Коллектив авторов
Блокада Ленинграда. Народная книга памяти
Давыдова Лидия Николаевна
Я могла стать для кого-то «лакомой конфеткой»
Давно это было. Ленинград задыхался в кольце блокады. Голод и холод свирепствовали в нем, ежедневно унося в могилу сотни человеческих жизней.
Первая военная зима подошла к концу. На дворе март 1942 года. Снег потемнел и осел, но таял с трудом, было еще холодно, особенно ночью. Днем же, в затишье, солнышко грело по-весеннему. Но на улице не было слышно ни человеческих голосов, ни птичьего щебетания. Город встречал весну тишиной.
В те дни я, мама и мамина родная сестра Лена с маленьким сыном жили в темной сырой квартире на первом этаже. Окна ее выходили во двор, напоминающий глубокий колодец, в который никогда не заглядывает солнце. Мама работала на заводе им. Кирова, а тетя – в больнице. Где-то в середине зимы, когда из-за сильных морозов и снежных заносов остановился весь городской транспорт, маме пришлось уволиться с работы – сил уже не было ходить далеко пешком.
Мама осталась дома на хозяйстве, а тетя Лена продолжала работать. Я хорошо помню ее молодой – это была маленькая, худенькая женщина, очень подвижная, веселая, напоминающая задиристого воробья, со звонким голосом. С ее появлением в доме начинался шумный праздник. Мне казалось, что вместе с ней в квартиру врывался еще кто-то невидимый и сразу начинал двигать стол, стулья, греметь тарелками и вилками. После ухода тети Лены в квартире вновь воцарялась тишина. Теперь голод уничтожил ее тело, но ему не удалось сломить ее дух. В самые тяжелые минуты она поддерживала нас своим оптимизмом.
– Дети, – говорила она простуженным, хриплым, но твердым голосом, – верьте мне, мои дорогие, все будет хорошо! Родина никогда не оставит нас в беде, помните об этом всегда!
Ее слова согревали души, надежда воскресала в наших сердцах – и смерть отступала.
Характер мамы отличался от характера тети Лены. Высокая, спокойная, до войны полная, очень красивая женщина. Друзья и знакомые называли ее императрицей. Голубые с поволокой глаза смотрели ласково и чуть-чуть печально. На губах изящного рта всегда была таинственная улыбка. Необыкновенной доброты человек, она, сама еле-еле держась на ногах, в те голодные годы отдавала мне последнюю крошечку хлеба. Милая, родная моя, я никогда не забуду тебя!
В тот памятный мартовский день мама, поставив на санки ведро, ушла на Неву за водой, наказав нам с братом никуда из квартиры не выходить. Но желание увидеть солнышко, почувствовать его ласковое тепло было так томительно, что мы не могли больше противиться ему.
Буквально полуживые, выползли из квартиры, в которой провели долгую, суровую зиму. От свежего воздуха еще сильнее закружилась голова. Поддерживая друг друга, направились под арку, ведущую на улицу: в то время дня одна стена ее была освещена солнцем. Ноги дрожали от слабости и не хотели идти, а солнечное пятно манило нас, обещая вознаграждения за наши усилия.
Часто останавливаясь в изнеможении, кое-как добрались до освещенной солнцем стены и, прижавшись к ней, подставили свои изможденные голодом лица его теплым лучам. В те минуты казалось, что большего блаженства, чем греться на солнце, на земле не существует. Я вспомнила, как летом в деревне спала на сеновале, и солнечные лучи, проникнув сквозь щель в крыше, по утрам будили меня, а я прятала от них лицо под одеяло.
– И зачем это надо было делать? – подумала вслух. Брат с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса, но я не стала ему пояснять. Тепло погрузило нас в забытье…
Вдруг тень закрыла солнце, и сразу стало холодно. Недовольная этим, я открыла глаза и увидела женщину, стоящую напротив нас. Лица ее рассмотреть не удавалось из-за разноцветных пятен от солнечного света, которые плавали в моих глазах, и я вновь закрыла их в надежде, что женщина сейчас уйдет и не будет нам мешать греться.
