Клод Каэн
Турция до османских султанов. Империя великих сельджуков, тюркское государство и правление монголов. 1071–1330
Преемником стал его малолетний сын Малик-шах (Мелик-шах) под опекунством визиря Низам аль-Мулька, обладавшего значительной властью. В отличие от своего отца и Тогрула Мелик-шах не был степным тюрком по крови. Даже имя, под которым мы его знаем, соединяющее в себе арабский титул «малик» (царь) и его персидский эквивалент «шах» вместо тюркских имен его предков, означает унификацию ислама на его древних территориях. В силу своей юности и воспитания он полностью отличался от двух своих предшественников, которые оба были военачальниками. И хотя временами вел за собой войска Низам аль-Мульк, он прежде всего, конечно, был администратором и дипломатом. При правлении Мелик-шаха империя Сельджукидов существенно увеличилась, отчасти за счет дипломатии, отчасти за счет действий его военачальников и, наконец, – и это, возможно, главное – за счет всеобщего желания установить порядок и наладить мирную жизнь под защитой того, кто обладал самой сильной властью.
Позже мы вернемся к теме событий, происходивших в Малой Азии, которые, как станет видно, едва затрагивали Мелик-шаха и государство сельджуков. В остальном, если не считать некоторые границы с Сирией и Аравией, укрепление империи состояло в основном в прямой аннексии государств и княжеств, которые до этого были вассалами сельджуков. В Центральной Азии Мелик-шах успешно поддерживал протекторат над Караханидами, которые сами были разделены, и заключил мир с Газневидами. В Аравии благодаря Артуку Мелик-шах подавил карматскую общину в Бахрейне и со временем добился признания своего сюзеренитета, связанного с сюзеренитетом халифата Аббасидов, над священными городами ислама (которые, тем не менее, в целом склонялись больше к Египту – не по линии Фатимидов, а потому, что нуждались в поставках оттуда продовольствия). Особенно заметного продвижения Мелик-шах добился в Сирии и Месопотамии. Если коротко, то его главными достижениями были следующие. Начнем с того, что визирь халифа Ибн Джахир получил от Мелик-шаха разрешение уменьшить принципат Марванидов в Диярбакыре, хотя они всегда оставались ему верными. Тем временем в Сирии произошла целая серия важных событий. Атсиз, конфликтовавший с Фатимидами, пришел к соглашению с Мелик-шахом и стал хозяином Дамаска и всей Центральной Сирии (в стороне от побережья) в дополнение к Палестине. Под угрозой агрессии со стороны Египта он обратился к султану. Кроме того, арабы из Алеппо тоже высказывали недовольство туркменами и, утратив уверенность в том, что их династия способна их защитить, стремились получить более надежные гарантии от Мелик-шаха. Теперь Мелик-шах отправил в самостоятельный поход в Центральной Азии одного из своих братьев, Тукуша, и собирался сделать то же самое в Сирии с помощью другого своего брата, Тутуша. Под предлогом помощи Атсизу Тукуш вошел в Дамаск и предал своего предшественника смерти (1079 г.). По дороге он напал на Алеппо, но его неуклюжие действия привели к тому, что жители приняли промежуточное решение – подчиниться правителю Мосула из династии Укайлидов, Муслиму ибн Курайш, который был вассалом Мелик-шаха и его шурином. Мелик-шах подумал, что на данный момент будет политически разумно признать fait accompli, и потому позволил создать принципат, в который входили провинции Мосул и Алеппо вместе с соединявшими их путями, как сделали в X веке Хамданиды и позже в XII веке повторили Зенгиды. С северо-запада это государство граничило с княжеством, созданным подчинявшимся Роману Диогену армянином Филаретом. Порты на юге сирийского побережья оставались египетскими, тогда как на ливанском побережье был создан автономный шиитский принципат под контролем кади Триполи Бану Аммара. Наконец, мы видим, что византийская провинция Антиохия попала под власть Сулеймана, сына того самого Кутлумуша из ветви Сельджукидов, идущей от Арслана/Израиля, который встретил свою смерть в борьбе за трон с Алп-Арсланом. Разразилась война между ним и Муслимом, и Муслим был убит. Люди из Алеппо воззвали к Мелик-шаху, а в ожидании его приезда – к своему соседу Тутушу. Сулейман был убит. Мелик-шаху оставалось только приехать и пожать ожидавшие его плоды. Территории Укайлидов были захвачены, как и сама провинция Антиохия, и султан направил своего коня, чтобы «напоить его» в Средиземном море, воздавая хвалу Аллаху, который позволил ему расширить свои владения от Восточного до Западного моря. Тутуш остался на месте, но теперь, конечно, при условии, что он будет находиться под пристальным контролем и теснее взаимодействовать с империей (1086 г.). После Сирии Мелик-шах, вероятно, не оставил мысли о задуманном его отцом походе на Фатимидов, которые, со своей стороны, не переставали интриговать против него. Однако ему суждено было умереть, так и не реализовав этот проект, который больше никогда не возобновлялся, по крайней мере, со стороны Сельджукидов. Тем не менее около 1090 года империя достигла своего апогея, протянувшись почти до конца Аравии и границ с Индией и охватив почти все мусульманские территории в Азии.
