Дэнни Кинг
Дневник грабителя
28
Предельно непорядочно
Хотите узнать, что такое идеальное преступление?
Таких не существует в природе. Идеальное преступление все равно что идеальная женщина – найти их можно только на страницах продаваемых в аэропорту романов или в ночных фантазиях. У вас есть шанс повстречать в жизни некое подобие того и другого, но только подобие.
Тогда вы спросите, что собой представляет это самое подобие идеального преступления.
Я отвечу. Хищение, о котором заявить в полицию как о хищении невозможно. Другими словами, кража краденого. Явление это распространено гораздо шире, чем вы можете себе представить, просто о нем все по той же причине не принято много говорить.
В прошлом году в одной из газет опубликовали статью – вероятно, вы тоже ее читали, – о банде, напавшей на только что ограбивших банк парней. Банда перестреляла бедняг, забрала у них деньги и смылась. Потрясающе! Естественно, с четырьмя парнями посреди тротуара справиться намного легче, чем ограбить прекрасно охраняемый банк. В мире животных (я не имею в виду своего друга Зверя) к подобному способу прибегают нередко. По-моему, я уже приводил пример с львами и антилопами. Таков первый закон природы: постарайся с наименьшей потерей сил заполучить как можно больше.
По крайней мере я так считаю.
Но сам я ни разу в жизни не совершал идеального преступления. Идеальные преступления, равно как и женщины, – не для меня (только не передавайте мои слова Мэл). Большее, на что я обычно решаюсь, так это стянуть что-нибудь у своих приятелей.
Я помню, как говорил, что ничем подобным не занимаюсь, но, черт побери, я ведь не только вор, но еще и жуткий врун, а горбатого, как говорят, исправляет только могила.
И потом, сам я тоже не раз оказывался на месте жертвы. Так, например, совсем недавно, когда мы с Олли заехали после очередного ограбления в кабак пропустить по кружечке пива, какие-то кретины вытащили из моего фургона все награбленное нами добро. Вот почему я могу настолько философски относиться к своему занятию – неоднократно испытывал на собственной шкуре, что такое быть обворованным. Я прекрасно знаю, что ощущения эти не из приятных, но ведь не разражаюсь бесконечными тирадами, не рву и не мечу, не ору на всех перекрестках, что доберусь до обидчиков, верно? А все потому, что я не лицемер.
Приведу вам еще один пример. Как-то раз, совсем недавно, нас обдурил один дружок Олли – его зовут Клив, они ходят в один и тот же спортзал. Пару месяцев назад он согласился купить у нас телек и видак, приехал за ними, но без наличных. Олли, так как хорошо этого парня знает, позволил ему забрать аппаратуру вперед, расплатиться с нами Клив пообещал чуть позже.
Проходит неделя, другая, а этот тип так и не появляется. За товар мы запросили с него всего-то сто пятьдесят фунтов, по сути, ерундовую сумму. Каждый раз, когда мы ему звоним, у него находится какая-нибудь отговорка: то он потерял бумажник, то с ним не рассчитались за прошедшую рабочую неделю. Меня его наглость начала бесить, но Олли терпел и не позволял мне поговорить с этим типом "по душам", потому что тот его друг.
Разрешилась ситуация в тот момент, когда мы увидели, как этот Клив выходит в самом что ни на есть веселом расположении духа из дорогого клуба. У нас с Олли в тот вечер едва хватило денег на пару пинт пива и партию в дартс в "Фазане и гусе".
Но даже тогда Олли не захотел разобраться с Кливом при помощи кулаков, потому что все еще видел в нем друга. Мы решили, что спустя некоторое время, как только заработаем денег, куда-нибудь его пригласим. Так и сделали. Угостили гада пивком, сыграли с ним в пул и все вместе пошли потанцевать в "Глитси". А там Кливом занялся Девлин: выбрал наиболее подходящий момент, вытащил его на улицу и хорошенько ему врезал.
Этому болвану он объяснил свое поведение тем, что тот якобы заплатил за выпивку в баре фальшивыми червонцами, но по тому, что в разгар расправы мы с Олли тоже вышли из "Глитси" и остановились рядом, Клив должен был догадаться, что получил вовсе не за фальшивки. Нам он ничего не сказал потом – ведь Олли его друг.