Но незнакомка не собиралась уходить. Она заговорила с нами, и ее голос поразил меня. Он зазвучал прелестной музыкой, тихо и нежно унося в далекое, казалось в сказочное, прошлое, где были мама, папа, любимая кошка Мурка с мягкой, как шелк, шерсткой и еще что-то очень приятное, но, что именно, я никак не могла вспомнить. Очарованная голосом, не сразу поняла, о чем женщина говорила. Наконец смысл ее слов дошел до моего сознания.
– Ах, какие милые деточки, только не желают со мной разговаривать, – щебетала она. – Ну как же вас зовут? Скажите тете!
По-видимому, этот вопрос она задавала уже не один раз.
Вера, – ответила я, смущенная своим молчанием.
А тебя, мой маленький принц, как зовут? – обратилась она к брату, взяв его за руку и ласково заглядывая в лицо.
Вова, – буркнул тот себе под нос.
Сколько тебе лет, мой замечательный малыш? – как бы радуясь встрече, продолжала она расспрашивать. Но Вовка молчал.
Мне скоро будет десять, а брату только осенью исполнится четыре года, – ответила я за двоих, втайне радуясь своему «великому» возрасту.
Какое счастье, что я вас встретила, – не переставала лепетать чародейка с такой искренней любовью, что я невольно прониклась к ней симпатией. – Сейчас пойдем ко мне в гости, я вас угощу конфетами, печеньем с маком, грецкими орехами.
От этих слов у меня перед глазами поплыли коробки с разноцветным мармеладом, вазочки с печеньем, которые мама до войны ставила на стол, когда садились пить чай. Голова моя совсем пошла кругом, на зубах что-то захрустело, потом растаяло на языке, и вот густая, теплая масса потекла внутрь меня. Я была готова идти куда угодно, лишь бы все повторилось наяву. Облизав сухие губы, едва дыша, чуть слышно спросила:
Далеко идти?
Нет, – ответила та и погладила меня по щеке. От прикосновения холодной руки мне стало неприятно. – Но если тебе, Верочка, трудно двигаться, то можешь подождать нас здесь, а мы с Вовочкой быстренько сходим ко мне и принесем очень много всего вкусненького.
Она замолчала. Я вдруг испугалась, что женщина уйдет, не выполнив своего обещания, открыла глаза и впервые увидела ее лицо, бледно-серое, как стена, возле которой мы стояли. Широко раскрытые глаза горели лихорадочным огнем и с жадностью смотрели на Вовку, ноздри раздувались, с шумом втягивая воздух, руки дрожали, а в углах полуоткрытого рта белыми пузырьками кипела слюна. Я в ужасе отшатнулась, схватив брата за рукав пальто. Но женщина быстро справилась с собой, и ее голос вновь зазвучал сладкой, убаюкивающей музыкой. Только мне он уже не казался приятным. Одно желание овладело мною – скорее уйти! Но как это сделать? Тетя Валя (так себя назвала непрошеная гостья, знакомясь с нами) тянула брата за руку, стараясь увлечь за собой, но я изо всех сил держала его.
– Пусти, – хныкал Вовка, – я пойду с тетей!
Силы покидали меня, чувствовала, что вот-вот выпущу брата из рук. С надеждой посмотрела на дорогу, не идет ли кто, чтобы позвать на помощь. Вдали шел человек, медленно, как ходили тогда все в блокадном городе. Трудно было понять, кто это – мужчина или женщина. В отчаянии я закричала:
– Папа идет!!!
До сих пор не могу понять, почему произнесла именно эти слова, зная, что отец погиб в начале войны. Наверное, потому, что в тот момент очень желала, чтобы именно так было. Другого объяснения этому нет. К счастью, мои слова произвели на «благодетельницу» пугающее действие: отпустив Вовкину руку, она втянула голову в воротник рваного пальто, бесшумной тенью выскользнула из-под арки и, не оборачиваясь, скрылась за углом дома.
