Роберт Кемпбелл
Расчудесный Хуливуд
Глава сорок вторая
Котлета вышел на улицу поискать Диппера. Едва покинув полицейский участок и поневоле думая о многих важных вещах – например, о том, поделится ли еще не оправившаяся после дозы наркотика Му с сыщиками всем, что запомнила, особенно после того, как столкнулась в участке с мудаком, уделавшим ее и убившим Мими на крыше, он только и делал, что пытался найти Диппера, смывшегося из участка и как сквозь землю провалившегося. Он знал, что Му отвели в приют Святой Магдалины, которым руководят белокурая женщина и ниггер с карманами, набитыми конфетками, но он и представления не имел о том, куда мог подеваться и где с тех пор прячется Диппер.
Конечно, он мог просто слоняться по улицам, нарываясь на неприятности и занимаясь… а чем, собственно говоря, Диппер мог заняться? Разве что вспомнить то, что вспоминать ему не стоило. И поговорить с людьми, с которыми ему не следует говорить.
Котлета чувствовал себя невидимкой, проходя в толпе белокожих и темнокожих, ловцов удовольствий и шпиков, дешевых потаскушек и еще более дешевых торговцев. Здешний район сам по себе служил ему плащом-неведимкой. Воры и сутенеры, блядуны и колдуны, шлюхи и соплюхи – и никто не обращает на него внимания.
– Что это ты вышагиваешь? – окликнули его сзади.
Обернувшись, он увидел Диппера, который стоял, уставившись на него. По правую руку от него стоял Даки, а по левую – Роч.
– Я искал Хогана.
– И нашел его?
– Понятия не имею, куда он запропастился.
– А вот мы нашли Диппера, – сказал Даки.
– Могли бы передать мне с кем-нибудь Я никого не нашел в здании, вот и начал гадать, что с вами со всеми случилось. Откуда мне было знать, что вас не затащили в машину и не увезли?
– Да с какой стати? – удивился Роч.
– Отвезли бы вас в Мексику. Взяли бы на собачьи бои. И скормили бы победителям.
Диппер заплакал.
– Ты что? – сказал Роч. – Хочешь, чтобы старина Диппер совсем спятил со страху?
– Да я только пошутил. – Котлета взял Диппера за руку. – Я бы ни за что не допустил этого.
Однако Диппер отпрянул от него и спрятался за спину Роча, и Котлета понял, что теперь его готовы предать все – даже дурачок Диппер.
– В чем дело? Чего это вы на меня так уставились?
– Как это так? – спросил Роч.
– Ну, не знаю.
– Если ты сам не знаешь, так нам-то откуда знать?
– Вроде вы что-то знаете, чего я не знаю.
– А что же мы можем знать, чего ты не знаешь?
И тут он понял. Они его испытывают. Испытывают – и бросают ему вызов. Они нарочно выставляют его на посмешище, потому что теперь, когда Хогана не стало, кому-то из них захотелось захватить лидерство. Или, может быть, Диппер им кое-что рассказал. Ну и что, если даже так? Кто поверит придурку, что бы он заплетающимся языком ни наплел?
Да пошли они все на хер.
Нечего ему играть с ними в эту дурацкую игру. Лучше он вновь облачится в плащ-неведимку и отправится в приют Святой Магдалины проведать Му. Может, хоть она поблагодарит его за то, как он за нее вступился. Вступился – и больше не отступался. Может, поблагодарит его не только на словах, но и как-нибудь еще. А если даже не сделает этого, то, может, угостит его чем-нибудь из приютского холодильника.
Глава сорок третья
Канаан рассказал ему все, что ему было известно о Еве Шойрен, но, в порядке исключения, эта информация не носила исчерпывающего характера.
Если сам Свистун знал город как таковой, а Боско знал все его аллеи и закоулки, а Канаан знал жизнь городского дна, то Майк Риальто, одноглазый сводник, называвший себя частным сыщиком, знал тайные пороки сливок общества.