Жизнь удивительно смешная штука!
* * *
Мы подъезжаем к гаражам. Олли сбрасывает скорость и гасит фары.
– Какой это номер? – спрашиваю я, напрягая глаза и всматриваясь во тьму.
Фонарей здесь нет, а многоквартирные дома со светящимися окнами удалены отсюда ярдов на пятьдесят. Олли останавливает фургон и глушит мотор.
– Номер шестнадцать, – говорит он. – Шестнадцать или семнадцать.
– А точнее?
– Шестнадцать, – отвечает Олли, – или семнадцать. Мы вылезаем из фургона и как можно тише закрываем дверцы. Олли открывает боковую дверь и убирает в сторону запасную шину, освобождая пространство.
– Начнем, – говорю я.
Мы на цыпочках крадемся к гаражу, стараясь двигаться практически бесшумно, будто тени. Вокруг нас кромешная тьма, и поблизости нет ни единого жилого дома, но – сами знаете – людей можно повстречать где угодно, а этот район пользуется весьма дурной славой. Здесь постоянно совершается масса преступлений.
Я рад, что живу в другой части города.
Мы приближаемся к гаражу номер шестнадцать и заглядываем вовнутрь, но видим лишь мрак. Олли светит фонариком в щель в двери, но это не помогает.
– Ты уверен, что гараж именно тот? – спрашиваю я.
– Нет.
– Так уверен или нет?
– Не знаю. Кажется, именно он...
– Черт! А ведь эту кашу заварил не я, а ты!
– Да-да, гараж тот, – говорит Олли.
– Уверен? – опять спрашиваю я.
– Нет.
– Придурок!
Я открываю висячий замок при помощи фомки. Двери в гараже деревянные, петли скрипучие. Каждый звук отдается в мозгу раскатом грома. Но нам главное – пробраться вовнутрь, погрузить в фургон то, за чем мы сюда приехали, и смотаться.
Олли раскрывает двери, мы видим красный "форд" и понимаем, что ошиблись.
– Значит, не шестнадцать, а все-таки семнадцать, – бормочет Олли.
– Придурок, – говорю я.
Можете себе представить: и семнадцатый, и даже восемнадцатый гараж оказался не тем, который мы искали. Нам был нужен гараж номер девятнадцать.
Принадлежал гараж дядьке Парки. Машины у него не имелось, так что Парки хранил здесь веши, от которых не мог избавиться сразу. У нас с Олли тоже есть подобный тайник, мы называем его камерой. Это сарай, расположенный на территории имения его деда.
У Парки в гараже хранилась куча всего ценного: видаки, телеки, стереосистемы – результат обчистки по меньшей мере трех домов. Сам Парки не мог больше радоваться богатству, ведь три дня назад его посадили. Попался бедолага просто невероятным образом, во всяком случае, так рассказывали. Спокойно занимаясь в том последнем доме делом, он случайно обернулся и увидел чудака с видеокамерой. Как выяснилось позднее, за текущий месяц этот тип стал жертвой ограбления аж в четвертый раз, поэтому-то и принялся с готовностью снимать Парки на камеру, как главного героя какого-то фильма.
Естественно, Парки тут же двинул ему по морде, отобрал видеокамеру и дал деру.
А через несколько дней чудак указал на него на опознании. Бедный парень.
В общем, после того как Парки забрали, Олли решил, что в вещах, которые лежат у него в гараже, наш приятель все равно больше не нуждается и что нам непременно следует их забрать. Полиция в любом случае вскоре разузнала бы о существовании этого гаража, и на Парки повесили бы еще несколько дел. Короче, приняв решение присвоить его аппаратуру, мы посчитали, что тем самым только облегчим ему жизнь.
Вещи сложены у задней гаражной стенки, на них старое одеяло, пропахшее плесенью. Олли отбрасывает одеяло в сторону, и мы рассматриваем, что у Парки есть. Мини-стереосистема, три фена, пустой аквариум для рыбок, два черно-белых телевизора, пылесос, велотренажер...
– Постой-постой! Посмотри-ка на этот пылесос, – говорю я.
