Кирилл Шелестов
Смерть Отморозка
–Загубить карьеру из-за одного только упрямства?
–Неразумно, согласен. Но это было лишь начало его проблем. Как водится, именно в эту минуту его бросает жена, которую он страстно любил.
–Почему бросила?
–Женщины вообще очень чувствительны к успеху, а его бывшая жена – яркая дама с очень сильным характером. Она увлеклась другим… С ней осталась дочь. Ваня к девочке очень привязан; во Франции отцы часто более чадолюбивы, чем матери. Он страшно переживал, начал попивать, сорвал несколько выступлений и ему не продлили контракт. И вместо того, чтобы сделать правильные выводы, как выражаются в России, он разобиделся, хлопнул дверью и вообще ушел из большой музыки. Должно быть, в глубине души он надеялся, что все кинутся его уговаривать и умолять вернуться. Но никто, конечно же, не кинулся.
–Как все это по-детски!
–В Ване очень много детского. Что ты хочешь от музыканта! Дальше все пошло под гору. Он пил, опускался, обижался на человечество, жалел себя, думал о самоубийстве…
–Он сам тебе это рассказывал? – удивилась Анна.
–Что-то он, что-то Лиз, что-то мой приятель дьякон, который хорошо их обоих знает. Французы вообще-то не склонны ни откровенничать, ни сплетничать, вопреки тому, что мы читаем о них в романах. Они не вторгаются в чужую частную жизнь и оберегают свою. Короче, не знаю, чем бы закончилась для Вани эта история, если бы его не приняла Лиз в свои крепкие и надежные объятия.
–Они давно вместе?
–Лет пять или шесть.
–Мне показалось, с левой кистью у него что-то не так. Травма?
–Ты по-прежнему наблюдательна. Травма. Только не вполне обычная. Это случилось, когда он еще находился в глубоком пике, Лиз еще только возникла на горизонте. Чтобы подработать, он изредка давал концерты в окрестных городках, выступал как пианист, он очень прилично играет. И вот однажды он сел за рояль пьяный. Играл без нот, ну и оскандалился. Сбивался, забывал, короче, полностью провалился. Примерно на половине он прервал выступление, извинился, поехал домой и в ярости разбил себе обе руки камнем.
–Какой ужас! Сам?!
–Сам, сам. В наказание. По счастью, в это время его нашла Лиз, отвезла в больницу. С правой рукой все обошлось, а левой повезло немного меньше. Кость мизинца не так срослась.
–Он не может теперь играть?
–Может, но хуже. Впрочем, он уже не выступает.
–Господи! Встретить такого человека! И где? В деревне! Подобное, наверное, только во Франции возможно. Да у нас во всем Саратове с его миллионным населением такого не найти.
–Ну, Ваня и для Франции уникален. Хотя они талантливее нас, это очевидно.
–У них с Лиз есть дети?
–Общих нет, только от первых браков.
–Лиз была замужем? – удивилась Анна.
–И довольно долго. Она ушла от мужа ради Жана-Франсуа.
–Ее ребенок живет с ними?
–Нет, девочка осталась с отцом. Здесь дети лет с четырнадцати сами решают, с кем жить: с матерью или отцом.
–И дочь Лиз выбрала отца? Это так необычно!
–Наверное, девочка сочла уход матери предательством, не захотела его понять, не простила.
–Но Лиз все равно ушла.
–Любовь, Нютка, представь себе.
–Не представляю. Получается, что Лиз Жану-Франсуа и мать, и сестра, и жена?
–И друг. Она сильнее характером.
–Думаю, ей трудно с ним.
–Непросто, – согласился Норов.
–А он?… Он ее любит, как по-твоему?
–Скорее, он ей благодарен. С ней он чувствует себя защищенным. Она считает его великим музыкантом, искренне им восхищается.
Некоторое время Анна молчала, обдумывая услышанное.
–А чем акустическая музыка, ну та, которую сочиняет Жан-Франсуа, отличается от обычной?
– Хотел бы я тебе объяснить! У меня есть его записи, довольно много, при желании сможешь послушать. Представь, сначала звучит орган, затем врывается шум улицы, грохот мотоцикла, визг тормозов, какое-то пронзительное хрюканье, кажется, что хворостиной гоняют свинью. Потом раздается хоровое пение… в таком роде… Не то чтобы совсем железом по стеклу, но очень похоже. Моего терпения хватает на две минуты.
