Кирилл Киннари
Вечные мы
И ещё о security. Любить другого можно по-настоящему, только если любишь и себя – ведь это дар себя другому, как ни скромничай, ты и берёшь, и предлагаешь, а не станешь ведь дарить то, что сам ни во что не ценишь. Поэтому мы все должны стать друг другу зеркалами, но волшебными, приукрашивающими и льстящими, приучать друг друга к тому, что мы хороши, и помогать стать ещё лучше. Всегда смотреть на всех, замечать, как они на тебя смотрят, что им да и что им нет (у меня тут, конечно, опять блок, интроверты же не смотрят выше носков собеседника… заставлять себя, заставлять). Ловить оттенки улыбок, каждую мгновенно поднятую страдальчески бровь, и замечать, когда твою бровь заметили, чтобы сразу дать понять, где именно было фи (но что это же мелочь, а так всё чудесно). Очень важно не сползти в «хороша я и так», «полюбите нас чёрненькими», «чего пристали», «на себя посмотрите». То есть (от себя добавлю) нужно постоянно играть, наша страсть к естественности смыкается (диалектически, хм) с принципиальным притворством, и опять же фики помогают: актёрство как повседневная норма.
И вот тут есть идея. Первый наш шаг – это shared intimacy, «погляделки-помогалки», урок и заповедь, что в нас нет ничего некрасивого телесно. Не «задавить стыд», вот ещё, стыд есть дар, «стыд как клитор», люби его, стимулируй в меру, даже придумывай новый стыд, как новую одежду, чтоб слаще было скидывать. Это всё легко и естественно на самом деле, природа здесь помогает изо всех сил, и я, кажется, на этом уровне уже почти освоилась. Второй шаг – это записи разговоров, то есть речь, то есть, по сути, ум, интеллект, душа, насколько душа может быть записана значками. Это намного, намного труднее, блок здесь у всех, не только у меня, очень трудно полюбить то, что сам говоришь, со всеми спонтанными глупостями и заиканиями, буквально воротит поначалу. Очень трудно не заткнуться навсегда, зная, что всё пишется… вот не поверила бы раньше, но намного труднее, чем трахаться, когда на тебя смотрят. Но можно, и здесь хотя бы всё зависит только от тебя (кроме голоса, который предатель, ну так у нас записи текстовые не случайно). Помогает самому много писать, очень помогает править записи – как минимум даёт силы прочитать, зная, что очень уж ужасное можно будет вычистить. (А самое противное своё, кстати, неплохо и перечитывать… учиться любить себя «даже таким».)
И есть третий шаг. Который мы можем попробовать сделать, если все мы, и особенно я, одолеем второй, и хоть немного придём в себя после. Тоже записи, тоже техника, но теперь уже абсолютная full disclosure: полная видеокартинка со звуком, с множества камер, круглосуточно, кроме когда ты один (ну и доступно только тем, кто в кадре, privacy rules те же, что и раньше). Конечно, с автоматической фильтрацией и сжатием, чтобы не тратить на пересмотр полжизни. Мысли смутные были давно, что надо нам на себя повнимательней посмотреть, а тут Катя начала изобретать, как делать «правильный порн»… но уже стало ясно, что это гораздо более общая штука, и гораздо более сильная. Работали над речью, теперь будем работать над собой целиком. Пора, придётся, никак без: по-настоящему сделать и полюбить себя, the whole me, не искажённый самообраз и не фильтрованный, а самую что ни на есть суть. Усилить feedback в разы, пришпорить эволюцию, давление отбора! Тело, лицо, образ, ужимки, ухватки, всё, что копится за жизнь, что наросло – всё это разглядывать, крупно, замедленно, в деталях, всё чистить, всё править, всё приводить в минимально приличный вид. Всем любоваться, чтоб не пропало ни крошки красоты. Станем же совершенны! (Ох, Катя…)
Работы на годы, без малейших гарантий, с хорошим шансом похоронить всю нашу жизнь под обвалом. (И править-то никак, кроме вырезания и перестановки – слово в середине уже не заменишь, это тебе не текст.) До сих пор чем-то похожим только актёры занимались, и в куда скромнее масштабах, и получалось только у великих. Ну придётся нам всем стать великими актёрами, подумаешь.
(А четвёртый шаг – это будет уже просто телепатия, прямой обмен мыслями, слияние душ. Задание для neuroscience: обеспечить, четыре подопытных кролика есть.)
