Евгений Клюев
Сказки на всякий случай
ИСТОРИЯ ПРО ОДНО ДОБРОЕ УТРО
Одно Доброе Утро появилось на свет точно так же, как и все остальные добрые утра появляются: кто-то – теперь уж и не вспомнишь кто! – взял да сказал:
– Доброе Утро!
И пошло оно летать по свету, Доброе это Утро. От одного к другому – по эстафете! И каждый, к кому прилетало Доброе Утро, с радостью принимал его, а после передавал кому-нибудь:
– Доброе Утро!
Ах, до чего же все это было замечательно и приветливо! У Доброго Утра даже голова закружилась от того, сколько раз его передавали из уст в уста. Не сильно, конечно, закружилась, а… как на празднике бывает. Его даже, случалось, по нескольку раз одним и тем же людям передавали… но, когда эти люди снова принимали Доброе Утро, они не сердились, а ещё сильнее, чем прежде, радовались: кому же не радостно получить целых два Добрых Утра за одно и то же утро? А то и больше! Некоторым удалось по двадцать раз Доброе Утро принять и передать… так что уже часам к десяти Доброе Утро испытывало приятную усталость – такая бывает, когда множество подарков развёртываешь… всё развёртываешь и развёртываешь, а подаркам конца нет. Того и гляди, скажешь себе: «Ох, и надоело же мне эти подарки развёртывать!» А самому-то, конечно, нисколечко не надоело: так бы, наоборот, всю жизнь развёртывал и развёртывал…
Вот и наше Доброе Утро, хоть и испытывало приятную усталость, а всё равно и подумать не могло о том, чтобы прекратить с одних уст на другие перелетать… тем более что все уста улыбались! Да оно и понятно: кто же произнесёт «доброе утро» без улыбки? Даже самые сердитые люди, и те хоть немножко, да улыбнутся – хоть самую капельку.
– Не устали Вы, Доброе Утро? – в половине двенадцатого спросил Доброе Утро один Водитель Троллейбуса, который едва ли не в сотый раз за сегодня получил Доброе Утро и передал его другим.
– Да есть немножко… – призналось Доброе Утро и порозовело.
– Потерпите, осталось совсем чуть-чуть, – ласково сказал Водитель Троллейбуса. – Еще полчаса – и Вас сменят.
– Сменят? – испугалось Доброе Утро. – Как же это так… «сменят»-то?
– Как обычно, – объяснил Водитель Троллейбуса. – Кончится утро и начнётся день. Он всегда в двенадцать часов начинается.
Доброе Утро задумалось. Ему не хотелось кончаться! Конечно, оно немножко устало, но усталость-то эта была приятная… Что же теперь: только полчаса – и всё? Куда ему тогда деваться, интересное дело? Оно так и спросило Водителя Троллейбуса:
– И куда мне тогда деваться, интересное дело?
– Ну-у-у… – протянул Водитель Троллейбуса, – этого я не знаю. На моей памяти все добрые утра куда-то девались, только я не спрашивал, куда именно… Разве Вам ничего не сказали заранее?
– Нет… – растерялось Доброе Утро. – Заранее мне никто ничего не говорил. Я просто само по себе пошло летать по свету: от одного к другому – по эстафете!
– Вот странные люди! – тоже растерялся Водитель Троллейбуса: ему было жалко Доброе Утро. – Отправят в мир такое вот Доброе Утро – и совсем не говорят ему, что делать! – Тут он подумал и сказал: – Мне кажется, скорее всего, Вам надо будет прекратиться.
– Как это – «прекратиться»? – спросило Доброе Утро.
– Так… как-нибудь! – туманно ответил Водитель Троллейбуса.
– Ничего себе! – чуть ли не рассердилось Доброе Утро. – Вот если бы Вам кто-нибудь сказал: «Прекратитесь!» – Вы бы в ответ на это как себя повели?
– Прекратился бы, наверное… – задумался Водитель Троллейбуса.
– И как бы именно Вы прекратились? – полюбопытствовало Доброе Утро.
Водитель Троллейбуса не знал, что сказать… От растерянности он даже одну остановку пропустил – и пришлось ему возвращаться, и все, кто ждал на остановке, были так этим возмущены, что, входя, даже не сказали водителю троллейбуса: «Доброе утро!»
– Ну, вот, – вздохнуло Доброе Утро, – начинается. То есть – кончается… До чего же это грустно-то – прекращаться… прямо хоть плачь!