–Андеграунд?
–Чтобы не употреблять нецензурных слов, пусть будет андеграунд.
* * *
Радиостанция в машине Норова играла классическую музыку.
–Какая красивая мелодия! – восхитилась Анна.
–Это увертюра к «Кориолану».
–А кто композитор?
–Бетховен, конечно. Эх, черт! Надо было сказать, что я.
–Ты так хорошо разбираешься в музыке!
–Совсем не разбираюсь. Просто это одна из самых известных вещей, можно сказать, шлягер.
Они въехали на пригорок; с одной стороны дороги тянулся лес, с другой виднелся дом с большим участком, на котором за тонкой проволочной оградой, паслись две лошади и овца, заросшая длинной грязной шерстью так, что не было видно ног. Овца подняла голову и с любопытством уставилась на машину.
–Какая забавная! – улыбнулась Анна.– А почему ее не стригут?
–Да они и сами не очень стригутся, ты же видела.
–Но ведь ей, наверное, тяжело двигаться?
–Ничуть. Это французская овца – немытая, но жизнерадостная. А лошади, чувствуется, наши, русские, смотри, какие понурые.
–У нее и правда добродушное лицо!
–У овец – морда.
–А у этой – лицо! Она очень симпатичная. Признайся, а Жана-Франсуа и Лиз ты тоже подкармливаешь? – вдруг без всякого перехода спросила Анна.
–Что значит, подкармливаю?
–Даешь им денег? Только скажи честно.
Норов помялся.
–Почему ты так решила?
–Уж очень Лиз перепугалась, когда ты принялся ругать благотворительность. К тому же я знаю тебя. Что бы ты ни говорил, ты не можешь не раздавать другим. Ты будешь это делать, даже когда у тебя ничего не останется.
–Ну, я действительно, подбрасываю им кое-что время от времени. Делаю подарки, выдаю бонусы, но немного… – Норов говорил виновато, будто его уличили в глупом проступке.– Правда, немного.
–Золотые сережки Лиз ты подарил?
–С чего ты взяла?
–Потому что я знаю твой вкус. Сколько я таких сережек для твоих подарков в свое время заказывала у Юры, ювелира! И кольцо тоже? И подвеску? А часы у Жана-Франсуа на руке? Очень красивые, совершенно не вяжутся с его потрепанным прикидом.
–Часы, между прочим, совсем не дорогие.
–Недорогие ты бы не стал покупать! Значит, ты им даешь деньги, делаешь подарки, платишь, наверное, вдвое…
–Да нет же!
–Сколько ты им заплатил за дом?
–Какая разница?
–Просто любопытно. Это коммерческая тайна?
–Ну, две сотни.
–Сколько?!
–За пять лет вперед.
–По сорок тысяч за год?! За пять лет?! Ты шутишь?! Они тебя об этом попросили?
–Да нет… я сам предложил… У них были финансовые проблемы, мне стало их жалко…
–С ума сойти! Во-первых, за такие деньги наверняка можно купить собственный дом. Во-вторых, если ты платишь за пять лет вперед, хотя бы получи скидку!
–Я же хотел помочь им, а не нажиться, – проворчал он.
Анна покачала головой.
–Это не у меня – «снег всегда», а у тебя! – с осуждением заметила она.– Между прочим, Жан-Франсуа мог бы вести себя с тобой и повежливее, с учетом всего, что ты для них сделал.
Норов усмехнулся.
–Французы учтивы, но благодарности от них не жди, я имею в виду искренней, а не потока вежливых фраз. Для этого они слишком самодовольны, каждый мнит себя мэтром. Когда им что-то перепадает, они решают, что их наконец-то оценили по заслугам. К тому, кто им дает, уважения они не испытывают, думают, что ему просто деньги некуда девать.
–Я уже заметила это по репликам Жана-Франсуа. А знаешь, в этом они очень похожи на нас.
–Разве что в этом. В целом, они гораздо симпатичнее: отзывчивее, приветливее, вежливее, терпеливее. Очень легкие в общении и жизни. Мы совсем иные.
–Может быть, в нас сказывается лишь неумение себя вести? Мне кажется, в русских очень много красивого.
–Например, у них бывают глаза круглые.
–Я серьезно! – засмеялась Анна.
