Кейт Рина
Записки узника: затерянный остров
Я спросил Кеикилани, почему она больше не принимает участия в этом ритуале. Она ответила, что боится. Но не того, что её принесут в жертву, а боится своего Тотума, боится Дракона. Ей в виде исключения позволено было не принимать участия.
– А что происходит там, в Солей-дас? – спросил я её. – И что делает там твой Дракон?
Девушка замялась.
– Ты не из нашего племени, ты не должен этого знать.
– Но, может, так я смогу тебе помочь, – решил схитрить я. Признаюсь в своей слабости – мне было просто очень любопытно, что же они там видят и делают. Хотя я всё никак не мог понять, как у них получается организовывать такие массовые галлюцинации, да ещё всем вместе оказываться в одном видении. И любопытство раздирало меня. Девушка же явно обдумывала мои слова.
Наконец, она решилась:
– Мы выпиваем священный напиток, и он помогает проснуться нашему духу Тотуму. Мы переносимся в Солей-дас, вокруг нас те же поляны и деревья, как в нашем поселении. Но вместо костра на поляне большой пень, на котором сидит Солей и освещает всё вокруг своим светом. Мы поём ритуальные песни, наши тела охвачены ритуальным танцем. Мы поклоняемся богу и приносим ему в жертву животных или летающих Тотумов.
Тем из нас, кто достиг этапа Сомес-вал (я выяснил, что это в племени означает детородный возраст, 17 лет), Солей выбирает пару. Это непременно бывает только между одинаковыми Тотумами: косули с косулями, змеи со змеями, черепахи с черепахами, тигры с тиграми и так далее.
(Название не всех животных Кеикилани знала на моём языке. И как она описывала мне их! Как неподражаемо пыталась показать их повадки, чтобы я угадал! То она ползала на животе по земле, изображая медлительную черепаху; то извивалась, показывая змею. Сложнее всего пришлось с косулями, хотя я до сих пор не уверен, что правильно отгадал. Мы хохотали до упаду. Столько озорства и весёлости открылось мне в этой девушке! Столько непосредственности!)
По какому принципу Солей выбирает пару для туземцев я так и не понял или Кеикилани не смогла понятно объяснить. Но невероятность их массовых галлюцинаций приводила меня не то, что в затруднение, она шокировала меня. Хотя мой трезвый ум человека науки твердил, что такого просто не может быть. Более вероятным казалось, что под действием какого-то галлюциногенного вещества вождь вводит людей в транс и внушает видения иного мира. Люди доверчивы и вполне внушаемы, особенно в таком непросвещённом месте, как это. А вот что делает её Тотум-Дракон девушка не стала рассказывать. Что ж, попытаюсь узнать в другой раз.
И однако мне было очень интересно слушать рассказы Кеикилани о Солей-дас, о ритуалах, быте и жизни её племени.
Я тоже рассказываю девушке о своей жизни. И каждый раз Кеикилани неизменно просит вылечить её.
В один из таких разговоров я спросил её:
– Кеикилани, почему ты и твой отец так уверены, что я могу тебя вылечить? И почему считали, что мой предшественник, доктор Ричардсон, мог? И почему ты вообще считаешь, что больна?
Но вместо ответа девушка спросила:
– Что такое «предшественник»? – она произнесла это слово по слогам.
Я чуть не рассмеялся – каждый раз, когда она не знала какого-то слова, у неё было такое забавное выражение лица. И интонация – просто очаровательная. Кеикилани была любознательна, вдумчива и очень способная.
– Это тот, кто предшествовал кому-нибудь в чём-либо, – пояснил я, но, видя, что девушка всё равно не поняла слово «предшествовал», снова объяснил: – Это тот, кто был до меня. Доктор Ричардсон был здесь у вас врачом до меня.
– О-о! – воскликнула Кеикилани, при этом лицо её озарилось, что делало девушку ещё более привлекательной.
