Евгений Клюев
Сказки на всякий случай

ЗАЕЗЖЕННАЯ ПЛАСТИНКА

– Всё, – сказала Заезженная Пластинка, – довольно. Меня заездили окончательно.

Когда пластинки такое говорят, это серьёзно. Обычно подобные слова означают никак не меньше, чем моему-терпению-пришёл-конец-я-отказываюсь-служить-дальше-и-пожалуйста-оставьте-меня-в-покое-отныне-и-навсегда.

– Вы говорите так, словно Вы какой-нибудь конь… – тонко заметила Старая Граммофонная Игла (она всегда делала только очень тонкие замечания). – Как можно заездить пластинку? И кто может её заездить?

– Заездить-то именно что очень просто, – вздохнула Заезженная Пластинка. – Ездить, ездить, ездить по мне… да и заездить! А заездили меня, извините, Вы. Потому что, извините, Вы по мне как раз и ездили.

Старая Граммофонная Игла тонко улыбнулась (она всегда улыбалась только очень тонко) – и опять устроилась на краешке Заезженной Пластинки с явным намерением поездить по ней ещё немножко.

– Имейте в виду, меня заездили окончательно, – повторила Заезженная Пластинка и дала Старой Граммофонной Игле полезный совет: – Так что… пеняйте на себя.

Но Старая Граммофонная Игла вообще не имела никакого представления о том, как пеняют… тем более на себя – и, вместо того чтобы пенять на себя, принялась было – наоборот! – ехать по Заезженной Пластинке в привычном направлении.

Впрочем, далеко уехать ей не удалось… честно говоря, уехать ей и вовсе никуда не удалось: Старая Граммофонная Игла вообще как застряла на месте, так с него и не сдвинулась. А Заезженная Пластинка прокружилась три раза и три раза повторила одну и ту же музыкальную фразу.

– Вы забыли мелодию? – задала тонкий вопрос Старая Граммофонная Игла (она всегда задавала только очень тонкие вопросы).

– Да нет, – ответила Заезженная Пластинка и, помолчав, добавила: – Мелодию-то я как раз помню очень хорошо.

– Зачем же Вы тогда заставляете меня топтаться на одном и том же месте? – Вопроса такой немыслимой тонкости она никогда ещё не задавала.

– Меня заездили окончательно, – снова повторила Заезженная Пластинка, надеясь, что на сей раз её поймут. Но её, увы, опять не поняли.

– Это не ответ, – тонко возразила Старая Граммофонная Игла (она всегда возражала только очень тонко). – Всякое музыкальное произведение имеет начало, середину и конец. Сперва обычно идет начало, затем обычно располагается середина и потом обычно наступает конец. Только после этого исполнение музыкального произведения считают исчерпанным. Вы же, скорее всего, полагаете, что достаточно одного начала, повторённого три раза.

После этого тонкого наблюдения (её наблюдения всегда были только очень тонкими) Старая Граммофонная Игла снова устроилась на краю Заезженной Пластинки, с которого, однако, тут же и была сброшена резковатым, честно сказать, движением Заезженной Пластинки.

– Какая Вы, однако, мерзавка, – сделала тонкий вывод Старая Граммофонная Игла (она всегда делала только очень тонкие выводы).

Заезженная Пластинка промолчала: она была настолько заезжена, что никаких сил продолжать этот никому не нужный разговор у неё больше не оставалось.

Что же касается Старой Граммофонной Иглы, то она, понятное дело, сочла такое поведение Заезженной Пластинки недопустимо грубым: при своей необыкновенной тонкости Старая Граммофонная Игла не постигала, как это можно – оборвать разговор на самой середине. От обиды она, конечно, тут же сломалась – и её пришлось заменить новой. Новая Граммофонная Игла была блестящей и совсем молчаливой.

Ласковые руки осторожно взяли Заезженную Пластинку, а пришедший сверху Хороший Голос сказал:

– Извините, дорогая Заезженная Пластинка, за то, что я так мало берёг Вас. Но всё дело в том, что очень уж мне нравится записанная на Вас соната. Я всегда готов слушать её снова и снова.

