Елена Чертилина
Любовь в былинном стиле
Екатерина Уханова
Былица-головоломка
Здравствуйте, люди добрые, здравствуйте, люди хорошие!
С поклоном к вам идёт одна девица. Зовут её Екрафея. И дело-то у неё важное-преважное.
И сама-то хороша: и лицом мила, и бела, и краса, и коса до пояса.
И мать у девицы мудрая, знающая, заботливая. Воспитала её в любви и тепле.
И отец у неё щедрый, стойкий, сильный. Воспитал её в здравии и мудрости.
Воспитали праведно. И законы Домостороя-то Екрафеюшка знает, и варенье сварить может, и хлеб в печи настряпать тоже, и за скотиной мяукающей следит так следит, и из печки чугунок вовремя достаёт.
…И к вам идёт девица Екрафея с поклоном низким, ибо умнее и мудрее людского опыта жизненного ничего не найти. А совет девице очень нужен.
Свататься к девице идут четыре жениха.
И не знает Екрафеюшка, за кого пойти, ибо есть мудрый совет, есть быстрый совет и есть совет долгосрочный. Какому же тогда из советов волюшку давать, если каждый из советчиков прав.
Люди добрые, дайте ваш совет красной девице Екрафеюшке.
Первый жених Деяншик.
И силён силушкой богатырской, и бравый, храбрый, смелый. Почитают люди вояку великого за достижения перед Отечеством.
Мудр жизненным опытом Деяншик.
А как щедр и как богат – наряды роскошные да жемчуга заморские с изобилием шлёт, на цветы изысканные благоуханные не скупится, мать да отца девицы потчует, терем барский с шелками да бархатами имеет и готов всё положить к ногам Екрафеюшки.
И силы высшие этого жениха пророчат девице, как очень близкую половинку души. И жить пророчат ладно – складно, душа в душу.
Но сам честный молодец взамен свободу берёт и верность не обещает знатный Деяншик.
Второй жених Велимудр.
Умственным трудом Отечество одаривает. Оставляет сведения о житие-бытие народа русского, о традициях, о порядках и законах всё ведает.
Мудёр, рассудителен, люд простой к нему за советом ходит, да с советом дельным выходит.
И пригож наш Велимудр, и премил молодец, на нежность и слова ласковые широк душой. Девичьи ушки так и звенят от удовольствия, а щёчки рдеют от кокетства.
В хозяйстве запаслив, дом его, как полная чаша. Амбары полны зерном, кони накормлены, скотина напоена.
Прекрасно воспитан, знает и инструменты музыкальные, и парирует в беседах любознательных и переписках душевных. А интеллект такой, что у Екрафеюшки аж мурашки по коже. Уж больно ей по нраву эта черта характера.
Силы божественные Велимудра видят подходящим по энергии для девицы, что ценно для семьи славной, мира в доме.
Да вот есть у него своя изюминка. Прижимист добрый молодец сильно, на кольца из белого золота и серьги с сапфирами не растрачивается, цветами не балует. Разве что в один день явления дары преподносит.
Третьего жениха кличут Энасар.
Загадочный принц заморского государства. Необычный молодец, ибо таких русский люд не видывал.
Маг, настоящий волшебничек, творящий чародейства, на Руси ещё не деланные.
Славен он своей Лабораторией Будущего, ибо производятся в ней чудодейственные снадобья и ароматные эссенции. Рядом с дворцом, что над морской гладью раскинулся, роскошный сад с самыми изысканными растениями для парфюмерных экспериментов: здесь и тубероза, и чампака, и нарциссы, и жасмины, и розы, и фрагония, и давана, и магнолия, и плюмерия, и глициния, и розы, и даже лотосы неземной красоты. И уживаются в саду чудном культуры разных климатических поясов, ибо знания и магия Энасара творят настоящие чудеса.
И предлагает принц девице Екрафеюшке свою Лабораторию в дар – быть в ней Принцессой – аромафеей, творящей всё, что душеньке угодно. А желаний, развивающих себя, отечество русское и мир ароматов, у девицы количество большое-пребольшое.
И высшие силы оценили Энасара, как по характеру подходящего. И решили, что житие-бытие будет складываться с доверием.
Однако есть огорчение душеньке девичьей, ибо уезжать придётся с земли русской, да и будет ли понимание глубинное с заморским принцем?! Думу думает Екрафея… Тут со своими русскими молодцами общий язык найти задачка, а этот – принц заморский, язык заковыристый, и традиции отличаются.
Четвёртый молодец – жених Сантал. Князь восточного царства, духовного государства известного.
Очаровал Екрафеюшку своим духовным призванием – развивать мир и открывать новые знания от Создателей мира человеческого.
Широко открытыми от удивления глазами смотрела девица на молодца и училась чему-то такому непонятному, но близкому, душу развивающему.
