Кира Бородулина
По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман
Редактор Надежда Садикова
Иллюстратор Анастасия Блохина
Дизайнер обложки Екатерина Нестеровская-Панферова
Корректор Надежда Корнилова
© Кира Бородулина, 2020
© Анастасия Блохина, иллюстрации, 2020
© Екатерина Нестеровская-Панферова, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-4498-4845-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРЕДИСЛОВИЕ
За полгода до…
Мои последние дни в Питере – как последние дни жизни. Я жадно вбирал в себя каждое ощущение и впечатление, каждый образ, который перестал замечать, прожив в этом городе чуть больше года. Теперь все заиграло новыми красками. В голове непрерывно звучала песня Майка Науменко «Завтра меня здесь уже не будет…».
Я шел на встречу с любимой. Мы договорились поиграть у Казанского собора – излюбленное место наших свиданий. Играть там – дело непростое: либо заплати, либо улучи момент и шуруй, пока не прогнали. Мы выбирали второе. Щекотание нервов и привкус чего-то запретного объединяли нас. По крайней мере, мне так казалось.
Мне потребовалось не больше секунды, чтобы разглядеть ее хрупкую фигурку в толпе туристов. Она ходила вокруг фонтана, то перебрасывая футляр со скрипкой из руки в руку, то поправляя раздуваемые ветром волосы. Какое-то время я не показывался ей на глаза, любуясь из-за колонны собора. Завтра меня здесь уже не будет. Возможно, я больше никогда ее не увижу.
Заметив меня, она шагнула навстречу.
– Прости, что опоздал, – я подбежал к ней.
Так торопился, выскочил в одной футболке и уже начал замерзать, в середине июля.
Она, конечно, простила. Казалось, даже не придала этому значения.
– Удачно мы зашли! – она окинула взглядом площадь и стала расстегивать футляр.
Действительно, ни одного уличного музыканта. В середине летнего дня? Что-то в этом есть странное, почти зловещее.
Я нехотя снял чехол с гитарой с онемевшего плеча. Завтра меня здесь уже не будет. Почему бы не погулять вместе по аляповатому Петергофу, не посидеть в любимом кафе на Малой Морской, не насытиться радостью последних встреч? Когда уеду, увезу с собой воспоминания, как сокровища. У меня не останется даже фотографии. И наши вороватые совместные выступления будут частью этих воспоминаний.
Иоланта любила русский рок, а меня всегда больше притягивал тяжелый запад. Но, разумеется, мы играли то, что любит она. В Питере или в Ташкенте – неважно. Я смотрел на мир ее глазами, слышал эти песни ее ушами и находил мазохистское удовольствие в откапывании романтично-лиричного себя. Такого меня знает только она. Мы играли «Аделаиду» Гребенщикова. «И нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды» – единственное, что я помнил в этой песне. Затем был «Крематорий», потом «Зоопарк», но не то, что мельтешило в моей голове, и не «Прощай, детка, прощай». Вокруг стал собираться народ. Парень с гитарой – эка невидаль, а вот девушка со скрипкой – да. И послушать, и поглазеть приятно. В оставленную мной кепку полетели монетки, кто-то подходил ближе и клал бумажки. Будет, на что поесть мятного мороженого напоследок. Я очень его люблю, а в моем городе такого нет…
Ублажив толпу и заработав свои эндорфины, мы собрали деньги и поплелись к метро.
– Мне надо тебе кое-что сказать, – начал я.
Подождать бы, присесть где-нибудь, чтоб видеть ее лицо. Сказать ей все, глядя в глаза. В ее прекрасные изумрудные глаза…
Но не утерпел.
– Ммм?
– Я решил уехать домой.
Она не ахнула, не вскрикнула, не остановилась. Через секунду метро поглотило нас, и мы поодиночке продрались через толпу к эскалатору.
– Надолго? – спросила она, когда мы втиснулись в вагон.
Боже, откуда эти толпы, середина буднего дня?!
– Насовсем.
Нет, не потому, что порой этот город напоминал мне размалеванную девочку-подростка на первой дискотеке, залихватски пляшущую в откровенных нарядах. Не потому, что осенью, зимой и весной тут не вылезешь из депрессии. Не потому, что я резко понадобился родителям или друзьям. И уж конечно не потому, что мне так хотелось перевестись из ЛГУ в наш институт, хоть он и входит в двадцатку лучших вузов страны.