– Увы, теперь это будет трудно, – с сожалением откликнулась Заезженная Пластинка. – Я заезжена окончательно… и всё время топчусь на одном месте, как совершенно справедливо и тонко заметила Старая Граммофонная Игла.

– Забудьте о Старой Граммофонной Игле, – попросил Хороший Голос. – Сейчас я познакомлю Вас с совсем юной и очень милой Новой Граммофонной Иглой. Авось, втроём нам удастся вернуть к жизни мою любимую сонату…

И Новую Граммофонную Иглу осторожно поставили на самый краешек Заезженной Пластинки.

Снова, как в былые времена, тихонько зазвучала в комнате знакомая мелодия. Она казалась усталой, она пробиралась вперёд медленно и не очень уверенно, немножко спотыкаясь и ненадолго останавливаясь, но это, вне всякого сомнения, была всё та же невозможно красивая соната.

Когда соната кончилась, Новую Граммофонную Иглу осторожно сняли с Заезженной Пластинки, а Хороший Голос едва слышно произнёс:

– Всё-таки нет такой сонаты, которую было бы нельзя вернуть к жизни.

И, между нами говоря, это была чистая правда.

ТОРТ, КОТОРЫЙ БЫЛО ГРЕХ ЕСТЬ

Вы ведь себе хорошо представляете, какой торт тут имеется в виду?

Вот такой и имеется: невероятно просто красивый торт – весь в разноцветных кремовых башенках, в шоколаде, с орешками, цукатами… эх, да что говорить! Смотришь на такой торт и думаешь: как же его есть-то, прости Господи? Это ведь чуть ли не грех – такое великолепие разрушать, на которое столько труда ушло. Неужели возможно – вот так вот взять и вонзить нож в самую середину? И нарезать торт кусками… И съесть… Зверство прямо какое-то – иначе никак не назовёшь, честное слово!

Именно так все и подумали, когда Торт подали к столу. Никто даже не сказал ничего – все просто зачарованно смотрели на роскошное белое сооружение и не решались представить себе, что сейчас оно исчезнет на глазах. Останется только неряшливая масса, размазанная по тарелкам… Тут как раз и прозвучали странные эти слова:

– Такой торт и есть-то грех!

– Вот тебе раз! – подумал Торт. – Если меня не есть, то что же со мной ещё делать? Меня ведь и приготовили для того, чтобы есть… Я ведь больше ничего не умею – кроме как собой угощать! Интересно… интересно, что они по поводу меня придумают?

И было действительно интересно, потому как есть Торт никто, со всей очевидностью, не собирался. Он так и продолжал стоять на столе – великое произведение кондитерского искусства, к которому не решаются притронуться.

Между тем в чашки давно уже налили чай – и чай многие даже пили, закусывая кто печеньем, кто вареньем, кто конфетами…

– Да порежьте же кто-нибудь торт! – воскликнула Бабушка, но желающих последовать её призыву так и не нашлось.

К сожалению, Торт говорить не успел научиться. А если бы успел, то, конечно, сказал бы гостям: «Дорогие гости, меня приготовили специально для вас. Рад, что я вам пришёлся по душе. Но самое лучшее, что вы можете сделать для меня, – это съесть немедленно без остатка и потом, через несколько дней, а ещё лучше – лет, вспоминать обо мне добрым словом: дескать, помните тот торт, который нам подавали тогда-то и тогда-то?» И, конечно, гости послушались бы его!

Но – увы: Торт не умел говорить. Однако размышлять он умел.

«Неужели ни гости, ни хозяева не понимают, – размышлял Торт по мере того, как чаепитие подходило к концу, – что меня не столько грех есть, сколько грех не есть? К чему же они, получается, меня приговаривают? Я ведь долго стоять не могу… тем более на такой жаре. Я начну таять. Если же меня и тогда не съесть… страшно просто подумать, что случится! Потому что я тогда начну… извините, портиться. И испорчусь весь. И мною можно будет отравиться!»