Глава 2
Империя Сельджуков и тюрки
Теперь пришло время рассмотреть саму империю того периода. Повторим, что ее полное исследование может быть с теми же, если не с большими основаниями отнесено к истории арабов, или иранцев, как и к истории турок, поэтому в данной работе вопрос об этом не ставится. Тем не менее мы должны детально рассмотреть следующие два вопроса. С одной стороны, что в ней можно считать именно тюркским? С другой стороны, какие особенности, заложенные в ее организации, позволяют понять более позднюю Турцию, возникшую в Малой Азии?
Для начала мы будем знакомиться не с появлением отдельных молодых тюрков, которые очень быстро денационализировались, а рассмотрим миграцию народа как такового – мужчин, женщин и детей, не говоря уже об их животных – со своей социальной структурой и обычаями. Однако, что касается численности населения, нельзя ни преувеличивать, ни делать обобщения для всех регионов. Очевидно, что мысль подсчитать количество мигрантов бесплодна. Их определенно было несколько десятков тысяч, но цифра в несколько сотен тысяч маловероятна. И даже если бы было возможно примерно назвать изначальную цифру, она быстро потеряла бы значение, поскольку новые условия жизни могли в зависимости от обстоятельств как стимулировать, так и уменьшать рождаемость. Важными являются не абсолютные цифры, а соотношение численности иммигрантов и местного населения, которое сложно оценить. Это соотношение также могло быстро меняться, если сравнительно большое число молодых местных женщин было взято в жены вновь прибывшими, либо насильно во время набегов, либо мирно, если местные жители хотели, чтобы их защитили. Учитывая все это и на время оставив в стороне Малую Азию, получаем не такой большой регион тюркской миграции, помимо Азербайджана, где азербайджанский диалект, являющийся одной из ветвей огузских языков, остается по сей день доминирующим по сравнению со своим древнеиранским предшественником. К Азербайджану была добавлена часть Диярбакыра, протянувшаяся за горы Северного Курдистана. В остальной части империи сельджуков климат был слишком жарким, сухим и малопригодным для скота туркменов, и отдельные изолированные поселения существовали лишь в Хузестане, в Фарсе и в некоторых частях гор Курдистана. Те немногие туркмены, которые поселились в Сирии, были изгнаны оттуда во время крестовых походов, и потому с исторической точки зрения не играют роли. Конечно, помимо этих групп были еще гарнизоны в городах. Здесь, однако, мы имеем дело не с тюркским населением, а с расширением такого старого института, как профессиональная армия, которая с течением времени по своему происхождению начинала отличаться от туркменов, поскольку в армию брали рабов, захваченных в Центральной Азии и в русских степях.