Олли вытаскивает пылесос и подставляет его под луч моего фонарика.
– Вот скотина! – восклицаю я.
– Что? – спрашивает Олли.
– Да ведь это наш пылесос! – Наш?
– Да, наш. Мы украли его в том бунгало в Хаскин-Гарденс. Потом заглянули в "Льва" выпить по кружечке пивка, и пылесос исчез из фургона вместе со всем остальным, помнишь?
– Ты уверен?
– Еще как уверен, черт побери! Ты только взгляни на эту царапину! Вспомни, как ты случайно выронил из рук фомку. Эта та самая царапина!
– Думаешь, Парки украл у нас пылесос?
– Твою мать! А ты сомневаешься? Конечно, украл. А вместе с пылесосом и все остальное: велотренажер, телек – все! Скот! Скот! А мы считали его своим другом!
Олли смотрит на меня растерянно.
– Нуда, считали...
– Значит, он первый нас обокрал, – говорю я.
– Да, но ведь мы об этом ничего не знали!
– И что?
– Ничего.
– Ты, как всегда, в своем репертуаре.
– Только ничего не говори ему про пылесос, когда увидишь после освобождения, – предупреждает Олли. – Он сразу поймет, что это мы обчистили его гараж.
– Не беспокойся, – отвечаю я, хотя мне ужасно хочется, чтобы Парки узнал о том, что нам известно, кто нас обворовал тогда, и о том, что его обокрали именно мы.
В таком случае и ему, и нам все стало бы понятно, и никаких объяснений не потребовалось бы.
Жизнь удивительно смешная штука.
Мы несем и грузим вещи в фургон. Олли быстро осматривает остальные три гаража, которые мы по ошибке вскрыли, надеясь и в них найти что-нибудь стоящее, и возвращается с зарядным устройством и набором инструментов.
Мы забираемся в машину, Олли заводит двигатель, трогает с места и протягивает руку за кассетой.
Я закуриваю.
– Твари! – восклицает вдруг Олли.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Кто-то стащил у нас магнитолу.
– Что? – Я таращусь на то место, где до недавнего времени находился мой "Блаупункт", и вижу лишь пару проводов. – Недоделки! Если мне удастся до них добраться, я... (и так далее).
Ладно, ладно, я с вами согласен: я врун, вор и лицемер. Если хотите, настучите на меня копам.
29
Это был не я
Мэл куда-то запропастилась. На этой неделе я трижды звонил ей, но Мэл ни разу не оказывалось дома. Девица, с которой они живут в одной квартире, говорит, что целую неделю ее не видела. Может, так оно и есть, а может, она просто врет. Причин ей верить у меня нет; к тому же я прекрасно знаю, что девчонки вечно друг друга покрывают.
Я догадываюсь, куда запропастилась Мэл. Наверняка умотала к мамочке и папочке. Она возвращается к ним каждый раз, когда мы с ней ссоримся: льет перед ними слезы, рассказывает, какой я кретин, и лопает мамины пирожки. Но в последнее время мы, кажется, не ругались. По крайней мере я ничего подобного не помню, хотя случается и такое, что я просто не замечаю, что мы поссорились. Я узнаю об этом только тогда, когда Мэл хлопает дверью, уходит на второй этаж, громко топая ногами, или начинает плакать.
Мне чертовски не хочется ехать к ее предкам; они всегда на стороне дочери, а из меня делают законченного злодея. Но я сгораю от желания трахнуться с Мэл.
Поэтому принимаю душ, надеваю чистую рубашку и сажусь в фургон.
Дверь открывает Тони. Мэл с мамашей не показываются, но я точно знаю, что обе сидят на кухне, запихивая друг другу в рот куски шоколадного пирога.
– По всей вероятности, ты совсем потерял стыд, раз отважился явиться сюда.
– Могу я поговорить с Мэл?
– Убирайся! – Тони выходит на крыльцо и приближается ко мне вплотную. – Держись подальше от моей семьи, мерзавец, или я точно сверну тебе когда-нибудь шею!
– Подожди, подожди, – бормочу я, пятясь назад. – Какого хрена... Вернее, в чем, собственно, дело? Я не совершал ничего плохого, поверь...