Вовка перестал плакать, удивленный таким стремительным исчезновением «доброй» тети. Я посмотрела на дорогу, но случайного прохожего не было. Взявшись за руки, мы потащились с братом, едва переставляя ноги, вглубь двора, к своему парадному. В то время чувство радости и страха настолько в нас было притуплено из-за голода, что мы очень скоро забыли о той роковой встрече. И только через много лет, когда я потеряла брата, эта встреча вновь взволновала меня.
Сейчас страшно подумать, что мы могли стать для кого-то той «лакомой конфеткой», которой нас соблазняла лиходейка. Не могу с уверенностью сказать, что действительно видела тогда идущего по дороге человека, но с твердой верой свидетельствую: «В те решающие в нашей с братом судьбе минуты Господь был с нами, и только Он спас наши жизни от неминуемой смерти».
Слава Ему великая и вечная!
Давыдова Галина Георгиевна
Пока мы чистили дворы, ребята постарше увозили мертвых
Когда началась война, мне было 11 лет. Я была уже не маленьким ребенком, но еще и не взрослой. Я была пионеркой и на все задания отвечала: «Всегда готов!»
Я и мои сверстники дежурили на чердаках, чтобы сбрасывать зажигательные бомбы в песок, дежурили в бомбоубежище, ездили со взрослыми разбирать на дрова деревянные дома, на Ржевке копали окопы. После зимы 1941 года мы очищали дворы. Туалеты не работали, и все бросали нечистоты в форточку. Весной все это стало бы гнить, и могла начаться эпидемия. Пока мы чистили дворы, комсомольцы – ребята постарше – увозили мертвых.
В 1941 году под Ленинградом погиб папа, он был кадровым офицером. Умерла и бабушка. Мама лежала с распухшими ногами и без зубов, у нее была цинга. Все заботы легли на меня. Работать меня никуда не брали, так как выглядела я лет на 7 – 8.
В 1943 году мамы не стало, и я тоже легла умирать. К счастью, по домам ходила комиссия, меня нашли и отправили в детдом.
После войны мы, комсомольцы, расчищали завалы и сажали на их месте деревья, приводили в порядок Петергофский парк. Думаю, все, что смогла в свои годы, я сделала для своего Ленинграда.
Давыдова (Слёзкина, Колесова) Анастасия Александровна
Продукты добывали, отбивая трофеи у немцев
Моя тётя Колесова Анастасия Александровна, 1921 года рождения перед войной вышла замуж за офицера Слёзкина, которого направили на службу в Кронштадт. Меня в её рассказе поразило то, что блокада Кронштадта началась раньше ленинградской и позже была снята, он был в самостоятельном кольце немецкой армии, и там не было ни складов продуктов, ничего, кроме гарнизона и небольшого городка гражданских лиц с обслуживающим персоналом. То есть блокада была более длительной и более суровой.
С началом блокады всё гражданское население перевели на военное положение, объявив военнослужащими. Продукты питания добывали, лишь отбивая трофеи у немцев. Пайки были очень скудные. Слёзкин отдавал свой паёк жене и маленькому сыну, поэтому вскоре умер от голода. Сын его сейчас живёт под Пятигорском, а также жив второй муж моей тёти, тоже участник войны, но не кронштадтской блокады, усыновивший после войны этого мальчика, живущий сейчас в Саратове.
Дарманчева Евгения Петровна
Никогда не забывала блокадное детство
Я встретила войну четырехлетней девочкой. Мой отец Петр Ильич Житков был рабочим в порту. Мать Клавдия Михайловна Житкова до войны работала на табачной фабрике им. К. Цеткин.
Отец ушел на фронт буквально в первые дни войны. Он пропал без вести. По словам его сослуживца-очевидца, отец погиб в июле 1944 года.
Всю блокаду я прожила в городе Ленинграде. Когда умерла мама, я осталась сиротой. Меня хотели определить в детский дом, но к тому времени меня разыскали сестры отца: Житковы Мария Ильинична и Татьяна Ильинична. Они взяли меня на воспитание. Житкова Мария Ильинична в то время работала в госпитале медсестрой.
Сначала я жила на Петроградской набережной, а потом мы стали жить все вместе на 6-й Красноармейской улице – две тетушки, брат и я.
