Колин Маккалоу
Цезарь, или По воле судьбы
На рассвете Самаробрива увидела вдалеке легион Марка Красса, и Цезарь с десятым незамедлительно покинул ее.
Два легиона, каждый почти в полном составе. Это было все, что он мог привести в помощь девятому. Девять тысяч ценных солдат, ветеранов. Больше никаких глупых просчетов. Сколько там нервиев? Несколько лет назад на поле боя их полегло пятьдесят тысяч, но это было очень многочисленное племя. Возможно, их снова столько же вокруг осажденного лагеря девятого. Хороший легион. Нет, они не погибнут!
Фабий быстро дошел до реки Скальд. Там он встретился с Цезарем. Можно было подумать, что они выполняют маневры на Марсовом поле. Ни один не ждал другого и часа, им предстояло покрыть еще семьдесят миль. Но сколько там нервиев? Двум легионам, даже состоящим из ветеранов, в открытом бою против них, безусловно, не устоять.
Слугу Вертикона Цезарь послал вперед, дав ему двуколку, чтобы он проехал сколько осмелится, потому что ездить верхом он не умел. Ему было велено метнуть копье с привязанным желтым пером обратно в лагерь Цицерона. К сожалению, он был крестьянин, а не воин. Он сделал что мог и попытался перебросить копье с желтым пером через укрепления, но оно упало между бруствером и стеной и пролежало там незамеченным долгих два дня.
Квинту Цицерону вручили его всего за несколько часов до того, как столб дыма над деревьями возвестил о прибытии Цезаря. Он был на грани отчаяния, потому что копья с желтым пером никто нигде не мог обнаружить, хотя все высматривали его до рези в глазах и уже всюду видели одни желтые пятна.
Иду. Со мной два неполных легиона. Не могу напасть сразу. Вынужден искать место, где девять тысяч солдат могут разбить многие тысячи. Похожее на Аквы Секстиевы. Сколько их там? Напиши мне подробно. Твой греческий очень хорош, весьма образный.
Гай Юлий Цезарь, император
При виде желтого пера измученный легион разразился радостными криками, а Квинт Цицерон заплакал. Вытерев неимоверно грязное лицо столь же грязной рукой, он сел, забыв о больной спине и ноге, и стал писать ответ Цезарю, пока Вертикон готовил другого слугу и другое копье.
Думаю, их тысяч шестьдесят. Здесь собралось все племя, их великое множество. Не только нервии. Замечены также менапии и кондрусы. Мы пока держимся. Найди скорее свои Аквы Секстиевы. Галлы теряют бдительность, считая, что уже заполучили нас, чтобы сжечь заживо в своих клетках. Они много пьют, их рвение слабеет. Твой греческий не хуже моего.
Квинт Туллий Цицерон, старший легат
Цезарь получил это письмо в полночь. Нервии пытались атаковать его, но помешала темнота, и это была единственная ночь, когда они по забывчивости не выставили дозоры. Десятый с седьмым рвались в бой, но Цезарь сдерживал их пыл, пока не нашел подходящее поле и не построил лагерь, подобный тому, укрепившись в котором Гай Марий и тридцать семь тысяч римлян более полувека назад разгромили сто восемьдесят тысяч тевтонов.
На это ушло два дня, после чего десятый и седьмой легионы наголову разбили нервиев, никому не давая пощады. Квинт Цицерон оказался прав: продолжительная осада ослабила их боевой дух. Они много пили, плохо закусывали и еще хуже дрались, но их союзники, пришедшие позже, сражались лучше при Цезаревых Аквах Секстиевых.
Лагерь девятого представлял собой обугленные руины. Бульшая часть домов сгорела дотла. Мулы и волы бродили голодные, дополняя своим ревом какофонию приветственных криков в честь прибытия Цезаря и двух его легионов. Среди солдат не осталось ни единого человека без ранения, и все они были больны.
