Коллектив авторов
Московский наблюдатель. Статьи номинантов литературно-критической премии. III сезон
Мария Иванова
Университетские окна распахнулись в музее.
Презентация сборника «День открытых окон – 6»
http://kultinfo.com/novosti/1541/
27 сентября в Доме Брюсова состоялась презентация шестого выпуска альманаха «День открытых окон» (М.: РГГУ), изданного по итогам пятого Московского фестиваля университетской поэзии. Участники сборника впервые выступали не в привычных клубах, а на музейной площадке, но это никак не помешало ни авторам, ни зрителям. Среди и тех и других можно было заметить новые лица. Мероприятие было организовано творческим объединением РГГУ «ЛитПроект» и «Культурной инициативой», которая поддерживала фестиваль с самого начала, в том числе ежегодно предоставляя свои площадки для чтений.
На вечере выступили молодые поэты, большинство из которых являются постоянными участниками столичной литературной жизни и различных российских литературных фестивалей: Алексей Кащеев, Егор Сальников, Александра Бабушкина, Екатерина Малова, Сергей Сдобнов, Анастасия Каменева, Анна Орлицкая и др. Многие из них – выпускники РГГУ, вуза, где возникла и развивалась идея «Дня открытых окон» и студенты которого проявляют наибольшую активность и интерес к этому мероприятию.
Блок переводов, в этом году занявший полноценное место в сборнике, – на русском языке опубликованы десять иноязычных авторов, многие из которых впервые – представили преподаватели РГГУ Карлос Поррас и Анна Орлицкая. Они прочитали совместно выполненные переводы современного испанского поэта Леопольдо Мария Панеро. Карлос, лично знакомый с автором, озвучил ещё и несколько стихотворений в оригинале и рассказал зрителям о поэте. Помимо испанских, в сборник также вошли переводы с английского и французского языков.
Всеволод Константинов
Путешествия поэта в прозе.
Презентация книги Михаила Айзенберга «Ошибки в путеводителе»
http://kultinfo.com/novosti/1484/
В понедельник 30 сентября в клубе «Китайский лётчик Джао Да» возле «Китай-города» прошло представление «Ошибок в путеводителе» Михаила Айзенберга. Это книга путевой прозы, очерков о поездках автора, изданная «Новым литературным обозрением» в серии «Письма русского путешественника».
Неудивительно что презентация прошла у «Джао Да» – ведь этот мифический китайский лётчик был заядлым путешественником, не один раз облетевшим Землю на своём самолёте. Небольшой зал подвального кафе едва вместил в себя пришедших зрителей. Некоторые стояли у входа, держа в руках куртки и плащи. Среди собравшихся были и близкие друзья автора, расположившиеся рядом с ним, и совсем молодые люди, рассевшиеся в тёмных углах зала.
Сам Михаил Айзенберг в этот вечер своих произведений не читал, только произнёс предваряющее слово. Он рассказал, что работа над изданием принесла ему большое удовольствие той лёгкостью и быстротой, с какой она была сделана. Это удовлетворение чувствовалось и по настроению автора. Вообще лёгкая весёлость сопровождала все выступления этого вечера.
Появившись на свет, книга пожелала быть представленной публике, и тут Михаил Натанович, по его собственному признанию, столкнулся с затруднением: как представлять прозу живо и интересно? Решение было найдено устроителями вечера – Данилом Файзовым и Юрием Цветковым.
Тексты из «Ошибок» читали спутники Михаила Айзенберга по его поездкам – писатели и поэты Юлий Гуголев, Аркадий Штыпель, Владислав Кулаков, Николай Звягинцев и Данил Файзов с Юрием Цветковым. Зрители услышали пять историй о путешествиях в Австрию, в Крым, на Байкал, в Падую и во Львов на литературные фестивали и конференции. На экран в случайном порядке проецировались фотографии из этих и других поездок. Один раз звук и изображение совпали – когда Аркадий Штыпель читал о Байкале. Но, кажется, это совпадение только усилило впечатление, что фотографии менее изобразительны, чем слова.
«Вроде бы и похоже на многое – сосны на песке, те же растения, что в Крыму, – пишет Айзенберг про остров Ольхон на Байкале. – И на фотографии видно, что да, похоже, но нет, всё другое, – продолжает автор. – Другой свет, как будто с дополнительной белой подсветкой». Вот этого «другого света» на фотографии уже нет.