Перед пенсией я работала в Ленводоканале машинистом-оператором. Я никогда не забывала свое блокадное детство, всегда старалась ценить жизнь и работать на совесть. Сейчас я живу вместе с семьей сына, у меня подрастает внук. Дай Бог, чтобы они никогда не испытали, что значит блокада.
Даха Семен Михайлович
Мы не плакали по родным, наши сердца словно очерствели
Я, Семен Михайлович Даха, 1939 года рождения, воспитанник детского дома № 23. В самом начале блокады Ленинграда наша семья жила в одной из комнат большой 13-комнатной коммунальной квартиры на проспекте Добролюбова. Нас было пятеро: двое детей (я и моя двоюродная сестра), ее мама, моя мама и наш дедушка.
Жили мы на седьмом этаже и по мере наступления голода и дистрофии все реже спускались на улицу. Подниматься было очень тяжело, особенно взрослым, поскольку частью своего скудного пайка они делились с нами, детьми. С каждым днем запасы продуктов таяли вместе с нашими силами.
В какой-то момент наш страх притупился. Мы уже не спускались вниз во время бомбежек и артобстрелов.
С 25 декабря 1941-го по 4 января 1942-го голодная смерть унесла жизни трех членов нашей семьи. За 10 дней мы с сестрой стали сиротами. Когда мы остались одни, наши соседи отвели нас в детский распределительный приемник, который располагался на площади Льва Толстого, где был кинотеатр «АРС».
Через несколько дней нас перевели в детский дом № 23 на Большом проспекте Петроградской стороны, детдом размещался в здании бывшей школы. Детей там было так много, что мы спали валетом – по двое на одной кровати. Из воспитательниц я лучше всего помню Ядвигу Яковлевну Колосовскую. Своих детей у нее не было, и мы все были для нее родными. Разговоры у нас тогда были только о еде. Мы не плакали по нашим родным, наши сердца словно зачерствели.
Так мы прожили около трех месяцев, а после нас эвакуировали из блокадного города. Сначала повезли на Финляндский вокзал, откуда мы доехали до Ладожского озера. Там нас пересадили на грузовики, а тех, кто послабей, – в автобус. По Ладоге мы ехали очень медленно. Страха не было, был постоянный голод.
Когда мы приехали в Кострому и шли по улице, то слышали, как про нас говорили, что мы дистрофики и выглядим как скелеты. Такими тощими мы были.
Спустя какое-то время нас, немного окрепших, погрузили вместе с нашим скарбом на баржу, и мы поплыли вниз по Волге в Козловы Горы – на место нашего постоянного жительства. Природа встретила нас грозно, словно не хотела пускать на этот прекрасный высокий берег Волги. Разразилась чудовищная гроза. Громадные сосны вырывало с корнями. Были отчетливо видны разрушенные гнезда грачей.
Нас распределили по группам и помещениям, и мы начали обживаться. Наша воспитательница Клотильда Иосифовна стала нам мамой. Она со всеми была по-доброму строга и заботлива.
Чувство голода покидало нас очень медленно. Мы жевали все, что жевалось, даже грачей, которые падали из своих гнезд на соснах, мы жарили на кострах.
Директор нашего детдома Анна Григорьевна Вайнштейн была очень энергичной женщиной. Она сумела так все организовать, что мы заранее начали готовиться к зиме, заготавливать дрова.
Осенью мы пошли в школу, которая находилась в трех километрах от детского дома. Все старались хорошо учиться. Местные ребята приносили нам в школу турнепс, дуранду и жмых. К счастью, теперь эти слова детям незнакомы. А для нас это было лакомством. В столовой мы выстраивались в очереди, чтобы получить хлебные горбушки. Иногда мы ездили в пекарни – это было для нас настоящим праздником.
Летом мы ходили за грибами, выращивали капусту и другие овощи. Это было уже на второй и последующие годы. Я до сих пор ничего не могу выбрасывать из еды.
Мы учились, работали, а еще выступали с концертами – у нас был отличный хор. Жили мы очень дружно, и иногда нам даже было весело. Некоторые из наших ребят потом стали юнгами Военно-морского флота. Вот так в труде и обороне протекала наша жизнь до окончания Великой Отечественной войны.