– Почему?
Думал, она и не спросит – так затянулось молчание. Как было бы славно!
– Я не могу здесь больше.
Точнее было бы сказать: я не могу так больше. Быть с тобой и быть не с тобой. Быть рядом, но не вместе. И каждый бронзовый лев, каждый каменный ангел, каждый разводной мост напоминает об этом. Думал, справлюсь, но это сложнее, чем казалось. Этот город не нужен мне без нее.
– Вадим, ты уверен? Если это из-за меня, мы можем просто перестать видеться… – ее голос дрогнул.
Так неожиданно, что перехватило дыхание.
– Нет, нет. Это не поможет. Так нам обоим будет лучше. Надо двигаться дальше.
Даже не обидно, что жизнь только-только наладилась. Здесь – перспективы, а в моей Тьмутаракани – одиночество. Так бывает, когда ты встретил свою любовь, а она – нет. Но в качестве друга ты ее более чем устраиваешь. До сих пор помню тупую боль, когда она сказала, что не может ответить мне взаимностью, но ближе меня у нее никого нет. Солнце не померкло. Мир не рухнул. Просто хотелось выть. Но я переживу! Видеть ее каждый день, быть рядом, играть у Казанского собора, есть мятное мороженое, делиться впечатлениями от книг и музыки с понимающим человеком – разве не счастье? И каждая встреча – вопрос и надежда: ты не передумала? Посмотри, какой я классный, когда-нибудь ты меня обязательно полюбишь! Глупая девчонка, хоть и умница… Я играю твои любимые песни и смотрю на тебя глазами преданного пса в ожидании подачки. Мимолетной улыбки, случайного касания.
Счастье? Более изощренной пытки трудно измыслить. В Петропавловке был, знаю, о чем говорю.
– Что ж, если ты так решил…
Я возвращаюсь в никуда. В родном городе у меня давно ничего нет. Единственное, что я сделал – позвонил старому другу Данчеру и попросил предоставить мне диванчик в гараже, где мы репетировали. Пока не найду жилье и работу. Другой город и экстремальная ситуация. Переключиться, забросать бытовухой клокочущее нечто в душе. Одной болью выбить другую.
– Когда? – она подняла на меня свои прекрасные глаза.
– Завтра. В десять вечера. Придешь меня проводить?
Она кивнула.
Мы покинули вагон. Молча зашли в кафе, молча проели заработанные деньги. От ее печали стало в сто раз гаже. Когда она улыбается, мир вокруг преображается, все становится золотым, как ее волосы на солнце. Когда ей грустно, эффект обратный. Я поежился, будто вмиг набежали тучи и ветер с Невы усилился.
– Я буду скучать, – сказала она на прощание.
Выдрав из блокнота листок, я нацарапал на нем адрес электронной почты. Фактического адреса у меня пока нет.
– Если что, пиши.
Хотя, наверное, лучше не надо. Ворошить былое, бередить мои раны. Но не мог же я совсем ничего ей не оставить, хотя бы на память! Не считая листов со стихами и редких книг, которые находил для нее. Неужели все, что нас связывало, можно так легко разорвать, просто уехав из города? Черный пес Петербург… Разумом понимал, что разорвать надо, и не маникюрными ножницами, а топором. Но сердце никак не хотело с этим мириться и цеплялось за соломинку.
Иоланта пришла проводить меня на следующий день. Привезла подарки от своей бабушки, которая меня очень полюбила. Оладушки и банку абрикосового варенья. Хорошо, что сама старушка не приехала – было бы совсем тяжко. Любимая обняла меня на прощанье, и я не хотел отпускать ее, все выжидал, что она произнесет эти главные слова, которые повернули бы время вспять и изменили бы мою жизнь. Но она сказала другие:
– Счастливого пути! Не забывай меня.
Я чуть не застонал. Разве не для этого я уезжаю отсюда? Забыть. Начать жизнь заново. Третий раз, по-моему. Сбился со счета.
Двери поезда отрезали меня от старой жизни. Иоланта вскоре растворилась в темноте июльской ночи. Долго ли еще она будет махать мне вслед и грустно улыбаться?