Между тем чаепитие было закончено – и всё убрали со стола. Всё – кроме Торта. Надеяться стало не на что… А скоро Торт услышал, как гости прощаются с хозяевами в передней, бесконечно повторяя благодарности за вкусный ужин и десерт. За десерт, в составе которого словно бы и не было никакого торта…

В столовой же в это время происходил разговор между оставшимися на зеркальном подносе фруктами. И одна Виноградная Гроздь говорила другой:

– Довольно тебе, дурочка, рассматривать себя в зеркале да прихорашиваться! Вот станешь такой же красивой, как этот бедняга торт, – и никогда никто тебя не съест… повесят на гвоздик как украшение – и будешь там сто лет висеть, вся пыльная да сморщенная!

Слова Виноградной Грозди прозвучали будто приговор – и, если бы Торт знал, как это делается, он тут же растаял бы без следа! Но как растаять, он, увы, не знал… да и не очень-то растаешь, когда в тебе орехи да цукаты: они уж точно не растают ни за что в жизни!…

Тут в комнату вошли и, ещё раз полюбовавшись Тортом, накрыли его стеклянным колпаком и понесли в кухню.

«Что они со мной будут там делать? – размышлял он по пути. – Выбросили бы сразу в мусоропровод, да и дело с концом. Пусть и бесславная, зато быстрая кончина. Так я хоть не отравлю никого потом!…»

Однако в мусоропровод его не выбросили, а оставили стоять на столе: мучения продолжались.

К стеклянному колпаку, которым Торт был покрыт, подобрался Наглый Кот. Наглый Кот повилял хвостом и попробовал лапой сдвинуть колпак – колпак не поддавался.

«Вот это мило… – разочарованно подумал Торт. – Достаться на съедение Наглому Коту, выслушав столько похвал в свой адрес!»

И так строго посмотрел на Наглого Кота из-под своего стеклянного колпака, что Кот слетел со стола как ошпаренный и убежал в гостиную.

«Уж лучше я никому не достанусь, чем Наглому Коту!» – решил Торт. В этот момент в кухне погасили свет.

…утром следующего дня Бабушка пришла будить Внука и увидела, что постель его пуста. Бабушка тут же принялась искать его по всему дому, а нашла на кухне. Внук спал у стола, уронив на клеёнку голову, до самых волос измазанную кремом. В руке он всё ещё держал столовую ложку с налипшими на ней орешками.

А рядом с измазанной кремом головой бесхозно лежал крохотный кусочек недоеденного Торта и блаженно улыбался.

Положив кусочек Торта в рот, Бабушка покачала головой и сказала:

– Такой красивый торт… И есть-то было грех!

КАПРИЗНЫЙ ШАРФИК В ШОТЛАНДСКУЮ КЛЕТКУ

Когда приезжаешь из своей страны в чужую, сразу понимаешь, что всё в этой стране неправильно. А самое неправильное из всего – это, конечно, погода. Дома всегда светит солнце, зеленеет трава и поют птицы. А в других странах обычно только дожди, пожухлая растительность и рычащие звери.

– Я туда не пойду! – не успев высунуться на дождливую московскую улицу, сказал Шарфик-в-Шотландскую-Клетку, прибывший, понятное дело, из самой Великобритании, и нарочно зацепился за Дверную Ручку. Та, испугавшись, что и её потащат под дождь, истошно заверещала:

– Да отцепитесь, отцепитесь же Вы от меня!

И начала дёргаться в разные стороны, обвивая вокруг себя Шарфик-в-Шотландскую-Клетку.

«По-моему, меня сейчас задушат в России», – сам себе сказал Пожилой Турист и поспешно принялся отцеплять Шарфик-в-Шотландскую-Клетку от Дверной Ручки. Задача была не из простых: Дверная Ручка продолжала дёргаться в разные стороны – и ухватиться за неё покрепче не было никакой возможности. Спасибо портье, который бросился на помощь уже почти задушенному Пожилому Туристу: общими усилиями Шарфик удалось отцепить от Дверной Ручки, – правда, та какое-то время ещё подёргивалась от перенесённых треволнений. А Пожилой Турист подарил портье тысячу отменных великобританских благодарностей и живым и невредимым вышел из гостиницы.