Десятый и седьмой легионы решительно взялись за дело. Разрыли преграду, пустив поток по прежнему руслу. Разобрали бруствер на топливо, разожгли костры, нагрели воду в котлах, чтобы солдаты девятого легиона могли помыться и выстирать одежду. Разместили животных в уцелевших и наспех сколоченных стойлах и тщательно прочесали окрестность в поисках пищи. Затем подошел обоз с достаточным запасом провианта и фуража, а потом Цезарь построил солдат девятого перед своими легионерами. У него не было с собою наград, но он все равно зачитал приказы о награждении. Пуллон и Ворен, уже имевшие серебряные браслеты и фалеры, теперь получили золотые.
– Если бы я имел право, Квинт Цицерон, я наградил бы тебя венком из трав за спасение легиона.
Квинт Цицерон кивнул, очень довольный:
– Ты не можешь, Цезарь, я знаю. Устав есть устав. Да и потом, девятый спас себя сам. Я только чуть поддержал его с краю. Замечательные парни, правда?
– Лучшие среди лучших.
На следующий день три легиона двинулись в путь. Десятый с девятым направились в удобную и безопасную Самаробриву, седьмой пошел в гавань Итий. Даже если бы Цезарь захотел, оставить в лагере гарнизон не представлялось возможным. Продовольствия в округе было не сыскать, земля была вытоптана и покрыта телами врагов.
– Весной я разберусь с нервиями, Вертикон, – сказал Цезарь своему стороннику. – Ты ничего не потеряешь из-за того, что помог моим людям, обещаю. Возьми все, что тут остается, себе, это поможет тебе продержаться.
Вертикон и его люди возвратились в свою деревню. Вертикон вновь зажил как тан нервиев, а слуга вернулся к своему плугу. Ибо здесь не было принято возвышать человека даже в знак благодарности за его заслуги. Обычай и традиции были слишком сильны. Да слуга и не ожидал никакой награды. Он выполнял обычную для зимы работу и, как и раньше, беспрекословно подчинялся Вертикону, сидел у костра по ночам со своей женой и детьми и молчал. Свои чувства и мысли он держал при себе.
Цезарь с небольшим кавалерийским отрядом поскакал к верховьям Мозы, предоставив своим легатам возможность самостоятельно довести легионы до места. Ему было необходимо увидеться с Лабиеном, приславшим сообщение, что треверы неспокойны. Они не позволили Лабиену прийти на помощь девятому легиону, но еще не собрались с духом атаковать. Лагерь Лабиена граничил с землями ремов, а это означало, что помощь у него была под рукой.
«Цингеториг обеспокоен тем, что теряет влияние среди треверов, – писал Лабиен, – а Амбиориг очень старается склонить чашу весов в пользу Индутиомара. Истребление тринадцатого легиона сделало Амбиорига героем».
– Эта расправа дала кельтам иллюзию силы, – сказал Цезарь. – Я только что получил записку от Росция, где он сообщает, что арморики двинулись к его лагерю, как только до них дошла эта весть. К счастью, они были аж в восьми милях, когда узнали о поражении нервиев. – Он усмехнулся. – Лагерь Росция вмиг потерял для них всякую привлекательность, и они повернули домой. Но они вернутся.
Лабиен помрачнел:
– И это зима. Весной мы окажемся в полном дерьме. К тому же без одного легиона.
Они стояли возле добротного деревянного дома легата, освещенные неярким зимним солнцем, глядя на ровные ряды строений, расходившихся от них в трех направлениях. Дом командира всегда располагался в центре северной части римского лагеря, за ним теснились склады и сараи.
Это был кавалерийский лагерь, потому он был больше лагеря, где жили и оборонялись пехотинцы. Римские зимние лагеря для пехоты обычно строились из расчета половина квадратной мили на один легион (для кратковременных лагерей эта норма была впятеро меньше). Легионеры размещались по десять человек в доме – восемь солдат и два нестроевика. Каждая центурия, состоявшая из восьмидесяти солдат и двадцати нестроевиков, занимала отдельную небольшую улицу с домом центуриона в начале и конюшней для десяти мулов и шести волов, которые тянули единственную повозку центурии, в конце. Дома легатов и военных трибунов стояли вдоль главной улицы лагеря – via principalis – по обеим сторонам от дома командира и дома квестора, причем дом квестора был больше, поскольку квестор ведал припасами, счетами, казной и похоронной конторой. Вокруг них было свободное пространство, достаточное для прохода строя солдат. Еще одна площадка перед домом командира служила лагерным форумом, где собирались легионеры. Все было настолько четко выверено, что каждый в лагере точно знал свое место. Такой же порядок был и в лагерях, которые разбивались на ночь во время переходов, и в полевых лагерях, которые возводились перед боем. Даже животные знали, куда они должны идти.
