Коллектив авторов
Московский наблюдатель. Статьи номинантов литературно-критической премии. III сезон
Людмила Вязмитинова
Московский литературный андеграунд прошлого века по ту сторону Атлантики.
Из-за океана. «Трансатлантическая матрица».
Игорь Иртеньев – Бахыт Кенжеев
Открытие литературного сезона 2013/2014 Дуэк-центра Бруклинской библиотеки (Нью-Йорк).
http://kultinfo.ru/novosti/1422/
Новый сезон курируемых Аллой Ройланс русскоязычных программ в Дуэк-центре Бруклинской библиотеки Нью-Йорка стартовал 7 сентября запуском проекта под названием «Трансатлантическая матрица». Идея его внешне проста и отсылает к таким весьма популярным циклам московских клубов, как «Антифон», «Полюса» и «Поколения»: совместное выступление двух авторов, отличающихся друг от друга по некоторому признаку, в данном случае – расположением страны проживания по ту или иную сторону просторов Атлантики. То есть один из выступающих – представитель местного литературного пространства, второй – гость из-за океана. Таким образом, «Трансатлантическая матрица» перекликается также и с геопоэтическими проектами, активно развиваемыми в России Игорем Сидом и Вадимом Месяцем.
Ноу-хау «Матрицы» – распределение ролей сообразно выбранному признаку отличия. Внешне это также выглядит очень просто: один из сидящих на сцене – гость, второй – представляющий его местной публике хозяин, в обязанности которого входит подать гостя как можно более полно и интересно. В подобной ситуации особенность конкретного вечера, в том числе его успешность, практически целиком зависит от подбора пары. Первую из них, дебютную, образовали два поэта: гость Игорь Иртеньев и хозяин Бахыт Кенжеев – с 1982 года живущие по разным берегам океана представители одного поколения московского андеграунда, вступавшего в литературу во времена расцвета студий Игоря Волгина и Кирилла Ковальджи. Несмотря на то что судьба так развела их, как и у большинства ровесников, их первые книги вышли в «тамиздате», а активно печататься на родине они начали после рубежа 1980-1990-х.
Надо сказать, что выступление этой пары прошло при полном аншлаге: уже через несколько минут после начала в весьма поместительном зале Дуэк-центра не было ни одного свободного места. И, судя по царившей в зале атмосфере, публика на Иртеньева и Кенжеева собралась на редкость информированная. В основном просили читать стихи, и было видно – стихи эти практически все хорошо знают. Дело дошло до того, что Иртеньеву подали из зала листок с его собственным текстом – с просьбой прочитать. Он так и поступил, заметив, что и сам хотел, но ещё не успел этого сделать. Попросили почитать и Кенжеева, удовлетворившего эту просьбу озвучиванием текстов Ремонта Приборова (было видно, что все в зале знакомы с этой литературной маской Кенжеева) – из книги, по его словам, существующей в одном экземпляре.
Понятно, что почти каждая прочитанная Иртеньевым строчка сопровождалась дружными взрывами смеха. И надо отдать должное Кенжееву, начавшему мероприятие разговором о том, чем отличается ирония от сатиры, и затем по ходу дела постоянно возвращавшегося к вопросу о том, что же такое ирония и в чём сила стихов «серьёзного» поэта Игоря Иртеньева. Коротко обозрев историю русской поэзии, присутствующие пришли к выводу, что первым истинным иронистом в ней был Козьма Прутков, что поэты вообще делятся на имеющих чувство юмора и нет (Пушкина отнесли к первым, а Лермонтова, Тютчева, Фета – ко вторым), а вершиной отсутствия в русской поэзии чувства юмора было объявлено творчество Надсона.
Вообще дискуссия не имела академического характера. Говорили просто, но от души и явно по делу: о том, что сатира предполагает наличие злости, чего в помине нет у Иртеньева, и часто вовсе не смешна, а занята выявлением отдельных недостатков, тогда как юмор просто веселит, высмеивая всё подряд. Что же касается Иртеньева, то он не только сумел пересмеять всю русскую поэзию, но и высмеять всё мироздание, и прежде всего – себя в нём.