Хотелось бы иметь возможность описать экономические условия, в которых жили иммигранты-туркмены. Современные турки страдают своего рода комплексом неполноценности из-за того, что их предки были кочевниками, и потому склонны придавать особое значение имевшимся очагам оседлости. Мы уже упоминали об этом, говоря о Центральной Азии. Но даже притом, что изначально они были кочевниками, вполне возможно, что некоторые из них очень быстро становились оседлыми. С этой же проблемой мы столкнемся в Малой Азии. Однако трудно отрицать, что во времена их иммиграции мы в основном имеем дело с кочевниками. В дальнейшем нужно различать тех кочевников, которые совершали переходы на большие расстояния и держали двугорбых верблюдов, способных переносить холодные зимы, и тех, которые разводили овец или другой скот, требовавший лишь небольших перемещений для выпаса, или тех, кто занимался скотоводством обоих типов. Было бы интересно знать, совпадает ли разделительная линия между этими типами с границами племен. На данный момент мы можем лишь задавать этот вопрос. Еще один пункт, на котором следует заострить внимание, – различалась ли степень их соперничества с местными скотоводами и условия проживания в зависимости от типа скотоводства. Совершавшие длительные переходы кочевники не должны были составлять большой конкуренции обитавшим в горах курдам, которые перемещались в основном по ограниченной территории. Политически перемещение на большие расстояния наряду с другими факторами позднее сделало их склонными к формированию более сплоченных общественных объединений, чем сильно разобщенные между собой общины курдов. Что касается арабов, одни из которых держали верблюдов, в то время как у других не было ни одного, то различия, скорее всего, проходили по линии, разделяющей двугорбого среднеазиатского верблюда-бактриана и одногорбого дромадера жарких пустынь.
Несмотря на ценность этих общих наблюдений, в настоящее время нам трудно заглянуть глубже, и читателю, как и в случае с завоеваниями и экспансией арабов несколькими веками ранее, остается лишь поразмыслить о том, что общепринятое представление о кочевниках-скотоводах как о разрушительном и некультурном негативном явлении может быть в той же степени ошибочным, как и справедливым. Когда независимо от причины речь идет о нападении кочевников на культивируемые земли, результат очевидно отрицательный. Но это не обязательно так. Экономика кочевников приспособлена к определенным территориям, которые не могут быть использованы для земледелия, и, как следствие, может повышать ценность регионов, которые до этого не имели никакой ценности. В таком случае она содействует земледельческой экономике, а не ослабляет ее. Очевидно, что именно таков случай Малой Азии, Плодородного полумесяца[4] и Иранского нагорья. На территории Плодородного полумесяца задолго до описываемых в книге событий арабам удалось более-менее договориться с местным земледельческим населением. В Малой Азии, где было развито племенное скотоводство, которое, однако, находилось в основном в руках полуоседлых пастухов, дело обстояло не совсем так, как и в Иране, в стороне от гор Курдистана, Луристана и Белуджистана. Поэтому появление новых мигрантов могло привести к возникновению молчаливых договоренностей между соседями, таких, какие долгое время существовали на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, где оседлые жители и кочевники обменивались своей продукцией, не говоря уже о распределении навоза от их животных по культивируемым землям. На данный момент это не более чем неподтвержденные наблюдения[5], но, если приглядеться к ним повнимательней, можно обнаружить некоторые исторические иллюстрации, с которыми знакомы все географы в современных им обществах.
Мы обратимся к тюркским племенам огузов-туркменов. Легенда о том, что их 24, очень хорошо известна, если судить по материалам, попадающимся в словаре Махмуда аль-Кашгари. Тем не менее невозможно не удивиться контрасту почти полного молчания текстов, близких по времени к тюркской экспансии, и мельчайшим подробностям в полу-фольклорных записках конца Средних веков. В XIII веке перед нашествием монголов, которому было суждено отбросить или привнести новые группы населения, в государстве сельджуков можно идентифицировать только несколько из тех 24 племен. Это кынык, дёгер, ягма, салур и афшар, немного позже ива, а потом снова первое, но только в связи с тем, что это племя самих Сельджукидов (дёгер – племя Артукидов). Все говорит о том, что упор на племенной аспект и традиции разных племен был связан с подъемом государств туркменов [турок-османов] в XV веке. Во времена завоеваний сельджуков об этом, очевидно, говорилось меньше, хотя, исходя из нетюркских литературных источников, мы не можем с точностью утверждать, что думали тюрки. В любом случае племенная структура, по-видимому, не имела у них такого значения, как у некоторых арабов, и миграция шла разрозненными смешанными группами.
Империя Сельджукидов, которая своей изначальной силой обязана туркменам, была империей, где они очень скоро стали казаться если не инородной, то, по меньшей мере, обособленной группой. Земли, которые они завоевали для своих хозяев, были старыми мусульманскими странами со своей традиционной административной и военной организацией, навязавшей себя новым хозяевам, тем более что они не имели никаких равнозначных традиций, или их традиции не могли быть применены к их новым подданным. Таким образом, новое государство в целом состояло из обществ, существовавших до него и помещенных во внешний тюркский (туркменский) каркас.