Лагерь Лабиена занимал две квадратные мили, ибо, помимо одиннадцатого легиона Лабиена, в нем размещались две тысячи эдуйских конников, в распоряжении каждого из которых имелись две лошади, слуга и мул. Животные находились в удобных зимних конюшнях, а две тысячи их хозяев жили в просторных домах.
В лагерях Лабиена, наводившего на подчиненных страх, всегда было грязно, поскольку его мало заботила своевременная чистка конюшен и уборка мусора. Он также разрешал солдатам держать при себе женщин, и Цезарь не противился этому, хотя ему очень не нравилась вонь, исходящая от шести тысяч нечищеных животных и десяти тысяч немытых человеческих тел. Рим, не имея собственной кавалерии, вынужден был полагаться на наемников, не являвшихся римскими гражданами. У них были свои законы, и им разрешалось поступать по-своему. Это в свою очередь значило, что римлянам-пехотинцам тоже разрешали держать женщин. Иначе возмущенные граждане скандалили бы с негражданами, и зимовка превратилась бы в кошмар.
И Цезарь ничего не сказал. Грязь и страх царили вокруг Тита Лабиена, но он был сокровищем. Никто не командовал кавалерией лучше, разве что сам Цезарь, чьи обязанности главнокомандующего не позволяли ему вести в бой кавалерию. Да и с пехотой Лабиен успешно справлялся. Очень ценный человек и отличный заместитель командира. Жаль, что он не мог укротить в себе дикаря. О его наказаниях шла такая молва, что Цезарь никогда не давал ему дважды один и тот же легион для длительного пребывания в лагере. Парни из одиннадцатого застонали, услышав, что должны зимовать вместе с Лабиеном, и теперь жили надеждой на то, что следующую зиму проведут с Фабием или Требонием, командирами строгими, но не спускавшими с легионеров три шкуры.
– Первое, что я сделаю по возвращении в Самаробриву, – напишу Вентидию и Мамурре в Италийскую Галлию, – сказал Цезарь. – У меня осталось семь легионов, а «Жаворонок» сильно поредел, потому что за его счет я восполнял потери в других легионах. А мне нужны одиннадцать легионов и четыре тысячи лошадей. Год будет тяжелым.
Лабиен поморщился.
– Четыре легиона зеленых рекрутов? – спросил он, кривя рот. – Это же больше трети всей армии! Они будут помехой, а не помощью.
– Зеленых только три, – спокойно возразил Цезарь. – Один легион, который мне нужен, состоит из хороших солдат. Он расквартирован в Плаценции. Ребята, правда, в бою не бывали, но отменно натренированы и рвутся в драку. Безделье так им наскучило, что они могут взбунтоваться.
– Ага! – кивнул Лабиен. – Я знаю, о ком ты. Это шестой легион, набранный Помпеем в Пицене около года назад. Его готовили для похода в Испанию, а похода все нет. Ты прав, Цезарь, парни застоялись. Но командует ими Помпей, а не ты.
– Я напишу Помпею и попрошу отдать их мне.
– И он согласится?
– Думаю, да. В обеих Испаниях сейчас спокойно. Афраний с Петреем без проблем управляются с ними. В Лузитании тихо, в Кантабрии тоже. Я предложу Помпею совершить боевое крещение нового легиона вместо него. Ему это понравится.
– Понравится, безусловно. Есть две вещи, которые Помпей никогда не делает. Он никогда не ввязывается в бой, не имея численного превосходства, и никогда не использует не побывавших в сражении ребят. Такой мошенник! Ненавижу его, всегда ненавидел. – Лабиен помолчал. – Ты восстановишь тринадцатый или сформируешь сразу четырнадцатый?