* * *
Ля Рок, куда Норов привез Анну, был небольшим средневековым городком, популярным у туристов, с замечательной рыночной площадью четырнадцатого века. Выстроенная в форме правильного прямоугольника, с большим каменным колодцем под навесом посередине, она была заново вымощена серым гладким булыжником. Вокруг нее стояли деревья со скамейками под ними. Каждый вечер здесь собиралось местное население: на дорожках бегали и играли дети; куря самокрутки, громко спорили на скамейке трое здешних алкашей, совсем опустившихся, но мирных, а у их ног дремали две облезлые большие собаки. Когда солнце садилось, включали прожектора, дающие снизу разноцветную причудливую подсветку.
С четырех сторон площадь окружали двухэтажные каменные дома с просторными крытыми аркадами и колоннами; в первых этажах располагались кафе и ресторанчики. Вечер был теплым, солнечным, и на каждой террасе сидело по нескольку посетителей. Норов и Анна сели в угловом ресторанчике, – он был понаряднее прочих: возле столов красовались переносные подставки с цветами; на деревянных, удобных стульях лежали подушки и пледы. На черной доске у входа были написаны мелом названия предлагавшихся десертов, которые тут подавались вечером, помимо напитков, – большая редкость для деревенских кафе.
Норов заказал бокал красного местного вина себе и розового, помягче, – Анне; от десертов она отказалась. Укрыв пледом ноги, зажмурившись и запрокинув к солнцу бледное красивое лицо, она молча наслаждалась теплом.
–Можно я возьму твой плед? – попросила она, открывая глаза.
–Конечно, мне он все равно ни к чему. Тебе холодно?
Она укуталась пледом поверх пуховика.
–Знобит немного, должно быть, после перелета,– с виноватой улыбкой ответила она. – Почти восемнадцать часов в дороге! Из Саратова в Москву, потом во Франкфурт, из Франкфурта – в Тулузу. Да и не выспалась.
Она выглядела утомленной; легкий макияж не скрывал теней под большими глазами.
–Хочешь, вернемся?
–Нет, нет! Тут так хорошо! Тепло.
–Март. Термометр в машине показывал шестнадцать, а когда ты прилетела, было двадцать.
–Двадцать градусов! С ума сойти. А у нас ночью минус десять…
Из кафе вышел невысокий блондин лет тридцати пяти, в узких черных брюках, цветном жилете и щегольском бордовом шарфе, завязанном вокруг горла. Сощурившись на солнце, он огляделся, увидел Норова с Анной и подошел:
–Salut Paul! Ca va?
–Merci, Daniel, рas mal. Анна, это Даниэль, Даниэль это Анна.
Последовал обмен приветствиями.
–Впервые у нас? – спросил Даниэль.
Анна кивнула:
–Сегодня прилетела.
–Нравится?
–Очень.
–Сегодня – хороший денек, вам повезло. Profitez. (Пользуйтесь). Не хотите попробовать профитроли? Рекомендую. Наш кондитер ими гордится.
–У вас тут свой кондитер?
–И очень хороший.
–С ума сойти!
–Принести?
–Спасибо, может быть, позже.
Даниэль вежливо улыбнулся и вновь скрылся в помещении.
–Владелец? – спросила Анна. – Вид хозяйский.
–Даниэль Кузинье. Вообще-то салон принадлежит его жене, мадам Кузинье. Он – скорее при ней.
–Он сам обслуживает посетителей?
–Ну да. Есть еще сменная официантка, которая принимала у нас заказ.
–У нас владелец нипочем не стал бы сам обслуживать. Нанял бы официантку или даже двух…
–И еще бармена. И, конечно, уборщицу-таджичку, потому что не будут же бармен и официанты мыть туалет. Всем им он бы стал зажимать зарплату, бармен и официанты принялись бы воровать, а таджичка – разводить грязь. В результате заведение закрылось бы через полгода из-за убытков, не заплатив положенной аренды. А называлось бы оно «Элит».
–Или «Версаль»,– улыбаясь, добавила Анна.– «Версаль» у нас тоже очень популярен.
–Март – мой любимый месяц. В апреле тут гораздо хуже, дожди. Январь тут тоже хорош, но прохладнее. Летом аборигены устают от жары и туристов, а зимой и весной они очень милы: оживают, наряжаются. Ярмарки, фестивали, концерты, – празднично.
–Ты что-нибудь читаешь?