Лучше всех сказал сам Иртеньев: ирония подразумевает задействование при отражении действительности сложной системы зеркал. Понятно, что подобная система задействуется всегда, когда речь идёт об истинной поэзии, поскольку любая истина многозначна и неуловима для конечного выражения. Однако иронист как бы подчёркивает наличие этой системы зеркал, не сглаживает, а выпячивает парадоксы жизни, нарочито противопоставляя лежащее на её поверхности и скрытое в её глубине.
Здесь уместно вспомнить, что поэтика Иртеньева складывалась в эпоху постмодернизма, и в ней с лёгкостью обнаруживаются такие его характерные черты, как стирание границ между элитарным и популярным, массированная ирония и не менее массированная центонность. Однако прав Артём Скворцов, утверждающий, что «творчество Иртеньева – удачная попытка преодолеть постмодернизм его же средствами» («Арион», № 4/2002). От себя добавлю, что это можно сказать и в отношении других авторов поколения Иртеньева, равно как и о большинстве из поколения самого Скворцова, часто именуемом постпостмодернистами. Речь идёт о смене иронии на самоиронию – в сочетании с ощущением, что, цитируя строки самого Иртеньева, приведённые Кенжеевым в качестве крайне важных, надо «вселенского зла выходить супротив в обнимку с вселенским добром».
Мне запомнился один эпизод, имевший место в ходе разговора Иртеньева с залом – уже к концу вечера. Кто-то из публики, обращаясь к нему, начал так: «А вы уверены…» Игорь, не дослушав, резко прервал говорившего: «Нет!» Вот в этом и заключается сила поэзии Иртеньева – в убеждённой неуверенности в значимости любых окончательных формулировок, решений и действий, вкупе с уверенностью в том, что в мире есть добро и зло и необходимо активно защищать добро, напоминаю – «вселенское». Недаром на вопрос, «есть ли что-либо святое для вас в этой жизни?» – он ответил словами Юза Алешковского: «Святого у меня до ***».
Когда Иртеньев читал стихи на злобу дня, бросалось в глаза, что они пронизаны неверием в возможность реальных социальных изменений и в скопившиеся в сознании людей представления о путях их осуществления: «Завтра настанет нам полный кирдык, полагаю», «Ведь за окном всё та же осень, / Ну разве минус пубертат», «. А может, не стоит ту сталь закалять? / Оставить как она есть», «Они, сынок, и есть народ – / В него ты не ходи» и так далее. При этом герой Иртеньева активно ходит на митинги, участвует в выборах и всё такое. Он, этот герой, ощущает, что социальные проблемы – вроде верхушки айсберга, но выявлять этот айсберг – не его дело. Его дело – быть со всеми, в гуще всего, против вселенского зла и за вселенское добро, дело же его автора – используя сложную систему зеркал, вызывать здоровый очищающий смех, напоминая о непреходящей парадоксальности жизни – как отдельного человека, так и всего человеческого сообщества.
«Я просто стихоплёт» – так сказал о себе Иртеньев, заканчивая недолгий разговор с залом о том, что можно назвать текущим политическим моментом. Да, конечно, кому, как не иронисту, понимать, что поэт – не пророк или учитель, а человек, пишущий стихи в эстетике, соответствующей его личности. Этим он, как писал ещё Маяковский, и интересен.
А русскоязычный Нью-Йорк можно поздравить с началом нового литературного сезона и нового, обещающего быть интересным проекта.
Елена Мариничева
«Смеешь выйти на площадь…»
Сорок пять лет спустя. «Пункт назначения».
Наталья Горбаневская (Париж)
Открытие литературного сезона 2013/2014 в клубе «Китайский лётчик Джао Да»
http://kultinfo.com/novosti/1412/
9 сентября встречей с Натальей Горбаневской открылся сезон литературных вечеров «Культурной инициативы» на новой для «инициаторов» площадке в «Китайском лётчике Джао Да». В этот свой приезд в Москву наша любимая Наташа нарасхват. Множество литературных вечеров, концерт, посвящённый фильму «Пять минут свободы», благотворительный завтрак в «Мемориале», эфиры на «Дожде», на «Эхе Москвы», на «Свободе».
Огромный интерес вызывает поэзия Горбаневской и тем более возможность услышать её стихи в авторском исполнении. Но необыкновенно важен для нас сегодня и её правозащитный, антисоветский опыт – опыт сопротивления человека властной машине. В этом году исполнилось сорок пять лет с того дня, когда несколько человек, включая Горбаневскую, вышли на Красную площадь в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию. Собственно говоря, в связи с этой датой Наташа и прилетела в Москву.