– Я не шучу, – гремит Тони, делая еще один шаг в мою сторону. – Я переломаю все твои проклятые кости, щенок!
Я сажусь в фургон, выезжаю за ворота, выхожу и закрываю их за собой. Тони продолжает осыпать меня бранью, но уже стоит на месте, не пытается ко мне приблизиться.
– Я доберусь до тебя, так и знай, мерзавец! Подонок! Ничтожество! – орет и орет он.
На окнах в соседних домах раздвигаются шторки: всем интересно посмотреть, что происходит.
– Скажи хоть, что вас всех во мне не устраивает, старый болван? – кричу я.
Физиономия Тони становится багровой; он пулей устремляется в дом и тут же возвращается с бейсбольной битой. В моей голове проносится мысль взять в фургоне лом, но я сразу отказываюсь от нее. Если я обработаю этого кретина, помириться с Мэл мне вообще не светит.
Поэтому я просто запрыгиваю в фургон, кручу у виска пальцем, глядя на Тони, и спокойно уезжаю.
Черт его знает, что я натворил. По всей вероятности, что-то ужасное.
Я иду в кабак, встречаюсь там кое с кем из ребят. Они наперебой советуют мне, как быть, но я пропускаю их слова мимо ушей. Пару часов спустя я еду к Олли, дома его не застаю, некоторое время бесцельно катаюсь по улицам и направляюсь в тот квартал, где Мэл снимает квартиру.
Я знаю, что ее там нет, но надеюсь, что та девица, Речная Собака или как там она себя называет, наконец расскажет мне, в чем я провинился перед Мэл.
Я звоню в дверь.
Речная Собака, или как она там себя называет, наверное, думает, что ее хипповый вид всех очаровывает. У нее в волосах бусины, юбки вечно сидят на бедрах, а еще эта девица слишком часто повторяет словечки типа "обалденно", "детка" и придумывает для себя разные тупые названия – Речная Собака, Горный Козел или что-то в этом духе, я не запоминаю такие глупости.
Даже если бы и запоминал, то не подавал бы вида.
– Ее все еще нет, – говорит Речная Собака, открыв дверь.
– Знаю. Я пришел к тебе.
– Ко мне? Не понимаю.
Речная Собака стоит в дверном проеме; ее красный шелковый халат легонько колышется на сквозняке. Я прихожу в замешательство.
– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – бормочу я, пялясь на ее ноги.
– Я занята, – отрезает она, намереваясь закрыть дверь.
– Пожалуйста... – Я не отрываю взгляда от ее ног. – Послушай, я в отчаянии. Знаю, что я тебе не нравлюсь, но очень тебя прошу, удели мне хотя бы несколько минут. Мэл не хочет со мной разговаривать, а я не понимаю почему. И мечтаю с ней помириться.
– Хорошо, – произносит Речная Собака, отступая в сторону. – Пять минут, не больше.
Я прохожу в гостиную и опускаюсь на диван. Речная Собака спрашивает, не хочу ли я чая, и я говорю, что хочу. Она уходит и через несколько минут возвращается с чашкой некрепкого ароматизированного чая, который они с Мэл обожают. Я не знаю, выпить его или расплескать по полу – как будто случайно.
Речная Собака садится по-турецки на пол к расположенному напротив меня камину и берет в руки чашку с кокосовыми шариками. Полы ее шелкового халата разъезжаются в районе талии, и я таращусь на темные пушистые волосы внизу ее живота. Она небрежным движением поправляет халат, а я делаю глоток чая.
– Что ты хочешь от меня узнать? – спрашивает Речная Собака таким тоном, словно не произошло ничего необычного.
В данный момент я хочу узнать, можно ли тебя трахнуть таким образом, чтобы моей подружке не стало об этом известно, думаю я.
– Я не понимаю, почему Мэл не желает со мной разговаривать и почему ее старик чуть не отдубасил меня сегодня бейсбольной битой.
– Бейсбольной битой! – Речная Собака ухмыляется. – Наверное, Мэл наконец-то очнулась и поняла, что ты за придурок, может, решила, что проблемы и мучения ей больше не нужны.
– Да нет же, я чувствую, она обижается на меня за что-то конкретное, но не знаю, за что именно.