А сливки общества в Хуливуде отличаются от сливок общества в Нью-Йорке, Чикаго или Сан-Франциско. Разумеется, и здесь главную роль играют деньги, но к ним примешиваются слава, популярность и умение достойно держаться в свете юпитеров и неоновых огней.
Обыкновенная шлюха может здесь в одно прекрасное утро превратиться в кинозвезду. Налетчик на магазины может, собрав тридцать тысяч баксов и обзаведясь надлежащими связями, снять какую-нибудь полупорнушку и заработать на ней пять миллионов. Неотесанный мужлан, приехавший из деревни, может стать арт-директором популярной рок-группы и заработать десятки миллионов и начать коллекционировать замки в горах. Нужно только покрепче схватиться за барку, зажмуриться и положиться на авось.
– У Евы Шойрен довольно пугающая репутация, – рассказал Майк Риальто. – Не знаю, обладает ли она и впрямь дурным глазом, но я сам видел, как она уговаривает людей, заставляя их делать совершенно немыслимые вещи. Мужчин или женщин, это не имеет для нее никакого значения. Может быть, даже крупных собак и пони. Но фокус заключается в том, что она умеет уговаривать и вполне добропорядочных женщин.
– И как же ей это удается? – спросил Свистун.
– Откуда мне знать? Но могу поклясться, что видел собственными глазами, как она подошла в аптеке к одной моей знакомой, которая была вполне счастлива замужем и являлась матерью троих детей. Они разговорились, все время поглядывая на находящегося там же вместе с Шойрен Билли Дурбана.
– Билли Дурбан? Это тот карлик, который начал жить с кинозвездой Мэри Виллиболд, после того как она на вечеринке проткнула его член вилкой, приняв за здоровенную сардельку?
– Совершенно верно. Тот самый Вилли. Карлик – но с членом как у жеребца. Но это было еще до инцидента с вилкой и всего, что с ним связано. Тогда Дурбан торговал газетами и постоянно крутился в аптеке.
– Ну и что?
– Ну и вот что. Эта нордическая блондинка покидает аптеку вместе с Евой Шойрен и Дурбаном. А через полчаса мне звонит Шойрен и просит доставить к ней на квартиру пару проституток. А квартира у нее в роскошном здании на Кресчент Хайтс. Знаешь этот дом?
– С пластиковыми пальмами вокруг бассейна?
– Он самый.
– И Шойрен по-прежнему там живет?
– Я не слышал, чтобы она оттуда съехала.
– Но какой давности у тебя сведения?
– Года два, самое большее, три.
– А потом она пропала из виду?
– Нет, она никуда не делась, но аптеку прикрыли, и я подрастерял все тамошние связи. Но она определенно никуда не делась. Я о ней время от времени слышу.
– И что же ты слышишь?
– Она по-прежнему устраивает где-то в каньонах Калабасаса свои так называемые шабаши.
– А полиции об этом известно?
– Шерифу известно. Но кого это волнует? Колдовство ведь не запрещено. Пляшут сумасшедшие, раздевшись догола, над костром, целуя свою повелительницу в задний проход. Ну, и так далее.
– Но ведь на шабашах случаются и убийства.
– Разумеется. Но ведь и в среде демократов бывают убийства, а никто не запрещает из-за этого Демократическую партию. Понимаешь, о чем я?
– Но так случаются и по-настоящему отвратительные убийства.
– Убийство, оно и есть убийство, не правда ли? И оно не становится отвратительней из-за того, что люди подманивают падшие звезды кровью жертвенного козла, ну и так далее. Да и вообще, о чем мы с тобой спорим?
– Ну, и ты привез ей проституток?
– Конечно. Снял пару девочек – они тогда не висели гроздьями на каждом углу, как ныне, но у меня имелись свои источники – и привез их к Шойрен. Подумал, может, мне удастся что-нибудь подсмотреть. И убедиться в том, действительно ли ей удалось втянуть нордическую блондинку в то, во что она ее, по-моему, втягивала.
– И ей это удалось?
