Кира Бородулина
По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман

Суббота, праздник, кабак «У Дрона» работает круглосуточно.

25 февр., пон.

В институте, где я учусь, много занятных людей, и в основном они сбиваются в шайки. Есть шайка отличников, которые считают себя умнее всех на свете. Шайка двоечников-завальщиков, которым на все плевать, но это не мешает им ненавидеть отличников. Шайка активистов, которые участвуют во всех общественных мероприятиях. Шайка музыкантов, которые точно знают, как извлечь звук из любой консервной банки. Также есть шайки модных девиц, пробитых рокеров, ролевиков… Короче, хрен знает что творится в вузах. Есть и отдельные личности, которые, по разным причинам, не примыкали к структурам. К таким относился и я. Есть и такие, которые успевали везде, в результате приобретали известность, которой позавидовал бы Оззи Осборн.

В моей группе мало народа. Еще меньше заслуживает внимания. Некоторые из шаек представлены очень ярко, например шайка ботаников, состоящая из пяти человек. Ходят на все лекции, все аккуратно записывают, считают себя героями, потому что поступили на такооооой факультет. Их ждет большое будущее: государство просто обязано обеспечить старательным студентам достойное существование с окладом в полмиллиона евро.

Как мне все это надоело – нет слов, одни буквы. Наверное, Сеня – единственный нормальный человек в этом болоте, но, к сожалению, он не в моей группе. Линда в том же корпусе на филфаке. Много читает и поставляет мне книги, чтоб просвещался. Или пересказывал ей краткое содержание тех, которые сама не успевала прочесть.

С ними-то мы и встречались в столовке, на большой перемене, и, если получалось, вместе двигали домой.

На этот раз получилось – мы шли к автобусной остановке и о чем-то говорили. Точнее говорили Сеня и Лин, а я молчал.

– У Дрохи опять депресуха, – подколол Астахов.

– Он весенний человек, зимой он всегда такой, – изрекла Линда.

– А, понятно… помочь никак нельзя?

Ответа Лин я не услышал – видимо, она пожала плечами.

– Ладно, придумаю что-нибудь! – шепнул Сенька с энтузиазмом.

Мне уже страшно. Он-то придумает!

28 февр., четв.

Моя жизнь поползла по скучной колее: институт, репетиция, дом… Никогда не думал, что меня это коснется. Умение Линды видеть необычное в обычных вещах, радоваться мелочам и создавать из ничего праздник восхищало и удивляло. Один день не похож на другой только потому, что в институте читали другие лекции, она ехала домой не в маршрутке, а в автобусе, слушала не «Сепультуру», а «Нирвану», одета не в синие джинсы, а в черные… словом, искусство, недоступное моему пониманию.

Сеня явился без приглашения. Не сказать, что я не рад его видеть, но его веселость и жизнелюбие сейчас меньше всего меня трогали. В отличие от меня, Сеня плохо переносил одиночество и обилие свободного времени.

Он вернул мне тетрадку со стихами, и я опять споткнулся о мысль об альбоме.

– Чувак, поэзия у тебя совсем не в том ключе, что мы играем! – поерзал на стуле Астахов. – Лирично так, романтично… Даньке не хочешь показать?

Я помотал головой. Поэзия! Скажет тоже! Самолечение и сопли. Но мне, конечно, хотелось комплиментов, а не критики. Астахов почесал мое эго, сказав, что сейчас ему такое катит. Я не стал вдаваться в детали о «сейчас», решив, что виной всему погода и авитаминоз.

2 марта, субб.

Когда раздался звонок в дверь, я со всех ног бросился открывать. Пришел сияющий Астахов с пивом. Мы расположились на кухне, перетирая последние новости, в основном, Сенькины приключения.

– Лучше б коньячку притаранил, – хмыкнул я.

Наивный Астахов выпучил глаза, восприняв мой подкол со всей серьезностью, но вскоре оттаял:

– Не время щас заливаться, дружище, подожди до вечера.

– А что будет вечером?

– Я выведу тебя в свет!

Фанфары и барабанная дробь. Только света мне не хватало.

– Не артачься, все решено. Я познакомлю тебя с настоящими людьми! Мы с Линдой познакомим.