–О, много! Раньше не хватало времени, зато последние годы наверстывал с жадностью.
–Философию?
–Не для моего ума. Не понимаю абстракций,– скучно, холодно. В основном, историю.
–Русскую?
–Русскую в первую очередь.
–И какое впечатление?
–Слишком много зверства. Гордые красивые страницы тоже есть, но как их мало! Мне хотелось понять, как мы оказались в такой яме.
–И как же мы в ней оказались?
–Ну, если в двух словах, то мы из нее и не вылезали. Как свалились в нее тысячу с лишним лет назад, так и сидим. Начали с рабства у полукочевых хазарских орд, а заканчиваем сырьевым придатком Китая. Ничего достойного, по большому счету, не изобрели, кроме мата. Тысячу лет распродавали свои природные ресурсы, вырубали леса, уничтожали зверье, поганили землю. Убивали друг друга, обманывали, продавали. Вот, собственно, общий смысл нашей героической истории. Грустно и больно.
–Но ведь сколько нам приходилось защищаться! На нас нападали!
–Никакие враги не причинили нам столько зла, сколько мы сами. Давай сменим тему.
–Давай. Русскую – на русскую. С кем в прошлом году ты здесь подрался?
–Да ни с кем я не дрался! Это все Ваня придумывает. Французы – известные фантазеры.
–Попробуем иначе,– улыбнулась она.– Расскажи, с кем ты не дрался?
–Да нечего рассказывать…
У Анны зазвонил телефон.
–Да. Добрый вечер, – в ее круглых глазах отразилось веселое недоумение. – Действительно не ожидала… Спасибо за приглашение, сейчас узнаю.
–Это – Ляля,– пояснила она Норову. – Она спрашивает, не хотим ли мы вместе пообедать. Они заказали стол в каком-то ресторане поблизости.
Норов решительно замотал головой.
–Прошу прощения, но сегодня, наверное, не получится. Мне тоже жаль. В другой раз – обязательно. Что? Ой, даже не знаю. Секунду. Мы где находимся? – обратилась она к Норову.
–В Ля Рок.
–Мы в Ля-Рок,– повторила Анна в трубку.– О, чудесное место, тихое, красивое. Сидим в кафе на площади. Народу мало, тепло, солнце… профитон, как говорят французы. Хочу сказать, наслаждаемся жизнью. Во множественном числе первого лица. Спасибо. Вам тоже – хорошо провести время. Потом расскажете.
–Только обедов с ними не хватало!– добродушно проворчал Норов, когда она закончила разговор.– Для того я сбегаю из России, чтобы здесь коротать время с Лялей и пузатым чиновником Вовой.
–Она младше меня почти в два раза и называет меня на «ты», а мне неловко отвечать ей тем же,– с улыбкой посетовала Анна.– Не могу себя заставить, стараюсь избегать обращений.
–Забудь о них. Надеюсь, мы их больше не увидим.
–Уже забыла. Так как ты оказался в полиции?
–Ну вот, опять! Кстати, не в полиции, а в жандармерии…
–Пусть в жандармерии.
–Да глупая история… Возвращался я как-то домой в прошлом году весной из соседнего городишки. Сворачиваю на кольцо, а скорость у меня, надо сказать, была приличная, километров под восемьдесят. Прямо на въезде – поперек дороги стоит машина, а в ней интересная дама, из тех, которые любят припарковаться в самом подходящем месте. Тачка, между прочим, модная, купе, то есть, сразу понятно, что гражданке позволено больше, чем всякой деревенщине, вроде меня, который рассекает на драндулете. Перед тачкой, изящно отклячив зад в черных кожаных штанах, расположился некий… ну, как его назвать приличным словом?… Ладно, пусть будет байкер, а рядом торчит его мотоцикл. Парень наклонился к дамочкиному окошку в позе, оскорбляющей эстетические чувства каждого проезжающего, и премило с ней любезничает. Объехать их очень трудно. Я чуть не вылетел на обочину. Притормозил, посигналил. Они перестали болтать, обернулись, смотрят. Опускаю стекло, спрашиваю: ребята, может быть, вы куда-нибудь сдвинетесь? Красавец тянет мне в ответ средний палец, представляешь? Типа, отсоси. Что прикажешь мне делать? Отсосать? Я аккуратно паркуюсь, вылезаю, подхожу. Он повыше меня сантиметров на пятнадцать, лет сорока, брюнет, подтянутый, смазливый, дерзкий, в общем, французский француз. Из Франции. Мне, между нами, такие даже нравятся, только не в жизни, а во французских кино, там у них и впрямь все отсасывают. Шлем он при этом подмышкой держит!
