Катрин Корр
Белый плен. Двое во вселенной
– Ты лишаешь меня права выбора! То, что я беременна от тебя, не дает тебе права вот так просто заявляться сюда и диктовать свои условия! И с Платоном я в состоянии разобраться сама, понял?
И снова мне кажется, что вот-вот и из её сверкающих синих глаз хлынут слезы. Я знаю, что она обо мне думает. Знаю, что ненавидит меня, потому что считает, что у нее и впрямь нет другого выхода. Но он есть всегда и везде, вот только я очень стараюсь уничтожить его, ведь тот лишит меня возможности стать законным представителем моего ребенка. Быть зафиксированным в его свидетельстве о рождении для меня мало. Я обязан знать и чувствовать всё, что будет происходить с Кристиной на протяжении девяти месяцев. Ребенок меня почувствует, он услышит мой голос. И это вовсе не отцовский инстинкт, который ещё неизвестно когда проснется во мне. Если проснется вообще. Я просто следую определенным правилам, о которых знает и помнит каждый уважающий себя мужчина.
– Ты поговорила с семьей? – спрашиваю, опустив голову.
– Да, – отвечает Кристина приглушенным голосом. – Папа хочет познакомиться с тобой. Сделать это нужно в ближайшие дни.
Смотрю на нее. Жду, что она поделится их реакцией, но молчание затягивается.
– Я обещал Натали барбекю. В эту субботу пройдет ежегодный декабрьский аукцион, а в понедельник уже Новый год. Сделаем это в пятницу, в нашем загородном доме. Завтра я заеду в офис к твоему отцу и лично приглашу на ужин. Надеюсь, они согласятся остаться на ночь.
– Я бы хотела сделать это в каком-нибудь ресторане.
– Это банально, скучно и исключает продолжительность беседы, а она нам с твоим отцом очень нужна. И обстановка должна быть домашней, расслабляющей, с вкусным мясом и высококачественным алкоголем. Поверь мне.
Кристина тихонько усмехается и запускает пальцы в светлые волосы, которые секундой позже рассыпаются на её плечах. Она нервничает, её мучают сомнения. Тонкая резинка падает на пол, и я поднимаю её. Мой взгляд похищают изящные тонкие щиколотки и скользящая по ногам шелковая ткань халата. Короткое, но слишком волнительное зрелище.
– Это всё очень большая ложь, – говорит полушепотом, глядя в окно. – Это не одно и то же, что солгать о двойке в школе.
– Извини, что тебе пришлось сегодня одной проходить через это. Но твоя откровенность с близкими без меня воспримется ими иначе, чем если бы я был рядом с тобой. Только так они поверят тебе.
– Кристиан… уйди, пожалуйста, – произносит, плавно опустив веки, а затем и голову. – Сейчас приедет моя подруга, которой я тоже должна правдоподобно солгать и при этом улыбаться, невзирая на тошнотворную свалку в моей душе. Прошу.
Сжимаю её резинку для волос в ладони. Навряд ли Кристина вообще заметила, что потеряла её минуту назад. Сдвигаю в стороны дверцы и на пару секунду замираю. Ей тяжело смириться с новым положением вещей в наших на время состыковавшихся жизнях. Я понимаю её чувства. Мои такие же. Почти.
– Я сделаю всё, чтобы ты чувствовала себя так же легко и беззаботно, как и до встречи со мной. Возможно, сейчас тебе кажется, что это невозможно. Однако, поверь, так и будет. Но мне нужна твоя помощь. Совсем чуть-чуть, Кристина. Мы станем просто тенями друг друга. И это не продлится вечно. Я отправил на твою электронную почту договор, который будет заключен исключительно между нами. Ознакомься с ним. Если он нуждается в поправках – сообщи. Я свое слово держу. Если тебе нужны дополнительные гарантии помимо тех, что указаны в договоре, зафиксируй их. Созвонимся завтра.