Последние дни… Будто стремительно катишься в пропасть. Кругом пестрый бурлящий вихрь, головокружение, преждевременная тоска и тошнота в преддверии избавления. Но остановиться не можешь. Понимаешь, что через секунду – глухой удар, выключение сознания, и наступит тьма. Или серость, как случилось в реальности. Серость родного города. Будто закончился цвет. Городов таких множество, я никогда не знал, что о нем сказать, кроме «после Питера глаза не смотрят», но это не Москва. В этой трансформаторной будке я не смог бы выжить. А родной город примет меня, как блудного сына. С позором и на щите, отвергнутого всеми и отвергнувшего все.
Какое это имеет значение?
«ЗЕРКАЛЬНЫЙ» ГОД
9 января, среда.
Чужды мне всегда были такие летописи, хотя в детстве любил читать дневник Капитана Блада. У самого же получалось примерно так: герой проснулся, побрился, отжался и не знает, о чем писать дальше. Но, то ли поговорить не с кем, а хочется душу облегчить, то ли самовнушение: кажется, если записываешь, твоя жизнь хоть чем-то примечательна. Был бы у меня личный психиатр, он бы мне посоветовал такую терапию. Наверное, помогает – интернет завален дневниками, правда, эти эксгибиционисты мне не очень понятны.
Утром не хочется открывать глаза. Свалить бы на кого-то свою слабость! Сильные люди так не делают, но я к ним больше не отношусь. На погоду валить не хочется – надо что-то пооригинальнее придумать. Родители, например. Точнее, дед – плохо меня воспитал. Нет, глупо. Среда? Внешняя, в смысле. Музыка? Любовь?
Мой сосед снизу работает таксистом. Приезжает полтретьего ночи, хватается за гитару и подвывает. Ричи Блэкмор хренов! Уже третью ночь так. Встал не с той ноги.
Откопал в дорожной сумке шарф, который давным-давно связала мне Линда – подруга детства. Вместе учились в музыкалке, потом пытались играть в рок-н-ролл. Она сказала тогда, что темно-синий блондинам идет и глаза красиво оттеняет. Намотал на шею, глянул – оттеняет темные круги под глазами и совсем не красиво. Все же приятно – ручная работа, кто-то о тебе заботился, с цветом парился, трудился… согреет зимой.
Интересно, как там Лин?
13 янв., воскр.
Звонил Мутч – бродячий однокашник. Просился пожить. Полезно будет хоть с кем-то пообщаться, а то уже разучился. Он приехал вечером, еще бледнее и страшнее меня. На откровения не настроен. Ладно, мне не к спеху, своей хандры хватает.
За чаем Мутч спросил, почему я вернулся из Питера. Я наврал, что соскучился по ребятам из группы, что не пошел мой рок-н-ролл на чужбине. Не скажешь же: из-за девчонки.
– Неужели они ждали твоего возвращения?
– Нет, просто ушел гитарист, и я занял его место, – ответил я.
Мутч покачал головой. Не поверил. Лучше б я молчал, как он о своей жизни. Или насочинял повдохновеннее.
Предложил ему заново встретить новый год – первого января получилось не ахти. Как говорится, был бы повод! Мы наварили пельменей, запили их кисловатым вином и провозгласили тост: «за сбычу мечт»!
– А какие у тебя мечты? – поинтересовался мой гость.
– Выжить, – отозвался я.
14 янв., пон.
Отсидел какую-то консультацию в институте. Зато с такой невероятной радостью вернулся домой! До чего я дожил – съемную лачугу называю домом! Солнце никогда не заглядывает, ни в какое время суток. Пятый этаж, угловая. Район, как медведь в спячке: тихий, но угрожающий. К городу я стал привыкать. Первое время все здесь казалось невыносимо скучным и мрачным. Будто из дворца переселился в шалаш. Однако здесь мне самое место. Возомнил себя бомондом на какое-то время, пора и честь знать.
В универе грузят все, кому не лень. Преподы говорят, что понимают мое состояние после перевода из СПбГУ, но все же, надо работать, не забивать на лекции и т. п. Все ясно, все справедливо.