Я продолжаю пить чай и разглядывать Речную Собаку, стараясь, однако, пялиться на нее не слишком откровенно.
– Ты имеешь хоть малейшее представление о том, как сильно ей нравишься? И сколько доставляешь боли? Я имею в виду... (и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное...)
Полы ее халата опять разъезжаются, но теперь она не обращает на это внимания.
Неожиданно – да-да, так оно и есть, – из-за красной шелковой ткани выглядывает, как будто подмигивая мне, сосок. Я опускаю взгляд и опять вижу темные волосы внизу ее живота.
Я делаю очередной глоток чая и киваю, соглашаясь со всем, что Речная Собака говорит, но слов не разбираю, потому что все мои мысли заняты совсем не размолвкой с Мэл. Все дело, наверное, в том, что я вот уже две недели ни с кем не занимался сексом, а новой партнерши не имел почти полгода.
Я до предела возбужден и уже не могу скрывать своего состояния.
– ... гораздо лучше вообще без тебя, – доходят до моего сознания слова Речной Собаки.
О чем она говорила несколькими секундами раньше, я понятия не имею.
– Да-да, скорее всего ты права, – говорю я, гадая, известно ли ей, о чем я думаю.
Наверное, известно. А если это так, то она специально меня завлекает. А если специально, то?..
– Да, я один во всем виноват...
– Послушай, я должна собираться, – говорит Речная Собака. – Тебе лучше уйти.
– У тебя какие-то дела? – задаю я первый пришедший на ум вопрос.
– Да, встреча с другом.
– А может, позвонишь ему, скажешь, что у тебя изменились планы? Возьмем и напьемся с тобой прямо здесь, у вас?
– Нет, – отвечает Речная Собака, поднимаясь с пола.
– Но почему? – спрашиваю я, сдвигаясь на самый край дивана.
Речная Собака откидывает назад свои длинные темные волосы и завязывает их узлом на затылке. У меня возникает подозрение, что таким образом она сообщила мне о своем желании заняться со мной сексом.
Перед тем, как встать с дивана, мне приходится поправить джинсы.
– Ну же, не уходи, – говорю я. – Давай останемся здесь и поговорим.
Она смотрит на меня как-то по-особому, что я воспринимаю как разрешение приблизиться и засунуть руку ей под халат.
– Что ты делаешь? – Речная Собака отпрыгивает в сторону, чуть не врезаясь в книжный шкаф, туго затягивает пояс халата и пятится назад. – Что ты делаешь?
– Я подумал, что ты...
– Послушай, тебе лучше немедленно уйти, – говорит она, сильно хмурясь.
У меня возникает такое чувство, что я совершил чудовищную ошибку.
Несколько мгновений я стою в замешательстве, силясь придумать какую-нибудь эдакую фразу, при помощи которой можно было бы все уладить, но ничего подходящего не нахожу. Говорю о том, что сильнее всего меня сейчас тревожит:
– Ты ведь не расскажешь об этом Мэл...
– Убирайся, Бекс! Сейчас же!
Я захлопываю за собой дверь, выхожу на улицу, оглядываюсь и вижу, как Лунный Волк – да, именно так она себя и называла, – грозит мне из окна кулаком.
Ну и денек!
Меня не покидает ощущение, что я окончательно все испортил.
Я еду к Олли, но его все еще нет дома. Я возвращаюсь в кабак. Там уже целая толпа парней, и все они твердят мне, что с удовольствием бы оттрахали ее и что я, наверное, гей, если позволю ей себя бросить. Только Норрис встает на мою сторону и говорит, что однажды тоже оказывался в такой ситуации, как я сейчас.
Однажды?
Я еду домой и воспроизвожу в памяти события прошедшего дня, онанируя на диване.
Позднее мне звонит Олли, спрашивает, где я пропадал целый день, и говорит, что скоро за мной заедет, чтобы вместе сходить попить пива. Но, признаюсь, я устал до чертиков от идиотских советов, поэтому отвечаю, что никуда не пойду, достаю бутылку скотча и включаю телек.