Вместо ответа Кристина молча поворачивается ко мне спиной, продолжая обнимать себя за плечи. Она выглядит слишком подавленной, и я не могу не чувствовать себя виноватым. Я знаю, что сегодня ей было слишком тяжело. Лгать близким для маленькой и одинокой девочки, которая всё ещё живет в ней, страшное испытание. Особенно для той, что всегда старалась им во всем угодить.
Задвигаю за собой дверцы и направляюсь к выходу. Однако, прежде, чем покинуть уютную квартирку Кристины, позволяю себе заглянуть в её спальню. Стены цвета нежного персика, белая кровать и короткий пушистый коврик для ног. Лампа на прикроватной тумбе включена, на длинной полке над изголовьем стоят книги и свечи в стеклянных банках. В нос приникает нежный запах женского парфюма, и я представляю, как каждое утро Кристина стоит у узенького туалетного столика и выбирает из множества стеклянных флаконов свой аромат на грядущий день. Дверцы шкафа распахнуты, на кровати лежит белый свитер и серая юбка. Она переодевалась, когда заявился этот Платон, поэтому на ней халат, который она успела набросить. И который совершенно не подходит для встречи с бывшим парнем.
Уютно. Неброско. Стильно и скромно. Не скажешь, что здесь живет дочь известного режиссера и бизнес-леди с многомиллионным состоянием. Прячу тонкую резинку в карман пальто и выхожу из квартиры. Линде предстоят бессонные ночи, потому что у меня для нее появилось очень много заданий.
* * *
У Петра Разумовского доброе лицо. Если у него есть собака, то это определенно лабрадор-ретривер или милейшая дворняжка с высочайшим уровнем интеллекта. Я вижу его на деревянном кресле-качалке с планшетом в руках, а лучше с книгой или очередным сценарием для нового фильма. Он совсем не похож на бизнесмена и это его кожаное темно-зеленое кресло за массивным столом из темного дерева не добавляет его пропитанной творчеством личности должной жесткости и деловой хватки. Скорее наоборот, лишь указывает на полное их отсутствие. Чего, разумеется, не скажешь о его привлекательной супруге, которая с малых лет училась управлять крупным семейным бизнесом. Вот почему они оба идеально дополняют друг друга.
Отец Кристины выходит из-за стола и протягивает мне руку в знак приветствия. Взгляд синих глаз напряжен, будто он не знает, чего от меня можно ожидать.
– Добрый день, Петр Валерьевич. – Жму ему руку. – Благодарю, что вы нашли время принять меня. Как я и сказал по телефону, много времени я у вас не отниму.
– Рад познакомиться с вами, Кристиан, – говорит с улыбкой, но в глазах по-прежнему напряженные блики. – Да, неделя какая-то сумасшедшая. Только-только вернулся со съемок и… Прошу вас, Кристиан, присаживайтесь. Желаете выпить чего-нибудь? Кофе, чай?
– Кофе, пожалуйста. Без сахара, но буду рад, если найдутся сливки.
Нет, пить я не хочу. Но отказаться от предложения, значит повести себя отстраненно, а я не хочу, чтобы у моего будущего тестя сложилось обо мне не самое приятное впечатление.
– Валентина, – обращается он к секретарше по громкой связи, которая с трудом удержала свою челюсть, когда я подошел к её столу, – принесите нам две чашки кофе со сливками. Сахар не добавляйте.
– Сию минуту, Петр Валерьевич!
Волосы у него седые, но наверняка этот холодный и равномерный отлив платины придают ему умелые руки высококлассных парикмахеров. За его стилем совершенно точно следит Натали.
– Что ж, Кристиан, – начинает он, сложив руки в замок, – признаться честно, этой ночью я не сомкнул глаз.
– Кажется, я догадываюсь, почему.
– Видите ли, я впервые не могу найти слова, чтобы высказать то, что формируется, а потом рассыпается в моей голове. Я вроде бы всё понимаю и тут же не понимаю ничего.
– Тогда, будет лучше, если начну я. В конце концов, у моего визита есть определенная цель.