25 августа 2013 года события сорокапятилетней давности повторились в абсурдизированном варианте. На Красную площадь снова вышли – на этот раз с мемориальной акцией – участники демонстрации 1968 года (тех, кого уже нет на свете, заменили их друзья или родственники) и снова были тут же арестованы, уже не советской милицией, а полицией новой, демократической и капиталистической России. Акция оказалась значительно более мемориальной, чем ожидалось. Спасибо ещё, что Наташу с её легендарным плакатом «За вашу и нашу свободу» не тронули.
Небольшой зал «Лётчика» был полон. Среди слушателей Людмила Улицкая и давний друг Горбаневской Маша Слоним. Горбаневская читала в своей обычной манере – громко, с нажимом на шипящие, будто округляя некоторые острые звуки и рифмы. Из ещё не опубликованного:
Кошка рыжа
из Парижа
убежала —
но куда?
От чего она бежала?
От осиного ли жала?
Или хладного кинжала
убоялась навсегда?
(«Кошка рыжа…»)
Из сборника «Осовопросник», не так давно вышедшего в издательстве «АРГО-РИСК»:
А совопросник века сего
благополучно ответы считает,
и осы не жалят его – щекотают,
чтобы мозги у него не свело
от стольких ответов, от стольких вопросов…
А на пути безответная я,
тихо бубня, не пляша, не поя,
рифмами приодевшийся остов.
В перерыве Наташа подписывала свои книжки, снабжая каждую некой забавной «печаткой», абстрактным геометрическим рисунком, который можно истолковать по-разному, даже как автопортрет. После чтения стихов кто-то спросил, как ей живётся в Париже. «Хорошо живётся, – ответила она, улыбаясь. – Мне везде хорошо жилось, даже в Бутырках – только в казанской психиатрической тюрьме, после ареста в 1969-м, было плохо».
Всё ещё с ума не сошла,
хоть давным-давно полагалось,
хоть и волоса как метла, а метла
с совком поругалась.
(«Всё ещё с ума не сошла…»)
Листая уже дома сборник Горбаневской «Города и дороги» («Русский Гулливер»), я думала о том, что внутренняя свобода в её стихах оказалась едва ли не большим вызовом тоталитарной советчине, чем знаменитая демонстрация 1968 года.
«Смеешь выйти на площадь» – эти слова накрепко ассоциируются с диссидентским движением в СССР, опыт которого сегодня востребован в протестной Москве. Но опыт горстки людей, не согласившихся когда-то с давлением силы, учит нас гораздо большему: готовности, следуя своим принципам и идеалам, оказаться в трагическом меньшинстве, даже в одиночестве. Может быть, как раз порой и вне площади – особенно той, где тысячи скандируют одно и то же имя.
Какая безлунной, бессолнечной ночью тоска подступает,
но храм Покрова за моею спиною крыла распускает,
и к белому лбу прислоняется белое Лобное место,
и кто-то в слезах улыбнулся – тебе ль, над тобой, неизвестно.
Наполнивши временем имя, как ковшик водой на пожаре,
пожалуй что ты угадаешь, о ком же деревья дрожали,
о ком? – но смеясь, но тоскуя, однако отгадку припомня,
начерпаешь полною горстью и мрака, и ливня, и полдня,
и звёздного неба… Какая тоска по решёткам шныряет,
как будто на тёмные тесные скалы скорлупку швыряет,
и кормщик погиб, и пловец, а певец – это ты или кто-то?
Летят, облетят, разлетелись по ветру листки из блокнота.
Это стихотворение датировано автором так: «осень 1968 – весна 1970, начато на воле, закончено в Институте Сербского».
Дмитрий Черкашин
Он сначала рифмует.
Презентация книги Амарсаны Улзытуева «Анафоры»
http://kultinfo.com/novosti/1417/
В Москве наскоком отметился презентацией нового поэтического сборника, вышедшего в издательстве «ОГИ», русский поэт Амарсана Улзытуев, чьё выступление 11 сентября прошло в жанре «полноценного землетрясения», отголоски которого и сподвигли автора этих строк к некоторому высказыванию.