– Обязательно восстановлю. Я, как и все римляне, суеверен, но добьюсь, чтобы в этой цифре солдаты видели просто число. – Он пожал плечами. – Кроме того, если у нас появится четырнадцатый легион и не будет тринадцатого, то ребята из четырнадцатого будут все время думать, что на самом деле они из тринадцатого. Я возьму новый тринадцатый под свое начало. И обещаю, что через год все станут считать его номер счастливым. Веришь?
– Когда я не верил тебе?
– Знаю, Лабиен, думаешь, наши отношения с треверами испортятся окончательно? – спросил Цезарь, сворачивая на via praetoria.
– Непременно. Они всегда хотели войны, но до сих пор побаивались меня. Амбиориг сумел это изменить, ведь он прекрасный оратор. В результате Индутиомар быстро набирает сторонников. Я сомневаюсь, что Цингеториг сумеет сохранить свое положение, поскольку эти двое умело обрабатывают танов. А нам с тобой и вовсе нельзя недооценивать Амбиорига и Индутиомара.
– Ты сможешь продержаться здесь зиму?
Сверкнули лошадиные зубы.
– О да. У меня есть идея, как втянуть треверов в битву, которую они не смогут выиграть. Нужно спровоцировать их на неосторожный шаг. Если они дождутся лета, их соберутся тысячи и тысячи. Амбиориг регулярно наведывается за Рейн, пытаясь заручиться там помощью германцев. Если ему это удастся, к треверам присоединятся неметы, ибо решат, что набеги германцев им более не страшны.
Цезарь вздохнул:
– Я полагал, что длинноволосые галлы более дальновидны. Боги свидетели, я поначалу был к ним весьма милостив. Думал, если я буду справедлив и заключу с ними законные договоры, то они смирятся и примут власть Рима. Тем более что у них есть пример. Южные галлы в Провинции сопротивлялись сто лет, но посмотри на них теперь. Они живут гораздо счастливее и богаче, чем тогда, когда грызлись между собой.
– Ты говоришь, как Цицерон, – заметил Лабиен. – Они слишком тупы, чтобы понять, что для них лучше, а что хуже. И будут воевать с нами, пока хватит сил.
– Боюсь, ты прав. Поэтому с каждым годом я делаюсь все более жестоким.
Они остановились, чтобы пропустить вереницу конюхов, переводящих через улицу лошадей на тренировочную площадку.
– И как же ты собираешься спровоцировать треверов? – спросил Цезарь.
– Мне нужна твоя помощь и помощь ремов.
– Проси – и получишь.
– Я хочу, чтобы все вокруг узнали, что ты собираешь ремов на их границе с белловаками. Скажи Доригу, пусть все выглядит так, словно он срочно посылает в том направлении всех солдат, каких может найти. На самом деле мне нужно, чтобы четыре тысячи ремов тайно собрались в моем лагере. Я буду проводить их ночами – по четыреста человек. Понадобится десять ночей. Но прежде я пущу слух через шпионов Индутиомара, что испуган уходом ремов и сам решил уйти. Не беспокойся, я знаю, кто у нас тут шпионит. – Смуглое лицо его, презрительно скривившееся, стало страшным. – Все местные девки, их тут полным-полно. Но ни одной из них не удастся передать сообщение о прибытии ремов. Ребята их очень плотно займут.
– А когда ремы будут здесь?
– Треверы явятся, чтобы расправиться со мной прежде, чем я уйду. Им понадобится десять дней, чтобы собрать войско, и два дня, чтобы дойти сюда. К этому времени я буду готов. Тогда я открою ворота и дам шести тысячам эдуев и ремов порубить их, как свинину на колбаски. А одиннадцатый будет набивать ими кишки.
Цезарь отбыл в Самаробриву довольным.
– Никто не может тебя победить, – пробормотала Рианнон.
Цезарь лег на бок, подпер рукой голову.
– Тебе это по нраву?
– О да. Ты – отец моего сына.
– Думнориг тоже был весьма могущественным.
Зубы ее блеснули во мраке.
– Никогда!
– Неужели?
Она вытащила из-под себя волосы, что было делом трудным и даже болезненным, и между ними словно пролегла огненная река.
– Ты убил Думнорига из-за меня?