–По-твоему, это особая наглость?
–Особая глупость! Нарывается, а у самого руки заняты!
–И ты его ударил?!
–А ты бы не ударила?
–Нет, конечно!
–Ну ты кремень! А я, грешник, не выдержал соблазна. Шмякнул разок с правой, не так, чтобы очень сильно, но доходчиво. У него коленки подогнулись, он сразу поскучнел, шлем обронил и присел на асфальт возле дамочкиной тачки. Она взвизгнула в ужасе, рот раскрыла, уставилась на меня и молчит. Не знает, на помощь звать или под сиденье прятаться от такого бандита. Красивая, к слову, девушка. Я вежливо приношу ей извинения за то, что пришлось прервать их беседу, выражаю надежду, что ее друг скоро очухается, желаю приятного вечера и отбываю. Доезжаю до своего поворота к дому, а там – батюшки-светы! Жандармы! Ваши документы!
–Девушка вызвала полицию?
–Да не она, вот ведь что самое смешное! Оказывается, какая-то старая дурища ехала мимо, увидела, как я этого, с позволения сказать, байкера убеждаю быть скромнее, и позвонила жандармам. И главное – запомнила мой номер! Жандармами командует такой надутый французище: важный, мордастый, в фуражке, в круглых очках, два передних зуба у него вперед торчат, – как говорится, некому выбить. Я уже потом узнал, что его фамилия Лансак. Подле него суетится маленький, чернявый парнишка, услужливый, видно помощник. От этого помощника, кстати, разит, как от винной бочки. И вот надутый Лансак проверяет мое удостоверение, пытается прочесть вслух мою простую русскую фамилию и спотыкается, будто я не Норов, а Зазвездухватуллин. Я терпеливо молчу.
–Ты очень терпелив! – невольно улыбнулась Анна.
–Терпение – мое второе имя. Он спрашивает: «У вас был инцидент на дороге?». – «Какой инцидент?». – «Вы дрались?» – «С кем?». – «Прошу вас следовать за нами».
–И тебя везут в полицию?
–В жандармерию. Приезжаем всей компанией; жандармерия – одно название, обычный барак, пара комнат. Лансак садится за стол, я – напротив, начинается тягомотина: кто, откуда, чем занимаетесь, где проживаете, куда ехали, зачем? И вдруг дверь открывается, появляется тот самый красавчик в коже, щека у него малость опухла, но в целом вид вполне презентабельный, настоящий герой-любовник. Не глядя на меня, обращается непосредственно к Лансаку и так несколько свысока: «Месье, меня остановили жандармы, сообщили, будто поймали какого-то хулигана, который на меня напал. Должен сообщить, что вас напрасно побеспокоили, никто на меня не нападал.» Сует ему свои документы, Лансак прочитал, и в нем как-то сразу появилась этакая французская почтительность, которую по отношению ко мне он не испытывал вовсе. Он даже привстал! «Месье, при всем уважении, нам звонила дама… Она уверяет, что была свидетельницей…». Красавчик ему договорить не дал: «Она все перепутала! Вероятно, это был кто-то другой, не я». «Но у вас щека, месье….» Красавец опять обрывает: «У меня с утра флюс. А этот мелкий господин, случайно не тот самый хулиган, который терроризирует людей? Я его впервые вижу.» Я чуть ему в глаз не засветил прямо в участке! «Месье»,– говорю, сдерживаясь. – У вас все в порядке со зрением? Кто тут мелкий?». В общем, поскольку пострадавших нет, то Лансак меня отпускает, хотя и с большой неохотой.
–Смотри, какой благородный тот француз на мотоцикле! Настоящий мушкетер!
–Очки пусть носит, мушкетер! А то мелкого от огромного не отличает! Выхожу на улицу, он уже на свой мотоцикл залезает. У него, кстати, новый «харлей», в этих краях «харлей» – такая же редкость, как ты со своими глазищами. Тут много байкеров, но они все чаще на каких-то подержанных горшках гоняют. Я ему, вежливо: «Месье, приношу вам свои извинения. Бываю резок». Он холодно мне поклонился, дал газу и уехал.