Он соглашается, продемонстрировав мне открытые ладони. Это хороший знак. Дверь в кабинет открывается и к столу подходит секретарша с деревянным подносом. Я вижу, как он болтается в её дрожащих руках. Она с трудом ставит две кружки с кофе на стол, предварительно постелив белые бумажные салфетки. Когда она кладет коробку с конфетами, её взволнованный взгляд встречается с моим. Не сомневаюсь, что она активно почитывает все эти дурацкие блоги, электронные журналы, а каждую пятницу в ларьке у дома покупает свежий выпуск скандальной газетенки с вызывающими заголовками.
– Благодарю, Валентина, – говорю. – Аромат изумительный.
– …Не за что. Если что обращайтесь.
– Вы, Кристиан, произвели на нее впечатление, – говорит её босс сразу, как только она закрывает за собой дверь. – Давно я не видел, чтобы у нее дрожали руки при виде очень известного человека. Знаменитости здесь курсируют ежедневно. Я думал, что у Валентины давно выработался иммунитет.
– Спешу заметить, что я вовсе не знаменитость. Просто думаю, что эта очаровательная женщина следит за новостями. И она, очевидно, думала, что половина из них – выдумка. Но вот я здесь, в кабинете Петра Разумовского, и скорее всего мой визит никак не связан с миром кино. – Делаю глоток кофе и уверенно смотрю ему в глаза. – Я приехал, чтобы пригласить вас с супругой на барбекю в мой загородный дом. Уверен, вы хотите узнать меня получше, поговорить со мной, как отец своей любимой и единственной дочери, на которой я собираюсь жениться. Этап важный и необходимый. И раз уж наш поезд мчится на таких бешеных скоростях, то простым походом в ресторан мы ограничиться не можем.
– Вы верно сказали, Кристиан, что этот поезд мчится на бешеных скоростях. Меня не было в городе несколько недель. Когда я уезжал, меня провожала дочь, которая деликатно просила меня помолчать, когда я ненароком проявлял интерес к её личной жизни. Я, конечно, не сомневался, что между ними с Платоном нет ничего серьезного и это всего лишь выдумки Натали и её подруг. Кристина излучала эту особую независимость, понимаете? Она не уставала повторять, что весной полетит с подругой в Европу, что хочет посмотреть мир. Учеба в университете подошла к концу и… – Петр замолкает, его задумчивый взгляд пробегает по гладкой поверхности стола. – Но вот я вернулся, а она сообщает мне, что собирается выйти замуж. Не котенка завести, не ремонтом в квартире заняться, а обзавестись своей семьей и стать кому-то женой. – Его синие глаза смотрят в мои. – Я знаю, что вы сделали, Кристиан. И до конца моих дней я буду благодарен вам. Я столько раз терял Кристину, что, если когда-нибудь с ней что-то случится… Я этого не вынесу, – признается и тут же уводит обеспокоенный взгляд в строну. «Столько раз»? – Не кажется ли вам, что вы оба всё ещё находитесь под впечатлением от случившегося?
– Думаете, что Кристина считает меня рыцарем в доспехах, а я вижу в ней принцессу, которую мне удалось вызволить из лап опасного дракона? – Петр тихо и напряженно втягивает носом воздух. – Нет. Это не временное помутнение разума. Это та самая любовь, которую не ждешь и не планируешь. Не ищите в этом иные смыслы. Он только один.
– Кристиан, как ваша семья относится к этой новости?
– Думаю, у этого вопроса есть продолжение, но вы не рискуете его озвучить.
– Вы весьма проницательны.
– Буду с вами откровенен, я ещё не сообщал родным о глобальных переменах в моей личной жизни. Мы оба с вами знаем, что моя мать воспримет новость о женитьбе на вашей дочери в штыки, потому что в ней есть и всегда будет жить боль утраты. Ваша фамилия навсегда связана с трагическим событием в нашей семье, а наша фамилия с трагическим событием в вашей. Но главное было, есть и останется – каждый родитель желает своим детям найти то самое счастье, которое согреет их в холодную зиму, остудит в знойное лето и укроет от проливного дождя. И это счастье для меня Кристина. И когда-нибудь мама и те, кто не поддержит меня в моем выборе и решении, поймут эту простую истину.