– Твой предшественник, – девушка растягивала звуки, словно пробует новое слово на вкус, – тоже говорил, что я не больна, что это ничего страшного, что я другая, отличаюсь от сородичей. И он согласился с моей матерью, что Солей простил Далтиора. Но мой отец этому не верит, – при этих словах прекрасное лицо туземки погрустнело. – Отец уверен, что у меня Чёрный Тотум, и что врач может это вылечить.
– Но откуда такая уверенность, что врач может вылечить тебя? Откуда вы знаете, кто такой врач и что он лечит? – не унимался я.
Но тут надо кое-что уточнить. В записях моего предшественника было описано, почему его оставили в живых, тогда как всех его товарищей принесли в жертву. Когда их вели в пещеру, одному из туземцев стало плохо, он просто свалился и не дышал. Несмотря на отсталость людей племени во многих вопросах, медицина была у них в какой-то степени развита. Доктор Ричардсон описал это в следующих поступках: туземцы слушают дыхание больного и даже проверяют зрачки. Ещё у них развито использование мазей (разумеется, травяных) и повязок.
И вот когда туземец упал, его прослушали. Оказалось, он не дышит. Всё это доктор Ричардсон понял интуитивно. Он начал вырываться и показывать знаками, что хочет помочь. (Мы, врачи, неисправимый народ). На удивление, доктору Ричардсону позволили подойти к больному, хоть и под строгим присмотром.
Опытному врачу хватило нескольких секунд, чтобы понять, что перед ним напряжённый пневмоторакс.
Читая это, я сразу вспомнил страницы учебника, где был описан этот случай.
(Напряжённым пневмотораксом называют скопление воздуха в плевральной полости под давлением, сдавление лёгких и уменьшение венозного оттока по направлению к сердцу).
Итак, мой предшественник быстро поставил диагноз и даже сумел спасти несчастного, отобрав нечто наподобие кинжала у одного из туземцев и сделав необходимое отверстие в груди между рёбрами пострадавшего. Вместо трубки, он использовал полость шариковой ручки, которая, к счастью, оказалась в его нагрудном кармане.
Так, туземцы оценили способности доктора и оставили его в живых, правда, заточили в пещере. А вождь требовал излечить дочь-дракона.
Но вот почему они уверены, что врач может излечить Чёрный Тотум я и пытался выяснить у Кеикилани. Ведь это немного другая «болезнь». Хотя, признаюсь, я всё же немного лукавил, поскольку больше пытался добиться другого результата. Я хотел, чтобы эти люди поняли, что вылечить эту, на мой взгляд, надуманную болезнь невозможно. Я не занимаюсь психиатрией. Подобного рода болезни мне не по силам.
Однако ответ дочери вождя был неизменен:
– Ты врач, ты умеешь лечить. И ты из большого мира, там вы умеете всё.
Полагаю, что о большом мире ей тоже рассказал доктор Ричардсон. Итак, мне нужен был план. Мне нужно было что-то, что переубедит этих туземцев.
31 августа
Снова пишу, больше мне ничего не остаётся. Мир заключён в этой странной формы пещере.
Я всё чаще вспоминаю ту жизнь. Ту, где я был жив, ходил в университет, гулял, дышал свежим воздухом, любовался солнцем. Сейчас же я словно мёртвый.
Даже беседы с Кеикилани не облегчают моего существования. Я по-прежнему очарован этой девушкой, но заточение с каждым днём действует всё более угнетающе.
Сегодня мы, как всегда, беседовали с туземкой: я сидел на земле с одной стороны решётки, Кеикилани с другой. Невдалеке стояли туземцы её племени, которые за мной присматривали, они о чём-то оживлённо разговаривали. Девушка переводила мне.
Одного из них звали Сетом-гой, второго Калам, третьего Сохом-ата, четвёртого Одвал-менг. Они говорили о рыбалке, об охоте и прочих туземных делах. Мужчины шутили, пересмеивались. Я наблюдал за ними и слушал перевод Кеикилани лишь от скуки.