Тут оно присело на краешек сиденья в троллейбусе и стало смотреть в окно. А за окном шла размеренная жизнь, нисколько не напоминавшая утреннюю: никто больше никуда не спешил, город вел себя деловито, спокойно…
Водитель Троллейбуса поочередно поглядывал то на совсем опечалившееся Доброе Утро в смотровое зеркальце – очень уж ему Доброе Утро жалко было, то на стрелки часов… Но вот стрелки часов остановились на двенадцати – как раз тогда, когда Водитель Троллейбуса подъехал к следующей остановке и открыл двери.
– Добрый День! – радостно поприветствовал его первый же из вошедших, улыбаясь во весь рот.
Водитель Троллейбуса решил лучше совсем не отвечать и бросил осторожный взгляд в зеркальце. Никакого Доброго Утра на краешке сиденья уже не было…
– Добрый День! – посыпалось на водителя троллейбуса со всех сторон – а он не отвечал и не отвечал, так что пассажиры замирали в дверях, удивляясь, почему же он не отвечает ни на чьи приветствия.
– Не узнали меня? – раздалось вдруг около его кабины. – Я же Доброе Утро! Доброе Утро, которое перешло в Добрый День. Так, оказывается, всегда бывает: если утро доброе, то и день добрый будет!
– Вы, стало быть, не прекратились? – осторожно спросил Водитель Троллейбуса.
– Какое там! – рассмеялся Добрый День. – Я только начинаюсь… и у меня ещё знаете сколько работы!
Тогда Водитель Троллейбуса облегчённо вздохнул и, извинившись перед пассажирами, всё ещё ждавшими от него ответа, поприветствовал каждого в отдельности, с удовольствием произнеся раз десять:
– Добрый День!
А потом закрыл двери и отправился дальше, весело поглядывая по сторонам и размышляя при этом так: «Значит, если утро доброе, то и день добрый. Ну, а если день добрый, то и вечер, конечно, добрым будет– иначе и быть не может! А что… здорово ведь тут, на нашей планете, всё устроено!»
БОЛЬШАЯ ШИШКА НА МАЛЕНЬКОЙ ГОЛОВЕ
Понятно, что для сказки этой можно было бы выбрать и что-нибудь получше, чем Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове… например, Маленькую-Шишку-на-Большой-Голове – уж она-то, во всяком случае, была бы привлекательнее! Но, увы, выбор был сделан раньше, чем об этом успели подумать: дело в том, что Большая Шишка уже сидела на Маленькой Голове в тот самый момент, когда сказка начиналась… Ничего хорошего в этом, конечно, не было, но куда ж тут денешься: когда на такой Маленькой Голове такая Большая Шишка, о чём-нибудь другом и писать трудно!
Короче говоря, Большая Шишка сидела на Маленькой Голове и довольно противно на вид усмехалась.
– Чему усмехаемся? – деловито спросил Медный Пятак, как раз в этот момент находившийся на пути к Большой Шишке (к шишкам всегда прикладывают медные пятаки… хоть это и странно).
Большая Шишка с неприязнью посмотрела на Медный Пятак и ответила:
– Сижу хорошо – вот и усмехаюсь. Прямо посередине головы сижу… повезло мне!
– И как же Вас посадить-то умудрились? – полюбопытствовал Медный Пятак, причём в основном из вежливости, поскольку история шишки его на самом деле совершенно не интересовала.
– Я начну издалека, – приступила к рассказу Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, и Медный Пятак сразу заскучал: он не ожидал, что эта шишка такая словоохотливая, потому как давно привык к молчаливым шишкам.
– Был жаркий летний день, – неторопливо продолжала Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове. – Столбик термометра поднялся до отметки тридцать два градуса выше нуля… Люди бродили по городу в поисках прохладного тенистого уголка…
– Опустите, пожалуйста, эти подробности, – строго сказал Медный Пятак (пятаки вообще народ строгий), – и переходите ближе к делу.
– Уже перешла, – огрызнулась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, – а именно: когда начала говорить о людях. Один из этих людей спрятался от солнца под яблоней. У него была маленькая голова. И вдруг яблоко на самой верхушке яблони совершенно внезапно созрело. Ветка, вскормившая спелый плод, не выдержала его веса и сломалась. Яблоко начало падать и угодило прямо по голове тому, кто прятался от солнца под яблоней. – Тут Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове выдержала торжественную паузу. – Так я и появилась на свет…
– Какая романтическая история! – заиздевался Медный Пятак, уже совсем готовый прихлопнуть Большую-Шишку-на-Маленькой-Голове. Но та, оказывается, ещё не закончила.