Этот тюркский каркас, безусловно, был представлен правящей династией, обладавшей определенными индивидуальными характеристиками. Так, Тогрул-бек и Алп-Арслан в основном придерживались тюркского образа жизни, причем первый наверняка совершенно не знал арабского языка и едва ли знал персидский (фарси). Даже Мелик-шах и его преемники продолжали говорить в основном на тюркском (туркменском), а последний представитель этого рода в Хорасане, Санажар, в XII веке, вероятно, носил одежду и прическу в тюркском стиле, хотя его сородичи в Восточном Иране, возможно, этого не делали. Полутрадиционные детали проявляли себя и в определенных практиках: как и у многих народов Центральной Азии, у тюрков существовал древний обычай почитания лука и стрелы, как символа власти, и стрела, пущенная из него вождем, становилась гарантией его правомочности. Мы снова встречаем записи о присутствии этой практики при Мелик-шахе, а у Артукидов даже позже, около 1120–1125 годов.
В частности, одно из хорошо известных установлений – тугра – в своей основе связано с этой практикой. Многие люди имели возможность видеть на османских грамотах затейливые символы из переплетенных стилизованных букв, вписанных в форму крыла бабочки, которые подтверждают подлинность текста. При Османах это было не более чем стандартное изображение, значение которого было утрачено. Но на самом деле оно возвращает нас к Сельджукам. Под названием «тугра», имеющим неясную этимологию, но по смыслу эквивалентным тому, что другие тюркские и монгольские племена чаще называют «тамга», имеется в виду знак, которым клеймили скот, принадлежавший вождю, или который ставили на выпускаемых им письменных документах для подтверждения его власти. Сейчас можно с уверенностью сказать, что тугра первых Сельджукидов обычно содержала различные варианты изображения лука и одной или более стрел и являлась эмблемой, которую использовали в различных церемониях для обозначения их владычества. Когда после оттиска на грамотах в соответствии с традициями старых ирано-мусульманских официальных учреждений стали ставить подписи с титулами, изображение постепенно потеряло свою важность, и последующие государства Сельджукидов, Зенгидов, Айюбидов, Мамлюков, а также Сельджукидов «Рума» (Иконийского или Румского султаната) изменили первоначальную тугру, из которой в конечном счете получилась ее османская форма. Однако поначалу она отличалась даже от традиционной формы для подтверждения подлинности грамот, поскольку была дополнена специальным официальным знаком султана.
В семейном устройстве мы определенно тоже встречаем более ранние тюркские формы, хотя они продолжали развиваться. Неизвестно, какая функция изначально отводилась атабеку, и, хотя в разных обществах существовали определенные эквиваленты, у других тюрков и даже у древних огузов прецеденты еще не замечены. Начиная, по меньшей мере, со времени Алп-Арслана, атабек был военачальником из окружения правителя, которому тот доверял заботу и воспитание своего сына, и в конечном счете атабек, в случае смерти правителя, становился регентом при малолетнем наследнике и даже женился на его вдовствующей матери. Позже мы увидим, какое развитие в некоторых случаях получала должность атабека, которая перешла к разным династиям, следовавшим сразу за Сельджуками, и даже, по крайней мере в качестве титула, к грузинам.
Становясь мусульманским султаном, правитель Сельджукид получал некоторые представления о концепции единоличной власти суверена, принятой в халифате, а еще раньше в некоторых царских династиях (только не у Буидов, которые вышли из более традиционалистского народа дайламитов, обитавших на севере Ирана). И хотя никто не отказывался от идеи, что все члены семьи имеют определенное право на долю в наследстве, предпочтение всегда отдавалось старшему члену семьи в широком смысле слова. Отсюда все деления и конфликты, некоторые из которых уже были отмечены, тогда как другим суждено было повториться в XII веке. Отсюда также – хотя были и другие причины – предоставление уделов, как в случае с Тукушем и Тутушем.