Мои мысли возвращаются к Волчьему Вздоху и ее шелковому халату. Она всегда такая: расхаживает перед всеми полуголая, босая, абсолютно позабыв о стыде, живет "вне рамок общественных норм" (ее слова), но от пособия по безработице, естественно, не отказывается.
Чертова хиппи!
Хотя...
Я просыпаюсь от стука в парадную дверь и убираю с подлокотника кресла пепельницу.
– Я знаю, что ты там! – орет кто-то сквозь щель в почтовом ящике.
Я, чертыхаясь, застегиваю ширинку и иду к черному ходу, но у самой двери останавливаюсь, соображая, что даже не знаю, от кого собрался удрать. Бесшумно выхожу в прихожую и выглядываю на крыльцо через узкую полоску между шторками на коне.
Ко мне пожаловал Филип, брат Мэл. Черт, думаю я. Все помешались сегодня на нашей с ней ссоре. Этого типа мне нечего бояться. Я раскрываю дверь и рявкаю:
– Чего тебе здесь надо?
Он мгновенно отходит на несколько шагов назад. Ничего другого я от него и не ожидал.
– Эй, ты, – говорит он не вполне уверенным голосом.
Я сразу догадываюсь, что болван приперся ко мне с намерением "по-мужски" со мной разобраться, но точно знаю, что в драках он не участвовал с тех пор как окончил школу, да и в те времена никогда не выходил из них победителем. Мне достаточно лишь соответствующим образом глянуть на него, и ему уже становится дурно.
– На сей раз ты зашел слишком далеко, Бекс. Если бы я не был таким...
– Кретином?
– Нет, таким сдержанным человеком, то давно пришел бы к тебе и...
– Довольно, Филип. Проходи и давай выпьем, – говорю я, закуривая. – А потом ты, может, наконец объяснишь мне, что я такого сделал.
Филип смотрит на меня с недоверием.
– Я пальцем тебя не трону, Фил. Просто хочу понять, что происходит. Проходи, обо всем поговорим. Послушаешь, как сложившаяся ситуация видится мне. Может, я ни в чем и не виноват?
– Ладно, только не выкидывай никаких фокусов.
– Филип, по-моему, это ты явился сюда, желая что-то выкинуть. Скажу тебе откровенно, меня сегодняшний день окончательно вымотал. Проходи.
Филип следует за мной в гостиную, а я подумываю, не треснуть ли ему и впрямь разок-другой по башке. Но отказываюсь от этой затеи. Сейчас для меня главное – выбраться из этого дерьма, а не поколотить какого-нибудь дегенерата. Врезать ему я смогу и позднее.
– Итак, – говорю я, наливая для него скотч в одну из кружек "Арсенал". – Расскажи, почему все так сильно расстроены?
– Только не пытайся нас дурачить, Бекс. Всем известно, что это был ты.
– О чем это ты?
– Принимаешь нас всех за полоумных? Думаешь, мы поверим, что это не твоих рук дело? – спрашивает он, отхлебнув из кружки.
– Какое еще дело?
– Неужели твое бесстыдство действительно не имеет границ?
Чувствуя, что сыт по горло дебильными играми, я хватаю со стола бутылку, приподнимаю так, словно намереваюсь долбануть ею по котелку своего гостя, и реву:
– Филип, если ты сейчас же не расскажешь мне, в чем дело, я разобью эту склянку о твою голову!
Филип накладывает в штаны, вскидывает руки в бесполезной попытке защититься, роняя мою кружку. Она падает на пол, ручка отбивается.
– Я предупреждаю тебя, Филип. Моему терпению настал предел.
– Ты ограбил маму с папой, – лопочет он.
– Что-что?
– Ты обворовал дом мамы и папы.
У Филипа есть одна привычка, которая изрядно действует мне на нервы. Он называет своих предков мамой и папой даже когда разговаривает с посторонними людьми.
Неожиданно все становится на свои места. Я понимаю, почему все, с кем я разговаривал сегодня, смотрели на меня волком.
– Ах вот оно что, – произношу я. – Значит, ваших стариков обчистили, и вы считаете, что это сделал я?
– Это был ты, – утверждает Филип.
– Не тупи, Фил! Для чего бы мне такое понадобилось?
– Не знаю, но ведь ты именно подобными вещами занимаешься.