Сеня ничего не хотел слушать про футбол вечером, про то, что я не желаю никого видеть и ни с кем общаться…

– Слушай сюда: если нестарый, симпатичный чувак сидит в субботу дома и ждет вечера, чтобы посмотреть матч, то… – Сеня повращал глазами, подбирая слова, – он находится в очень плачевном состоянии.

Спорить я не стал.

– А вы не могли бы оставить меня в покое? – спросил я, тая глупую надежду на положительный ответ.

– Нет, – Астахов был категоричен, – не можем. Особенно Линда.

Я засмеялся. Апостолы Петр и Павел были очень разными, особенно Павел!

– В восемь мы с Лин за тобой зайдем. Попробуй только удрать! И еще: приведи себя в порядок, все-таки…

Ровно в восемь Линда и Сеня пришли ко мне. Голову я вымыл, как и обещал. Напялил серый свитер и относительно новые джинсы. Линда выглядела необычно в длинной черной юбке и оранжевом вязаном джемпере, который красиво оттенял ее бронзовую кожу. Только Сеня верен себе и не потрудился сменить клетчатую рубашку на что-то более презентабельное. Уж не знаю, что это за «настоящие люди».

Место тусовки на отшибе, и ехать пришлось битый час. Найдя нужный обшарпанный дом, мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в хилую дверь. Открыла молодая угловатая женщина и впустила в чистенькую тесную прихожую, заставленную обувью всевозможных моделей и размеров. В гостиной не протолкнуться, но оказалось, забиты и остальные комнаты.

Мы втроем плюхнулись в большое кресло. Линда рассказала, что квартира принадлежит супружеской паре – Маше и Владимиру. Они очень образованные интеллигентные люди, а это сборище – их друзья (и знакомые их знакомых). Собираются они тут регулярно и ведут философские споры. Кто-то из начинающих литераторов зачитывает рассказы или стихи, некоторые играют на рояле… в общем, понятно. Маша – троюродная сестра Линды.

Люди как люди: бледнолицые философы, пылкие мужланы, молчаливые астральные путешественники, самодовольные дамы, курившие, как паровозы, и почему-то уверенные, что сигарета придает им экстравагантный вид. Глотка свежего воздуха я не ощутил, ни в прямом, ни в переносном смысле. Я общался и был открыт всему новому, но почему-то душа этого нового не получила. Зато старое накатило: здесь оказался Энди – гитарист, место которого я занял, когда он ушел из группы Данчера. Кажется, он совсем не рад встрече: смотрел волком и поздоровался сквозь зубы. Странно как-то…

Лин повезло больше: нашелся здесь не поймешь откуда взявшийся англичанин, над которым все издевались, но Линда его приголубила. Она прекрасно говорит по-английски и, не упуская возможности потренироваться, познакомилась с ним. Дэвид Колдуэлл, на вид лет тридцать, одет в бабушкинский свитер и брючки со стрелочками, в лице ничего кельтского, но морда нерусская, видно сразу. Линда играла ему на рояле в соседней комнате и, по-моему, даже пела.

Сеня мило беседовал с крошкой-кудряшкой легкомысленного вида по имени Катя. Типичная неформалочка в шипованом кожаном барахле и с крашеными волосами.

Наобщавшись вдоволь, я пришел на кухню, где Маша напоила меня чаем. Вопреки Сениным ожиданиям спиртного не было. Маша не похожа на гениальную даму, которой плевать на внешность: маникюр идеальный, впрочем, как и прическа. Я отмечал эти детали бессознательно и, уж конечно, ни с кем ими не делился – просто в юности меня сразила мать, и потрясение до сих пор свежо в памяти. Всю жизнь я думал, что у мамы рыжие волосы и красивая фигура, но оказалось, волосы она красила, а фигуру утягивала и носила лифчик с каким-то там эффектом… Короче, чтоб грудь казалась больше, чем на самом деле. Почему-то я рассказал об этом Маше за чаем.

– А можно спросить, как ты это узнал? – отсмеявшись, спросила она.

– Просто увидел в ванной этот несчастный лифчик и краску для волос.

Маша стала хохотать пуще прежнего. Да, хорошенькая интеллектуальная беседа!

– А хочешь, по руке погадаю? – подмигнула она.