Где-то слышал, что если человек постоянно находится среди того, что его угнетает, он становится мрачным и депрессивным. Это правда, если судить по мне. Надо было елку нарядить на новый год и оставить до июля – радовала бы мерцающей гирляндой и разноцветными шариками. Напоминала счастливое детство с салатом оливье и фильмом «Чародеи». Хурма, запах мандаринов и хлопушки! Куда, куда вы удалились, чего-то там, былые дни?!
30 янв., среда.
Сессию все-таки сдал, не знаю, как. Долго ничего не записывал, гробил время на подготовку. Мне нужна эта гребаная стипендия, хоть смех один, а не деньги. За квартиру уже долг висит. Да и просто – лишний раз доказать себе, что могу мобилизоваться, если нужно. Кое-кто сомневается – узнал случайно. В гараже у ребят. Понятно, меня после возвращения из Питера за человека не считают, надо как-то реабилитироваться. Теоретически надо, а практически до лампады.
Мутч до сих пор у меня, хотя я его почти не вижу. Он не знамо где шатается. Не говорит ни о чем, не делится проблемами. Я бы выслушал, может, легче стало бы нам обоим.
Моя квартира (живу я здесь почти полгода) раньше была похожа на проходной двор: постоянно толпились друзья по группе, иногда Линда заходила. Мы играли, когда не хотелось идти в гараж, или просто пили чай, болтали и слушали музыку. Кто-то приносил что-то новенькое или откапывал легендарное старье. Нам было весело вместе, мы знали друг друга с музыкальной школы. Данчер, самый старший, ему сейчас двадцать пять.
Почему мой дом опустел? У всех каникулы, есть время. После нового года никак не соберемся, а потом, после сессии?
31 янв., четв.
Утром приехала мама. Ясно, кто дал ей адрес… В конце концов, именно она помогла мне найти эту халупу. Я не понял своих чувств: то ли рад ее видеть, то ли не очень.
Мама прошлась по комнате, оглядываясь на увешанные плакатами стены. Они выполняют не только привычное назначение, но и чисто эстетическое – прикрывают выцветшие обои.
– Почему бы тебе не вернуться домой?
– Мам, не начинай, – буркнул я и пошел ставить чайник.
Мама последовала за мной на кухню и села за шаткий стол-книжку.
– Деньги есть?
– Есть.
Мы говорили о всяких мелочах, обо всем, что служит для поддержания так называемого разговора.
– Играешь с ребятами?
Я кивнул.
– А концерты?
– Это непросто, мам.
Концерт был много лет назад, но мама не пошла тогда посмотреть на меня. Это было незадолго до того, как я ушел из дома. Данчер хлопотал об организации. Он у нас старшой. К тому же, у него связи в обществе. Когда он обо всем договорился, мы напились на радостях, а потом, протрезвев, стали репетировать, как проклятые. Я помню, как сказал родителям об этом событии, как меня распирало от счастья. Я даже подумал, что они изменят свое отношение к музыке и ко мне, узнав, что я могу чего-то добиться.
Папа промолчал, мама кивнула и угукнула. Они оказались заняты именно в этот вечер, никак не могли уделить мне жалкие полчаса. Мы выступали в сборной солянке, о большем и не мечтали. Конечно, им не хотелось глотать сигаретный дым, слушать мат и видеть подвыпившую молодежь в коже и атрибутике, гремящую цепями. Но могли бы сделать вид, что рады за меня, ведь я так долго шел к своей мечте…
Потом был разогрев в Москве, потом солянка в Питере. Так я и остался там после череды выступлений. Один. Сдавался гитаристом кому ни попадя, пожертвовав родной командой. Она простила и приняла, как блудного сына, почти пять лет спустя. Прошлое надо забыть, только очень уж настырно оно всплывает, или я такой злопамятный?
Мама ушла через минут через тридцать. Она все-таки уделила мне эти полчаса.
2 февр., субб.
Вечером позвонил Данчеру, он и Риз согласились прийти. И пришли! Я познакомил их с Мутчем (он мало говорил, но всем понравился). Данчер припер гитару, мы играли старые песни. Риз притащил коньяк – обмывать свой уход из группы. Вот так новость!
– Не парься, чувак, – отмахнулся он от моих расспросов, – бывает так паршиво, что музыка не помогает. А вам незачем провисать.
Хорошая новость заключается в том, что замену уже нашли: Арсений Астахов согласился постучать у нас.