На дождливой московской улице Шарфик-в-Шотландскую-Клетку, не увидев над собой прикрытия, тут же зацепился за первый встретившийся ему по дороге Зонт. Зонт даже перекосило от неожиданности.

– Вы ко мне? – спросил он перекошенным ртом.

– Не к Вам, а под Вас! – уточнил Шарфик-в-Шотландскую-Клетку, с радостью запутываясь в сухих спицах.

– Вон отсюда! – зарычал было Зонт, но тут несколько его спиц согнулись – и он стал напоминать коробку из-под телевизора.

Пожилой Турист с тысячей отменных великобританских извинений принялся отцеплять Шарфик-в-Шотландскую-Клетку от Зонта и выпрямлять спицы… то-то было хлопот! На всё это время он спрятал Шарфик-в-Шотландскую-Клетку под своё широкое пальто – оставив снаружи только крохотный кончик, возле самой шеи.

Когда отцепление и выпрямление были закончены, Пожилой Турист с тысячей отменных великобританских приветствий покинул место неприятного происшествия и хотел выпустить Шарфик-в-Шотландскую-Клетку на воздух, но не тут-то было! Тот запутался бахромой за все без исключения пуговицы пиджака Пожилого Туриста и вылезать из-под пальто на улицу никак не желал.

С тысячей отменных великобританских проклятий Пожилой Турист принялся распутывать бахрому вокруг пуговиц пиджака, но бахрома сидела так прочно, что Пожилому Туристу пришлось просто-напросто тут же и поотрывать все пуговицы.

– И куда ж я такой гожусь? – с неповторимым великобритансим сарказмом заметил Пиджак, но пальто было уже застёгнуто, а Шарфик-в-Шотландскую-Клетку, гремя привязавшимися к нему пуговицами, метался по дождливой московской улице, чтобы зацепиться ещё за что-нибудь. На этот раз он выбрал, пожалуй, самую неудачную зацепку – металлическую планку одной афиши… Пожилой Турист дёрнул Шарфик-в-Шотландскую-Клетку раз, дёрнул два и – обрушил афишу на головы ни в чём не повинных прохожих, шагавших кто куда по своим делам.

Тут, конечно, не замедлил появиться Милиционер…

Расплатившись с Милиционером тысячей отменных великобританских фунтов стерлингов, Пожилой Турист сердито плюнул на землю тысячей отменных великобританских плевков и стремглав помчался к гостинице. Здесь он снова упаковал только что распакованный чемодан и, заказав такси, уехал в Шереметьево.

Вечером того же дня самолёт авиакомпании «British Airways» с тысячей отменных великобританских удобств доставил его в Лондон.

Вздохнув наконец с облегчением, Пожилой Турист надел в салоне самолёта пальто и повязал шею Шарфиком-в-Шотландскую-Клетку. И поспешил на улицу…

Впрочем, он тут же кинулся было обратно в самолёт, ибо дождь в Лондоне лил как из ведра. Этого, кстати, следовало ожидать: уж если где-то в мире и идут беспрестанные дожди, так это в Лондоне!

Однако назад в самолёт уже не пускали – и Пожилой Турист обречённо поплелся вниз по трапу, с напряжением ожидая, что же теперь выкинет его капризный Шарфик-в-Шотландскую-Клетку. Но тот висел себе спокойно и даже как ни в чём не бывало бубнил Пожилому Туристу под нос какую-то развесёлую песенку. А потом сказал:

– Прекрасная погодка, не правда ли?

Пожилой Турист чуть не выругался тысячей отменных великобританских ругательств, а Шарфик-в-Шотландскую-Клетку безмятежно продолжал:

– Наконец-то мы дома! Дома всегда светит солнце, зеленеет трава и поют птицы. А в других странах обычно только дожди, пожухлая растительность и рычащие звери.