В зале собрались многие однокашники автора. И это неудивительно. Амарсана – человек по-своему легендарный, ещё с восьмидесятых, когда он, шагнув из окна то ли пятого, то ли шестого этажа общаги Литинститута, через несколько минут преспокойно вернулся и присоединился к пирующим товарищам. А потом наспор вышел из окна ещё раз. И снова спокойно вернулся. Помогало дерево, растущее напротив окна. Особый колорит его личности хорошо передают строки из программного стихотворения того времени, с которых он и начал чтения: «Я умею любить лосих».
Название нового сборника точно и недвусмысленно указывает на приём, который стал для этой книги Амарсаны системообразующим. Да, не он первый употребил анафору – она встречается и у Пушкина с Фетом, и у Пастернака с Твардовским. К тому же это один из важнейших приёмов бурятской и монгольской поэзии. Но сделать её фундаментом всей книги – идея действительно оригинальная. В предисловии сам Улзытуев говорит о том, что «ранее использовавшаяся в русской поэзии окказионально, анафора образует новую форму большого поэтического стиля».
Процитируем Бахыта Кенжеева: «Анафоры, то бишь начальные рифмы, далеко не главное её <книги> достоинство». Амарсана в этой книге демонстрирует типично русскую «всемирную отзывчивость». Читая её, мы поднимаемся вместе с автором на Джомолунгму и отправляемся в сельву Амазонии, встречаемся с ордами Чингисхана и не отрываясь смотрим телепрограмму о путешествиях с ведущей, чей «Nikon – её незаменимый мужчина». Недаром одно из стихотворений так и называется – «Всеземля». Автор как губка впитывает в себя всё (бурят, акын!) и щедро делится всем с нами, читателями.
Михаил Айзенберг одним из качеств Амарсаны называет эпичность. И правда, в «Анафорах» поэт создаёт новый эпос, современный, но и не отрывающийся от корней. Это же подчёркивается неповторимой манерой чтения. Так можно детей пугать, но для этой книги лучшего и не придумать.
Конечно, громоподобная русско-бурятская эпичность Улзытуева смотрелась очень странно в уютных стенах «Виндзор паба», чья обстановка отсылает скорее к викторианской Англии. Но Амарсана – сам живой контраст, и лучшей иллюстрации его необычности было не найти.
Анна Аркатова
Доверяя языку-калеке.
«Пункт назначения». Иван Волков (Кострома)
http://kultinfo.com/novosti/1445/
Я была у Ивана Волкова в Костроме, поэтому мне трудно себе представить Ваню живущим в какой-нибудь столице. Он ходит медленно, медленно говорит, долго разглядывает свой текст, примеряясь к прочтению вслух. Его равновесие завораживает, его неспешность раздражает, его спокойствию завидуешь, но это ощущение в конце концов естественно опрокидывается в саму поэзию – метрически выдержанную, основательную, надёжно консервирующую истины, с которыми трудно поспорить.
Какое зрелище пустей,
чем предсказуемое само —
воспроизводство новостей,
их утверждённая программа,
прогресс, теракт, переворот,
какому зверству стать особым?
Пусть информация умрёт —
я не иду рыдать за гробом…
(«Через пятнадцать-десять лет…»)
Будучи в Москве 18 сентября проездом с Львовского книжного форума в Кострому, Волков не особенно приглашал на свой вечер. В клуб «Дача на Покровке» пришли самые близкие. Может быть, поэтому Ваня не совсем традиционно построил выступление. Он отказался от проверенных временем хитов, о чём заявил сразу, и сказал, что рискнёт показать вещи, которые читает крайне редко, потому что они не выигрышны на слух, или даже те, которые не читал никогда, в том числе новые.
Начал Ваня с подборки стихотворений, опубликованной в «Октябре» (№ 2/2013). Долго извинялся, что ничего не помнит наизусть. Потом чувствовал себя виноватым за иноязычные центоны. Потом вообще за всё, что он написал не так прямолинейно, как думал, то есть практически за каждую отдельно взятую метафору. Ваня Волков не ленился комментировать нашей скромной аудитории попавшиеся на его творческом пути топонимы, названия своих текстов и их краткую судьбу. Его не перебивали. Не потому что эта информация была так уж необходима, а оттого, что Ванины интонации каким-то образом становились частью трогательного домашнего перформанса.