Имя Мелик-шах и, главным образом, арабские имена его наследников означали относительную денационализацию их культурного и политического облика. Однако помимо исламского имени они часто получали и тюркское, под которым иногда их знали даже больше, как, например, Санужара, с которым мы встретимся в XII веке. К концу династии, словно чтобы наделить слабеющую власть славой ее предков, последних двух Сельджуков в Иране назвали Арслан и Тогрул. В отличие от Сельджукидов «Рума» они не опирались на знаменитую мифологию Персии. Однако в полном списке их титулов значились вперемежку арабские, персидские и старые тюркские титулы.
Сила режима зиждилась в основном на армии. Изначально она состояла только из туркменов. Но начиная с правления Мелик-шаха, ядро армии стало профессиональным, состоящим наполовину из рабов, хотя в ней еще фигурировали полководцы-туркмены, давно оторванные от своего народа, как, например, Артук. Молодых знатных туркменов забирали ко двору для несения воинской службы, и это было одним из способов обеспечить их лояльность. Однако в XII веке армия Сельджукидов снова стала такой, какой была армия их арабо-иранских предшественников, за исключением нескольких отрядов, состоявших из свободных людей. Даже этнически эта армия не только из одних тюрков, с тех пор как для курдов стало привычным делом записываться в нее.
Что отличало армию Мелик-шаха от армии Буидов, которая была преимущественно тюркской, так это, прежде всего, ее численность. В силу размеров империи, возможности для набора и политической бессмысленности набора только среди тюрок-туркменов в ней было около 70 тысяч всадников, и Низам аль-Мульк возражал против планов урезать их число из соображений экономии. Эту армию надо было содержать, а воинам платить, и это подводит нас к вопросу об «икта» (надел), на котором мы должны задержаться по причине порожденных ею заблуждений.
На заре ислама название qati’a (земельный надел) стало использоваться при передаче государственной земли в ограниченную собственность знатным людям с условием продолжения ее культивации. Ограниченная собственность qati’a давала определенные права (дарение, продажа, наследование и т. д.), но подразумевала также определенные обязанности (выплата десятины с урожая) и ограничения (отсутствие административных и «сеньориальных» прав). До тех пор, пока армия была чисто арабской, этой системы в сочетании с обычной армейской платой вполне хватало для ее содержания. Когда в IX веке армия трансформировалась в более профессиональную и более тяжеловооруженную, в основном набираемую в других странах, этого стало недостаточно. Из-за того, что qati’a была наследственной, выделение земли невозможно было повторять бесконечно. Поэтому была введена другая система. За исключением той земли, которая принадлежала государству во времена арабских завоеваний, вся остальная земля осталась в руках своих бывших владельцев в обмен на выплату достаточно весомой ренты – хараджа, соответствовавшей земельному налогу при более ранних правительствах. Такие поместья нельзя было отобрать у их законных владельцев, но существовала возможность передавать знатным людям права на налоги с них, которыми было наделено государство. На самом деле это означало, что им предлагалось платить своему войску непосредственно из этих источников. Какое-то время доход, полученный таким способом, рассматривался как обычный доход и подпадал под уплату десятины. Баланс, сформированный за счет избытка взимаемого хараджа по сравнению с десятиной, представлял личный доход. Эта система имела преимущества для поддержания государственного контроля над территорией. Однако военачальники – бенефициары этой новой концессии – не платили того, что должны были платить. При Буидах было решено пересчитать их льготу, включив в нее десятину, которую они должны были платить, и больше не предъявлять к ним никаких претензий. В дальнейшем военачальник стал единственным представителем администрации в том районе, который был отведен ему в уплату, и все расходы покрывал сам из своего дохода. Именно такой вид концессии в дальнейшем стал называться «икта», от того же корня, как и qati’a, но что буквально означает акт передачи.
Однако «икта» такого типа не означала сеньории, и делались меры предосторожности, чтобы этого не случилось. Она определялась своей фискальной стоимостью, и делалось все, чтобы сохранить строгое соблюдение этой идеи. Более того, раз то, что оставалось военачальнику, было его жалованьем, а не платой, взимаемой с земельного участка, этот участок могли у него забрать, заменив обычной выплатой наличными деньгами, или как-то иначе, или он сам мог просить, чтобы ему поменяли участок, если считал свое жалованье недостаточным. Государство могло само поменять участок, чтобы не дать ему слишком закрепиться на этой территории, обзаведясь вассалами или реальной собственностью и, таким образом, обретая опасную независимость. Эта система имела свои минусы, поскольку военачальники оказывались совершенно не заинтересованными в рациональном развитии своих наделов, но зато она, по-видимому, полностью защищала права суверена.