Я согласился – никто мне раньше не гадал. Маша долго рассматривала мою ладонь, бубня непонятности про холмы Венеры.

– Это руки не интеллектуала.

– Я и не претендую…

– Это руки артиста! Художника. Или человека, как-то связанного с искусством.

– Что, мозоли на пальцах? – засмеялся я.

– Да нет, – отмахнулась Маша, продолжая изучать мою лапу, – и пальцы, и форма ногтей, и запястья… короче, все. А еще, друг мой, ты очень умный!

Я покатился со смеху. Вот уж не ожидал!

Предсказывать мне судьбу Маша не стала – этого она еще не умеет. Что ж, сам узнаю, когда придет время.

Линда и профессор Колдуэл, наконец, перестали щебетать, и подруга вернулась в мое неинтеллектуальное общество. Колдуэл – именно профессор, ибо в Англии любого институтского преподавателя называли профессором, будь он хоть ассистентом. Математик, в общем. Точнее, инженер. У него какие-то дела с нашим КБ.

3 марта, воскр.

Что-то подсказывает, что в группе я не задержусь. Все хорошо, отношения с ребятами всегда были нормальными, возможность реализоваться есть, но… что-то мучает, сам не знаю, что. Наверное, дозреваю до сольного проекта. До «неожиданной стороны», будь она неладна. Хорошо бы ее увидеть самому – я смертельно устал от себя, жующего сопли и оплакивающего невзаимную любовь и порушенную славу в любимом городе. Хочу писать свои песни и играть их, неважно, нравятся они еще кому-то или нет. Надо освободиться от груза на сердце – записать, что накопилось, и забыть.

Надо поговорить об этом с Линдой, она всегда меня понимает. Если надумаю записывать альбом, на ее помощь могу рассчитывать стопроцентно. Сеня, думаю, тоже не откажет с ударными, если я не заставлю себя прописать их. Могу, конечно, все сам сделать. Возможно, именно с лиричными и романтичными песнями так было бы правильнее всего. А уж если я не поленюсь хлопотать насчет концертов, надо привлекать ребят. Причем, энтузиастов – платить сессионщикам нечем.

Я названивал Лин весь вечер, но она не брала трубку.

4 марта, пон.

Сеня с Катей шли мне навстречу, когда я выходил за ворота института. Меня не покидала мысль, что они не смотрятся вместе. Домой шли втроем, и девчушка почему-то проявила недюжинный интерес к моей персоне, засыпала меня вопросами, на половину из которых отвечал Арсений. Ее удивляло, что я ушел из дома в семнадцать лет, что жил в Питере год, потом отслужил в армии, поступил в ЛГУ, а через два года вернулся сюда.

– А на что живешь? – спросила Катя.

– На стипендию.

Она недоверчиво хмыкнула.

– А еще он пишет фонограммы, минусовки, миксы для танцулек и делает классные аранжировки, – пропел Арсений, – хороший минус кучу денег стоит!

Я отвернулся, чтобы не рассмеяться. Про пацанов, которых я порой учу терзать гитару, слава Богу, промолчал.

Через некоторое время безмолвной прогулки (лишь подобие снега хлюпает под ногами), Катя спросила, кокетливо склонив голову и улыбнувшись:

– А почему ты такой немногословный?

– Он – настоящий викинг, – отколол Сеня.

Катя кивнула. Забавная она, как Цоевская восьмиклассница.

Дойдя до своего дома, я молча махнул им рукой. Даже улыбнуться не хотелось. Не было настроения ворошить свою биографию, да и открывать душу незнакомой девчонке, которая смотрит в рот.

5 марта, вторн.

В столовке, на большой перемене, захлебываясь слюной, Сеня рассказывал, что вчера видел Линду «с этим англичашкой».

– Нет, ну представляешь?! Идут себе по проспекту, щебечут на английском, бла-бла-бла, бла-бла-бла… так и воркуют!

Я смеялся от души. Сенька учит немецкий, он чужой на празднике жизни!

– Ну, тебе-то что? Может, это тот, кто нужен Лин. Может, это ее судьба?

– Э, нет, друг мой, ты неверно рассуждаешь. Этак он ее и в Англию увезет!

– Ну, если ей захочется, пусть везет.