Действительно, когда слушаешь Волкова, нельзя не поверить тому, что «лучшее служение отчизне – / Качество и плотность частной жизни». Без страха идя сквозь «мировой бардак», жалея только об утраченных привязанностях, лирический герой Волкова не признаёт жизни без вкуса и таланта, а главное, без собственного прошлого. В стихотворении «Сиэтл. Небоскрёбы», в «Диалоге», во взятой на истинно пушкинском дыхании «Венеции» утверждается дефицитная нынче мысль о том, что «жизни в целом неудача не означает ничего». Ваня читает, как и разговаривает, со смущённой улыбкой, как бы извиняясь за то, что приходится повторять такие очевидные вещи. Но это простодушие оказывается обманчивым. Единственное, чему поэт Волков безусловно доверяет, – это «языку-калеке». Речи в её метафизической проекции. Отнюдь не избыточная лексика его текстов, компактная и зримая («значимей, чем ельцин-хасбулатов»), безошибочно выводит читателя-слушателя из смыслового тупика.
А мы радуемся, как дети, потому что свои простые картинки поэт показывает нам на фоне площадей, соборов, немыслимого духовного новодела, светящегося, «как киоск», космоса – чтобы забрало как следует:
Ты вскинешь взор на Кампанилу,
Как лилипут на абсолют,
И вся тоска утратит силу,
И дальше прошлого сплывут
И службы кислая баланда,
И жизнь без вкуса и таланта,
И ежедневная война…
(«Венеция»)
Павел Крючков
Против «тяжести недоброй».
«Пункт назначения». Александр Кушнер (Санкт-Петербург).
К 77-летию поэта.
Презентация книги Александра Кушнера «Вечерний свет»
http://kultinfo.com/novosti/1666/
В прошлом году минуло полвека, как из печати вышел дебютный стихотворный сборник Александра Кушнера под названием «Первое впечатление». К нынешнему году у поэта собралось почти два десятка поэтических книг.
Новую – «Вечерний свет» – он представил 23 сентября в «Даче на Покровке» на своём авторском вечере.
Удвоение цифры – почти художественный знак, и куратор «Культурной инициативы» Юрий Цветков напомнил любящей поэзию публике, что Александру Семёновичу совсем недавно исполнилось 77 лет. Эта дата была названа поэтическим палиндромом и отмечена рукоплесканиями.
«Вечерний свет» вышел в питерском «Лениздате» в серии «Лауреат российской национальной премии “Поэт”» (недавно под этой маркой изданы книги Инны Лиснянской и Олега Чухонцева). Ведущий вечера, председатель Общества поощрения русской поэзии и координатор премии Сергей Чупринин произнёс о Кушнере своё слово.
Негромко и твёрдо он напомнил присутствующим, что стихи Александра Кушнера не просто выдержали испытание временем, но зримо присутствуют в нём и в сегодняшней стиховой среде как определённый вызов всему тому, что принято называть актуальным стихотворчеством (каким бы интересным оно подчас ни казалось). И при этом поэзия Кушнера всё время меняется.
«Это поэзия, которая помогает жить, не гнетёт, не рисует перед твоим мысленным взором какие-то чудовищные ужасы, гротескную фантазию и так далее… По старинному разделению я сказал бы, что она – аполлоническая, даже при самых драматических перипетиях в своей судьбе, стране и мире. Кушнер – из тех, кто даже у бездны мрачной на краю находит упоение, а не оставляет читателя наедине с этой бездной. И это тоже редкость».
Вечер прошёл в двух отделениях. Сначала Александр Семёнович почитал из книги «Вечерний свет», затем ответил на многочисленные записки, а в завершение представил новые стихи и кое-что из старинного – откликаясь на просьбы. В зале рядом с испытанными читателями, известными поэтами, редакторами литературных журналов было много молодёжи, которая проводила поэта горячими овациями, нечастыми для сегодняшних литературных мероприятий.
Обмениваясь впечатлениями, многие заметили, что на вечере Александра Кушнера, помимо удовольствия от чтения и радости от встречи, присутствовало нечто незримое, что объединило и сплотило всех тех, кто пасмурным сентябрём выбрался в уютный зал на Покровском бульваре. Вероятно, это чудо самой поэзии, самих стихов, которые – процитируем из авторского предисловия Кушнера к новой книге – «…так устроены, что пишущий их в процессе создания стихотворения избавляется от тоски, преодолевает мрак. И эта энергия, этот порыв преодоления “тяжести недоброй”, возможно, пригодится читателю».