Начиная с египетского историка XV века аль-Макризи, все писатели повторяют, что Низам аль-Мульк положил конец этой системе и заменил ее тем, что в европейской терминологии называется «феодальной» системой. Свидетельства того периода, включая самого Низам аль-Мулька, формально отрицают справедливость этого утверждения. Концепция надела «икта», сохранявшаяся Сельджукидами, была точно такой же, как и у Буидов, и за ее соблюдением следили еще более тщательно. Дальнейшее развитие, которое мы видим в XII веке и которое привело к появлению наследуемых владений, стало результатом упадка режима Сельджукидов, а не его силы или появления новой концепции власти, возникшей сразу же после его развала.
Действительно ли у Сельджукидов нет никаких заслуг в этом отношении? Современные турецкие историки, похоже, испытывают определенную национальную гордость от мысли о существовании специфически тюркской феодальной концепции. Признаюсь, я вижу ее с трудом. Если бы это было правдой, то в этом отношении можно было бы испытывать либо гордость, либо сожаление, но я также не вижу (что более важно), чем можно подкрепить это мнение. То, что мы знаем наверняка, содержит два пункта: с одной стороны, размеры империи и важность армии для Сельджукидов стали причиной того, что икту вводили в регионах, в которых ее не было раньше, и ее важность возрастала; с другой стороны, иммиграция групп кочевников привела к установлению, от их имени, определенных форм льгот, более или менее коллективного применения, наподобие тех, которыми уже пользовались некоторые курды и бедуины. Возможно, эти обычаи тюрки позаимствовали благодаря контактам с мусульманами Центральной Азии. Однако ничего, кроме этого, я не вижу. Но главное, я не вижу в этом ни одной причины, которая могла бы обидеть наших турецких друзей. Историческая эволюция никоим образом не может быть связана с оценочными суждениями подобного рода.
С другой стороны, одной из инноваций сельджукского правления стало введение института «шихне» (shihna), появлению которого особенно способствовало развитие армии. В более ранних мусульманских столицах существовала полиция – «шурта» (shurta), но на практике в большинстве городов полицейские функции исполняли более или менее официальные разновидности милиции, набранной из местных жителей. По этой причине такая милиция, помимо того, что она была неэффективна для военных целей, представляла опасность для власти часто непопулярных правителей-инородцев. Сельджукиды автоматически заменили ее гарнизонами – шихне – регулярной туркменской армии, а это название (персидское слово) на практике использовалось для обозначения их командиров.
В остальном сельджукская администрация состояла из того, с чем они познакомились в Хорасане Газневидов, где получили свой первый опыт и который первоначально почти полностью снабдил их кадрами, начиная с двух первых визирей: аль-Кундури и Низам аль-Мулька. Идеи последнего нам известны, поскольку он изложил их в своем труде на персидском языке «Siyasat-nama», дошедшем до наших дней. Он содержит, и это правда, описание специфических элементов нового режима, которому он служил, но его устойчивый интерес к режиму Газневидов и его основополагающие идеи унаследованы из ирано-исламского опыта. Иногда людям нравится считать его выразителем специфических сельджукско-тюркских концепций, но это тоже кажется мне ошибкой и неправильной интерпретацией.
Управление Хорасана до Сельджуков не имело фундаментальных отличий от того, каким оно было в основных исламских государствах. Однако оно обладало определенными специфическими чертами, в основном в терминологии, широкое применение которых интересно и естественно находить позднее на всей территории сельджуков. Начальники департаментов двора имели чисто персидские названия, даже когда его официальным языком оставался арабский. Главные гражданские чиновники составляли особую категорию – amid, во множественном числе – umada. Из них выбирали правителей провинций, а также их ближайших соратников, начальников почтовой службы – barid. Начальник департамента финансов – zimam – назывался mustawfi. Наконец, особое внимание уделялось общему контролю за правосудием, касавшемуся как самого корпуса кадиев (судей), так и специальной юрисдикции исправления ошибок – mazalim, которую доверяли amir-I dad, что по-персидски означает «главный судья». Как и везде, во главе всего стоял визирь. Султанам, которые были инородцами и по большей части занимались военными делами, приходилось полагаться на подчиненных, обладавших большой властью, и этот факт вкупе с его собственным опытом управления позволил Низаму аль-Мульку оставаться визирем в течение 29 лет, что при Мелик-шахе означало иметь практически полный контроль и еще долго служило примером для подражания.
