостаток такого подхода в его абстрактном, декларативном характере. «Непонятно, каким образом на практике можно обеспечить «правовое господство» и кто в данном случае будет выступать в качестве «господствующего субъекта»?», – задают они эти вопросы³¹³.

По нашему мнению, во-первых, формально-юридическим гораздо корректнее называть легизм, юридический позитивизм Дж. Остина, нормативизм, чистое учение о праве Г.(Х.) Кельзена и т. п., чем юснатурализм с его требованиями к содержанию права. Во-вторых, «правовое господство» можно и нужно обеспечить с помощью стимулирующих и поощрительных норм права и применяя все меры государственно-правового принуждения: превенции, пресечения, ретроспективной юридической ответственности (на основе принципов справедливости, гуманизма, равенства перед законом и судом, оперативности и неотвратимости и т. п.) и правовосстановительных мер. В-третьих, «господствующим субъектом» на референдуме будет многонациональный народ РФ, а точнее граждане страны, достигшие определенного возраста и в отношении которых приговор суда не вступил в законную силу; они же во время во время выборов в органы государственной власти; высшие органы государственной власти России: каждый – в своей компетенции.

Этатистскиий (формально-юридический), оптимистичный утвердительный ответ

Существует формальный (на мой взгляд, его корректнее называть формально-юридическим) подход к понятию правового государства. В нем «законы осуществляются по единообразному предусмотренному порядку, предначертанному в писаной Конституции, при котором все ветви государственной власти, особенно исполнительная власть и правосудие, осуществляются только согласно букве (а не духу) закона. Такое правовое государство характеризируется игнорированием сущностных, содержательных признаков государства и права, в частности, общечеловеческих ценностей, прав и свобод, мировых общепринятых стандартов. Например, фашистские юристы на основании того, что в нацистском государстве тоже господствовал закон (но не правовой), провозглашали фашистский рейх «правовым государством»»³¹⁴.

Австро-американский теоретик права, философ права, конституционалист, специалист по международному праву (сторонник его приоритета перед внутригосударственным), противник национал-социализма Ганс (Ханс) Кельзен (1881–1973) любое государство считал правовым, так как оно оформлено правом³¹⁵.

С точки зрения Кельзена государство «может рассматриваться исключительно с юридических позиций. Оно может рассматриваться как юридическое лицо, «правовой феномен», как своеобразная корпорация. От других корпораций государство отличается при этом «лишь установленным в масштабе нации или страны правовым порядком». (…) При рассмотрении государства как юридического феномена предполагается, что «отношения между ним и правом должны рассматриваться по аналогии между правом и индивидуумом». Это означает, по мнению Кельзена, что государство, несмотря на то, что оно издает или санкционирует право, должно быть, как и индивид, «в своем поведении и действиях связано правом». Эти мысли ученый изложил в книге «Общая теория права и государства», изданной в Нью-Йорке в 1961 г.³¹⁶

Доктор философских наук, профессор З. Ш. Гафуров пишет о глубоком кризисе правового государства в первой половине XX в., который «проявился прежде всего в неспособности такого государства предотвратить возникновение двух мировых войн…, развитие национально-освободительных движений, восстаний народов колоний и последующий распад колониальных империй (…), народно-демократические и социалистические революции… Короче, правовое государство оказалось во многом бессильным сохранить благоприятные внешние условия своего собственного существования»³¹⁷. По его мнению, правовое государство стало сокращаться «с началом осуществления лейбористскими и социал-демократическими правительствами социальных реформ». В результате вышеназванные проявления и стали в своей совокупности «главной причиной появления на свет социально-правового государства»³¹⁸.

В конце статьи З. Ш. Гафуров пишет о «циклическом характере развития социально-правового государства, в ходе которого берет поочередно берет верх один из этих принципов, ослабляя, но не подавляю полностью другой. В этой закономерности и состоит смысл и суть исторического движения современной западной социально-правовой государственности»³¹⁹.

Из приведенного выше фрагмента можно сделать очевидные выводы. Первый: Англия, Франция, Германия, Испания, Португалия и другие колониальные державы, а также участники Первой мировой войны и Второй мировой войны, а, следовательно, Италия, Австро-Венгрия, Российская империя, США, Япония, СССР и многие другие страны были правовыми государствами. В Первой мировой войне участвовало 38 из 59 независимых на тот момент времени государств³²⁰. Следовательно, уже к 1914 г., по мнению З. Ш. Гафурова уже существовало, как минимум, более трех десятков правовых государств. Второй: все современные западные страны – это социально-правовые и правовые государства с элементами социального государства, т. е. – гибриды.