Сначала просто слушала слова неизведанные: «йога, медитация, мантра, концентрация, программа, тип питания, сверхспособности…», как сказку загадочную. Потом, получив знания теоретические, специально ей переданные, стала пробовать практиковать действия 
неизведанные и сама подивилась результатам достигнутым и ощущениям новым. И интуиция обострилась, и мозг лучше стал думы думать, и жизнь девичья заиграла новыми смыслами великими и целями красивыми.
И тут подумала Екрафея, что детям своим такие знания и умения передавать Сантал будет всегда осознанностью своей и решения поможет стратегически-правильные принять.
И силы высшие Сантала притянули к Екрафеюшке «по программе». И веря знаниям божественным, она решила, что этот молодец лучше всего в жизни даст развитие души девичьей. Будет и опорой, и помощью на пути душевного развития.
И опять девица думу думает: у Сантала ведь тоже есть изюминка – больно новое знание молодец славный несёт, и страшноватенько девице двигаться в этот путь…
Вот, люди добрые, такие женихи пришли свататься.
И в пол к вам Екрафеюшка кланяется и совет просит дать, как дочери родной, не чужой.
Мы все друг другу рода племя.
Её судьба – в ваших руках.
Конец
Евгения Хамуляк
Сказ про Марью Маревну и пятерых котят
Во времена давние, во времена правные, жила-была на свете одна женщина и звали её Марья Маревна, по обережеству Марамага. Красотою вышла – царица! И такою же гордой и благородной была. Но ещё красивее и благороднее её муж выдался Семён, по обережеству Семояр, кому Самаргл и Ярило благоволили во всех делах.
Любила супружника Марья Маревна аж до слез, до боли головной. И было почему. Красивый, как Лель. Высок, статен, лицом открыт, улыбкой беловит. А какие руки золотые! Хочешь птичку смастерит, хочешь дом отстроит. И в компании весел и отраден. На праздниках любимый гость. Как запоёт голосом своим, петухи завидуют! Голос-голосище! Все Семояра любили, в особенности женский пол. Но и мужчины отмечали характер ладный, образ знатный, осанку с трудолюбьем бравые. Цены Семёну не было ни в быту, ни в ладу. Достался Марье не муж, а клад. И хоть сама была раскрасавица и умелица, а всё же боялась Семёна потерять. Всячески ему угождала, а себя ревностью изморяла. Глазу суеглазному, на мужа любимого зря глянувшему, могла и косы повыдирать.
И всё же хорошо жили, ладно. Подходили друг другу, как гусь и цесарочка. Дом прекрасный имели, хозяйство – всё на месте. Живи, люби и радуйся.
Только боги суровые никак семье молодой детишек не посылали. А уж больно Семён отцом стать мечтал. Позовут в гости на именины, все за столом, Семён же во дворе с детишками возится, в горелки играет, кукол пеленает. Поняла Марамага, что надо богов умилостивить, что ни попросят взамен мечты исполнить, лишь бы семья разрослась на радость мужнюю.
Посоветовала однажды бабка старая, что Марье Маревне чуркой в четвёртом поколении приходилась и по молодости пришествие самого Перуна своими глазами видала:
– Пойди, Машенька, за три дня до прихода богини Купалы в речку с девушками молодыми на выданье окунись. Сплети венок из календулы с васильками и астрами, расскажи ему послание для матушки-воды и дай по озеру наплаваться. А потом поклонись в пояс и надень венок на головушку. Станут капли в озеро падать. Услышишь решенье Купалы по вопросу семьи.
Так и сделала Марья Маревна, чурка-бабка к своим двумста годкам 15 детей нарожала, 36 внуков имела и правнуков не счесть. Её на обряды зарождения жизни всегда звали постоять у чёрной березы, чтоб привлечь силы для тех, кому помощь в деторождении надобилась. Потому ценнее золота совет был, чурами поконами проверенный.
И в самую макушку лета, после Перунова дня, в день седьмой Липня, что в этом году Грозником звался, потому как лето грозовое намечалось, пошла Марья Маревна с девчонками молодыми на купания. Молодухи о замужестве Купалу просили, чтоб муж сильный телом и здравый умом попался. А Марья, венок плетя, загадала детей. Много. Трёх сыновей и двух дочерей.
Печь большую Семён смастерил в новом доме, как раз для пятерых хватит вразвалку с подушками-сеновалками спать. Да и перед роднёй не стыдно, целых три богатыря и царевны две. Уже представляла Марья, как сыновья удалью в Семояра пойдут, а девочки в неё – красотою и мудростью. Эх, ладна картинка выходила! Заулыбалась женщина, аж глаза от наслажденья прикрыла. Тут уж никогда Семён её не бросит с пятью-то сокровищами.