– Нет. Он интриговал против Рима, намереваясь вызвать волнения, пока я буду в Британии, поэтому я приказал ему ехать со мной. А он подумал, что я собираюсь убить его вдали от тех, кто мог бы за него вступиться, и убежал. Но я ему доказал, что в случае надобности могу убить его где хочу, и Лабиен с удовольствием выполнил это. Он не любил Думнорига.
– А я не люблю Лабиена, – вздрогнув, сказала она.
– Это неудивительно. Лабиен из тех, кто считает, что хороший галл – это мертвый галл, – сказал Цезарь. – К галльским женщинам он относится так же.
– Почему ты не возразил, когда я сказала, что Оргеториг станет царем гельветов? – строго спросила Рианнон. – У тебя ведь нет другого сына! Когда он родился, я еще не знала, как ты знаменит и влиятелен в Риме. Теперь знаю. – Она села и положила руку ему на плечо. – Цезарь, признай его! Быть царем даже такого сильного племени, как гельветы, завидная судьба, но быть царем Рима – еще более славный удел.
Цезарь отбросил ее руку, глаза его сверкнули.
– Рианнон, в Риме никогда не будет царя! И я не хотел бы, чтобы в Риме был царь! Рим – это республика, которой уже пятьсот лет! А цари пережиток прошлого. Даже вы, галлы, понимаете это. Народ живет легче под властью сограждан, избранных его волей. В этом случае того, кто плохо справляется со своими обязанностями, всегда можно переизбрать. – Он криво улыбнулся. – Выбор возносит лучших и устраняет негодных.
– Но ты – лучший! Ты – непобедимый! Ты – Цезарь, ты рожден стать царем! – вскричала она. – Рим под твоей властью расцветет и завоюет все страны! Ты сделаешься повелителем мира!
– Я не хочу быть повелителем мира, – терпеливо ответил он. – Я просто хочу стать Первым Человеком в Риме. Первым среди равных. Если бы я стал царем, у меня не осталось бы соперников, разве это хорошо? Как мне обойтись без Катона и Цицерона, которые не дают мне закоснеть. – Он наклонился и стал целовать ее груди. – Оставь все как есть, Рианнон.
– Разве тебе не хочется, чтобы твой сын был римлянином? – спросила она, уворачиваясь.
– Дело не в желании. Наш сын не римлянин.
– Ты мог бы сделать его римлянином.
– Наш сын не римлянин, Рианнон. Он – галл.
Теперь она наклонилась к нему, целуя его грудь, щекоча волосами его напрягшийся пенис.
– Но я – дочь царя, – пробормотала она. – Любая римлянка не дала бы ему лучшей крови.
Цезарь лег на нее.
– Его кровь римская только наполовину, да и этого нельзя доказать. Его зовут Оргеториг, а не Цезарь. И его имя останется Оргеториг. Когда придет время, пошли его к своему народу. Я рад, что мой сын будет царем. Но только не царем Рима.
– А если бы я была великой царицей, такой великой, что даже Рим признал бы меня?
– Даже если бы ты была повелительницей всего мира, этого было бы недостаточно. Ты не римлянка. И не жена мне.
Возражения так и остались невысказанными, ибо Цезарь закрыл ей рот поцелуем. Слишком чувственным, чтобы его прерывать. Она отдалась блаженству, но где-то в уголке сознания сохранила этот разговор, намереваясь как следует все обдумать.
И всю зиму она думала, пока важные римские легаты сновали туда-сюда по их дому, улыбались ее сыну и возлежали на пиршественных ложах, ведя бесконечные разговоры об армиях, легионах, запасах, укреплениях…
«Я не понимаю, и он ничего мне не объяснил. Моя кровь намного лучше крови любой римлянки! Я – дочь царя! Я – мать царя! И мой сын должен стать царем Рима, а не гельветов. Загадочные ответы Цезаря не имеют смысла. Неужели он думает, что я что-нибудь пойму без объяснений? Может быть, лучше спросить совета у сведущей женщины? У какой-нибудь римлянки?»
Итак, пока Цезарь готовился к совещанию всех галльских племен в Самаробриве, Рианнон кликнула писаря из эдуев и продиктовала ему послание на латыни одной знатной римской матроне, госпоже Сервилии. Выбор адресата доказывал, что римские сплетни просачиваются всюду.