– Нордическая блондинка лежала обнаженная на подушках (на ней оставались только туфельки) и была готова принять на лоно кого угодно. Шойрен даже спросила у меня, не хочется ли мне ей вмастырить. Но я сказал, что без этого обойдусь.
– Может быть, у нее были ключи к этой женщине. Может быть, было чем ее шантажировать.
– Это, конечно, не исключено.
– А может быть, дама была наркоманкой.
– Весьма вероятно, – согласился Риальто. – Там, где тайные культы, секты, шабаши и тому подобное, без наркотиков дело никогда не обходится. А ты что, что-нибудь расследуешь? Хочешь выйти на какого-нибудь наркоторговца? В чем твой интерес?
– Она только что выложила тысячу наличными в залог за условно-досрочно освобожденного убийцу, которого задержали за нарушение условий условно-досрочного освобождения.
– Тысячу? – переспрашивая, повторил Риальто, и единственный его глаз засверкал в предвкушении возможной личной выгоды изо всей этой истории.
– Думаешь, она настолько богата, чтобы швыряться такими деньгами налево и направо?
– Она не сидит на деньгах. С трудом сводит концы с концами.
– Может быть, у нее есть богатые друзья? Риальто пораскинул мозгами.
– Послушай, Свистун, ты требуешь от меня важной информации. А она стоит денег.
– Я прошу о дружеском одолжении.
– Согласен. Вот уже десять минут я оказываю тебе дружеское одолжение.
– Ты со мной беседуешь. Ты со мной всего лишь беседуешь.
– И с большим удовольствием. Но сейчас ты потребовал у меня важную информацию.
– А кто навещал тебя в больнице, когда тебе в спину нож всадили?
– Ты, Свистун, кто же еще. Но когда это было! Ты требуешь у меня важную информацию, а для меня это профессия и вопрос заработка.
– А помнишь, как я заплатил тебе полсотни? Практически ни за что.
– Я продал тебе кое-какую информацию. Ясно? И сейчас намерен поступить точно так же. Хочешь обзавестись ценной информацией, изволь за нее заплатить. Только так.
Свистун извлек из кармана две двадцатки. Риальто, даже не поглядев на купюры, принял их, сложил пополам и сунул в карман.
– Ты знаешь Пола Хобби?
– Слышал о нем. А лично не знаком.
– Но тебе известно, что он собирается жениться?
– Прочитал об том в газете.
– Он собирается жениться, а перед этим он устроил холостяцкую вечеринку на пляже в Малибу. Собрал сотню гостей, а может, и больше, чтобы отпраздновать такое событие. Меня он не пригласил – и этого я не могу понять. Было время, когда он пользовался моими услугами… – Он мрачно махнул рукой, словно разгоняя мух, налетевших на тело мертвой дружбы. – Ну, да и черт с этим. И вот холостяцкая вечеринка. Только мужчины, если не считать стриптизерши и двадцати профессиональных проституток. И Ева Шойрен – единственная дама из числа приглашенных. Что бы ты сказал по этому поводу?
– А что бы сказал ты сам?
– Мне кажется, она, возможно, не слишком рада тому, что он решил жениться. Раз женится, значит, обрывает все прежние ниточки – или объявил, что обрывает. Вот, мне кажется, она и решила ухватить кое-что напоследок. Они ведь лет пятнадцать-шестнадцать назад крутили любовь. И она была научным консультантом на всех его картинах, связанных с сатанинскими культами. И говорили, он часто бывает в Калабасасе.
– Где она устраивает шабаши?
– Именно так.
– И за эту информацию я заплатил сорок долларов?
– А ты пораскинь мозгами. Я ведь вот о чем: если Шойрен решила бы выколотить из кого-нибудь крупную сумму, то Хобби является единственным идиотом, на которого она в этом смысле может рассчитывать. Правда, я не вижу никакой взаимосвязи. Разве что этот условно-досрочно освобожденный убийца – ее старый любовник или что-нибудь в этом роде. Как, ты говоришь, его фамилия?