– И сегодня, – добавила она, – я с радостью приветствую бесконечную жизнь!…
После этих слов почти прихлопнувший её Медный Пятак вынужден был остановиться. Ему сделалось неловко прихлопывать Большую Шишку именно сейчас, сразу после того, как она поприветствовала бесконечную жизнь. Но так или иначе, а надо было выходить из этого нелепого положения – и Медный Пятак не нашёл ничего лучше, чем философски заметить:
– Видите ли, дорогая моя Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, жизнь не так бесконечна, как Вам кажется.
– Неужели? – разочаровалась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове. – Какая жалость! Мне казалось, что годы пойдут медлительной чередой, а я буду расти и развиваться…
– Ну уж нет! – не выдержал Медный Пятак, в задачу которого как раз и входило то, чтобы шишки не росли и не развивались. Потом спохватился и добавил: – Видите ли, дорогая Вы моя, вся прелесть жизни в том, что она имеет конец.
– Что-то лично я в этом особенной прелести не вижу, – подозрительно взглянув на Медный Пятак и явно ему не поверив, ответила Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове.
– Да как же не видите-то… – засуетился Медный Пятак, – когда тут всё просто яснее ясного! Возьмите любого великого учёного древности… или великого поэта древности… или великого композитора древности – все они уже давно скончались! Только их посмертная слава живёт.
– Вы хотите сказать, что и моя слава будет жить? – заинтересовалась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове.
– Конечно! – заверил её Медный Пятак. – Когда Вы уйдете из жизни, Вам поставят огромный памятник и напишут на нём: «Большая Шишка». И люди будут проходить мимо памятника и оплакивать Вашу кончину. И грустно говорить: «Всё проходит».
Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове задумалась, а потом сказала:
– Как красиво… Но я ведь так мало ещё успела в жизни!
Тут из-под неё раздался голос:
– Успели Вы, положим, вполне и вполне достаточно! У меня от Вас вся моя маленькая голова раскалывается. Скорее бы уж Вы прошли… как всё проходит!
После этих – в общем-то, правильных – слов Медный Пятак и накрыл Большую-Шишку-на-Маленькой-Голове: точно и аккуратно, как отродясь делали все медные пятаки на свете – спросите бабушку или дедушку, если не верите!
Чувствуя, что становится всё меньше и меньше, Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове задумчиво произнесла:
– Кажется, я уже начинаю проходить…
– Всё проходит, – утешил её Медный Пятак.
Но Большая… нет, теперь уже Средняя… или даже Маленькая-Шишка-на-Маленькой-Голове не слышала этого утешения: она представляла себе памятник с надписью «Большая Шишка» и толпы людей у подножия памятника. Люди возлагали цветы и плакали, возлагали цветы и плакали… а потом раздался троекратный гром орудий – и вся картина потонула в пороховом дыму. К этому моменту Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове прошла. Как всё проходит.
ОЧКИ ДЛЯ ДАЛИ И ОЧКИ ДЛЯ БЛИЗИ
Очки для Дали сидели на носу и ужасно воображали.
Ещё бы не воображать: они были только что куплены за большие деньги, имели роскошную черепаховую оправу с золотыми винтиками, надёжные дужки с золотой цепочкой и, без сомнения, сильно украшали нос! Хоть нос этот и был так себе нос… обыкновенная картошка!
Но главное, из-за чего они воображали, было то, что очки эти предназначались для дали. Для бескрайней, для прекрасной дали, в которой через них можно было разглядеть всё до мельчайших подробностей.
– Ну-ка, что у Нас там происходит в прекрасной Австралии? – лениво спрашивали сами себя Очки для Дали и обращались в сторону Австралии. Потом зевали и отвечали со всевозможной скукой: – Ах, всё то же… опять эти кенгуру повсюду скачут, надоели просто!
– Неужели Вы можете видеть, что происходит в Австралии? – восхищённо спрашивала шляпа по имени Боб.
– Мы можем и дальше видеть, – нехотя отвечали Очки для Дали. – Мы для этого специально предназначены. – В разговоре о себе они решили пользоваться формой «Мы», поскольку именно так говорят о себе высокопоставленные особы, чаще всего короли. – Например, Мы можем видеть, что происходит на других планетах… на прекрасном Марсе, там, или на прекрасной Луне.
– Страшно, страшно интересно! – продолжала восхищаться шляпа по имени Боб. – Не расскажете ли о том, как сейчас на Луне?
– Да всё так же, – отвечали Очки для Дали. – Ничего особенно интересного. Одни лунные камни – и никакой жизни.