Выступавшие товарищи автора не ограничивали себя одним лишь чтением. Они комментировали тексты, добавляли свои воспоминания о путешествиях. К каждому новому чтецу, к его голосу и манере вначале приходилось привыкать. Но вскоре сквозь их индивидуальные особенности проступали голос, интонация автора с его цепкими наблюдениями, мыслями об архитектуре и живописи, тонким чувством комического.
И без того неформальный вечер закончился неформальным общением, на которое автор этой заметки пойти не смог. Тем не менее он не сомневается, что всё прошло в духе добрых традиций «Культурной инициативы».
Марианна Ионова
Навстречу северному потоку.
Всемирный день переводчика – 2013
http://kultinfo.com/novosti/1441/
2 октября в клубе «Виндзор паб» «Культурная инициатива» отмечала Всемирный день переводчика по версии ЮНЕСКО. Вообще-то дата названного профессионального праздника – 30 сентября, и именно этот день последние несколько лет собирал в клубе переводчиков и их слушателей.
Но проверенной временем «Билингвы», увы, более не существует, так что нынешнее событие послужило к освоению новой литературной площадки, открывшейся, кстати сказать, вечером поэта и переводчика Григория Кружкова. Григорий Михайлович присутствовал и теперь, правда, переводов своих не читал, как и Марина Бородицкая. Вместе с Татьяной Данильянц, Анной Орлицкой и другими они слушали чтение четырёх участников: Алёши Прокопьева, Анастасии Строкиной, Антона Нестерова и Андрея Сен-Сенькова.
Объясняется такое распределение ролей тем, что вечер решено было провести как бы с подзаголовком «Навстречу VIII Биеннале поэтов», а тема грядущего биеннале не без иронии заявлена как «Северный поток». В гости ожидаются поэты стран Балтийского региона, потому и на вечере звучали переводы из поэзии немецкой, норвежской, эстонской, наконец, гренландской (тут нечему удивляться: Гренландия – автономная территория Дании, страны с выходом к Балтийскому морю). Более того: эстонка Маарья Кангро и гренландка Катти Фредриксен, с переводами чьих стихов выступили Андрей Сен-Сень-ков и Анастасия Строкина, вероятно, сами в ходе биеннале предстанут перед московской публикой.
Жаль, это не относится к авторам, которыми – в переводах Алёши Прокопьева – вечер был начат: к Гёльдерлину и Ницше. Выбор имён Алёша предоставил слушателям, а выбирать было из кого: Бенн, Тракль, Транстрёмер… В итоге камертоном, задавшим нужную высоту и чистоту звука, стали гёльдерлиновская «Мнемозина» и его же прекрасное малоизвестное предсмертное стихотворение «в милой цветёт синеве…», а затем «Сигнальный огонь» из «Дионисийских дифирамбов» Ницше.
Анастасия Строкина познакомила слушателей с поэзией Катти Фредриксен, пишущей как на датском, так и на гренландском (или инуитском). Как рассказала Анастасия, гренландцы в массе своей хотели бы стряхнуть всякую зависимость от Датского королевства, и Фредриксен как раз из патриотов, энтузиастов национальной самобытности. Её стихи незамысловаты, сердечны и вполне могли бы завоевать широкого русского читателя.
Антон Нестеров читал норвежцев: классика Стейна Мерена (по недавно выпущенному «ОГИ» авторскому, как для поэта, так и для его переводчика, сборнику), а также Юна Фоссе, снискавшего популярность скорее в качестве драматурга.
Завершал Андрей Сен-Сеньков с переводами из эстонской поэтессы Маарьи Кангро. Не зная эстонского, Андрей переводит с английского, находясь в творческом и дружеском контакте с автором.
Вечер получился камерным и длился всего час (не считая воспоследовавшего неформального общения). Но даже короткое погружение в чистые воды северного поэтического потока одновременно освежило и согрело тем не по сезону промозглым днём. И, разумеется, настроило на основательное и увлекательное уже ноябрьское плавание.
Алексей Огнёв
Дублёный дублёр, или Водка, превращённая в сакэ.
«Метаморфозы. Беседы о художественном переводе».
Александр Мещеряков
http://kultinfo.com/novosti/1524/
– Я так не играю! – воскликнул японист Александр Мещеряков, когда вечером 13 октября московский паб «Виндзор» погрузился во тьму. Он как раз читал двум десяткам гостей свой перевод средневекового текста с поучительным советом игроку в го: думай не о том, как выиграть – думай, как не проиграть.