–И все?!
–А что еще?
–Ну и приключение! Какой ты все-таки…
–Какой? Огромный?
–Да ну тебя! Умный человек, а в драку лезешь!
–Насчет ума не знаю. А характер – дурацкий, это ты точно подметила.
Глава третья
Спортивный автомобиль морковного цвета вынырнул из-за угла и уверенно остановился прямо напротив кафе, где не было парковки. Из машины появилась импозантная молодая женщина, в короткой юбке, черных колготках, туфлях и облегающем джемпере черного цвета, с темно-красными розами; в бусах и бижутерии.
–Какая элегантная! – заметила Анна.
–Клотильда, хозяйка этого кафе,– сказал Норов.
Даниэль уже стоял в дверях, издали улыбаясь жене, но Клотильда, заметив Норова с Анной, махнула ему рукой и свернула к ним.
–Поль! – весело воскликнула она.– Как приятно тебя видеть!
Норов поднялся, они по французскому обычаю дважды потерлись щеками. Норов поцеловал ее еще раз.
–Trois fois, a la russe,– сказал он. (Трижды, по-русски).
Она засмеялась и поцеловала его в ответ. У нее были синие яркие веселые глаза с черными зрачками.
–Кстати, в России целуются в губы,– сказал Норов.– Особенно с красивыми женщинами.
–Но что скажет на это твоя дама!
–Познакомься, это – Анна.
Клотильда протянула Анне руку.
–Очень приятно, меня зовут Клотильда, можно просто Кло. Вы очень красивы, Анна!
Она произнесла это с той искренностью, которую может позволить себе только уверенная в себе женщина. Анна улыбнулась.
–Благодарю, вы преувеличиваете.
–Ничего подобного! Это – русская красота, Поль?
–Штучная работа,– ответил Норов.– Как у вас говорят, артизаналь. Индивидуальный заказ.
Клотильда опять засмеялась.
–Здесь русских не увидишь, – сказала она Анне.– Много испанцев, поляков, англичан…
–Даже французы встречаются, – вставил Норов.– Реже, конечно, чем арабы, но еще не вывелись.
Она шутливо погрозила ему пальцем.
–А почему вы ничего не едите? – спросила она, взглянув на их стол. – Попробуйте десерты, у нас хороший кондитер. Поль, закажи Анне «Париж -Брест», я тебя прошу! Вы впервые в наших краях, Анна? Тут есть что посмотреть. В Альби уже были?
–Я только сегодня приехала.
–Надолго?
–На неделю.
–Вполне достаточно, чтобы увидеть главное.
–Если не объявят карантин,– вставил Даниэль.
Не утерпев, он подошел к их столу, но остался стоять, тогда как Клотильда присела на стул.
–Объявят, увы,– со вздохом подтвердила Клотильда.– Сегодня вечером президент это сделает. Папа говорит, что вопрос решенный.
Она закатила накрашенные глаза, выражая свое неудовольствие.
–Плохо для бизнеса? – спросил Норов.
–Ничего хорошего.
–У нас два ресторана, туристический сезон на носу, а тут – карантин! – ворчливо подхватил Даниэль. – Мы еще собираемся открыть новый спортивный клуб, в коммерческой зоне, на другой стороне от «Леклерка», видел афишу? Сняли помещение, заканчиваем ремонт и вдруг – такой сюрприз! Это же чистый убыток! И никто не знает, насколько это затянется!
–Папа говорит, на пару месяцев,– сказала Клотильда.– Но это, конечно, предварительно. Я сегодня звонила Жану-Франсуа, чтобы пригласить их с Лиз на день рождения Мелиссы. Он сказал, что Лиз волнуется из-за карантина. Она вечно переживает за свои кредиты.
–Может быть, обойдется? – сочувственно заметила Анна.
–Уже нет! – Клотильда поднялась и посмотрела на изящные золотые часы на запястье.– Скоро президент будет выступать. Придете смотреть?
* * *
–Интересная женщина, – сказала Анна.– И чувствуется, с характером. Она знает Жана-Франсуа и Лиз?
–Немного,– улыбнулся Норов.
–Почему у тебя такой хитрый вид?
–Лукавый. Могу разыграть, но хитрить не люблю.
–Извини. Так почему у тебя лукавый вид?
–Потому что это и есть первая жена Жана-Франсуа.
–Клотильда?!