– Он же скрипач, нет? – припомнил я.
Мы знакомы поверхностно, но такого рыжего балагура трудно забыть.
– Теперь и ударник, – просветили меня.
Сеня любил всех удивлять, это его фетиш.
Гостей еле выпер – они бы и на ночь остались, но мне захотелось побыть одному. Я уже привык к этому. Помню, Иоланта спрашивала: «Я не очень много болтаю?» – хотя, она говорила от силы минут пять. Она такая молчунья, что отвыкла от собственного голоса. Странно вспомнить ее имя. По-моему, трудно выдумать что-то более красивое. Или я рассуждаю, как влюбленный дурак? Прогресс: мне не стыдно признаться, что я влюбленный, да еще и дурак.
3 февр., воскр.
Данчер позвонил: у Линды день рождения. Я совсем забыл! Времени искать подарок нет, поэтому отоварился в магазине тортом и забежал в ближайшую палатку, купил диск Nightwish, даже не понял, какой. Меня капитально накрыла эта команда, надеюсь, Лин нравится.
– О, шарфик носишь! – воскликнула она, разглядывая меня со всех сторон.
Да, новое – хорошо забытое старое. Как нашел ее подарок, так и не расстаюсь с ним. Благо, он теплый и не колючий.
Лин как всегда в черном. Ногти с серебристым лаком – единственный праздничный элемент. Одно время она выпрямляла кудряшки, стеснялась смуглой кожи и сильно пудрилась. Теперь, похоже, поумнела.
Уф, отвык так веселиться! В конце концов, общая компания мне надоела, и я стал в соседней комнате рассматривать книги. Иоланта приучила меня обращать на них внимание. Книги в ее комнате могли многое рассказать о ней. У Лин столько книг, что можно зависнуть на неделю. Однако недолго я уединялся – ввалился Риз и поволок веселиться с остальными. Я пытался. Наверное, получалось не сразу, зато потом удалось на славу…
Проснулся на диване в незнакомой комнате. При детальном рассмотрении комната оказалась знакомой. Рядом лежал Дэн и еще кто-то. Бедная Лин! Вряд ли она планировала оставлять нас ночевать, но выпроводить бухих парней даже ей не под силу. Хорошо, родичи в отъезде!
Вчерашняя именинница сидела за кухонным столом и пила кофе. Я даже не представлял, что ей сказать после приветствия. Она поняла мое отупение и предложила пивка. Я дико признателен. Ушел, не дожидаясь, когда остальные очухаются. Дома тоскливо и одиноко, как никогда. Мутча нет.
От нечего делать я взял гитару и стал вспоминать забытые песни. Сто лет назад пели их с ребятами, когда собирались у кого-нибудь дома, когда еще не было группы. Я загорелся идеей собрать команду после того, как услышал Стива Вая в одиннадцать лет. Мечтал научиться так же классно играть, потом стал мечтать о мастеровой гитаре. Родители неустанно твердили, что мои мечты – глупость, из которой я вырасту через пару лет. В музыкалку они меня отправили, конечно, чтоб под ногами не путался. Думали, брошу все через неделю, когда энтузиазм иссякнет. Просчитались. Предкам не всегда хватало времени меня воспитывать, но когда они его находили, делали это с энтузиазмом. На электрогитару денег я у них не выклянчил, поэтому зарабатывал на нее сам. Многих это удивляло – вроде из хорошей семьи парень, предки обеспеченные, зачем тебе листовки расклеивать, папки таскать или машины мыть с четырнадцати лет? Где-то я читал, что все мы завидуем результату, но никто не завидует пути его достижения.
И вот, цель достигнута: я купил классную гитару, бэнд собрался, концерты повесили на Данчера. С последним не ошиблись. Даже в Питере поиграли, в семнадцать-то лет! Не знаю, хороши ли наши песни, но, во всяком случае, они наши. Материала всегда хватало, мы не начинали с кавер-версий, как большинство «коллег». Пока я не перерос свои мечты. Я еще не написал такую песню, которая понравится мне самому и заставит быстрее биться заторможенное сердце. В идеале – изменит жизнь.
В двадцать два пора повзрослеть и радовать маму стабильной зарплатой, но, видимо, я не прошел подростковые кризисы. Только жить начинаю.