Доктор юридических наук, профессор, профессор Саратовской государственной академии права (СГАП), специалист в области общей теории государства и права М. И. Байтин (1921–2009) полагает, что «в обыденном сознании в качестве правового принято воспринимать государство, власть которого основана на праве, им ограничивается и через него реализуется». Далее он пишет: «Такое представление, хотя и верно, по сути, еще недостаточно для адекватного понимания феномена правового государства, представляющего собой сложную, многофакторную систему»³²¹.

Согласен с негативной оценкой понимания правового государства в формальном смысле как безрезультатным, беспомощным, поскольку в период господства национал-социализма в Германии «закон стал инструментом проявления неограниченной власти определенной тоталитарной партии», бесправие было облечено в оболочку закона³²².

В мире нет ни одного правового государства:

а) нет и не будет, так как правовое государство – это идеал, виртуальная модель;

б) в настоящее время правовых государств нет, но в будущем (неизвестно когда) будут построены.

В 2003 г. доктор юридических наук, профессор Ф. М. Раянов пишет, что «проблему понятия правового государства рано еще объявлять разрешенной»³²³. Во-первых, если это так, то у научной общественности нет инструмента для определения какое государство правовое, а какое – нет. Это признает и Ф. М. Раянов: «Не зная общечеловеческих представлений о правовом государстве, невозможно оценить и конкретное государство с точки зрения его параметрам правового государства»³²⁴. Во-вторых, полного единства во взглядах, единомыслия на государственно-правовые феномены в условиях демократии, принадлежности исследователей к разным странам, правовым семьям и цивилизациям в настоящее время и на обозримую перспективу не предвидится, но есть доминирующий подход. В-третьих, полагаю, что стоит задача – добиться согласия не человечества, а хотя бы референтной группы ученых-юристов о понятии, признаках, основах правового государства, поскольку речь идее о наук, о правовой доктрине, а затем, возможно, закрепит стандарты правового государства в каком-либо международном документе и во внутригосударственном праве – на уровне закона. Есть же в Республике Беларусь и Украине законы о нормативном правовом акте, почему бы не принять закон о правовом государстве?

Ученый называет принципы правового государства: «верховенство в обществе легитимного закона; разделение власти; взаимопроникновение прав человека и гражданина; взаимоответственность государства и гражданина; справедливая и эффективная правозащитная деятельность и т. д.»³²⁵. Верховенство закона (вариация – верховенство правового закона), разделение властей (хорошо бы сюда добавить – система сдержек и противовесов), взаимная ответственность индивида перед государством (это есть во всех государствах) и государства перед индивидом – эти принципы выделяют практически все современные российские теоретики государства и права или, по крайней мере, большинство из них. Кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры теории и истории государства и права Ивановского государственного университета (ИвГУ), участник Великой Отечественной войны А. А. Максимов еще в 1997 г. первым отличительным признаком правового государства называет «верховенство правового закона (именно правового, дело в том, что сам закон может быть деспотическим, например, законы фашистский Германии, особенно в отношении населения завоеванных территорий)»³²⁶.

«Правовое государство – это правовая (справедливая) организация государственной власти в высокоцивилизованном, культурном обществе, нацеленном на идеальное использование государственно-правовых институтов для организации общественной жизни в подлинно народных интересах» – такое определение дает Ф. М. Раянов³²⁷. В этом же учебном пособии он пишет: «Вряд ли сегодня (написано в 2003 г. – Е. П.) какое-либо реальное государство уже может «похвастаться» тем, что оно достигло всех параметров справедливого государства. Более того, у тех, кто все же ушел вперед в этом направлении (Германия, США, Англия, Франция) наблюдается какая-то успокоенность за судьбу своего государства, а утех, кто находится на этапе теоретического осмысления параметров правового государства – неверие в возможность формирование справедливого государства»³²⁸.

В контексте заявленной темы главный вывод из рассуждений Ф. М. Раянова: в мире не было, нет и в обозримом будущем не предвидится, поскольку для этого, в частности, нужно «идеальное использование государственно-правовых институтов»). Возможно, тогда и правовое государство по Раянову – это идеал? В 2013 г. он займет совсем иную позицию. Ф. М. Раянов выделил четыре страны, кто ближе к правовому государству, но. К сожалению, не привел ни одного аргумента в доказательство своего тезиса. Почему именно они, а не Исландия, Дания, Норвегия, Швеция, Швейцария, Канада, Австралия?.. На чем основан вывод об успокоенности также непонятно. Кто успокоен: народ, элиты или все вместе? А какие основания для беспокойства должны были, к примеру, у ФРГ в самом начале этого века? Вопрос также остается без ответа…