Видимо, в пабе выбило пробки. Жаль, не из-под шампанского. Впрочем, вскоре зажгли пару свечей, принесли водку и чай, и беседа о художественном переводе продолжалась в обстановке подпольного съезда или сходки сектантов.
Я наблюдал за театром теней и вспоминал размышления Петра Вайля о невозможности понять поэзию прошлого: слова те же, читатели другие. Автомобильная свеча нам яснее восковой. Бесперебойный и вездесущий электрический свет привычнее свечного, зыбкого и уязвимого, позволяющего различать оттенки цветов и переживаний.
Если всё так безнадёжно даже с родным языком, что уж говорить об иностранных? Однако почтовые лошади просвещения продолжают курсировать между странами и культурами. И Александр Николаевич поделился опытом возведения мостов между Страной восходящего солнца и нашими сумеречными землями. По мере сил он старается, чтобы здесь тоже было посветлее: публикует научпоп, читает открытые лекции, преображает иероглифы в кириллицу и обратно.
– Я веду курс перевода в РГГУ/ но не могу привести вам ни одного правила, которого следует придерживаться неукоснительно. Есть ремесло. Нужно уметь пользоваться самыми разными словарями, справочниками, энциклопедиями, твёрдо знать грамматику. Есть многое и от искусства. Как научить искусству? Я лично не понимаю. Это для меня остаётся тайной, – признался Александр Николаевич.
По его мнению, переводчик должен стать кем-то вроде лицедея или разведчика:
– Если ты переводишь с английского, проживи английскую жизнь: предположим, в Москве светит солнышко, а ты должен ёжиться от тумана и вспоминать фантомный оксфордский опыт. Переводчик с японского должен косить под японца. Кушать рис палочками, а не вульгарной вилкой. Если ешь гречневую лапшу, нужно чавкать. Без содрогания поглощать морских гадов и разбавлять это дело сакэ. В разговоре по телефону вежливо кланяться собеседнику.
Тут в зале две девушки-японки рассмеялись нервным смехом.
– Японцы понимают, о чём я! – воскликнул Александр Николаевич. – Я себя временами ловлю на мысли: зачем поклонился? Всё равно не увидят! Но тело задействовано. Автомат.
– Вы кланяетесь своему начальнику? – наивно спросила японка.
– Не только начальнику, а просто человеку. Начальнику я, наоборот, никогда не поклонюсь, – обескуражил переводчик.
Дальше рассуждения приобрели несколько иррациональный привкус:
– Хороший японист становится немного похож на японца: под влиянием фонетики другого языка и уроков жеста у тебя начинают несколько по-другому кривиться губы, меняется разрез глаз, желтеет кожа, к скулам приливает японская кровь. Поверьте!
Однако переводчик должен быть лишь похож на японца, но не быть японцем с головы до пят. Переводишь на русский – во всём будь русским:
– Если руку жать, то крепко, собирать грибы, хлебать щи, уплетать блины, произносить шумные тосты и пить заиндевевшую рюмку водки до дна. А по-другому ты не сможешь ощутить, что в чужой культуре всё может быть совсем иначе.
– Кстати, я правильно помню, что японцы, когда здороваются, не смотрят друг другу в глаза, потому что это считается невежливым? – осведомился ведущий вечера, поэт и переводчик Алёша Прокопьев.
– Давайте проведём эксперимент! Я даже очки сниму, – отозвался Александр Николаевич и вызвал из зала одну из смешливых японских девушек. Носители разных языков поздоровались и поклонились друг другу. Взглянуть в глаза при поклоне было действительно проблематично.
– Японская культура в этом плане ближе к животному миру, где прямой взгляд в глаза – признак агрессивности, – поведал японист. – Звери смотрят друг другу в глаза, только если хотят подраться. Поэтому многим японцам толпа в России и в целом на Западе кажется очень агрессивной: все смотрят прямо на тебя.
– Иногда не по себе становится, даже если ты не японец, – заметил ведущий.
Между тем гость вечера постепенно погружался в прошлое:
– На свете много языков, и толмачи были нужны всегда. Но далеко не все тексты подлежали переводу. Например, сакральные тексты. В древности считалось, что священное дано в той форме, в какой дано, и менять канал трансляции – не человеческого ума дело. А если текст испортить, он тут же потеряет свою первозданную магическую силу. В Японии буддистские сутры читали по-китайски, не переводя на японский и зачастую не понимая. Сейчас в храмах лежат шпаргалки с переводом, однако сомневаюсь, что все до конца понимают смысл хотя бы одной сутры.