Пишу тебе, госпожа Сервилия, так как знаю, что ты много лет была близким другом Цезаря и что, когда Цезарь возвратится в Рим, ваша дружба возобновится. Так говорят здесь, в Самаробриве.
У меня сын от Цезаря, ему сейчас три года. В жилах моих течет царская кровь. Я – дочь Оргеторига, царя гельветов. Цезарь забрал меня от моего мужа Думнорига, вождя племени эдуев. Но когда мой сын родился, Цезарь сказал, что он будет воспитываться как галл в Косматой Галлии, и настаивал, чтобы у него было галльское имя. Я назвала его Оргеторигом, но хотела бы, чтобы он звался Цезарем Оргеторигом.
Мы, галлы, считаем необходимым, чтобы у мужчины был хотя бы один сын. По этой причине наши мужчины, особенно знатные, берут себе несколько жен, на случай если какая-то будет бесплодной. К чему мужчине заботиться о своем возвышении, если у него нет наследника? У Цезаря, кроме нашего сына, ни одного наследника нет. Но он почему-то не хочет, чтобы маленький Оргеториг стал его преемником в Риме. Я спросила его почему. Он ответил, что я не римлянка. То есть недостаточно хороша. Даже если бы я была царицей мира, римлянки все равно были бы выше меня. Я ничего в этом не понимаю и очень сержусь.
Госпожа Сервилия, можешь ли ты научить меня понимать Цезаря?
Писец-эдуй унес восковые таблички, чтобы перенести письмо на бумагу. Затем он снял с него копию, которую отдал Авлу Гирцию для предъявления Цезарю. Гирций должен был сообщить командующему о полном успехе Лабиена в битве с треверами.
– Он разбил их, – доложил Гирций с бесстрастным лицом.
Цезарь посмотрел на него подозрительно:
– И?
– И Индутиомар мертв.
– Удивительно! – Цезарь был поражен. – Я полагал, что белги и кельты научились ценить своих вождей и удерживать их от прямого участия в драке.
– Э-э-э… так и было, – промямлил Гирций. – Но Лабиен отдал приказ любой ценой доставить ему Индутиомара. Э-э-э… не целиком, а лишь его голову.
– Юпитер, да этот человек сам варвар! – воскликнул разгневанно Цезарь. – В войне мало правил, но одно непреложно: нельзя лишать народ вождей, прибегая к убийству! Вот еще одна вещь, которую я должен буду как-то объяснять сенату! Хотел бы я разделиться на множество легатов, чтобы всю их работу выполнять самому! Плохо уже то, что Рим выставлял головы своих граждан на римской ростре. Неужели теперь мы еще будем выставлять головы наших противников-дикарей? Ведь он выставил ее, да?
– Да, на стене своего лагеря.
– И солдаты провозгласили его императором?
– Да, на поле боя.
– Значит, он мог взять Индутиомара в плен и держать его для своего триумфального шествия по улицам Рима. Индутиомар все равно умер бы, но сначала стал бы почетным гостем Рима и увидел бы всю его славу. В какой-то степени смерть во время триумфа почетна, но так – это нечестно, подло. Как мне оправдать это в своих донесениях сенату, Гирций?
– Мой совет – не делай этого. Расскажи, как все произошло на самом деле.
– Он мой легат.
– Верно.
– Что происходит с ним, а?
Гирций пожал плечами:
– Он – дикарь, желающий сделаться консулом, как Помпей Магн. Любой ценой, ни на что не оглядываясь. Не считаясь с mos maiorum.
– Еще один пиценец?
– Еще один, но полезный.
– Ты прав. – Цезарь уставился в стену. – Он надеется пройти в консулы вместе со мной.
– Да.
– Рим захочет меня, а Лабиена не захочет.
– Да.
Цезарь зашагал из угла в угол:
– Я должен подумать. Ступай.
Гирций прокашлялся:
– Еще один вопрос.
– Да?
– Рианнон.
– Рианнон?
– Она написала Сервилии.
– Не умея писать, она, вероятно, воспользовалась услугами писца.
– А тот вручил мне копию письма. Но я не отдал оригинал курьеру без твоего разрешения.