–Угу. Мелисса – их общая дочь. Клотильда во всей округе – первая звезда, не уверен, правда, что счастливая. Думаю, ей, с ее характером, деревенская жизнь дается непросто.
–Ее действительно легче в Париже представить, чем здесь. Даниэль рядом с ней совсем сдувается. Любопытно, она сознательно выбирает себе слабых мужей или так получается?
–Бремя сильных женщин. Им нравятся сильные мужчины, но жить они могут только со слабыми.
–Представляю, каким тяжелым был для Жана-Франсуа развод! Должно быть, ужасно больно, когда бросает такая женщина.
–Когда женщина бросает, это всегда больно. Дело не в ее внешности, а в том, любил ли ты ее.
–Разве тебя бросали женщины? – спросила она с веселым удивлением.
–У них при разводе, помимо моральных проблем, возникли еще и материальные, – игнорируя ее вопрос, сказал Норов.
–Совместное имущество?
–Да. Они жили в доме, купленном на деньги родителей; основную часть, понятно, дал отец Клотильды, он, как ты уже догадалась, человек состоятельный, но и Ванины тоже вкладывались. При разводе дом достался Клотильде; здесь суд всегда на стороне женщины. Собственно, Ваня не особенно и упирался, ему тогда было не до имущества. Клотильда выставила дом на продажу, но покупателей все не находилось, и практичная Лиз, с которой Ваня уже сошелся, убедила ее повременить. Лиз с отцом переделали дом в жит и сейчас сдают его туристам. Львиную долю отдают Клотильде, но что-то и им остается.
–Знаешь, а на мой взгляд, Клотильда гораздо больше подходит Жану-Франсуа, чем Лиз. Да и он ей – больше, чем Даниэль.
–Они росли вместе. Их отцы вместе учились в университете, до сих пор дружат, только отец Ванюши – восторженный левак, идеалист, бессеребренник, а папаша Клотильды – из богатой буржуазии. У него бизнес в Тулузе и в Альби, он очень влиятелен в местных политических кругах.
–Тоже левый?
–Нет, конечно! Он – из правых. Солидный консерватор, без крайностей, очень корректный, хотя в делах по-французски жесткий, своего не упустит. Клотильда меня как-то с ним знакомила. Она – единственная дочь, отец в ней души не чаял, сейчас у него внучка – любимица.
–Клотильда любила Жана-Франсуа, как думаешь?
–Думаю, была влюблена. Я различаю эти понятия; влюбиться можно и в актера на экране, а полюбить – это другое. Ваня был подающим большие надежды музыкантом; красивый, обаятельный, длинноволосый, можно сказать, вылитый Шопен. Кло верила, что его ждет мировая слава. Ну а потом выяснилось, что Ваня – все же не Шопен. Быть женой неудачника Клотильда просто не могла, не ее стиль. У нее приключился роман, потом еще один, в результате Ване пришлось пойти лесом, а она помчалась куда-то дальше на своей модной тачке, проездом подцепив Даниэля.
–А где их второй ресторан?
–В Броз-сюр-Тарне, тот поглавнее.
–Успешный?
–Трудно сказать. Тут ведь окупаемость иначе рассчитывается, чем у нас. Если вложенные деньги за десять лет возвращаются, – уже хорошо. В Альби у нее – художественная галерея, выставляет здешних художников и скульпторов, но это, кажется, больше для души, чем для наживы. Но я не особенно в ее дела вникаю. Про то, что они с Даниэлем спортивный клуб открывают, я, например, впервые слышу.
–А у тебя с ней ничего не было? – вдруг спросила Анна.
–С чего ты взяла? – удивился Норов.– Нет, конечно!
–Правда? Раньше ты бы ни за что не пропустил такую женщину!
–Перестань, я уже много лет живу анахоретом. Кроме того, Ваня – мой друг. Как говорят евреи, есть же какие-то вещи!
–Никогда не переступаешь через свои принципы? – улыбнулась Анна.
–Бывает, – признался Норов.– Но всегда об этом жалею.
Она посмотрела ему в глаза.
–Ты говоришь о нашем случае?
Он смутился неожиданным вопросом.
–Черт, Нюта, какая ты все-таки…
–Прямолинейная? Ты всегда говорил, что я – прямолинейная.
–Дочь офицера. Я ничуть не жалею, просто… – он замялся, не найдя нужного слова.