Отец Кристины поднимается, медленно проводя ладонью от лба до подбородка. Он подходит к окну, взгляд мечется, плечи опускаются. Представляю, как Кристине было тяжело сообщать ему о нас. Даже я, видя этого человека впервые, испытываю тупое чувство вины за свою ложь. Почти ложь.
– Кристина – мое всё, – говорит вполголоса, продолжая глядеть в окно. – Я жизнь отдам, только чтобы она была счастлива. Вы правы, Кристиан. Родителям это важно. Если она выбрала вас, значит на то есть весомая причина. Мне хочется верить, что моя дочь не ошиблась. Хотите верьте, хотите нет, но я никогда не видел, как она плачет. Она грустит без слез и радуется, не проронив ни горошинки. У меня наверное разобьется сердце, если я увижу её слезы.
Поднимаюсь на ноги, смахивая воспоминания, от которых мне делается не по себе. Когда Кристина узнала о своей беременности, она упала в обморок, а после моих вопросов тихонько расплакалась, свернувшись калачиком на кровати. Мое сердце не разбилось, но дышать тогда определенно стало труднее.
– Нам есть о чем поговорить, Петр Валерьевич, – говорю, протягивая ему руку. – Очень надеюсь, что вы с супругой примите мое приглашение. Это важно для всех нас.
Он пожимает мне руку и согласно кивает. Уверен, мне удалось завоевать его доверие.
– Рад был знакомству, Кристиан, – заключает и улыбается мне. – Мы с Натали с удовольствием приедем к вам в пятницу. Сообщите адрес?
– Отправлю сообщением. Благодарю за теплый прием. До пятницы, Петр Валерьевич.
– До пятницы, Кристиан.
Выхожу из кабинета и тут же попадаю в сети настороженных и вытаращенных женских глаз.
– Кофе отменный, Валентина. Ещё раз спасибо.
– …Ага… Не за что. Всегда… пожалуйста.
Отличное начало дня. Жаль, что его завершение будет совершенно противоположным.
* * *
– Это шутка? – смотрит на меня мама, выпучив глаза цвета темных туч. – Я не поняла, это шутка.
– Нет. – Оглядываю зеленые кусты в огромных белых и серых горшках, что стоят на полу у панорамного окна закрытой террасы. Для мамы это какие-то необыкновенные цветения, требующие постоянного ухода, а для меня просто бессмысленная зелень. – Это не шутка.
– Разумовская? – спрашивает она, пытаясь заглянуть в мои глаза. – Та самая Кристина Разумовская?!
– Что значит «та самая»? – смотрю на нее.
– О которой трубит весь город! Кристиан, умоляю, скажи, что это… неправда! Ты ведь говорил мне, что все эти публикации – сплетни и грязная ложь! Ты говорил, что она тебя не интересует! Я спрашивала и ты сказал, что…
– Я сказал, что мне не пятнадцать лет, чтобы отчитываться перед тобой за свои симпатии. Однако я уже достаточно взрослый, чтобы приехать к маме и сообщить ей, что в ближайшее время я женюсь на девушке, которую люблю.
Нет, это не ком в горле. Не кость поперек. Не горечь, осевшая на стенках гортани. Но что-то такое неприятное обжигает язык, словно я случайно проглотил кусочек красного перца. Ведь любовь – это громко сказано. Но бывают секунды… микросекунды, когда кажется, что даже невообразимо тихо. Ведь Кристина сама не знает, какое влияние оказывает на меня.
– Не смеши меня! – усмехается она, обнимая себя за плечи. – Кристиан, что ты такое говоришь? Какая женитьба? Какая любовь? Нет, серьезно, ты решил меня разыграть? Это из-за того, что я не рассказала тебе о том, что Разумовские перестали быть почетными гостями декабрьского аукциона?