Тут Пожилой Турист уронил вздох, потом ещё один, а потом и целую тысячу… тысячу отменных великобританских вздохов.

– Не будем брать такси, – разошёлся Шарфик-в-Шотландскую-Клетку, прогуляемся до дому пешочком!

УВЛЕКАТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ОДНОГО ЧАЙНОГО ПАКЕТИКА

Всю свою – не сказать, правда, чтобы долгую, но всё-таки! – жизнь Чайный Пакетик ждал этого мгновения: когда его распакуют, потом возьмутся за ниточку… и он сначала вот так немножко повисит и отдышится в воздухе, а после сиганет прямо в бездну прозрачного стакана, – тут-то и начнется его Увлекательное Путешествие!

И вот наконец мгновение настало – так уж у них, у мгновений, заведено: ждёшь его, ждёшь – в конце концов, совсем отчаешься и скажешь: «Видно, так никогда это мгновение и не настанет…». Ан – не успеешь рот закрыть, как мгновение – ррраз… и настало!

«Вперёд! Час пробил», – сказал себе Чайный Пакетик, покачиваясь на ниточке над бездной прозрачного стакана и стараясь успеть отдышаться перед Увлекательным Путешествием. И в этот момент его опустили на самое дно… На дне Чайный Пакетик сразу же столкнулся с Чайной Ложечкой.

– Привет, – равнодушно сказала та и отвернулась.

– Привет, – пролепетал Чайный Пакетик, дивясь такому негостеприимству. – Мы с Вами, что же, в одном отряде, получается?

– Это в каком таком отряде? – подозрительно спросила Чайная Ложечка.

– В отряде… в отряде путешественников! – с энтузиазмом воскликнул Чайный Пакетик.

– Я не собираюсь в путешествие, – опять равнодушно произнесла Чайная Ложечка.

– А что же Вы собираетесь делать? – изумился Чайный Пакетик.

Чайная Ложечка, обернувшись, взглянула на него как на сумасшедшего и сказала:

– Я собираюсь размешать сахар в чае и вылезти отсюда на сушу.

И чем скорее, тем лучше.

– А как же… как же всё увлекательное? – оторопел Чайный Пакетик.

– Здесь ничего увлекательного никогда не будет, – изрекла Чайная Ложечка. – Стакан чая – вообще не то место, где бывает увлекательно!

– Это как посмотреть… – робко возразил Чайный Пакетик.

– Да как бы ни посмотреть! – отрезала Чайная Ложечка, словно она не ложка, а ножик.

На сей раз Чайный Пакетик промолчал, но про себя упрямо подумал: «Каждого из нас ожидает Увлекательное Путешествие – иначе и на свет родиться не стоило!»

Тут на него свалился кто-то скользкий и холодный – и сердце у Чайного Пакетика тревожно забилось: начинается!… Впрочем, это оказался всего-навсего Кружочек Лимона. Он разместился на Чайном Пакетике, как на подушке, и блаженно сказал:

– Ну, вот мы и приземлились ненадолго.

По-видимому, он имел в виду не только себя, раз сказал «мы», но у Чайного Пакетика не было желания вступать с ним в разговор – потому он промолчал. И правильно сделал, потому что в ту же минуту сверху посыпались белые крупинки. «Начинается!» – опять подумал Чайный Пакетик, затаив дыхание… но это был только Сахарный Песок, который упал на Кружочек Лимона и мгновенно начал таять.

Чайная Ложечка вздохнула и с нетерпением взглянула наверх: ей хотелось как можно скорее размешать тут всё это… и с гордостью удалиться.