Затем к ним подошёл ещё один туземец, его звали Натам-вой. Он привлёк моё внимание своей, как бы это сказать, непохожестью на остальных товарищей, у него было какое-то странное выражение лица. Он несколько раз приносил мне еду, и я обращал внимание на его глаза. Знаете, это такие глаза, в которых читается интеллект, но и глупость одновременно. Я нередко видел такие глаза и всегда пытался понять, как такое вообще может быть. Наравне с интеллектом глаза выражают ужасную пустоту, от этого даже становится не по себе.
Когда Натам-вой подошёл к товарищам, Кеикилани поморщилась и объяснила, что он какой-то дальний родственник шамана, поэтому всем приходится его терпеть. А сам туземец то ли пользуется своим статусом, то ли просто по природе своей жестокий.
Я пригляделся к остальным туземцам: их лица сразу поменялись, видно было, что они не питают приязни к Натам-вою, но вынуждены терпеть его присутствие. Тем временем Натам-вой вёл себя как ни в чём не бывало, шутил и очень громко смеялся, настолько громко, что даже у меня уши закладывало. Он пошутил насчёт Сохом-ата (с такой грубой и противной интонацией), назвав его слепым кротом на охоте и долго смеялся этой шутке. Напряжение повисло в воздухе, но шутник ничего не замечал: ни исказившихся лиц товарищей, ни покрасневшего от гнева лица Сохом-ата, ни косых взглядов. Кеикилани сказала, что Натам-воя не трогают из-за его родства. Любого другого за такие слова уже ждала бы расправа. Туземцы её племени не терпят оскорблений.
Видно было, что остальные пытались не обращать внимания на выходки Натам-воя, но тот лез в каждый разговор, перебивал и хохотал, прямо заливаясь.
И я думал о таких людях, как Натам-вой. Такие есть абсолютно везде, и в моём университете был такой – это был племянник ректора. И даже здесь, на затерянном острове, далеко от цивилизации, есть наглый, грубый и жестокий Натам-вой, которому абсолютно безразличны чувства других людей. Племянник ректора в университете даже гордился собой, он считал себя искренним и открытым человеком, что он никогда не обсуждает людей за их спиной, а всё говорит прямо в лицо. И легко может высмеять как себя, так и других. При этом хвастал он постоянно, но считал это довольно заслуженным. А когда на занятии по этике преподаватель произнёс фразу, что любая правда может быть вежливой, этот самый племянник ректора (не буду называть его имени) возразил: «Зачем мне лицемерить и приукрашивать правду? Я вполне могу сказать человеку то, что о нём думаю. И это будет честно». Преподаватель ответил, что тогда и другие могут высказывать о нём грубую правду, которая может обидеть. «А я на правду не обижаюсь, – самоуверенно ответил племянник ректора, – и считаю, что и другие не должны обижаться на правду. Не люблю телячьи нежности, лицемерие и притворную доброту».
Того, что доброта может быть не притворной, а вежливая правда – не лицемерие, ему было не понять.
Я хотел было и дальше порассуждать на тему ограниченности ума некоторых людей, но только при одном воспоминании о племяннике ректора мне сделалось противно. И ведь такие люди искренне и очень однобоко верят в свою правоту и даже не пытаются допустить возможности других вариантов или правоты других людей.
Таких людей действительно много, и живут они как в цивилизованных странах, так и на затерянных островах. Я сталкивался с ними и в книгах, и в реальной жизни. Они по какой-то причине просто не допускают других вариантов, не могут увидеть мир или ситуацию шире. Зависит ли это от их воспитания или среды, в которой они выросли, но их узколобость порой доводит до отчаяния. И я всегда старался избегать таких людей. Объяснять им что-то невозможно, а терпеть нет ни малейшего желания.
Да, какие только воспоминания и рассуждения не приходят ко мне во время заточения в этой пещере. И всё бы ничего, если бы знать, что я отсюда выберусь.