6 февр., среда.
В ожидании Сени Астахова мы пили чай, который Данчер предусмотрительно держит в гараже вместе со старым электрочайником. Здесь все оборудовано так, что лучшего и желать нельзя. Данчер – великий человек, не устаю повторять.
Арсений не настолько велик, поэтому сильно опаздывал. Он никогда не замечал времени, насколько я помню, и это мешало ему жить. Он вечно носился с сумасшедшими идеями и планами, которые редко доводил до осуществления, увлекаясь чем-то другим. Он тысячу раз скажет, что хочет написать «таааааакую песню», от которой все закачаются. В этом его главное отличие от Данчера, который, не говоря ни слова, напишет эту самую песню, и она окажется как раз «тааааакой». Понятно выразился, ничего не скажешь.
Астахов явился с получасовым опозданием. Мы горячо его поприветствовали, хотя Дэн и поворчал. Сеня на это благополучно плюнул, продолжая улыбаться в сорок зубов.
Расстановка сил теперь такая: Данчер играет на басу и поет, Дэн ритмачит, я солирую, Сеня барабанит. Ударником Астахов оказался классным, и признаюсь, меня это удивило. «Скрипач на крыше» что-то довел до конца!
7 февр., четв.
Не могу поверить, что скоро в универ! Арсений, оказывается, учится на моем факультете, на два года младше. Хорошо, хоть одно знакомое конопатое лицо. Мне кажется, мы подружимся. Меня так доконало одиночество, что я готов подружиться с кем угодно. С Мутчем не получается – он слишком замкнутый.
После репетиции пригласил Сеню в гости – показать, как живет продвинутая молодежь. Сеня в восторге: «Вау, да тут самое место для панка! Обалдеть!» Я ржал, как ретивый конь. По его мнению, здесь хорошая атмосфера, есть в этом убожестве романтическое дыхание. Ну и фантазер! Конечно, стало лучше, после того, как я окна покрасил и потолок побелил, но не настолько. Надо еще плакатов купить и стены завесить.
Мы сидели на кухне, слушая Цоя. Сеня рассказывал какие-то факты из полной приключений жизни, о том, как играл в готической банде на скрипке, потом ему это надоело, и он переключился на ударные.
– Вот, была у меня мечта – книгу написать. Начал, идей полно, а потом… меня отпустило. Решил с этими чудиками играть, но скрипка – штука немодная, сам понимаешь. Вот и пересел за барабанчики. Мне понравилось!
Скрипка – немодная?! Во, отмочил! Я включил ему Tristania, чтоб он понял свою ошибку.
– Чувак, это отпад! Я прям чувствую! Но не после Цоя.
Дельное замечание. Последовательность блюд действительно важна.
– А ты как? К чему стремишься?
Я задумался, как Митрофанушка из «Недоросля», над простой задачкой. Не знаю. Во мне нет и четверти Сенькиной восторженности. Пишу песни, которые самому не нравятся, есть стихи и даже пара задрипанных рассказов, которые показывал только Мутчу и Лин.
– Да так, – наконец ответил я, потому что надо было что-то ответить.
– А все-таки? – Астахов выжидающе посмотрел на меня.
Я принес толстую тетрадь со стихами и прозой. Арсений взял ее и обещал на досуге ознакомиться.
Часов в шесть явился Мутч. Сеня внимательно изучал его все время, что он просидел с нами.
– Дроныч, а он не наркоша? – спросил он шепотом, когда Мутч ушел с кухни.
Никогда об этом не думал. А вдруг? Что тогда?
10 февр., воскр.
Когда я возвращался домой с репетиции, увидел Мутча на лестничной площадке. Он курил, закрыв глаза. Я пристроился рядом и стал разглядывать кольца дыма.
– Ты осуждаешь меня? – спросил он вдруг.
– За что? – не понял я.
– Да за все. Живу у тебя так долго, не объясняя причин, не говорю с тобой, когда хочешь общаться.
– Кто мне давал право кого-то осуждать?
– Прав никто и не дает, их сами берут.
Я ждал, пока он вновь заговорит, боясь спугнуть внезапную разговорчивость. Мутч глубоко вздохнул.
– Ты тоже был один, да? – продолжил он, наконец.