Хотя, я буду ужасно скучать…

– Мы национальное достояние не отдаем! – горячился Сеня.

Что это он так за Лин беспокоится? Никак влюбился?

– У тебя же Катя есть.

Астахов скривился:

– Это так, время провести. Кстати, ты ей жутко понравился. Отбей ее у меня, ради Бога!

Вот еще – чтобы молодежь сопленосая мне на шею вешалась!

Жаль, сегодня нет Лин, вместе бы посмеялись. Надо бы ей позвонить.

Сенька предложил на восьмое марта сходить на концерт Escape в местный гадюшник с гордым названием «Стилет». Что ж, можно и сходить. В этой группе раньше играл Риз. С тех пор как он от нас ушел, я ничего о нем не слышал. Интересно, как он. Музыка не помогает? Могу поспорить – зачастую только она и помогает.

6 марта, среда.

Вечером Линда сидела у меня на кухне и в очередной раз выслушивала мое нытье. Я рассказывал о своих сомнениях относительно группы.

– Насчет ухода, я бы не торопилась. А альбом можешь записывать хоть сейчас – группа тебе не помешает.

Все правильно, конечно, я и сам так думал, но времени мало: свалилось несколько заказов на минуса.

– Данчер огорчится, если ты уйдешь, – нахмурилась Лин,

– Не впервой. Он знает, что я эгоист.

– А всегда ли тебе от этого хорошо?

Дельный вопрос. Частенько мне это боком выходит. Иногда я думаю, если бы чуть-чуть подождать, не горячиться – всем было бы лучше. Как не хватает Линдиной выдержки!

– Замену тебе найти нелегко. Разве что Энди позовут? Но он гордый, откажется.

Первая фраза польстила мне так, что я не сразу расслышал остальные.

– Он же сам ушел, чего гордиться?

Я припомнил нашу встречу у «настоящих людей». Раньше с ним особо не общался, и теперь не потянуло. Не понимаю, почему он на меня осклабился.

– Поделиться с тобой своим творчеством? – сменила тему Лин. – В прошлом году альбом записала…

– И молчала?!

– А что говорить? Сам услышишь. Кустарщина! Только я не хочу, чтоб его слушал еще кто-то. Даже Арсений.

На этот счет я ее успокоил: тайны я хранить умею.

7 марта, четв.

В универе короткий день, все носятся с завтрашним праздником. Я сидел в столовке с Сеней и Линдой, закусывая чай сникерсом. Сеня постоянно подкалывал Линду насчет Дэйва. Не подозревал его в таком изощренном сарказме! Лин мудро не обращала внимания. А тем временем, мистер Колдуэл уже стал Дэйвом. Естественно, я желаю Лин счастья, но все-таки будет жаль, если она уедет. Впрочем, до этого еще далеко! Так я думал до тех пор, пока мы не вышли на улицу. У ворот института Дэйв ждал Линду. Да-а, неужели все так серьезно?

Пришел домой и поставил диск Линды. Она даже обложку сама нарисовала. На ней изображена чья-то рука, сжимающая клинок, который посередине раздваивается, и из раздвоенных гнутых железок выглядывает голова дракона. Фон – темно-зеленая кирпичная стена, подсвеченная факелом. Клавиши, бас-гитара и флейта записаны Линдой. А больше на альбоме ничего и нет – только аранжировки, сделанные на синтезаторе и на компьютере.

На диске тринадцать песен. Некоторые спеты под фортепиано, другие представляли собой сочетание бас-гитары и флейты. Были и «натехнаренные» – нечто этно-нью-эйджевое. Пара инструменталок, в коих сочетались клавишные трели и соло на басу, флейта и прописанные на компьютере ударные.

Тексты поражали красотой и яркостью – не ожидал от Линды столь филигранной поэзии. То женственные, то жесткие, будто написаны зрелым, решительным мужчиной. Манера исполнения то нежная, то резкая и экзальтированная, то кричаще-рычащая, а то голос звучал настолько чисто и высоко, что удивляешься безграничности талантов этой девушки. Как ей удалось с минимумом инструментов создать такую картину? Это продуманная эклектика, потрясающая глубина и многогранность.