– А ты сам не знаешь? По-твоему, по улицам разгуливает множество условно-досрочно освобожденных убийц сразу?
– Бывает и так.
– Его фамилия Янгер.
– Это Убийца из Лягушачьей Ямы, верно?
– Верно.
– И тебя интересует именно он? Свистун кивнул.
– И мне нужна взаимосвязь, которую ты упомянул. А ты не мог бы подсобить мне с этой Евой Шойрен?
– На условиях почасовой оплаты я мог бы последить за нею.
– Твои услуги мне не по карману. – Свистун поднялся с места. – Просто подскажи, что нюхать и где копать.
– А почему бы тебе не начать с виллы Хобби в колонии Малибу или с его дома в Брентвуде? – Риальто полез в карман за записной книжкой с отрывными листами и карандашом. Написал несколько адресов. – Вот его адрес. За бесплатно. Можешь сначала попытать счастья у нее на квартире. Скорее всего, Шойрен по-прежнему там живет. И не исключено, что она окажется дома. Может, вообще удалилась на покой и завела себе кошку. Знаешь ли, даже ведьмы не избавлены от старости.
Глава сорок четвертая
– А ты следишь за приютом, как предписал судья? – спросил Канаан.
– А тебя что, уже произвели в капитаны? – огрызнулся Хулигэн.
Он злился на Канаана, потому что именно тот заорал на него: "Нет!", когда сам Хулигэн опустил руку на плечо Янгеру и организовал его опознание придурком и малолетней потаскушкой, смазав тем самым законную следственную процедуру, конечным результатом' чего и стало бесстыдное освобождение убийцы.
А теперь он боялся того, что Канаан рано или поздно напомнит ему о том, каким мудаком он оказался. Поэтому, решил Хулигэн, лучше всего будет самому как можно скорее отшить старого пердуна.
– Или даже назначили начальником участка?
– Я спрашиваю у тебя, охраняют ли твои люди девочку.
– Ты хочешь сказать, маленькую поблядушку?
– Я хочу сказать: девочку, которая в рамках правовой процедуры может опознать человека, который изнасиловал, изуродовал и убил ее подружку. Когда и если дело дойдет до правовой процедуры. Если уже не слишком поздно для этого.
– Это не твое дело, Канаан, – сказал Хулигэн. Канаан посмотрел на него тусклыми, ничего не выражающими глазами.
– Скажешь ты мне или нет, что ты решил с охраной этого чертова приюта?
– Я запросил шесть патрульных, дежурство в три смены.
– И что получил?
– Двух полицейских в две смены, по одному на смену. И частое патрулирование всей улицы. Все это начнется завтра с утра.
– Твою мать… похоже на то, что все, что делается по этому Янгеру, делается через жопу.
– Лич подчеркнул, что Янгер едва ли придет по душу малолетней поблядушки в дневное время. Если он вообще соберется по ее душу.
– А откуда эти сомнения? Щеки Хулигэна запылали.
– Бальфри уже объяснил ублюдку, что сегодняшнее опознание ни хера не стоит.
– А, собственно говоря, почему? – тихо торжествуя, поинтересовался Канаан.
Щеки Хулигэна казались сейчас сырой говядиной. Старый раввинчик загнал его в ловушку, из которой не было выхода.
– Потому что была нарушена правовая процедура.
– Ах вот как, – таким тоном, словно он только что сообразил, в чем дело, сказал Канаан и пошел своей дорогой.
Приют Святой Магдалины размещался в настолько старом здании, что там даже имелся подвал. А в Хуливуде такое встретишь не часто.
Котлета не смог проникнуть в приют ни через переднюю дверь, ни через заднюю: замки оказались не из тех, какие можно вскрыть пластиковой отмычкой, а звонить у дверей ему не захотелось.
Дверь в подвал была под лесенкой в пять ступеней. На ней висел замок – причем не из лучших. Такие продаются за доллар двадцать девять центов. Повозившись минут двадцать, Котлета вскрыл его перочинным ножиком.