И решать-то мне, как младшей во всех смыслах. То есть если упрусь, ничего и не будет. Ох. Мне бы с собой разобраться для начала <…>
13. Да, это она (Катя)
ФИК: fuck for the world. (Довольно смутная идея пока.) Почему секс чудо: потому что подтверждение и оправдание всего тебя, со всеми потрохами. Да, это ты, ты это да: я тебя нашла, выбрала, хочу тебя продолжить, подарить и принять в дар вечность, спасти от смерти. Ты есть то, каким я хочу чтобы было будущее. Отсюда представим, что каждый наш половой выбор не потомство производит, а по-настоящему целый новый мир: и не холодный пустой или только в какой-то микроскопической мелочи с нашим разошедшийся (quantum many-worlds), а настолько новый, большой, хороший насколько нас двоих, взаимно усиленных и переплетённых, хватит. Экстраполируем себя на вечность! Миллионы существ и судеб зависят от того, с кем же ты наконец трахнешься – и как. Ответственность, чудо, ритуал. В кого же Парис яблоком кинет.
ИДЕЯ: вот такие башмачки, не с помпончиками, а с маленькими ветродуями снизу вверх, незаметными. Чтобы все развевалось, billowing, от юбки до волос, и ногам хорошо, и трусики не потеют в жару. Подойди ко мне, возлюбленный мой, я твоя свежесть (а зимой твоё тепло!), я оазис в пустыне, я возношусь к небесам, солнечный ветер колеблет вершины трав. А когда сердце бьётся чаще (от любви, конечно, от чего ещё ему биться), дуть тоже начинает сильнее, чтоб волосы взлетали и юбка задиралась. Хочу! (Кстати общий принцип, как улучшить любую одёжку: поддеть ярко-белое под низ, или пришить как изнанку, но чтоб сверху чуть видно.)
ФИК: тайные встречи. Мир последнего идеала красоты, через тысячи лет отбора и гениальности, где все немыслимо прекрасны и немыслимо разны, и где каждому невозможно не любить всех кого видишь и знаешь. Где сильнейшая «наша» любовь потянет максимум на вежливый интерес. Где избирательность в любви уже не работает by force of sheer beauty (что, скорей всего, невозможно, избирательность наоборот только вырастет, но попробуем представить). И конечно же, им нельзя, немыслимо без близости, со всеми кого любишь, то есть со всеми, period. Просто умрут без этого, задохнутся. Но – главное! – никому нельзя знать, кто когда и с кем и как. Всё должно быть в строжайшей тайне, потому что это слишком для них важно. Если узнаешь, что вот сейчас он с ней – это перетянет весь мир, накренит, обвалит, сойдёшь с ума. Или наоборот, нельзя будет не побежать к ним, не броситься, усилив всё взрывообразно, и тем ещё вернее сведя с ума остальных – будет чёрная дыра, big bang любви. Поэтому – тайна, тем более трудная, что они куда чутче нас, видят и понимают неизмеримо больше. Все знают, что у всех со всеми, но смертельно важно не общее, а частное – кто с кем вот прямо сейчас, и этого знать нельзя, и они все знают что нельзя, но не хотеть знать не могут. Ходят по краю. Даже случайных фраз типа «он с ней» избегают, привычно, потому что слишком бьёт по мозгам, даже когда речь о совершенно неодушевлённых и несимволических предметах. И чувство вины и тайной сладости у тех кто смог, всё-таки смог уединиться, и дичайший, на разрыв башки, неукладывающийся ни во что нестык между «все всех всегда» (и все знают!) и «мы с ним сейчас» – и никто, никто не знает… Что-то в этом есть, надо ещё думать.
ФИК, даже метафик: любили с детства, были разлучены бессчётно лет, и всё это время друг друга искали. Но в этом мире нельзя полагаться на узнавание по лицу, лица и тела меняются как одежды, как облака, вернуть нельзя и замереть нельзя, и чтобы узнать кого-то (в обоих смыслах!) нужно прожить вместе, дни или годы, но близко, тесно, чтобы наконец уверенно сказать: да. И вот он сходится, расходится, бежит, ищет, мечется, перебирает, влюбляется, иногда сразу в нескольких, живёт с ними или увозит в далёкие страны. Но не знает, что на самом деле он её уже нашёл, да, это она, она давно его узнала и ждёт, ну когда же, когда он её узнает, а он всё тоскует; она пробует так и этак, пытается быть разной, вспоминает какая она была в детстве, живёт с ним теперь уже в нескольких телах, уходит одной и возвращается другой – а на самом деле это всё она – и он любит её всякой, теперь уже любит, но всё равно мечтает о той, и не узнаёт её-их, вжимаясь ночью и восхищённо бегая кругами днём, и боится как бы «они» не ревновали его друг к другу, вот глупый. Эх, грустно вышло.