– По-твоему у меня настолько плоский ум?
– Кристиан! – ахает она, отворачивается, потом снова возвращает мне свой негодующий с признаками паники взгляд. – Это немыслимо! Она ведь Разумовская!
– Это поправимо. Скорой станет Алмазовой.
– Ты меня погубить хочешь? Ты о дедушке подумал, Кристиан?! Хочешь, чтобы у него случился инфаркт?
– С чего ради, мам? Потому что его внук встретил девушку, с которой собирается провести всю свою жизнь?
Не перегибаю ли я палку? От таких слов Кристина бы точно пришла в ужас.
– Господи, ты ли это? Мальчик мой? – заглядывает в мои глаза. – Как это случилось? Когда ты успел влюбиться в нее, я не пойму? На свете столько красивых, умных и достойных девушек, а ты выбираешь…
– Кого? – перебиваю, не сводя с нее глаз. – Кого, мама?
– Кристиан, – вздыхает она. – Это ведь… Разумовская.
– И что? Думаешь, я собираюсь взять её фамилию что ли?
– Её семья причастна к гибели твоего брата! Об этом знает каждая собака в этом проклятом городе! И ты собираешься соединить наши семьи? Хочешь, чтобы мы вместе праздники отмечали, обменивались подарками и планировали свои отпуска?
– Ты ведь и сама знаешь, что думать так – неправильно. Никто не виноват в случившемся, мама. Это просто случай.
– Случай?! Скажи ещё судьба! – вспыхивает она. – Если бы не эти Разумовские, твой брат был бы сейчас жив! Как ты можешь так бессовестно относиться к его памяти?
– Не ты одна похоронила своего сына! – теряю терпение. – Погиб мой брат! Погибли мои друзья! Погиб мальчишка! Водитель, у которого случился инфаркт! Я всегда буду помнить Рому! Он навсегда в моем сердце и ничто его оттуда не вытеснит! И ты знаешь, что я ненавижу говорить об этом, потому что вся моя боль всегда будет здесь! – тычу себе в грудь пальцем. – Внутри меня! Я не хочу ею делиться и не хочу её обсуждать. Если я кого-то и виню в том, что случилось, то только гребаный случай, который привел всех нас на эту дорогу, в этот самый момент!
Отворачиваюсь, ругаю себя за несдержанность, за грубый тон. Я действительно не люблю говорить о той аварии, потому что боль, которую удается приглушать работой и другими заботами, моментально вспенивается, выползая со всех щелей. Но не так давно, в зимнем домике, мне хотелось говорить о Роме. Я хотел рассказать о нем незнакомой мне девушке, которая, как выяснилось позже, уже знала достаточно. Но её синие глаза так искренне сверкали от застывших слез, что тогда я точно подумать не мог, будто тому есть иная причина. Но теперь я понимаю, что Кристина чувствовала, находясь со мной под одной крышей. Все те фотографии за стеклом, клюшки на балке над головой, мои собственные рассказы – всё питало в ней уверенность в собственной вине. Но она ошибается. И моя мама тоже.
– Трагедии в нашей семье всё равно невозможно было избежать, – говорю медленно, не сводя глаз с падающих редких снежинок. – Если бы не Кристина, меня бы сейчас здесь не было. Сейчас с Ромой вы говорили бы обо мне.
– …О чем ты?
– Я тогда последним зашел в автобус, потому что меня отвлекла девочка и её старший брат. Они ругались, – снова поворачиваюсь к ней. – Я всегда сидел в хвосте автобуса, но тогда мое место занял Рома, потому что по какой-то причине мне стало любопытно, как ссорятся те двое. И потом мне пришлось сесть почти в самом начале.
– …Ты не рассказывал об этом.