Я пожал плечами и промекал что-то невразумительное, мол, каждый через это проходит.
– Кто проходит и мимо, а кому с этим жить. Я устал…
Я вспомнил, как вернулся из Питера в конце августа. Дождило вовсю, на сердце такая тоска, что думал – не справлюсь никогда. Поезд привез меня в родной город, но я не был рад. В сентябре институт. Новый. Я опять один, но забыл об этом из-за кучи пересдач, недосдач и прочих хлопот с переводом. Потом с квартирой. Даже когда вернулся в группу, к якобы друзьям. Чувствовал кожей, что никакие они мне больше не друзья – в лучшем случае знакомые в старом новом городе. Родителям я никогда не был нужен.
– Ты не пробовал поступить куда-нибудь? – спросил я.
– Поступил в прошлом году на юридический. Ушел.
Я ошарашено взглянул на него. Мутч понял мой безмолвный вопрос и отмахнулся: мол, не мое это.
– А что потом?
– А если б не ушел, могло быть что-то? – он ухмыльнулся.
Общественное мнение – бросил учебу, значит, дурак. Как я учусь – все равно, что не учусь. Для корки и галочки.
– Ты колешься? – невыносимо об этом молчать после Сенькиных догадок.
– Нет, завязал.
Какой же я слепой баран! Или так поглощен собой, что мне до других дела нет…
Когда он докурил, мы зашли в квартиру.
– Зачем ты уехал из Питера? – поинтересовался Мутч. – Там гораздо больше возможностей. Тем более, ты музыкант.
Я усмехнулся. Музыкант! Там своих хватает. На каждом углу по музыканту.
Не знаю, как получилось, что я рассказал ему все об Иоланте и моей дурацкой любви. Мутч слушал внимательно, затем спросил:
– Какая она?
Не знаю, как выразить все, что помню о ней, в паре предложений. Необыкновенная. Одинокая фея.
– Как я понял, – заключил Мутч, – она надеялась на твою дружбу, а ты ее подвел?
– Я влюбился и все испортил. Не мог больше оставаться в этом городе, рядом с ней.
Мутч хмыкнул.
– Не слишком ли опрометчиво? Ладно, там, деревня или глухая провинция, но Питер!
В том-то и дело – слишком он яркий и колоритный, слишком многое в нем связано с Иолантой.
– Не очень понимаю, что ты конкретно испортил. Самое адекватное – расстаться, если любовь односторонняя. Ни тебе жизни не будет, ни ей. Знаю девчонок, которые с отвергнутыми ими ребятами спокойно общаются, пиво пьют и на концерты ходят, но не ведаю, каково этим парням.
– Да хреново! – рассудил я.
Хорошо, когда есть друзья! Мутч умел слушать. Мне же хотелось говорить о ней. Постоянно – все, что знаю и помню…
11 февр., пон.
В окно заглядывает рассвет. Мутч, естественно, спит. Я тихо иду на кухню и ставлю чайник. Как-то спросил Лану, что она делает, если по ночам не спится. Она ответила, пьет чай и пишет стихи. Ее стихи прекрасны, сравнения точны, а образы бездонны. Мне никогда не написать таких. Наверное, потому, что я не был настолько один. Неужели талант отнимает другие радости жизни? Она всегда знала, что одна, я же сталкивался с одиночеством время от времени.
Она снилась мне сегодня. Чудесный сон, и в то же время выбивающий из колеи, как обычно. Она – в длинном светлом платье, с венком ромашек на голове, босиком – шла по Невскому. Такая светлая в черно-серой толпе, будто лесная фея на асфальтовой равнине. Ветер трепал густые локоны и с каждым ее шагом Невский порастал ярко-зеленой травой. Она будто расстилала за собою покрывало. Толпа вдруг исчезла, остались только она и лужайка, залитая солнцем. Тогда я и проснулся.
Посидев еще немного на кухне, я тихонько взял в комнате шмотки, чтобы не будить Мутча, оделся и вышел из дома. Странно и занятно идти по городу в семь утра. Мороз в воздухе стеклом – ни ветерка. До занятий еще полтора часа. Можно дойти до универа пешком.