– А Вас когда-нибудь будут снимать? – любопытствовала шляпа по имени Боб.
– Боюсь, что нет, – устало сообщали Очки для Дали. – Люди ведь страшно близоруки! Обычно они ничего не видят дальше собственного носа.
– А Вас надо снимать, когда спать ложатся?
– Ни в коем случае! – предостерегали Очки для Дали. – Иначе ведь во сне будет ничего не видно: снилось, дескать, что-то, а что – не разглядел… То ли это был прекрасный Санкт-Петербург, то ли прекрасная планета Венера! И, знаете что, не наползайте-ка Вы на Нас так, шляпа по имени Боб! Нам из-за Вас положение дел в отдалённой китайской провинции плохо видно.
От смущения шляпа по имени Боб тут же уползала почти совсем на затылок, а когда её начинали поправлять, страшно упиралась, чтобы опять ненароком не наползти на Очки для Дали.
Конечно, Очки для Дали сильно преувеличивали свою зоркость: как ни крути, а очки, даже и для дали, – это всё-таки не бинокль и уж тем более не подзорная труба. Да и спать в них было совсем не обязательно: сны и без очков вполне замечательно видно.
Так что ближе к вечеру Очки для Дали всё-таки сняли с носа и аккуратно положили на письменный стол.
– Будемте знакомы, – сразу же услышали Очки для Дали – и сразу же возмутились.
– Как это – «будемте знакомы»? – У них от возмущения даже чуть стёкла из оправы не вылезли. – Мы с кем попало не знакомимся!
– А это и не кто попало, – рассмеялись в ответ. – Это тоже очки. Только для близи. Очки для Близи… стало быть, разрешите представиться.
Собеседником действительно оказались очки – в совсем дешёвой проволочной оправе и со стёклами в мелких царапинках. Да и заушники у них, к тому же, были совсем лопоухие: просто непонятно что, а не заушники!
– Добро пожаловать на письменный стол, – сказали они. – Будьте как дома.
– Дома? – чуть не взревели Очки для Дали. – Да Вы знаете ли, где Наш дом? Наш дом – в прекрасной Австралии, на прекрасном Марсе, на прекрасной Луне! А тут у Нас… так, временное пристанище. Пересадочный пункт!
– Экие Вы… важные, – сказали Очки для Близи. – Отсюда такие дали и не видны…
– Разумеется, не видны, – смилостивились Очки для Дали. – А уж тем более Вам и Вам подобным… которые только вблизи видеть способны!
Этот разговор мог бы, наверное, продолжаться и дальше, но прекратился, потому что Очки для Близи были посажены на нос.
– Ну-ну, – сказали Очки для Дали. – Сейчас-то всё и откроется! Сейчас-то и станет понятно, что на нос по ошибке посадили не те очки. Вот смеху-то будет!
Но Очки для Близи продолжали оставаться на носу и обратно не спешили.
– Эй, Вы там! – крикнули Очки для Дали. – Слезайте-ка с носа, да поживее! Сквозь Вас все равно ничего не видно: ни прекрасной Австралии, ни прекрасного Марса, ни прекрасной Луны. Только сквозь Нас можно увидеть бескрайние дали!
Однако ответа не последовало. Зато последовали тихие слова, не обращенные ни к кому, – просто тихие слова, сказанные в пустоватом пространстве засыпающего дома:
– Что за чудо – этот маленький цветок! У него такие тонкие прожилки и совсем крохотные, но на редкость искусно выполненные тычинки… Наверное, Господу Богу пришлось немало потрудиться, чтобы создать всю эту красоту. Поистине ювелирная работа! Ну-ка, ну-ка… а по краям лепестков – совсем незаметные ворсинки…
– О чём там говорят? – силились понять Очки для Дали, сверкая новенькими стёклами и чуть ли не падая с письменного стола.
Оставим их. Им в жизни, наверное, не увидеть – а уж не понять и подавно – того, что видим и понимаем мы с вами: самое прекрасное всегда находится вблизи. Правда, заметить его очень трудно… особенно если под рукой нет таких специальных очков – Очков для Близи.
ДЫРКА ОТ БУБЛИКА
Один прехорошенький Бублик внезапно начал стесняться дырки у себя в животе. И пусть тому, кому кажется, что так не бывает, не кажется, что так не бывает: на самом деле так очень часто бывает! Живёт себе, например, прекрасный веснушчатый человек – и вдруг в один самый что ни на есть будний день начинает стесняться своих веснушек… И сколько ни говори, что веснушки ему к лицу, – он только стесняется, да и всё!