Я наклоняюсь, поднимаю кружку и протягиваю ее Филипу. Тот долго колеблется, как собака, которую слишком часто колотили палкой, но потом все же берет ее. Я опять наливаю ему скотч и ставлю бутылку на стол.
– Ну спасибо! Значит, вы полагаете, я способен на такое? Обчистить предков собственной подруги? Большое вам спасибо!
– Мы все знаем, что это сделал ты, Бекс.
– Вы уверены? На сто процентов? Тогда подавайте на меня в суд. Встретимся в зале заседаний.
Я отпиваю скотч и погружаюсь в раздумья. Филип начинает рассказывать, как сильно опечалилась после грабежа его мама, как она плакала целых три дня, как их старик собирался пристрелить меня и так далее, и тому подобное.
– Это был не я, – говорю я, но он наотрез отказывается мне верить. – Хорошо, когда произошло ограбление?
– О, Бекс, даже не старайся...
– Нет, ты ответь, ответь, когда их ограбили?
Филип смотрит на меня и качает головой. Потом ставит на стол кружку, поднимается и направляется к двери.
– Ты сам прекрасно знаешь, когда это случилось, играть с тобой в игры у меня нет желания. Ты мерзавец, Бекс, законченный мерзавец.
С этими словами он уходит.
Вот таким вот образом они запятнали мое доброе имя.
Я дважды звоню Мал, по-разному изменяя голос, но папаша не подзывает ее к телефону. По словам Филипа, она провела в их доме целую неделю, все это время утешала свою мамочку. Из того, что Фил мне рассказал, я понял, что пострадали они действительно серьезно. Кто-то не просто обчистил, а перевернул их дом вверх дном – порезал одежду, повключал краны в ванных на втором этаже, написал "Доместосом" на ковре слово ДЕРЬМО и помочился в холодильник.
Не похоже на работу профессионала.
Я говорю ребятам, что щедро напою того, кто найдет поиздевавшихся над Джоан и Тони ублюдков. У меня в этом городе очень много знакомых, я знаю по нескольку парней из каждой пивнушки. Если эти подонки – местные, я обязательно выясню, кто они.
На подобные выходки способны только дети или полные отморозки. И те, и другие не умеют держать язык за зубами. А слухи расползаются по небольшим городам с поразительной скоростью.
Я выясню, кто они. Рано или поздно, но обязательно выясню.
Крис издает еще один вопль и сжимается в комок, когда Олли опять "угощает" его пинком в ребра.
– Простите, простите, я не... А-а-а-й! Этот удар он получает от меня.
– Ублюдок! – ору я. – Чертов ублюдок!
– Подожди! Пожалуйста, подожди! – вопит Крис, когда Олли рывком переворачивает его на спину и целит ногой ему в яйца. – Н-е-е-е-е-е-т!
Народ следит за нашей расправой с Крисом из окон, некоторые ребята даже вышли из кабака и стоят на тротуаре. Никто не пытается нас остановить, даже друзья Криса.
– Пожалуйста, Бекс, пожалуйста! Я ведь не знал, я не знал! Пожалуйста! Прости, прости меня!
Олли хватает Криса за волосы и отрывает его башку от земли.
– Дерьмо собачье, понял, кто ты?
– Понял, понял, – тараторит Крис. – Дерьмо собачье. Олли заставляет его повторить эти слова перед толпой зрителей еще и еще раз.
– Я дерьмо собачье, я дерьмо собачье.
Ужасно, когда столь молодые пацаны не могут даже наказание перенести хоть с каплей достоинства. Даже начинаешь чувствовать себя виноватым.
– Пожалуйста, Бекс, прости меня, я дерьмо собачье, – скулит Крис, получив от меня еще один удар.
– ГАДЕНЫШ! Ты доставил мне массу проблем, – говорю я. – Сейчас мы поедем за вещами, а потом – к тем бедным людям, перед которыми ты извинишься и которым скажешь, что их ограбил ты, а не я.
– Пожалуйста, Бекс, – бормочет Крис.
– Давай запихнем его в фургон.
Мы с Олли берем Криса под руки и сажаем в фургон. Он слабо пытается сопротивляться, но мы этого практически не замечаем. Парни из кабака и с тротуара смотрят на нас в нервном напряжении, но никто никоим образом не выражает неодобрения.