Я в шоке – скорее от созерцания души, которая мне открылась. И от сознания того, что этого человека я знаю уже лет десять, но даже не догадывался, какой он потрясающий.

А еще я немного приуныл, задумавшись о собственном проекте. Вряд ли у меня так получится. Я всего лишь гитарист, причем сценический. Концертный драйв всегда был мне милее, чем студийная работа со звуком. Признаться, минусовками я занялся от безденежья, они на меня тоску наводят. Если же возьмусь за сольный альбом, такого шикарного результата мне не видать. И это обидно.

Кстати, альбом называется Vertigo («Головокружение»). Справедливо!

Я отправил смску Лин с единственным словом: «Мастер!!!» Может, банально, но не буду же я ей по телефону отсылать свою рецензию! Да и на тот момент слов у меня не нашлось – одни эмоции, которыми хотелось поделиться.

8 марта, пятн.

Насыщенный денек.

Утром поехал к своим, поздравил маму и сестренку – Женьке восемь лет, я с трудом сообразил, что подарить ребенку. Она родилась, когда родители сошлись после развода. Мне было пятнадцать, по-моему…

Маме подарил что-то из косметики – по совету Лин и с ее помощью в покупке, а Женьке – огромного серебристого слона, похожего на Дамбо, но без шапочки. Вроде обрадовалась.

Мы посидели на кухне, попили кофейку, а потом пришли мамины подружки – еще нестарые тетки (маме было семнадцать, когда родился я). Разговоры в основном о работе, курортах, реже о детях, но много о мужьях. И о мужчинах вообще. Ничего лестного я не слышал, но потом тетки вспоминали о моем присутствии и начинали выспрашивать о моей жизни, делая вид, что им интересно. У всех дети куда моложе, а иные ими еще не обзавелись – видимо, негласно маму считали глупышкой, что родила так рано, всю жизнь себе сломала. Противно стало – ушел раньше, чем планировал. Женька проводила меня до остановки – единственный человек в этом доме, который мне рад.

Ровно в семь я приперся к клубу – обшарпанному зданию, у которого толпился разодетый в кожу и атрибутику пипл. Линда с Дэйвом – шок для всех. Англичанин светился счастьем, а на Лин смотрел тааааак… понятно, мужик поплыл. С Сеней была Катя, как я и ожидал. Чувствовал себя пятым лишним. И так настрой фиговый, а тут и вовсе испортился.

Концерт слушали в пол-уха. Сеню бесила иноземная речь Дэйва и Лин. Я нормально понимал Дэйва, но говорить с ним не тянуло. Зато со мной активно общалась Катя. Сеню ситуация взбесила окончательно, и он ушел домой сразу после концерта, попросив меня проводить его герлу, а потом зайти к нему – рассказать, что произошло после его ухода.

Когда Катя начала меня раздражать, я тоже решил свалить, прихватив ее с собой – надо ж проводить! Мы шли по слякотной улице, вдыхая аромат грядущей весны – едва уловимый, но долгожданный.

– Может, зайдем к тебе? – вдруг предложила моя спутница.

Я чуть не сел в ближайший сугроб. Боже, в каком приюте ее воспитывали?!

– А тебе не хватило общения за вечер?

– Просто хочу посмотреть, как ты живешь…

Мы шли молча какое-то время.

– Ладно, не сердись, – наивным тоном нарушила тишину Катя, – мне правда интересно.

– В другой раз, – буркнул я.

Наконец, я избавился от нее, проводив до самой двери. И помчался к Сене, кипя, как электрочайник.

Сенин дом в частном секторе, добираться довольно долго, тем более, в праздник. Они с отцом живут вдвоем, поэтому помешать кому-то трудно. Сенькин отец – мужик с понятием и никогда не запрещал сыну приглашать друзей хоть на всю ночь.

– Ну что?! – встретил меня Астахов.

Я понял, что он о Линде. А что сказать? Они ушли почти вместе с нами.

– Куда?

– Откуда я знаю, – попытался отмахнуться я, – я не слышал их трепа.

– Ну хоть что-то уловил, скажи!

– Понял только слова «пройтись», «вечер», «холодно» и «отель».