– Переводчик – существо подневольное. Его барин – автор. Но переводчик борется за независимость. Об этом хорошо свидетельствует несхожесть разных взглядов на один и тот же текст, – продолжал японист. – Например, я переводил средневекового писателя и поэта Кэнко-хоси после Владислава Никаноровича Горегляда. У него была задача научная, а я себе поставил другую цель: перевести похудожественней и с минимальным количеством комментариев. В итоге тексты вышли очень разные, даже названия не совпадают: мой вариант – «Записки на досуге», а не «Записки от скуки».
Иногда борьба переводчика за независимость приводит к поразительным результатам. Так вышло с Достоевским по-японски. Его проза, давным-давно переведённая и откомментированная, пользовалась устойчивым, хотя всё более падающим спросом. Язык архаичный, споры занудные. Нет уж, лучше мы Бориса Акунина почитаем.
И вот пару лет назад ректор Токийского университета иностранных языков Икуо Камэяма заново перевёл ни много ни мало «Братьев Карамазовых» – и за кратчайший срок было продано полмиллиона экземпляров! Разразился настоящий бум. Всё дело в языке новой версии: современном, чуть ли не разговорном. Старое вино влили в новые меха, и грянул пир горой.
Архаичный язык – не единственное препятствие на пути понимания святой русской литературы за рубежом. Особенная головная боль читателя на Западе и Востоке – все эти отчества и ласковые сокращения. Дима, Митя, Митенька, Дмитрий Фёдорович – один персонаж ведёт за собой целую толпу. Когнитивный диссонанс неизбежен. Знакомые рассказывали мне, как в одном шведском вузе студенты никак не могли уяснить, откуда у Раскольникова столько знакомых девушек лёгкого поведения и отчего он курсирует между ними с такой скоростью? От Сонечки к Софье и дальше к Софии Семёновне…
Кстати, по словам Александра Николаевича, ещё раньше когнитивный диссонанс испытали европейцы. Дело в том, что у японских художников и литераторов дикое количество псевдонимов – по меньшей мере два-три десятка. Человек становится более зрелым, сбрасывает кожу, меняет привычки и мировоззрения. Отчего бы теперь не поменять имя? На христианском Западе все помешаны на собственном «я», на буддистском Востоке любое «я» – скорее иллюзия.
В завершение теоретической части вечера Александр Николаевич, в ком историк и переводчик уживаются с прозаиком и поэтом, прочёл своё стихотворение:
Четверть века читаю по вертикали
японскую вязь. Тридцать четыре
года наслаиваю горизонты
линейного письма славян.
Этой сетью, вуалью
выпрямляются финно-угорско-татарские
скулы. Землю топчу
пятый десяток. Куда б ни пришёл —
родная земля и вкус пищи знаком.
– Стихотворение давнишнее. Я пошёл уже на седьмой десяток, но от слов своих не отказываюсь и поэтому псевдонима не принимаю, – подытожил японист.
Затем он читал собственные переводы старинных и современных текстов, по обыкновению разбавляя выступление байками и притчами из жизни. Особенно запомнилась история о дублёнке, выданной вместо гонорара в глухие советские годы. Окрылённый толмач спешил в обновке домой, но по пути едва не угодил в обезьянник: зоркий мент в метро углядел, что пуговицы застёгиваются не на ту сторону. «Товарищ, дублёночка-то женская! Стало быть, краденая!» – огорошил доморощенный пинкертон. К счастью, всё разрешилось в лучшую сторону.
Согласитесь, неплохая метафора перевода: быть не пойманным на слове, снова и снова влезая в чужую шкуру (или в чужую дублёнку), постепенно становящуюся своей.
Александр А. Шапиро
Манхэттенские романсы у Красных Ворот. «Пункт назначения».
Елена Сунцова (Нью-Йорк).