–Понятно,– кивнула Анна и сменила тему.
–В общем, Клотильда блистает, а несчастный брошенный ею Жан-Франсуа сидит, никому не нужный, в Кастельно библиотекарем…
–И его новая бедная жена вкалывает с утра до ночи, – с готовностью закончил Норов, уходя от трудного разговора.– Ква?
–Они с Клотильдой поддерживают дружеские отношения?
–Да, у них все вполне цивилизованно.
–С Даниэлем ей, должно быть, проще, чем с Жаном-Франсуа. Мелкий коммерсант, мальчик на побегушках, с ним все понятно.
–Хорошо, что тебе все понятно,– усмехнулся Норов.
–На что ты намекаешь?
–Девине, как говорят французы. Угадай со второго раза.
–У тебя опять хитрый вид… Лукавый, извини… Постой! У нее любовь? Роман на стороне?
–Браво! Ты всегда была очень сообразительной, хотя и прямолинейной.
–С кем же?
–А ты взгляни на ее машину. Ничего не замечаешь?
Анна принялась изучать морковный «ауди».
–Цвет необычный, – задумчиво проговорила она.– Ты имеешь в виду, дорогая?
–Даю одну подсказку, тонкую. Это – седан?
–Нет, купе. И что из этого?
–Не улавливаешь? Вторая подсказка, очень толстая. В какой тачке была дамочка, из-за которой красавец на дороге получил в репу?
–Купе! – воскликнула Анна. – Ну, конечно! Это была Клотильда? Клотильда?!
Норов рассмеялся, не отвечая.
–Ну и ну! – Анна не могла прийти в себя. Ее круглые ясные глаза блестели, как блюдца.
–Я ее в то время еще не знал, хотя много слышал о ней от Ванюши, да и в это кафе уже наведывался. Познакомились мы с ней только прошлой осенью, к тому происшествию никогда не возвращались, хотя, конечно, сразу друг друга узнали. У нас с ней подобие дружбы,– нас связывает общая тайна.
–А кто избитый избранник?
–Понятия не имею. Я с тех самых пор его не видел, а ее, разумеется, не спрашивал.
–Так вот почему он не стал заявлять в полицию! Не хотел, чтобы узнали, с кем он встречался! Может быть, он и сам женат?…
–Не исключено.
–Ты рассказывал об этом Жану-Франсуа?
–Ну конечно нет!
* * *
На площадь плавно вкатился громоздкий серебристый «мерседес», проехал мимо Норова и Анны, притормозил на углу, сдал назад, поискал свободное место, не нашел и по-русски остановился прямо посреди дороги, перекрыв движение. Открылась дверь и показалась нарядная как для вечернего выхода Ляля.
–Привет! – крикнула она Норову и Анне, как старым знакомым. – А мы – за вами!
На Ляле было длинное черное замшевое пальто, из-под которого выглядывало черное короткое вечернее платье, с блестками на груди. Она была в ярком макияже, в ее ушах сверкали бриллианты, а на руках – кольца и браслет с камнями. Владимир тоже сменил молодежный джемпер на темно-синий клубный пиджак с золотыми пуговицами; он был в светлой рубашке, без галстука и выглядел вполне достойно.
Клиенты Даниэля и посетители соседних кафе посматривали на прибывших с любопытством, – таких важных и нарядных людей в их тихом городке можно было встретить совсем не часто.
–Хотим взять вас с собой! – продолжала Ляля.
Анна бросила вопросительный взгляд на Норова. Он скривился и незаметно помотал головой.
–Спасибо, но сегодня вряд ли получится. Я же предупредила по телефону… К тому же вы вон какие нарядные, а мы не одеты.
Владимир вразвалку приблизился к их столу и опустился на свободный стул.
–Хочешь, я тебе свой пиджак отдам? – весело предложил он Норову.– С Лялькой в придачу? А то на нее денег не напасешься. Поехали, Паш, хоть вмажем по-человечески. У нас столик заказан, в Шато Салет. Знаешь Салет? Тут, недалеко. Мы уж в дороге были, как Лялька говорит, давай ребят позовем, веселее будет. Звякнула вам, а вы – в отказ. Ну, она же упорная. Вы сказали, что в Ля-Роке сидите, она глянула по навигатору, а тут рукой подать! Считай, по дороге. Мы и завернули.
–Тут все рядом,– кисло согласился Норов.