– Где эта копия?
– Вот.
Гирций отдал бумагу.
Еще одно письмо превратилось в пепел, на этот раз в жаровне.
– Дура!
– Что делать с оригиналом? Отправить?
– Отправь. Но проследи, чтобы я прочел ответ прежде, чем Рианнон.
– Ясное дело.
– Хочу пройтись, – сказал Цезарь, стягивая алый палудамент с Т-образной вешалки. Накинув его на плечи, Цезарь сам затянул шнурки. Взгляд его снова стал бесстрастным. – Присматривай за Рианнон.
– Есть и хорошая новость, Цезарь.
Командующий грустно улыбнулся:
– Она мне очень нужна. Какая?
– Амбиориг пока не сумел сговориться с германцами. Они боятся нас с тех пор, как ты построил мост через Рейн. Ни уговоры, ни лесть не привели к тому, чтобы хоть один германский отряд пришел в Галлию.
Приближался конец зимы, а за ним и совет вождей всех галльских племен, когда Цезарь повел четыре легиона в земли нервиев, чтобы покончить с этим сильным племенем. Ему сопутствовала удача: все племя собралось в самом большом оппиде, обсуждая вопрос, следует ли отправить посланников в Самаробриву. Нервии были вооружены, но не готовы к сражению, и Цезарь не пощадил никого. Тех, кто выжил, забрали в плен вместе с огромным количеством добычи. В данном случае ни Цезарь, ни его легаты не получили никакой личной прибыли. Все трофеи пошли легионерам, включая выручку от продажи рабов. Затем на землях нервиев все сожгли, не тронули лишь владения Вертикона. Пленных вождей отправили морем в Рим ждать триумфального дня в чести и роскоши – так было велено Гирцию. В день триумфа им свернут шею в Туллианской тюрьме, но до того они в полной мере познают мощь и славу Рима.
Цезарь ежегодно созывал совет галлов с тех пор, как прибыл в Косматую Галлию. Поначалу собрания проходили в Бибракте, столице эдуев. В этом году впервые местом сбора стала Самаробрива, и каждому племени было сделано предложение прислать туда делегатов. Подобные встречи давали Цезарю возможность поговорить с вождями племен. Все эти цари, вожди, старейшины или избранные вергобреты в конце концов должны были понять, что война с Римом может иметь для них лишь один исход.
В этот раз Цезарь надеялся на хорошие результаты. Все, кто воевал с ним за последние пять лет, были разгромлены, какой бы великой ни казалась их сила. Даже потеря тринадцатого легиона обратилась в преимущество. Теперь они будут знать, что их ждет.
И все же с приближением назначенного дня надежды Цезаря угасали. Треверы, сеноны и карнуты не сочли нужным прислать делегатов, а это были самые многочисленные племена. Неметы и трибоки никогда не являлись, но их отсутствие было понятно: они по Рейну граничили со свевами, самыми свирепыми и голодными из германцев. Они были заняты защитой собственных земель и почти не взаимодействовали с другими племенами Косматой Галлии.
Огромный, обвешанный медвежьими и волчьими шкурами зал, встрепенувшись, затих, когда Цезарь поднялся на возвышение в окаймленной пурпуром тоге, ослепительно-белой посреди всего галльского многоцветия. Собравшиеся поражали дикарским великолепием. Все делегаты облачились в цвета своих племен: атребаты, представленные царем Коммием, – в ярко-красный, кадурки в оранжевый и зеленый, ремы в малиновый и синий, дружественные эдуи в алый и темно-сиреневый. Но ни желтых с алым клеток карнутов, ни ультрамариновых с желтым плащей сенонов, ни светло- и темно-зеленых накидок треверов не было среди них.