Так и с Бубликом. Как-то раз он оглядел себя пристально – и впервые увидел, что в животе у него дырка.
– Ой, да у меня дырка в животе! – сказал он… с большим, что называется, изумлением.
А сказав – смутился и попытался прикрыть эту дырку чем-нибудь… да где там! Дырка-то чуть ли не больше самого Бублика была!
– Как же я с такой дыркой всё время жил? – не на шутку озадачился Бублик. – Заметно ведь очень…
– Конечно, заметно! – услышал он около себя и понял, что говорил вслух. А отвечала ему стоявшая неподалёку Маслёнка. – Будь я Вами, – продолжала она, – я тотчас бы укатилась куда-нибудь с глаз долой! И дело, между прочим, вовсе не в том, что у Вас дырка в животе.
– А в чём дело? – ещё больше озадачился и так уже довольно сильно озадаченный Бублик.
– Дело в том, – терпеливо ответила Маслёнка, – что это дырка, ничем не заполненная… Сама по себе дырка не беда: мало ли у кого в животе дырка! У меня, например, тоже дырка… но она заполнена маслом. Которое едят! В Вас же, собственно, и есть-то нечего: Вы почти из одной дырки состоите! А дырок не едят.
– Ну, положим, – не согласился Бублик, которому показалось, что это уж слишком, – во мне ещё и тесто есть… с маком!
– Только так мало, что об этом и говорить не стоит, – безжалостно заявила Маслёнка. – Откусишь от Вас кусочек – и сразу в бездну проваливаешься… Кому такое понравится? То ли дело какая-нибудь булочка потолще – там уж откусишь так откусишь! Да и масло есть куда намазать. К Вам же и не поймёшь, как подступиться: куда ни глянь – одна сплошная дырка. Вы даже хуже, чем сыр, который… м-да, хуже которого уже, казалось бы, ничего не бывает! В сыре тоже дырки, да хоть не такие, по крайней мере, большие, как в Вас. И не такие глубокие… не насквозь всё-таки!
– Что верно, то верно, – согласился на этот раз Бублик. – Во мне до неприличия большая дырка… и совершенно насквозь! В меня хоть смотри как в подзорную трубу… – Он помолчал и спросил у Маслёнки: – Вы, значит, думаете, что меня есть не станут?
– Конечно, не станут, – рассмеялась Маслёнка. – Хотя… чего только не едят, доложу я Вам! Я даже слышала, что в Китае, например, едят крыс – жарят и едят… Конечно, с отвращением едят. Так и Вас будут, если вообще будут… с от-вра-ще-ни-ем. Потому как Вас есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать.
После этих слов Бублик совсем огорчился. И от огорчения решился вот на что: напыжился и – откатился за чайник на столе. За чайником было тепло, но одиноко… а край стола находился совсем близко.
«Вот брошусь сейчас со стола в пропасть, – начал было подумывать Бублик, – и дело с концом. И даже не попрощаюсь ни с кем. Да и не с кем мне прощаться: кому я такой нужен? Меня есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать!»
Между тем за столом стало шумно – и Бублик решил пока не бросаться со стола в пропасть, а подглядеть, что там происходит. А там происходило волнение.
Все искали Бублик.
– Ну, как же… – говорил кто-то, – должен ведь здесь где-нибудь Бублик-то быть! Я сам его в булочной покупал и сам на стол клал – куда ж он мог запропаститься?
Из сада срочно вызвали Собаку и устроили ей допрос, не съела ли она ненароком единственный Бублик. Собака клялась и божилась, что Бублика и в глаза не видела, а потом разобиделась в пух и прах и ушла в сад, где даже легла на землю спиной к дому… вот как!
Бублику ничего не оставалось, как незаметно выкатиться из-за чайника… тут-то его и нашли. Обрадовались– и стали с удовольствием поедать.
Поедаемый Бублик был счастлив, как будто у него был день рождения. А когда от вкусного теста оставалось совсем немножко, он даже успел услышать такой чрезвычайно приятный разговор:
– Люблю я эти бублики!
– Да за что же, когда там внутри воздух один – такой же, как и вокруг?
– И совсем не такой, как вокруг, а другой! Это воздух тёплый и ароматный, пахнущий полем, печью, дымком и маком… Самый вкусный на свете воздух! Такого воздуха нигде больше не найдёшь, кроме как внутри румяного бублика.
– Ты ещё скажи, что самое вкусное в бублике – это дырка от бублика…
– А вот так и скажу. Именно так и скажу!