В подвале пахло углем, хотя никакого угля здесь уже, должно быть, лет сорок не держали.
Чем дальше он отходил от двери с застекленной фрамугой, тем темнее вокруг него становилось. Поневоле Котлета вспомнил детские годы: когда он плохо себя вел, чертов дед запирал его в погребе. И мальчик знал, что старик сидит на солнышке и в ус не дует, как бы страшно ему внизу ни было. Знакомое чувство страха охватило его, когда он добрался до лестницы, ведущей на первый этаж. А может, Му в этом доме вовсе и нет. Или есть, но вокруг полно народа вроде того здоровущего ниггера. А тогда его схватят за шиворот и выбросят вон.
Он осторожно начал подъем, ступеньку за ступенькой. Поднявшись на площадку, тихо повернул дверную ручку и толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Котлета попал на кухню.
Здесь пахло хвойным мылом. Все было очень чисто – настолько чисто, что это его даже удивило. Вот как давно он не был в нормальном доме.
Откуда-то из глубины доносилась рок-музыка, транслируемая по радио. Когда он пошел по коридору в переднюю часть дома, музыка стала громче. Он даже услышал, как кто-то отбивает ритм ногами.
Под лестницей на второй этаж стоял письменный стол, а на столе лежала раскрытая книга. На развороте он прочел множество имен, причем все они повторялись по несколько раз. За книгой, на подносе, лежала большая связка ключей. Все это походило на столик портье в гостинице. Он сообразил, что постояльцы, точнее постоялицы этой не вполне стандартной гостиницы, беря ключ от входной двери, должны расписаться в книге. А вернувшись домой и положив ключ на место, расписаться еще раз. Он подумал о том, часто ли девочки забывают проделать это. Обойдя стол с другой стороны, взял ключ с биркой "входная дверь" и положил его в карман. Как знать? Может, этот ключ ему еще пригодится.
Он внимательно вчитался в книгу. Увидел имя Му, вписанное, когда ее сюда доставили. Ее имя встретилось здесь только один раз. Кто-то начал между тем подпевать транслируемой рок-музыке. И Котлета, которому доводилось слушать, как поют, изображая из себя рок-звезд, Мими и Му, понял, что и сейчас поет Му.
Она оказалась в гостиной. Перед ней лежал блокнот, в котором она что-то писала и рисовала. Она не услышала, как он вошел, потому что вовсю орала музыка, но как-то почувствовала его присутствие и сразу же посмотрела в его сторону. На кофейном столике, где лежал блокнот, обратил внимание Котлета, стояла ваза с яблоками.
– Господи, Котлета, как ты меня напугал! Она произнесла это очень тихо, почти беззвучно, ему даже показалось, будто она всего лишь раскрывает и закрывает рот, ничего не произнося. Она склонила голову и посмотрела на него несколько озадаченно. Как будто в его появлении было что-нибудь удивительное!
– Ты одна в доме?
– Остальные девочки все работают. Те, что в ночную смену, сейчас на работе. А те, что в дневную, в постели.
– А почему никто не дежурит на входе?
– С чего это ты! Тут же не тюрьма. Если мне захочется уйти, я могу просто встать и уйти.
– Так почему же ты не уходишь?
– Сама не знаю. Хочешь яблоко? Бери, не стесняйся.
Котлета тут же взял яблоко и надкусил его.
– А я бы ни за что не остался здесь, будь моя воля, – сказал он, осматриваясь в гостиной, причем в его скучающих глазах на самом деле промелькнула тень зависти.
Но тут его по-настоящему разобрал голод. Налетел на него неукротимым порывом ветра, подчинив себе и мозг, и руки. Он представил себе только что зарезанного и закопченного поросенка. Подумал о яблочном сидре и о всевозможных джемах. Подумал обо всякой вкуснятине, дорваться до которой ему удавалось так редко, И которой, как он мечтал, накормит его до отвала отец, когда наконец отыщет его. Он задрожал от восторга.