И вот сверху полилась горячая вода! Теперь уж сомнений не было: Увлекательное Путешествие начиналось… Кружочек Лимона тут же начал задыхаться под водой и всплыл наверх как ошпаренный, а Чайный Пакетик принялся плавать в разные стороны: то-то было здорово! Сначала вода вокруг него была совсем прозрачной, потом сделалась бледно-жёлтой, потом золотой, янтарной… и наконец превратилась в совсем тёмную – словно в стакане чая настала ночь. А сразу вслед за ночью налетела буря! Чайная Ложечка заметалась в разные стороны, Кружочек Лимона стал выписывать по поверхности замысловатые круги, а Чайный Пакетик радовался стольким событиям сразу – и особенно этой Буре-в-Стакане-Воды: какое же может быть настоящее Увлекательное Путешествие без бури!

Тут кто-то наверху взялся за ниточку – и Чайный Пакетик начал медленно подниматься наверх… Ох, сколько интересного наблюдал он по пути! Диковинные растения преграждали ему путь, причудливые кораллы то тут, то там принимали его в свои объятия, страшные рыбы и немыслимые подводные существа сновали в разные стороны, тёплые и холодные потоки сменяли друг друга… А ближе к поверхности буря стала ещё заметнее: куда хватало глаз – высились огромные волны, и было видно, как суда отчаянно борются с ними, чтобы не дать похоронить себя под штормящей поверхностью. Парусники носились над волнами – и солёный ветер трепал их шёлковые паруса…

Наконец Чайный Пакетик вынули из стакана целиком и опустили на маленькое блюдечко.

– Спасибо! – взволнованно сказал он, сам не зная кому. – Спасибо за такое Увлекательное Путешествие…

– Путешествие? – переспросили его.

Рядом с ним на блюдце лежала та же самая Чайная Ложечка: она только что вернулась на сушу и теперь сохла.

И тогда Чайный Пакетик принялся рассказывать ей обо всём, что видел по пути. Чайная Ложечка слушала с терпеливой усмешкой. А когда он закончил, сказала:

– Кстати, насчет бури… Её, вообще-то говоря, сделала я– Вы ведь в курсе? Мы, ложки, частенько делаем бури, когда приходится что-нибудь размешивать! А всё Ваше Увлекательное Путешествие – это только фантазии, дорогой Вы мой… Не было ничего такого у Вас на пути. Это просто чаепитие, а чаепитие – занятие обычное…

Сказав так, она внимательно посмотрела на Чайный Пакетик и поняла, что тот, все ещё носясь в воображении своем по океанским просторам, не слышал её слов…

И хорошо, что не слышал!

Потому что каждый из нас волен распорядиться своей жизнью так, как захочет. Можно считать, что твоя жизнь – Увлекательное Путешествие, а можно – что чаепитие… занятие обычное. Это ведь как посмотреть…

– Да как бы ни посмотреть! – снова отрезает Чайная Ложечка, словно она не ложка, а ножик.

И отворачивается от нас всех. И медленно сохнет.

КИТАЙСКИЙ БОЛВАНЧИК

Теперь-то уже таких китайских болванчиков редко где встретишь – это раньше они почти в каждом доме были. Фарфоровые фигурки с согласно покачивающимися от любого дуновения головами. Сидели себе кто на комоде, кто в буфете, кто на ночном столике, молчали да кивали, что бы ни случилось:

– Да, да, да… Так оно и есть.

А один Китайский Болванчик сидел на книжной полке. Полка ломилась от книг, и наш Китайский Болванчик был готов к тому, что она, того и гляди, переломится-таки пополам. Поставят на неё какую-нибудь новую книгу и – прощай, жизнь! Но делать нечего: жизни всегда угрожают книги, это-то уж Китайский Болванчик хорошо понимал. Только книги он всё равно любил больше жизни… А если так и так погибать, то уж лучше под грудой книг.

Ночами Китайский Болванчик приучился слушать разговоры, которые книги вели между собой. В разговорах таких Китайский Болванчик никогда не участвовал: они и вообще-то не для болванчиков. Он только слушал и соглашался:

– Да, да, да… Так оно и есть.

Между тем сами книги отнюдь не всегда были согласны друг с другом. Ух, какие жаркие велись тут споры подчас! Какие страсти кипели! Какие дерзкие обвинения бросали в лицо друг другу!