Сеня произвел нехитрую операцию в воспаленном мозгу и решил, что они поедут к Дэйву в гостиницу. Он нервно бегал из угла в угол просторной гостиной, я почти засыпал в кресле. Сенька точно влюбился в Лин – иначе с чего так волноваться? Она большая девочка, сама разберется, что делать и как жить.

– А я так не считаю! Может, он ее заставил с ним поехать! Может, он вообще маньяк! Чего это его среди зимы в Россию занесло? Ты об этом подумал?

– Вид у нее был вполне довольный и веселый…

Это добило Сеню окончательно. А уж как его реакция добила меня!

– Ну, поезжай к нему в отель и набей морду!

– А что, это мысль! – оживился Астахов. – Ты побудь здесь, можешь даже ночевать остаться – свободная комната наверху. Я постараюсь недолго.

Сеня действительно взял у отца машину и исчез. Я ошалело уставился в закрытую дверь, пока не пришел дядя Саша и не позвал попить чайку. Я соскребся с кресла и поплелся на кухню.

Тут произошло нечто: в комнату вломился Сеня, вслед за ним – Линда. Сенькина штанина была порвана на коленке – оказалось, он наткнулся на Лин у гаража и с перепугу налетел на воротину, порвав джинсы листом жести. Лин ни в какой отель, оказывается, не собиралась – они просто говорили о гостинице, в которой Дэйв остановился, и о том, что там холодно, особенно в такие зимне-весенние вечера, когда отопление слабое. Пройтись она намеревались до остановки. Оттуда же и поехала к нам – слышала, как Сеня меня приглашал.

Я умирал со смеху, дядя Саша слушал этот бред, раскрыв рот, Сеня наезжал на меня за неправильный перевод, а Лин качала головой, как мудрая сова. Потом Сеня принялся гонять по дому в поисках иголки и ниток, Лин предложила зашить ему джинсы, но он гордо отказался. Я пошел наверх в отведенную мне комнату и лег спать, не узнав, чем закончилась история.

9 марта, субб.

Проснулся часов в десять. Сначала не понял, где нахожусь, но потом вспомнил. Сеня дрых на кресле-кровати. Оказалось, Линда заняла его комнату – Астахов не выпроводил девушку одну в ночь.

Мы втроем позавтракали, вспоминая вчерашнее, смеялись от души. Только Сеня был мрачен. О том, что он собирался ехать в гостиницу бить Дэйву морду, мы Линде не сказали.

Я собирался домой, работать над минусовками, и попросил Лин зайти ко мне вечерком: есть потребность поделиться впечатлениями от ее альбома.

Уже в семь понабежало столько народу, что я за голову схватился. Комнатушки отчаянно не хватало, чтобы вместить всю компанию и не сойти с ума от трепа с пяти сторон. Мы с Лин пошли в ванную (а что делать?). Я сел на бортик ванны, Лин – на крышку унитаза. Из комнаты орал Кreator.

– Ну что? Начинай громить!

Мысли разбегались. Я уж было подумал – а не взять ли дневник и не зачитать оттуда? Начал говорить что-то про Линдино понимание музыки, прежде всего, про некую сакрализацию, про многоплановость – чувствую себя как на экзамене, когда что-то метешь, не зная предмета. Лин слушала внимательно, лицо ее менялось после каждой реплики, и я, исходя из этого, делал выводы об уместности высказывания. Тут дверную ручку кто-то дернул, но дверь, естественно, не поддалась. Тогда в нее вежливо, но настойчиво постучали.

– Идите в сад! – рявкнул я.

– Ребят, мне правда надо, – жалобно протянул Риз, – ну очень надо…

Я соскочил с насиженного места и открыл ему дверь. Нам с Лин пришлось уйти. Однако оставаться в гостиной или в спальне – это одно и то же – просто невозможно, и мы решили прогуляться. Погода не располагала – моросил противный дождик.

Выйдя на улицу, мы быстро зашагали по тротуару, чтобы не замерзнуть. Лин поторопила меня с высказываниями, а то нервы не выдержат. По ней никогда не видно, переживает ли она хоть о чем-то, тем не менее, ни одно чувство не останется заурядным в таком сердце – теперь я это понимал, как никогда. Запинаясь и заикаясь, я передал Линде все, что надумал о ее сольном творчестве.