– Я не намерен останавливаться на судьбе нервиев, – произнес Цезарь высоким звучным голосом, – ибо все вы тут знаете, что с ними произошло. – Он огляделся и кивнул Вертикону. – Здесь сегодня присутствует лишь один здравомыслящий нервий. Зачем бороться с неотвратимостью? Спросите себя, кто ваш реальный враг! Рим? Или все же германцы? Присутствие Рима в Косматой Галлии в конечном счете пойдет вам на пользу. Оно станет порукой тому, что вы сохраните и свой уклад, и свои обычаи. Рим сдержит германцев, не пустит на эту сторону Рейна. В каждом из договоров, что мы с вами заключали, я, Гай Юлий Цезарь, обещал занимать вашу сторону в спорах с германцами! Ибо вы сами не сможете их сдержать. Если не верите мне, спросите секванов. – Он нашел взглядом малиново-розовое пятно и указал на него. – Царь свевов Ариовист убедил их разрешить его людям поселиться на трети их земель. Желая мира, они дали согласие, и что же в итоге? Дайте германцам палец, и они отхватят всю руку, все ваши земли! Кадурки, поскольку граничат с Аквитанией на юго-западе, возможно, считают, что их не постигнет подобная участь. Постигнет, не сомневайтесь! Без Рима у всех вас судьба будет точно такой же!
Делегаты арвернов занимали целый ряд, ибо являлись весьма воинственным и могущественным народом. Вечные враги эдуев, они владели землями Цевеннского хребта вокруг истоков рек Элавер, Карис и Вигемна. Вероятно, поэтому в их нарядах преобладали бледно-лимонные, блекло-голубые и темно-зеленые пятна, неприметные на фоне снега и скал.
Один из них, молодой и гладковыбритый, поднялся со своего места.
– Скажи мне, в чем разница между римлянами и германцами? – вопросил он на карнутском наречии, которым пользовался и Цезарь, ибо язык друидов был понятен всем.
– Нет, скажи это сам, – с улыбкой ответил Цезарь.
– Я не вижу никакой разницы. Власть иноземцев – всегда власть иноземцев.
– А между тем отличия очевидны! Взять хотя бы тот факт, что я, римлянин, говорю сейчас с вами на вашем же языке. К моменту моего первого появления в Длинноволосой Галлии я уже знал язык эдуев, арвернов, воконтиев. А с тех пор освоил язык друидов, атребатов и несколько иных наречий. Да, у меня есть способности к языкам, это правда. Но я выучил эти языки не из прихоти, а сознавая, что общение напрямую позволяет людям понять друг друга гораздо лучше, чем с помощью толмачей. Однако я никогда не требовал и не потребую, чтобы вы выучили латынь. А германцы заставят вас говорить на своих языках, так что в конце концов вы забудете свой родной.
– Мягко стелешь, Цезарь, – возразил молодой арверн. – Именно в этом и таится опасность. Вы собираетесь господствовать скрытно. А германцы ничего не скрывают. Поэтому им противостоять проще, чем вам.
– Вероятно, ты впервые присутствуешь на подобном собрании, ибо я не знаю тебя, – спокойно сказал Цезарь. – Назови свое имя.
– Верцингеториг!
Цезарь подошел к самому краю возвышения:
– Во-первых, Верцингеториг, вы, галлы, должны примириться с иноземным присутствием. Окружающий мир стремительно сжимается с тех самых пор, как греки и карфагеняне рассеялись по всему периметру моря, которое мы, римляне, теперь называем Нашим. Но греки никогда не были единой нацией. Греция всегда являла собой скопище маленьких народов, которые, как и вы, постоянно дрались друг с другом, пока напрочь не истощили страну. Рим тоже поначалу был городом-государством, но постепенно он подчинил себе всю Италию, сделав ее единой нацией. Рим – это Италия. И все же господство великого города отнюдь не господство царя-одиночки. Вся Италия голосует, избирая правителей Рима. Вся Италия живет жизнью Рима. Вся Италия поставляет Риму солдат. Ибо Италия и есть Рим, который растет и растет. И теперь вся Италийская Галлия к югу от реки Пад тоже является его частью и выбирает магистратов. Вскоре этой чести удостоятся галлы, живущие севернее реки Пад, потому что я поклялся добиться этого, ибо верю в единство. Я верю, что в единении сила. И я сделаю Косматую Галлию единой страной. Это будет вам подарком от Рима. Германцы таких дорогих подарков не поднесут никому. Они могут лишь способствовать деградации подчиненных племен. У них нет системы правления, нет системы торговли, нет системы законов, дающих народу возможность свободно работать и жить.