Надела венок, попросила богиню о семье дать совет, вновь опустила на воду с почитанием, а потом с придыханьем на голову надела. Закапали капли звонко: кап-кап-кап, и звуки все замерли вмиг. Не слышно стало ни стока воды, ни смеха женского, ни шума леса. Только сердце женщины забилось волнительно, зная: боги рядом во внимании ожидали.
– Марамага, послушай! – заговорила вода голосом женским отрадным и дивным, пронеслись в голове картины утренних рос и шумения ветра. – Не ходи на капища! Не ложи требища! Не участвуй в обрядищах! Не дано тебе деток от Семена иметь. Ибо дети даются для любви, а тебе, красавице гордой, лишь бы мужа покрепче припрячь.
Кровь в жилах у Марьи от таких слов остановилась. Взяла венок трясущимися руками и бросила в воду с ожесточеньем, сурово шепча:
– Как же это так? Что ж нам весь век с Семеном бездетными ходить? Кто ж нас в старости почитать станет? Срам какой!
И опять мокрый венок на голову нацепила для ответа. Солёными слезами закапали цветы.
– Дети – продолжение любви и её урок суровый. Любишь Семена? Люби его бездетного. А коли хочешь детей, приходи через два дня в ночь, когда цветок папорОтный зацветает. Пей водицу из родника моего. Прыгай через костер Перунов. Завязывай глаза и беги, куда сердце зовёт. Наложеньем древним понесёшь деток желанных. Примет их Семен, как родных. Обычай праведный заставляет.
Ещё злее бросила венок в воду Марья, аж календула жёлтым дождиком в стороны брызнула.
– Никогда не хотела иметь я пасынков и Семену любимому не пожелаю пАсербков. Есть ли другой путь нам отцом-матерью стать? – и как есть надела сломанный венок в третий раз на голову гордую, самовольную, от воды намокшую.
– Дети – они, как цветы: свои иль чужие, не имеет значенья, – говорил голос отрадный и в нём правда слышилась верная. – Дети – любовь. Любишь – льешь бовь сердца кувшином бездонным и наполняешься вновь без заминки. Но коли хочешь по-иному? – ожесточился звонкий глас и капли дождём вдруг обрушились на гордую голову. – Вот тебе нароченье. Пройдёшь, станешь матерью, коли нет – и суда нет.
Насторожилась Марья Маревна, что за нароченье от богини-матушки-водицы, не с подвохом ли? Но на всё готова была, лишь бы Семёну угодить, чтоб отцом стал и на другие семьи не заглядывался более.
– Придёшь домой и встретишь мужа счастливого с пятью котятами на руках. Принеси их живыми к моему пришествию. Обменяю их на троих сынишек и двух дочек желанных. Ровно через два дня.
– Пять котят два дня поддержать и тебе живыми принесть? – усмехнулась Марья Маревна заданью и сняла венок, подальше его в озеро забросив.
Побежала домой побыстрее и в светёлке Семена счастливого нашла с пятью котятами играющего.
– Глянь, Мариша, какое счастье я дома застиг. И главное, глупенькие ещё, маленькие котятки, кушать сами не умеют. Придётся нам им родителями стать, а то ведь погибнут без любови.
Котята малые, несмышлёные к рукам Семёна греться бежали, целовали пальцы мужские, ластились об бороду русую, будто знали, что любит их человек без корысти и мшели.
Счастливая Марамага сделалась, глядя, каким муж довольным стал. И даже пожалела чуток, что раньше котеньку не завели. Уж больно не любила Марамага живности в доме: волосы, шерсть, запах несвежий. Полкана – собаку – и того держали во дворе завсегдась. Не пускали домой ни птичку, ни мышку, ни кошку.
Настала ночь, отнесли котят в покрывале спать возле печки. А они давай мяучать, мать искать, проситься на руки. Семену ранёхонько на работу вставать, Марья Маревна котят на себя взяла. Только одного приласкает, покормит, колыбельную споёт, на ночь уложит – другой проснётся. Только второго уложит, третий заплачет в тоске. И так всю ночь, не спамши за котятами бегала: то водички, то молока, то погладить. Вконец измоталась, уснула себя не помня, забыв про мальцов.
Проснулась, а солнце уже высоко, глянь на кроватку, а одного котятки как нет. Стала искать, звать серенького. Вдруг слышит – в красном углу женском, где хлеб – священная еда, котелок чугунный с полки упал. Побежала смотреть. Ой, горе-горемычное, убило несмышлёныша серенького котелком.
Заплакала Марья Маревна слезами горькими: не выполнила нароченья божьего, не уберегла одного котёнка.
Пока искала глупого серенького, второй беленький в погреб упал и тоже разбился. Марья Маревна за голову схватилась, хотела опять зареветь, да вспомнила, что трое ещё остались у печки.