Какими бы ни были реальные обстоятельства установления сельджукского протектората над Багдадом в 1055 году, очевидно, что из него вытекали различные проблемы взаимного приспособления друг к другу. Большую часть трудностей удалось устранить благодаря тому, что визирями у халифа практически без перерыва служили двое Ибн Джахиров, отец и сын. Оба благодаря семейным альянсам завоевали доверие Низам аль-Мулька и в то же время были достаточно осторожны, чтобы не задевать чувствительность халифа. Однако нет сомнения, что в конце царствования Мелик-шаха отношения испортились. Мелик-шах и его всемогущий визирь считали власть султана институтом, источником легитимности которого является она сама. В любом случае никто не сомневался, что он имеет право вершить все дела, включая религиозные. Однако в Багдаде это могло привести к столкновениям. Алп-Арслан избегал их, чего нельзя сказать о Мелик-шахе, которому доставляло удовольствие пребывать в столице Аббасидов. К концу его правления встал вопрос об изгнании халифа. Обстоятельства, при которых умер Мелик-шах, внушили некоторым мысль о вмешательстве Аллаха на стороне халифа, но это не доказано.
В религиозном плане характерной чертой периода Сельджукидов стало возникновение сильного ортодоксального движения суннитов. Действительно, пропаганда самого разного рода добралась до туркменов, большая часть которых в данном случае была недостаточно развитой, чтобы интересоваться теологическими диспутами. Однако Великие Сельджукиды то ли по убеждению, то ли по политическим мотивам выдавали себя за поборников ортодоксальности в противовес вялости и пререканиям предыдущих поколений, и, как мы уже предполагали, их завоеваниям могла способствовать поддержка, которую они, благодаря этому, получили от хорасанской, а позднее от другой ортодоксальной знати. Поэтому многие черты их поведения в этом отношении следует относить не столько к их индивидуальным достоинствам, сколько к силе общего движения ортодоксальной реакции, характерного для ислама, начиная с XI века, в сравнении с предшествующими поколениями.
Сельджуки были великими строителями мечетей и других общественных центров. Но их главным нововведением стали медресе. Определенные прецеденты существовали в Хорасане и, вопреки различиям между сектами, у исмаилитов, где их появление было вызвано аналогичными интересами. Но Сельджукиды стали первыми, кто придал им подлинную значимость и широкомасштабно ввел их в практику. Медресе – это учебное заведение, которое, в отличие от других, более ранних, устроено специально для преподавания религиозно-правовых наук с ортодоксальной точки зрения. Медресе накопили большие богатства в виде полученных ими благочестивых даров – вакуфа, и, кроме того, из их студентов, обученных наставниками, набирали будущих государственных чиновников. Строго говоря, преследований иноверцев со стороны ортодоксов не было до тех пор, пока политически они не представляли опасности. Но в силу того простого факта, что все средства и для учителей, и для студентов были в распоряжении ортодоксов, самые лучшие должности и в сфере управления, и в сфере права были зарезервированы за ними. Иноверцы, очевидно, оказывались в невыгодном положении. Среди самих туркменов в рамках ортодоксии доминировала школа ханафитов – одна из четырех разрешенных школ права, имевшая многочисленных последователей в Хорасане. Однако не похоже, чтобы позиция Великих Сельджукидов подразумевала желание отдавать особое предпочтение ханафизму, поскольку Низам аль-Мульк был и всегда оставался членом другой школы – школы шефатитов, очень широко распространенной по всей мусульманской Азии. Именно Низам аль-Мульк лично основал в Багдаде самое знаменитое медресе Низамия, где он собрал величайших ученых своего времени, включая аль-Газали. В теологии он был приверженцем до тех пор считавшегося спорным учения аль-Ашари, но Низамия не ограничивалось его доктринами, как иногда думают, и правительство султана прилагало особые усилия, чтобы избежать споров, предполагая, естественно, что люди останутся в рамках того, что считалось совместимым с ортодоксией.