– Что ж, спасибо на добром слове, Вадик, рада, что тебе понравился этот салат, – я слышал, она улыбалась, – мне очень приятно. Даже не представляешь, насколько.

Меня прошибло от этого «Вадика».

Вроде все обсудили, но домой не хотелось – что делать в этом зоопарке? Зашли в кафешку. Тихо и светло, пахнет кофе и сдобой. Столик у окна, за фикусом.

– Теперь ты мне кое-что скажи, – заговорил я, сделав заказ, – почему ты решила записать альбом?

– То есть? – усмехнулась Лин.

Я удивлен необходимостью что-то объяснять такому человеку. Оказалось, это особенно приятно.

– Мотивации бывают разными. Не можешь реализоваться в своей команде, хочешь утереть кому-то нос или душу облегчить. Второе исключаем. Может, есть еще причины?

На какое-то время она задумалась.

– Слышал бы ты, что играет «Фантом»! Какая уж тут реализация внутри команды! – она рассмеялась. – Наверное, в большей степени мне хотелось поэкспериментировать. Доказать самой себе, что я могу. Уметь играть – одно, а работать со звуком – другое. Обычно этим занимаются мальчишки. Вот мне стало любопытно, получится ли у меня, гуманитарной девочки, воплотить свои замыслы без посторонней помощи. Это был принципиальный момент – я даже брата не напрягала.

Признаться, не ожидал такое услышать. Лин, конечно, догадалась о моих наполеоновских планах. И я, скрипя сердцем на все кафе, поделился, что мотивация у меня другая.

– Я вижу, тебя что-то мучает, – она постучала пальцами по столешнице, – хочешь узнать, принесет ли творчество облегчение?

Я кивнул. Мы молчали, пока официантка сгружала с подноса кофе и пирожные.

– Польза будет, однозначно. Пожалуй, даже в большей степени, чем ты ожидаешь. Впрочем, понты тоже небесполезны. В смысле, ставить цели и добиваться их. Благотворно влияют на самооценку.

Посмеиваясь, я попытался вытянуть из Лин, как проявляется эта моя угнетенность.

– Да никак особо, – она поставила чашку на блюдце, – но логично: если бы все было в порядке, ты бы не вернулся.

Да, верно. Когда я начал тонуть в своих размышлениях и воспоминаниях, Лин выдернула меня назад:

– Я рада, что ты вернулся.

Выспросить о Дэйве я решил не потому, что счел момент подходящим, а дабы сменить тему.

– Он умный и хороший человек – сказала Линда, – с ним интересно общаться, по-английски тем более.

Хм, я не о том. Уже второй раз за вечер она не поняла меня. Или сделала вид, что не поняла.

– Ты его любишь? – прямо спросил я.

Лин выдержала паузу, постукивая ложечкой по блюдцу.

– Я его уважаю и общаюсь с ним как с другом.

Сдается мне, что Лин для него не осталась просто другом. Ему тридцать два года, и божится, что на родине у него нет дамы сердца.

Вернувшись домой один, застал там Сеню с Катей. Мечта пигалицы осуществилась – увидела, как я живу. Долго и с любопытством разглядывала колонки, провода, гитары, листы с табулатурой, упаковки со струнами, болванки, чехлы и медиаторы. Есть у меня миди-клавиатура, подключенная к компу. Комп – старая развалина, отец отписал после покупки нового. «А на этом говне пускай Масяня ездит!»

Я открыл две бутылки пива – себе и Сене, Кате даже предлагать не стал. Пьянство дам не красит, тем более, таких кнопок. Хотя, накрашена она так, что выглядит лет на тридцать. Кожаные брюки позволяют любоваться попкой и стройными ножками, а кофточки она носит с глубоким вырезом, несмотря на нежаркую погоду – пышный бюст так и вываливался. Весьма дешевые уловки. Хотя, я не железный и не старый! И на любви давно пора поставить крест.

Часов в одиннадцать они ушли. Такое чувство, что Катюша рада была бы на ночь остаться и спать в моей постели. Греть об меня ноги холодной мартовской ночью. Ну уж нет!

11 марта, пон.