Дмитриева Людмила Сергеевна
Мой дед был убит в «разведке боем»
Начало блокады наша семья встретила практически в том же доме недалеко от нынешнего метро «Черная речка» (надстроен и реконструирован после войны), который ранее имел каменный первый этаж и 2 – 3 этажи из дерева на набережной Малой Невы (ныне Приморский проспект около Ушаковской развязки). До войны моя семья жила в комнате на 1-м этаже (мать с сестрой и братом, ее родители – мои дед с бабушка), а я родился у матери уже в далеком 1970 году. После войны выжившим моей матери (Дмитриева Людмила Сергеевна 19.07.1932 года рождения) с ее мамой (моя бабушка) дали 1 комнату на 3-м этаже. К началу 2000-х годов я с родственниками расселил эту большую коммунальную квартиру с огромными материальными и моральными усилиями и сейчас там проживаю вместе со своей семьей (мать Дмитриева Людмила Сергеевна проживает сейчас с нами). Нашумевшим и спорным президентским проектом о предоставлении квартир всем ветеранам ВОВ и блокады, соответственно, мы воспользоваться не могли, так как уже 10 лет расселяли и ремонтировали квартиру сами и за свой счет. В 1941 – 44 годах в этом (Приморском) районе умирали больше от голода, чем от артобстрела и бомбежек, так как вдоль Невки стояло много деревянных домов, а они уже быстро сгорели при первых налетах в 1941 году (но долго горели). Воду брали из Невы, а первую осень ходили через весь город собирать землю с остатками еды Бадаевских складов. Аэродром в районе нынешнего метро «Пионерская» также был основательно выведен из строя, поэтому эта часть Приморского района далее в блокаду мало подвергалась обстрелу и налетам авиации, было сравнительно тихо. Мой дед (полный тезка) Сергей Дмитриев имел бронь на Кировском заводе, как опытный мастер, но все равно в срочном порядке попал в ополчение прямо с завода и убит той же осенью 1941 года в «разведке боем» (по письму товарищей выяснилось, что его тело просто не смогли забрать с поля боя, поэтому в похоронке написано «пропал без вести»). Надеюсь, что такое «ополченец» в домашней одежде и со старой винтовкой, мне как бывшему офицеру (сейчас я офицер на пенсии) вам не стоит объяснять… В самом начале войны имелась возможность у семьи переехать и жить у самого Кировского завода, но из-за соображений безопасности и возможного приближения фронта они остались в этом адресе. Пока отец матери писал с фронта, это так и вышло, вокруг Кировского не было «живого места». В первую же зиму – весну 1941 – 1942 годов от голода умерли сестра и брат моей матери: Рая (14 лет) и Владимир (5 лет). Они похоронены в общей братской могиле на Серафимовском кладбище Приморского района, недалеко от мемориального комплекса с Вечным огнем. В следующую зиму моя мать (Людмила Сергеевна) по дороге из школы попала под обстрел, и далее ее увезли в больницу. Ее матери (моей бабушке) сообщили, что она погибла, и та уехала по эвакуации. Далее они встретились лишь после войны в Ленинграде. В больнице мать кормили, поэтому часть блокады ей удалось прожить. После больницы мать жила одна в доме и работала при служебной столовой. Примечательно, что недалеко от моего дома у перекрестка ул. Шиманского и ул. Савушкина (называется так ныне) Ленинграда был «блошиный» рынок, который работал и в ВОВ. Как-то раз над Летним садом самолет разведки фашистов «рама» был сбит зенитчиками, летчик успел выпрыгнуть с парашютом, и его снесло на наш район. По приземлении он попал на этот самый рынок. Сотрудники НКВД еле отбили его и уже без сознания «разорванного почти в клочья», так как «поблагодарить его» со всего района сбежались все дети и вдовы – блокадники, в том числе моя мать-ребенок… Брат деда – Василий, прошел всю войну до полковника, но был убит фашистским снайпером при посадке в свою штабную машину в Берлине 8 мая 1945 года уже после прекращения огня и завершения основных боевых действий. Каждый пережил блокаду по-своему, например, для моей матери это закрытая тема, она сама смотрит часто фото близких, но не говорит об этом и о блокаде…
Дерезова Валентина Андреевна
Ее мать зарубила сына и наделала котлет
Случай на Левашовском проспекте
В декабре 1941 года стояли лютые морозы. Обстреливали нас уже меньше, но голод стоял страшный, унося каждый день человеческие жизни. Продовольственные карточки в магазинах не отоваривали, поскольку не было продуктов. Но можно было прикрепиться к столовой и на крупяные талоны получать скудный обед. Наша семья, состоящая из мамы и четверых детей, так и сделала.