– Да Вы, голубушка, устарели на сто пятьдесят лет… Никто уже давно и не думает, будто Земля плоская, – Земля круглая и стоит на трёх китах!

– Да, да, да… Так оно и есть.

– И ни на каких не на трёх китах! Земля покоится на огромной черепахе!

– Да, да, да… Так оно и есть.

– Вы просто полоумные обе! Все в мире давно согласились с тем, что Земля – это небесное тело, вращающееся вокруг Солнца…

– Да, да, да… Так оно и есть.

– Земля держится на любви, вот что я вам скажу!

– Да, да, да… Так оно и есть.

Китайский Болванчик исправно кивал – и, стало быть, по крайней мере, один союзник у каждого из споривших в распоряжении всегда имелся. А это значило, что никто из них не был совсем одинок в мире – даже тот, кто считал, что Земля стоит на трёх китах. Даже тот, кто считал, что Земля покоится на огромной черепахе. Даже тот, кто считал, что Земля держится на любви… Со всеми Китайский Болванчик соглашался целиком и полностью и каждого понимал. И все они для него были правы.

– Как Вы думаете, он дурак или у него просто вообще нет своего мнения? – спросила однажды Толстенная Энциклопедия у Многотомного Словаря.

– Это одно и то же, – в задумчивости пошелестев страницами, ответил Многотомный Словарь. – Дурак – это как раз тот, кто не имеет своего мнения и только и делает, что присоединяется к чужим!

– А по-моему, он вовсе не дурак, – вмешалась Тоненькая Брошюра. – По-моему, он спит всё время – видите, у него глаза полузакрыты? Голова же у него просто во сне качается.

– Вам, между прочим, слова не давали! – рассвирепел Свод Законов. – То, что у него глаза полузакрыты, означает просто, что он внимательно слушает. На самом же деле он не кто иной как подхалим, который хочет всем угодить, – вот вам и разгадка.

– Кто бы он ни был, – вздохнул Сборник Стихов, – у него никогда не будет настоящих друзей. Он ведь разделяет сразу все точки зрения…

– Полное отсутствие всяких принципов! – подвёл итог Объёмистый Философский Труд.

Книги некоторое время молчали.

– А нужен ли нам такой сосед? – осторожно поинтересовался вдруг Детективный Роман. Он только вчера появился на книжной полке, и места для него тут явно было маловато.

– Что Вы имеете в виду? – подозрительно спросил Свод Законов и добавил: – Каким бы он ни был, он имеет право быть самим собой и занимать отведённое ему место! Такое право есть у каждого.

– Потому что Земля держится на любви! – завёл свою пластинку Сборник Стихов.

Детективный Роман ничего не ответил, но, когда книги опять углубились в старый спор, осторожно наклонился в сторону Китайского Болванчика и незаметно сдвинул его к самому краю книжной полки, освобождая место для себя.

– Да, да, да… Так оно и есть, – кивнул Китайский Болванчик и полетел вниз.

Ровно в тот же миг ломившаяся от книг книжная полка переломилась-таки пополам. Валились книги в беспорядке и, неуклюже падая на пол, подминали под себя друг друга. А когда осела пыль, Свод Законов сказал лежавшему поблизости Детективному Роману:

– Это всё из-за Вас! Вы перегрузили книжную полку… и добро бы ещё чем-нибудь стоящим! А то ведь – тьфу, обычная макулатура…

– Да Вы лучше взгляните на Толстенную Энциклопедию! – огрызнулся тот. – И сравните её вес с моим!

– А ещё лучше – на этот никому не нужный Свод Законов! – просто-таки взревела Толстенная Энциклопедия.

И тут все они начали поносить друг друга самыми последними словами.

О Китайском Болванчике даже и не вспомнили: книгам было невдомёк, что вот уже много лет книжная полка держалась в воздухе только на согласии. На согласии Китайского Болванчика со всеми сразу. А сам он… сам он погиб так, как мечтал, – под грудой книг.

И, значит, гибель его не стоит оплакивать.

– Да, да, да… Так оно и есть.