На кухне романтично-сумрачно в ранний час. Налил себе крепкого чая и сел у окна. Видимо, похолодало: падает снег. Будто Новый год, и, как дите малое, ждешь чудес, которых никогда не было. Ничего не менялось в суматохе. А вот в тишине жизнь поворачивалась на сто восемьдесят градусов, и сносила со всех ориентиров.

В универ не хотелось, да что я там забыл? Приходил, отсиживал несколько пар и уходил. Друзей не нажил, есть хорошие знакомые. С Лин или Сеней могу увидеться и дома. Нравилось, конечно, пить чай в столовке. Особенно уютно, когда день пасмурный или дождливый. Или когда в универе прохладно – чай вкуснее в сто раз, и хоть немного просыпаешься.

Еще я полюбил гулять по городу на большой перемене. Когда погода солнечная и на улице тепло, конечно, приятнее, но и в дождливой осенней или весенней погоде есть свои прелести, как в ощущении потерянности и одиночества. Идешь себе по городу, любуясь унылым пейзажем после нудной лекции. Всматриваешься в лица прохожих из-под козырька кожаной кепки, ища знакомых или изучая случайных встречных. В плеере играют Оasis или Pink Floyd, и от этой музыки становится теплее и светлее.

Сидеть на лекциях тоже весело, особенно если есть, чем заняться: написать новый стих, послушать музыку, порисовать, посмотреть в окно. В общем, иногда студенческая жизнь мне нравится. Если б еще не вставать в такую рань и не давиться в транспорте в час-пик, было бы отлично.

12 марта, вторн.

Сенька разул мне глаза. Оказывается, Энди не сам ушел из группы – его попросил Данчер. Мой дорогой друг, лучший на свете Данчер. Ему хотелось поддержать меня, когда я с позором вернулся в родной город. Он понимал, как мне паршиво и одиноко, как важно мне вновь поверить в себя и вернуться к музыке, чтобы отвлечься от мелодрам. И все об этом знали: и Дэн, и Лин, и Риз. Все, кроме Астахова – тому сказал сам Энди на сходке у «настоящих людей». А он сболтнул мне. Прикольно за ним наблюдать, когда он понял, что проговорился: будто щенок плюхнулся в лужу и окатил водой сидящую рядом кошку.

– Дрох, ну ты не переживай…

Теперь ясно, почему Энди на меня окрысился. И видит Бог, я не хотел наживать себе врагов, не хотел переходить кому-то дорожку или кого-то теснить. Мешать чьему-то творческому самовыражению.

– Ну че, как Мастейн из «Металлики», – продолжил Астахов, ерзая в скрипучем кресле, – соберет свою банду, все у него будет.

А у меня разве не было бы? Разве я не смог бы все сделать сам? Но прийти к Данчеру и навешать на него всех собак за добрые дела и искреннее сочувствие я бы не смог. Мне действительно нужно было тогда вернуться к ним. Почувствовать, что я еще на что-то годен, что я чего-то стою и кто-то в этом городе мне рад. Это было необходимо. По совести, я никогда не думал ни о Даньке, ни о группе. Остался в Питере, потому что захотелось, потому что нечего было терять. Группа – это здорово, мы друзья навек, но главным для меня была музыка, и ее я мог играть с кем угодно. Данька никогда не планировал переезжать в другой город. Слава и деньги его не пленяли, да и не верил он в это. Надеялся поднять культурный уровень там, где родился. Он пожертвовал классным гитаристом, чтоб самооценку мою из-под плинтуса вытянуть, а я вместо благодарности намыливаю лыжи – сольник буду записывать, адью, ребята!

– Ой, Сеня, как же мне хреново! – я буквально взвыл, обхватив голову руками, стоя посреди комнаты.

Кажется, все, к чему я прикасаюсь, превращается в прах, все, кто меня любит – страдают. Одни разрушения от несусветного эгоизма и горделивой импульсивности. Многое произошло, но я так ничему и не научился.

14 марта, четв.

В доме темно и пусто. Никто не слышит и не подслушивает. Ты и музыка один на один, вы – единое целое. Ты сначала не понимал людей, которые любят играть на публику – все равно, что душу наизнанку вывернуть перед толпой. Люди, которые расценивали талант как средство для достижения низких целей, вызывали отторжение. Музыка для тебя – нечто сакральное, интимное, нечто настолько личное, что открыть это кому-то крайне тяжело.