Я была старшим в семье ребенком, мне тогда было 12 лет, и поэтому все хозяйственные дела были на мне. Однажды я, как всегда, взяла кастрюли и пошла с Крестовского острова на Большой проспект в столовую. Я шла по Левашовскому проспекту мимо хлебозавода, и вдруг где-то совсем неподалеку разорвался снаряд, разрушив стену дома. Но меня это не остановило, я не обратила на это почти никакого внимания. Возвращалась я тем же путем. На улице никого не было, стояла тишина, и белоснежные хлопья снега ложились на землю. Но вдруг меня что-то насторожило, я обернулась и увидела шагах в 10 – 12 от меня мужчину. Он еле шел, шаркая ногами, но, увидев меня с едой, стал более уверенно ко мне приближаться. Испугавшись, что он хочет отобрать у меня еду, я прибавила шаг и упала. Весь обед вылился из кастрюли. Я стала быстро собирать его руками и посмотрела на мужчину – у него были алчные глаза и черное лицо. Я понимала, что он хочет отобрать у меня остатки еды. Но я передвинула кастрюльку, собрала последние остатки лапши, выпрямилась и быстро пошла домой, оставив голодного мужчину на тротуаре.
В марте 1942 года мы на автобусах приехали на Ладожское озеро. Там нас разместили в вагонах, чтобы ехать дальше. Мы, дети, были очень слабые, на каждые 10 детдомовцев полагался воспитатель, который присматривал за нами. Я попала в число детей, которые не поместились в вагон, и нас разбили на две пятерки. В моей пятерке осталась воспитательница Елена Михайловна, а в другой старшим был назначен мальчик по фамилии Столярский. Он должен был рассказывать своей воспитательнице о жизни ее подопечных, поскольку она болела и не могла сама ходить.
Нам дали полную алюминиевую миску лапши с омлетом и 250 грамм хлеба. В нашей группе все обошлось благополучно, а вот в другой не совсем. Одна девочка отломила кусочек хлеба и положила под подушку, чтобы потом съесть. Но хлеб исчез. Столярский рассказал воспитательнице о пропаже хлеба. Она отнеслась к этому очень негативно и велела разыскать того, кто это сделал. В конце концов выяснилось, что вором оказался сам Столярский. После этого поступка мы его страшно возненавидели. Вскоре его ссадили с поезда, как и других мальчиков, которые сходили с ума от голода.
В эвакуации в детском доме в Ярославской области мы ожили после голода. У нас был свой огород, где росли овощи, кроме того, продуктами нам помогал и колхоз. Мы тоже ему помогали по мере сил. Жили мы в школе, в одноэтажном здании на реке Обноре. Жизнь потихоньку налаживалась, мы спали на матрацах, которые набивали сеном. В столовой стояли сколоченные столы и длинные ряды досок, заменявшие нам стулья.
Во время обеда мы все друг за другом входили в столовую и занимали свои места. Однажды на обед нам подали суп, а на второе котлету с гарниром. Вдруг сидящая рядом со мной девочка Нина упала в обморок. Ее привели в чувство, и она снова потеряла сознание. Когда мы ее спросили, что происходит, она ответила, что не может спокойно есть котлеты из мяса своего брата. Оказалось, что в Ленинграде во время блокады ее мать зарубила сына и наделала котлет. При этом мать пригрозила Нине, что если она не будет есть котлеты, то ее постигнет та же участь. Несмотря на пережитые страдания, Нина росла умной девочкой и хорошо училась. Потом за ней с фронта приехал папа и забрал ее одну из первых.