– Котлета, – сказала Му.
– Что?
– Ты отключился.
– А. Ну да. А почему ты не в постели?
– Мне разрешили не ложиться. Я ведь здесь только вторую ночь. И мне надо о многом подумать.
– Этим ты сейчас и занимаешься? Думаешь?
– Да нет, я рисую. Разве ты не видишь?
– А что ты рисуешь?
– Картинки.
– Какие картинки? Можно посмотреть? Она замерла в нерешительности.
– Да, знаешь ли, – с явным сомнением в голосе сказала она. – Это не такие картинки, которые рисуют ради забавы.
Котлета, нахмурившись, ткнул пальцем в диван, на котором она сидела.
– Можно мне, по крайней мере, присесть? – Тебе нельзя находиться здесь.
Он вновь надкусил яблоко.
– В чем дело? Мужчин сюда не пускают? – с набитым ртом спросил он.
Му рассмеялась.
– Мужчин? – насмешливо переспросила она. Котлета стерпел эту насмешку.
– Но этот верзила-ниггер шляется туда и сюда, сколько ему захочется!
– О Господи, тебе не следует называть его так.
– Называть его как?
– Как ты выразился. Порядочные люди такого не говорят.
– Там, откуда я родом, ниггера всегда называют ниггером.
– Прошу тебя.
– Ладно. Ну хорошо, покажи мне, что ты рисуешь.
– Ладно. Смотри.
Она подтолкнула к нему блокнот. Он раскрыл его на коленях, посмотрел первый рисунок, перевернул страницу, потом следующую… и в каждый рисунок он всматривался чрезвычайно внимательно.
– Послушай, они же почти одинаковые. А что все это должно означать?
– А сам не понимаешь?
– Ну, вот эта фигурка в белом платье с красными пятнышками лежит на земле.
– Это Мими. Это ее кровь. И лежит она не на земле, а на крыше.
– Ага. Значит, вот эти черточки – это парапет?
– Верно.
– Ага. А это та самая штуковина в самом углу крыши?
– Верно, – ответила Му, польщенная тем, что ее рисунок оказался хорош.
– А это что такое?
– А это кто-то прячется за этой штуковиной. Я только что вспомнила об этом. Вспомнила, что все время, пока меня имел этот сукин сын, из-за угла торчала чья-то голова.
– Наверное, Диппер.
– Я тоже так думаю.
– А почему же на всех картинках одно и то же?
– Это называется терапия.
– Что-что?
– Если я буду все время рисовать одно и то же, то, как мне объяснили, я перестану его бояться.
– А ты боишься?
В сумасшедших глазах Котлеты промелькнуло сочувствие.
До сих пор она не обращала внимания на то, какие странные, живые, потрясающе красивые глаза у Котлеты. И парень он умный, ничего не скажешь. Внезапно она почувствовала прилив симпатии к ночному гостю.
– С твоей стороны было очень мило поехать со мной в участок. Да и там ты хорошо себя вел.
– Ну, не мог же я тебя бросить.
– Хочешь подняться ко мне? – спросила она.
Его сердце стремительно застучало. Ее предложение было предельно недвусмысленным. Не получал он еще таких предложений, да и не глядели на него еще девочки так, как глядела сейчас Му.
– Чего ради?
Собственный голос показался ему чужим.
– Посмотришь, как я там устроилась.
– Ладно.
Он швырнул огрызок – а точнее, добрую половину яблока – на стол и поднялся с места.
Она поднялась по лестнице первой, и он увидел, что на ней, кроме прозрачной ночной рубашки, ничего нет. Рванувшись вперед, он мог бы сейчас поцеловать ее в голую попку. Ему хотелось прикоснуться к ней, его разбирало нетерпение.
– А знаешь, что еще мне сказали?
– Что?
– Что если я буду рисовать и рисовать, то запросто могу вспомнить еще что-нибудь.
Он отдернул уже потянувшуюся к ней руку и полез в карман проверить, на месте ли перочинный нож.