– Что пялитесь? – кричит им Олли. Мы садимся в фургон и уезжаем.
Я звоню в дверь, и открывает ее опять Тони.
– Я ведь сказал тебе, что...
– Помолчи минутку, Тони. Я по делу: привез вам украденное.
Тони округляет глаза, переводя взгляд на Олли и Криса, переносящих веши из фургона во двор.
– Я знал, знал, – бормочет он, хотя ничего не знал. – Джоан! Иди скорее сюда!
– Ни хрена ты не знал, полоумный болван. Мы не грабили ваш дом. Я имею в виду себя и Олли. Это сделал вон тот придурок с фонарями под глазами.
Крис опускает на землю телек, поворачивается к нам и машет рукой.
– Убирайся от нашего дома подальше! – рычит Тони в тот момент, когда за его спиной появляются Джоан и Мэл.
– Тони? – произносит Джоан. – В чем дело?
– Он наконец-то во всем сознался.
– Спокойствие, уважаемые! Ни в чем я не сознался, а всего лишь сказал, что к ограблению вашего дома не имею никакого отношения. Вас обчистил вон тот панда!
– Мерзавец! Какой же ты мерзавец! – выкрикивает Джоан, глядя на меня. – Убирайся отсюда, и чтобы духу твоего здесь больше не было.
– Или я точно отхожу тебя битой! – взревывает Тони, опять приближаясь ко мне вплотную.
Я плюю на все и иду к воротам. А закрывая их за собой, оборачиваюсь и кричу:
– Достали вы меня, честное слово. Иди, старый хрыч, угости же наконец меня своей битой!
– И угощу!
– Валяй!
– Я серьезно говорю!
– Давай-давай!
Я опять раскрываю ворота и иду к Тони. Тот стоит на месте и тупо смотрит на меня. Яблоко от яблони недалеко падает, думаю я, вспоминая Филипа.
Мэл сбегает с крыльца и становится между нами.
– Папа, иди в дом.
– Мы сами разберемся...
– Заткни пасть, Тони, и вали отсюда, – говорю я.
– Пожалуйста, папа, не имеет смысла с ним драться, пожалуйста!
Джоан хватает его за рукав и тянет по направлению к парадному. Тони сдается, явно внутренне радуясь, что его отговорили от драки, – ему самому было бы неловко отделаться от меня без чьего-либо вмешательства.
Мэл смотрит мне в глаза и медленно качает головой.
– Уходи, Бекс. Я не хочу тебя больше видеть.
– Но ваш дом обчистил не я. Это был Крис, вон тот парень.
– По сути дела, мне не важно, ты это был или тот парень. Вы одного поля ягоды.
– Не важно? Да о чем ты говоришь? Я никогда, слышишь, никогда не обворовываю друзей и знакомых, а в дом твоих родителей без их ведома и ногой бы не ступил.
Я подумал, не рассказать ли ей историю про Парки, но усомнился, что она правильно меня поймет.
– Не в том дело. В дом моих родителей ты, может, и не ступил бы, но к другим людям являешься без зазрения совести. Скольким из них ты уже причинил кучу страданий?
– Мэл?
– Я видеть тебя больше не желаю. Никогда.
Мэл поднимает телек и несет его к парадному.
– Но... Мэл! Подожди минутку! Давай хотя бы поговорим о том, что произошло!
– Нам не о чем разговаривать, – отвечает Мэл, открывая дверь и опуская телевизор на пол в холле. – Уходи. – Она выпрямляется, поворачивается ко мне, склоняя набок голову. – Папа звонит в полицию. Уходи и больше никогда не возвращайся.
– Бекс! – кричит Олли. – Поехали отсюда, дружище.
Крис срывается с места, мчит вверх по улице и скоро исчезает из виду. Олли заводит двигатель, дважды сигналит, пытаясь привлечь к себе мое внимание, и снова кричит, высовываясь из окна:
– Бекс! Скорее! Или я уеду один.
Я медленно разворачиваюсь, выхожу за ворота, закрываю их за собой, забираюсь в фургон, и Олли жмет на газ.
