Кирилл Ликов
Проклятый поэт
Но, ты проходишь быстро так,
В весеннем платье, по колено,
А дальше жарко-смугло лето.
Идет, шагов чеканя такт.
Идет в купальнике фривольном,
Даря лесов, трав аромат.
Твои духи – прекрасный сад.
Идет, развязано и вольно.
И не девчонка то, уже
Играет соком грудь и тело,
В постели действует умело,
В саду, на пляже, на меже.
А дальше знойное виденье,
Жена, взрастившая детей,
Царица злаков, злат-ветвей.
Ты осень – Божие творенье.
Твой стан еще упруг и строен,
С тобой приятно тосковать,
Ты словно добродетель, мать.
Ты рядом? Я уже спокоен.
Ну, вот и ты, чей белый волос,
Закроет старческую грудь.
Ты не прекрасна, но отнюдь,
Кричишь о жизни, во весь голос.
Нет чувств, тепла, бокала света,
Беззубый старческий оскал,
Но и тебя бы я ласкал.
Зима, зима – ты смерть поэта.
И так проходит год от года,
Ты шлюха – матушка природа.
За это я люблю тебя.
Он издевался над чувствами, язвил. Но даже от этого он не становился менее популярным, и это его раздражало. Он стал вульгарным, раздражительным, дерзким и хамоватым, но публика все равно боготворила его и приписывала все к очередному витку его творчества. Он начал пить. Пил он запоями и так же запоями же и писал.
– А потом?
– Что потом?
– Что стало потом, когда ты начал пить?
– То есть?
– Ты говоришь вслух. Я слышала все с самого появления в твоей жизни моего хозяина.
– Тебе интересно, что было потом?
– Мне интересно все, что связанно с тобой. Мур. – ее моська приобрела вид умиления.
Все-таки хоть она и лжет, но, по крайней мере, может создавать иллюзию полной заинтересованности оппонентом, а это не мало. Большое искусство умело говорить, еще большее умело писать, а самое большое – умело слушать.
Дальше? Дальше он понял, что все давно уже потеряно и решил пуститься во все тяжкие. Если горе нельзя залить, то его можно вышибить. А чем лучше вышибается кол? Конечно другим колом. Где лучше всего забывается одна женщина? В объятиях другой. А этих других будет, хоть пуд пруди, стоит только свистнуть. И он свистнул. Но свистнули и ему. В полночный час, когда он уже в доску пьяный раздевал совсем еще молоденькую почитательницу, в комнату вошел тот человек. Вошел ниоткуда, как будто не было на улице охраны, как будто не было дверей с сейфовыми замками и собак.
– Вам напомнить наш договор? – спросил он у еле соображающего поэта, и молодой особе коротко кинул, – Брысь!
Поэт в мгновение ока протрезвел, а особа растворилась в пространстве, как будто ее и не было вообще.
– Помню. Вроде.
– Смею уточнить все детали, ибо забыл их уточнить в самом начале. Вы тогда были настолько взволнованы и отвечали настолько быстро, что в этой круговерти забыл уточнить кое-что, – он плюхнулся в кресло и очаровательно улыбнулся, – по договору вы не можете спать с другими женщинами, кроме одной, своей старой знакомой.
– А если я ослушаюсь и порву договор?
– Понимаю. Жизнь опять дала трещину?
– Что-то вроде того.
– Вы можете прервать договор. Сейчас я просто предостерег вас от этой ошибки, так как вспомнил, что вы не знаете деталей. Это первый и последний раз. Поверьте, это не в моих интересах. Я как бы вам сказать, коллекционер в своем роде. Собираю я исключительно души оступившихся и прервавших договоры.
– Вы…
– Да я Он самый. Вас это удивляет?
– Нисколько.
– Обычно люди пугаются и потом из них слова клешнями приходиться вытаскивать.
– Я догадывался. Не может простой человек сделать для другого то, что сделали вы тогда для меня, тем более без личной выгоды в предприятии. Ну, это все были догадки. Хочу все же узнать, чем мне грозит невыполнение контракта?
– Всего лишь рабством.
– То есть рабством?
– Я же коллекционер. А по своему сану и статусу, мне кроме человеческих душ коллекционировать более ничего не полагается. Выполните условия договора, после смерти пойдете под суд Божий и будут вам воздаваться грехи ваши, в общем, все как положено всем людям. Нет? Значит, будет ваша душа моей до самого Суда при втором пришествии.