Я так жду весну! Ее запах настойчиво пробивается сквозь остекленевший воздух. Данчер сто лет назад написал песню на английском «It’s Spring Again – I’m Young Again». Мы валялись со смеху, когда он ее пел под гитару. Вот и я по старой привычке связываю весну с переменами.
12 февр., вторн.
Вечером к нам зашла Линда. Принесла торт – лечить меня от хандры. Она, как всегда, жизнерадостна, что не очень вяжется с ее готическим имиджем. Мы слушали «Сплиновский» «Гранатовый альбом», вливая в себя чай.
– Дрон, от этого нытья тебе лучше не станет.
– Кума, не навязывай мне свои загробные серенады.
Мутча веселил наш разговор. Линда все-таки обалденная девчонка, хотя мы очень разные. Если бы меня спросили, с кем мне было тяжелее всего расстаться, когда я уезжал в Питер, я бы ответил: с Лин и с Данчером.
– Играешь где-нибудь? – подмигнул я.
– В «Фантоме». Слышал?
Я помотал головой.
– И славно!
– Что, чудики в черных сутанах, увешанные «анкхами» и раскрашенные, как жрицы любви?
Линда швырнула в меня ложку. Я поймал ее на лету.
– Очередной псевдоготический бэнд с ломаным английским и девичьими завываниями? – не отстал Мутч.
Лин сказала, что нам не удастся ее разозлить, как бы мы ни старались. Она относилась к тому замечательному типу людей, общение с которыми всегда в радость, а молчание не тяготит (за исключением утра после ее дня рождения, но это единичный случай).
Часов в девять Мутч куда-то ушел.
– За дозой? – шепнула Лин, когда за ним закрылась дверь.
– Не волнуйся, он не прячет дурь в моей квартире, – улыбнулся я.
– Можно подумать, ты искал!
Не нашелся с ответом. Когда молчание затянулось, я признался, что люблю, когда Лин меня навещает, и попросил ее заходить почаще.
– Дронов, ну тебя, вечно ты меня смущаешь!
– Извини…
Посмеялись, а потом стали говорить обо всем на свете, как ни в чем не бывало. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда тебя окружают такие люди?
18 февр., пон.
Выходные прошли ужасно: так надоело лежать дома, захлебываясь кашлем! С удовольствием потащился в универ. Погода почти весенняя, свежий воздух мне на пользу.
В универе встретил Арсения. После лекций зашли ко мне, я накормил Сеню обедом собственного приготовления, далеким от совершенства, но гость неприхотлив. Мутч уехал на выходных, решил вернуться домой.
– А кто у него дома? – спросил Сеня.
– Мать, – ответил я, – отца он не знает. То ли он их бросил, то ли умер.
Честно, я рад, что он уехал – иногда не знал, как себя вести с ним, и это напрягало. Теперь есть возможность побыть одному. Можно позвать ребят, посидеть вечерком. Соскучился по ним.
В семь пришли Данчер, Линда, Сеня, Дэн и даже Риз. Кто-то принес пива и печенья (отличное сочетание!). Пока Дэн и Риз обсуждали философию Монтеня, Сеня с Данчером терзали старый телевизор, мы с Линдой ушли на кухню, и я спел ей слезливую муть, которую написал об Иоланте.
– Я немного завидую этой девушке, – прошептала Лин.
Не успел сказать, что завидовать не стоит. В кухню зашел Дэн и позвал в комнату – Риз уходит, надо проводить.
– И много у тебя еще таких баллад, колись? – спросила Линда уже в дверях.
Я пожал плечами, мысленно подсчитывая.
– Почему бы тебе не записать сольник? Откроешься с неожиданной стороны!
23 февр., субб.
Верная примета: если день начинается со стиха – все пойдет кувырком. В моем случае – с песни. Назвал ее «Город тающих лиц», но Данчеру и ребятам показывать не хочу.
Слова Лин о сольном альбоме не шли у меня из головы. Нет, не то чтобы я об этом никогда не задумывался. Было дело. И, разумеется, исключительно для себя – я вовсе не планировал открываться кому-то с неожиданной стороны. Я ж такой брутальный парень – и вдруг запою эту сопливую чушь! Мне стало интересно, каким меня видит Лин, какая именно сторона будет для нее неожиданной. Очень хотелось с ней поболтать, но как-то неловко звонить – все о себе да о себе…