Сам являюсь приверженцем принципов общих (общеправовых) юридического равенства, гуманизма и справедливости, но справедливость со времен Аристотеля понимается в двух аспектах: уравнивающей и распределяющей, но ест сомнения, что этот принцип нужно делать синонимом правового государства. Думаю, что это вносит дополнительную неясность, неопределенность в параметры правого государства, поскольку были³²⁹ и есть влиятельные противники этого принципа. Вряд ли корректно употреблять термин цивилизованные и его производные (высокоцивилизованные) к государствам, обществам, народам, так в духе цивилизационного подхода Тойнби и других все народы, социумы и т. п. цивилизованные. Выражение «подлинно народные интересы» также вызывает сомнения: кто будет определять и каким образом – это подлинные или неподлинные (мнимые, ненастоящие) интересы? Вариантов немного: первый – сам народ на референдуме, второй – высшие органы власти – прежде всего парламент при принятии законов.

И где гарантия, что в условиях информационного общества, при легальном или теневом лоббизме будут приниматься решения, соответствующие подлинно народным интересам? Конкретный пример: выход Великобритании из Европейского Союза соответствует подлинно народным интересам или нет? Интересам молодежи, предпринимателей, банкиров, финансовых структур – точнее нет, а, видимо, несколько большей части населения – да. Но это в масштабах страны, а, к примеру, в Шотландии большинство населения против брексита (Brexit)… Вывод: по моему мнению, это не самое удачное определение правового государства. Ф. М. Раянов выделил четыре этапа формирования правового государства: в свете заявленной темы нам интересны третий и четвертый. Предпоследний «этап характеризуется тем, что само общество, государство которого закрепило основные принципы правового государства, созрело для восприятия этих принципов в фактической жизни и готово создать необходимые условия для проживания идеи правого государства дальше в реальной жизни…. на четвертом этапе, когда государство образующее общество становится правовым, становится время для реального функционирования правового государства»³³⁰. В Российской Федерации есть 11 преград на пути к правовому государству и для этого, в частности: «Необходимо юридически закрепить и реально придерживаться примата общечеловеческих ценностей в обществе над национальными, внутригосударственными… До сих пор наш патриотизм нередко рассматривался выше общечеловеческих ценностей»³³¹. Во-первых, автор не дает перечень этих общечеловеческих ценностей, да и существуют ли они. Может быть, сам патриотизм – это универсальная ценность? Во-вторых, еще до внесения поправок в Конституцию РФ приоритет общепризнанных норм и принципов международного права перестал быть абсолютным приоритетом по отношению к положениям Конституции нашей страны. Насколько я понимаю, поправки усилили роль национальных (общероссийских) ценностей, традиционных ценностей. Общепризнанные нормы – это номы jus cogens (императивные нормы) и, как минимум, семь принципов из Устава ООН. Положения этого учредительного договора считаются обязательными не только для государств – членов этой универсальной международной организации, а для всех государств. Здесь для специалистов по международному права есть определенная ясность. Государство ратифицировало международный договор, необходимое количество ратификационных грамот депозитарию поступило и через время, указанное в самом договоре, он становится действующим и обязательным для стран – участников. С общечеловеческими ценностями такой ясности нет и, к примеру, в отношении свободы слова (карикатуры на Пророка) нет и не будет. Отношение к жизни (смертная казнь), телесная неприкосновенность (членовредительные и телесные наказания), легализация однополых браков и т. п. – отношение к высшей мере наказания разное даже в разных штатах США, разное у государства и большинства населения в современной России (все соцопросы стабильно показывают, что большинство россиян за восстановление смертной казни), еще больше разница в ценностных ориентирах светских и теократических государств, что отражается, например, в наказаниях в мусульманском уголовном праве, которые порой прямо соответствуют сурам Корана. Да, и в светских государствах церковь осуждает легализацию однополых браков, эвтаназию и т. п., прямо называет это предательством христианской цивилизации и соответственно христианских ценностей. Да и православные ученые-юристы публично выступают против разрушения традиционного понимания семьи. Об этом, например, на одной из научных конференций в Санкт-Петербургском университете говорил кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского процесса Санкт-Петербургского государственного университета А. А. Ференс-Сороцкий. В одной из статей он показывает, в частности, отношение Христианской церкви к гомосексуальному союзу и перемене пола³³². Доктор юридических наук, профессор, известный конституционалист и теоретик права В. И. Крусс соматические права³³³ (суицид, эвтаназия, невынужденный аборт, проституция, гомосексуальные практики, употребление наркотиков) называет злоупотребление правом³³⁴. Таким образом, есть сомнения в практической пользе предложения Р. Ф. Раянова о примате общечеловеческих ценностей.