– Да я и не знал этого. Не осознавал. Меня не интересовал никто другой, кроме брата и друзей, которых не стало. – Мне не хочется вдаваться в подробности, но мама должна пересмотреть свое отношение к Разумовским. Это важно. – Мы с Кристиной говорили об этом, после публикации той статьи, в которую приплели всё, что только возможно. И тогда я вспомнил тот вечер. – Мама не сводит с меня внимательных глаз. Крылья узкого носа медленно расправляются, словно она уже заведомо знает, что я собираюсь сказать, и ей это совсем не нравится. – Помнишь, вы с отцом приехали за мной в полицейский участок? В очередной раз, – опускаю глаза.
– Да, Кристиан, – произносит мама, опустив настороженный взгляд, – я отлично помню те ночи.
Паршивый был год. Я пил, искал любой повод, чтобы ввязаться в драку в каком-нибудь баре или ночном клубе. Просто молотить грушу в зале было для меня недостаточно. И даже в спарринге я не мог выплеснуть пожирающий меня гнев, потому что те, кто решались надеть перчатки и выйти со мной на ринг, через несколько минут жалели о своем решении. А потом мне вообще запретили там появляться, потому что берегов я не видел. Другое дело живые ситуации, когда я получал по морде только потому, что не переставая пялился на чужую девчонку. Я делал это нарочно, и как только мое лицо загоралось от удара, в голове раздавался приятный щелчок. Бил я, били меня, полиция много раз забирала меня, а спустя несколько часов вручала родителям, как провинившегося пса. И все знали, кто я, соболезновали мне, смотрели так, словно прекрасно понимали причины моего поведения. И никто не решался сказать мне, что я поступаю неправильно. Что мне бы свалить куда-нибудь на островок в Индийском океане или запрятаться в диком лесу, пока мой гнев и непринятие новой действительности не оставят меня в покое. Даже мой отец, который держался с холодной невозмутимостью. Как-то раз я сказал, что завидую ему. Если он не подает виду, что его сердце рвется на куски от боли, значит в нем очень много силы и терпения. А он ответил, что завидует мне. Потому что я не позволяю мучительным чувствам сжирать меня изнутри. Я не запираю их, чтобы дождаться момента, когда однажды сундук разлетится в щепки и погубит многое, что будет вокруг меня. Я просто живу и ищу способ хоть немного избавить себя от душевных страданий.
– На лавочке сидел мужичок. Худой, с бородой по колено, а воздух рядом с ним – помойка под палящим солнцем. И он узнал меня. Что-то бубнил себе под нос, а потом спросил, каким образом я остался жив? Может, это потому, что я – капитан? Мне нужно продолжать вести своих ребят вперед к победам! И вот тогда, пребывая в состоянии далеком от нормального, я и подумал именно о том, каким образом? Я ведь всегда сидел в хвосте. Почему в тот день я изменил своей привычке? Ответ я найти так и не смог, хотя что-то подсказывало мне, я его знаю. И спустя одиннадцать лет я, наконец, нашел его. Я остался жив из-за маленькой грубиянки – Кристины Разумовской. Она ругалась с братом, потом нахамила мне. Не знаю, почему, но меня её поведение позабавило. И задержало.
Неспешно выхожу в гостиную, решив оставить маму наедине со своими мыслями. Мне не хочется, чтобы болезненные воспоминания снова терзали её, но если это хоть немного поможет ей понять, как она ошибается, я собственноручно заставлю её оглянуться в прошлое.
– Так это из-за чувства благодарности? – спрашивает она таким тоном, словно следующим её словом будет очень грубое ругательство. Я оборачиваюсь. Мама стоит, сложив руки на груди, в сощуренных глазах возмущение гигантских масштабов. – Только не говори, что ты считаешь, будто должен ей!
– Мама, – мой голос опускается на максимум, – утро вечера мудренее. Переспи с мыслью о том, что я женюсь на Кристине Разумовской. Это решение принято и изменению не подлежит.
– …Это же Разумовская! Да как я буду людям в глаза смотреть?!
Направляюсь к выходу, набирая по пути Альберта. Я знал, что поздравления обойдут меня стороной. И я не сомневался, что в какой-то момент мама перейдет на крик. Я не хотел этого. Честно не хотел. Но, как я уже и сказал, ничего изменить нельзя.