Презентация книги Елены Сунцовой «Манхэттенские романсы»
http://kultinfo.com/novosti/1449/
Найти «Виндзор паб» непросто. Надо выйти из метро «Красные Ворота», пройти направо, потом ещё, потом трижды туда-обратно через дорогу, потом обнюхать со всех сторон салон цветов и наконец нырнуть под землю в кроличий ход. Когда глаза привыкнут к жёлтому полумраку, станут видны уютные стены, обклеенные афишками начала непонятно какого века; фотографии чёрно-белых англосаксов; шляпа инопланетянина, корчащая рожи с вешалки; стулья, от вида и обилия которых сошёл бы с ума Остап Бендер. На одном из них за дубовым столом (почему-то хочется сказать: ломберным) сидит собственно Елена Сунцова и усталой рукой надписывает сто пятидесятую за вечер книгу.
Опытные фотографы говорят: хочешь придать объекту выражение лица грустное и задумчивое – утоми его. Собственно, они и не так ещё говорят, но писать так не стоит. Вот грустно-задумчивый Юра Цветков в который раз сзывает публику, и утомлённая Сунцова садится наконец на невероятное авторское кресло, чтобы начать читать.
Стихи на сцену – шутки в сторону. Елена Сунцова читает так, что кажется: это она сама такая, когда настоящая. Подозреваю, что она могла бы и в жизни говорить этими вот словами – если бы ими можно было вести её издательское дело. Следить за её чтением с открытой книжкой – занятие совершенно ненужное. Я попробовал – отвлекает. Это важно: должен признаться, что, перечитывая книгу впоследствии, глазами, убедился, что нравится мне далеко не всё (странно было бы наоборот). Пару раз ловил себя на очевидной мысли: я бы так ни за что не написал. Но я – не Елена Сунцова. Всего лишь один из её читателей. А книжка – это она сама. Во всяком случае, читателю хочется так думать. Или созданный цельный образ, если вдуматься глубже. Книжка цельная – вот что главное.
Романса в этих стихах много, Манхэттена нет совсем. Романс – дело личное. Можно обратить острое внимание на деталь, признак места, но только для того, чтобы снова пережить своё, глубокое:
На самом верхнем этаже,
Влечение сиротства,
Растут два дерева, уже
Как мы, такого роста.
(«На самом верхнем этаже…»)
Стих компактен, упруг, концентрирован. Но в нём нет стремления к афористичности. Она часто отдаётся в жертву плавности хода, естественности и разговорности интонации:
Он похож на всех её любимых актёров сразу
И ещё на кого-то, кто не заметен глазу…
(«Он похож на всех её любимых актёров сразу…»)
Лаконичность требовала бы здесь «её» убрать, и так ясно, не стоит удлинять строку, сделать бы акцент на прекрасную вторую и вообще спрятать конец четверостишия. Но автору этого не надо. Автор ох как хорошо знает, что ему надо – где отпустить, где прижать, где употребить власть, где безвольно отдаться течению – само вынесет. Слушатель чувствует, а читатель только успевай следить, как его крутит-вертит текст, пока не выносит на самый конец стиха, всегда тщательно подготовленный:
Ты шепчешь страшное «люблю»
И засыпаешь снова.
(«По шаткой лестнице во сне…»)
Как уже сказано, книжка цельная, воспринимается как цикл. За исключением вступительного стихотворения «Эпиграф», которое из другого, гумилёвского или кузминского ряда. Целостность в авторской интонации, в яркости переживания, в метафизике. Есть несколько лейтмотивов, нанизанных на главный, – беззаконная радость жизни и любви, оборачивающаяся болью. Непосредственная радость, любовь, придающая значение каждой повседневной мелочи («…и уши <кота> просвечивают на солнце»), и их обратная сторона – тьма, откуда приходят боль и вина и куда всё в конце концов уходит и, теряя жизнь, обретает прощение. Конечно, этот пересказ лапидарен, обаяние стихотворения никогда не сводится к его смыслу. Можно читать и просто, не связывая дальние созвучия, а радуясь удачным деталям, как радуется сам автор. Но если присмотреться, то окажется, что светлая в общем книжка с двумя грустными атлантами-котами на обложке начинается с «виновницы, тьмы и подруги», а кончается так:
И полный тьмой счастливый рот
Тебе себя простит
(«Тьма есть прощение когда.»)
Чтение заканчивается. Гости переходят к фуршету. Нам наконец приносят заказанные в прошлой, досун-цовской жизни драники. Что за прелесть эти драники! Каждый есть поэма. В смысле, его можно поэсть. Полный драниками счастливый рот… Тьфу, запутался. Опустим, пожалуй, занавес.