Побежала в светёлку, и впрямь: чёрненького-то нет, слышит только мяуканье тихое. Еле-еле нашла – забрался в трубу и всё-таки сдох от недосмотра. Пока бегала-спасала и мёртвеньких в руках таскала, слышит двое-то кричат-орут, кушать хотят, а молока в доме нет. Да и коровку Нюрку пора доить, она тоже мычит в хлеве: выпускай давай, мол, мочи нет стоять тут с выменем полным.
Ох, что делать?! Не знаешь, куда бежать. Быстро в сенях корзинку нашла, усадила поглубже живых котят, мёртвых ещё тёпленьких рядом уложила и, ни водички не хлебнувши, ни косу не заплетя, побежала Нюрку доить и выпускать в поле пастись корову несчастную. Пока доила, пока работала, повылезали двое глупышей светло-русеньких из корзинки и по хлеву разбежались в разные стороны.
Марья вконец в отчаянье впала: ах, что за мать из неё, если с пятью котятами справиться не может?! Давай искать окаянных, звать.
– Котятки, деточки мои, куда ж вы от меня всё время прячетесь? Ведь мне вас живыми надо Купале принести. Или не быть счастью моему вовек, – уселась на пенёк и давай плакать. Горько плакала, громко, от сердца, а не помогло. Как не было котят, так и пропали даром. Искала-искала, а всё без толку. Тогда решила: раз случилась беда, пойду хоть мёртвых малышей схороню, раз живых не осталось.
Пошла к речке, нашла местечко укромное, вырыла ямку, уложила тельца маленькие в платок свой расписной со смородиной и со слезами женскими прощальными в землю котят закопала.
– Серенький, Беленький, Чёрненький, с миром в землю ложитесь. Пусть она пухом вам станется. А меня печаль-кручина ждёт. Недаром боги мудрые не давали мне деточек. Раз я, окаянная, котят уберечь не могу.
И пошла домой несчастная без платка с косами распущенными.
Убралась по хозяйству, накормила курей, огород-садик облагородила, ужин сготовила, села у окна и давай ждать мужа любимого, не зная, как слова подобрать, что угробила котят, что сердце любимого грели.
– Семояр, свет очей моих, бросай меня. Со мною семьи путной у тебя не получится. Найди себе ту, что матерью хорошей твоим детям станет. А я – росомаха, – говорила в печали гордая женщина.
Тяжело вздохнул Семояр от разговоров жёнушки.
– Что ты, милая, разве смог бы я с другой счастливым стать? Тебя люблю. Тебя обавлю. Тебя счастливой видеть хочу. А как назвала ты наших котяток ласковых?
– В честь Купалы-матушки, водицы святой, что с рожденья до смерти нас питает. Старшего – Купоявом, среднего – Купорадом, младшего Купославом. А дочурок: Капонавой и Капокострой в честь берегинь Нави и Костромы.
– Хорошие были бы дети. Я их такими запомню, – обнял жену крепко и поняла Маромага, что зря ревностью исходилась, любит её Семояр больше жизни, больше детей любит.
Пошёл Семояр умыться перед ужином, а вернулся, – лицо счастливое, будто чудо произошло.
– Смотри, женушка, смотри, любимая, кого я в баньке обнаружил! – и держит в руках двух котят, что убежали давеча от Марьи.
Схватила их женщина и давай целовать, приласкивать.
– Счастье вы моё, где ж вы были, шалуны игривые! Как вы сбежали от меня, юркие? Чуть сердце из-за вас не разбилося!
Целую ночь от них не отходила Марья Маревна, к себе спать взяла, грела, целовала, как родных. Просили покушать – вставала быстрёхонько, молочком поила, потом опять спать укладывала. Чтоб не сбежали, пока работы домашние, смастерила кроватку особую, из которой не выпрыгнешь и всегда при глазах.
Всё время свободное им отдавала, забыв и про сон дневной, и про женские радости в зеркальце зреться.
А когда настал день Купалы водяной, постучались подружки-молодицы в дверь к Маревне, позвали к берегам речным идти, хороводы водить, богиню о милости просить. Отказалась женщина, с улыбкой провожая:
– Бегите, девчата, бегите, милые. А мне идти – срамиться лишь, когда не смогла я усмотреть за котятами слепыми. Разве можно такой росомахе детей доверить? И не могу оставить котят одних. Разбегутся, потеряются, – и тихонечко дверь захлопнула. И пошла по делам: мужа ужином кормить, спать укладываться, за котями пушистыми приглядывая.
А на утро встали с Семояром, помолились богам славенным и праведным, глянь, а в корзинке у кровати вместо котят сыночек с дочкой лежат новорожденные. Лежат, глядят, улыбаются.
Расплакались от счастья родители. Давай друг друга целовать и поздравлять, детей нянчить и обнимать.
– Семояр, мой любимый муж, прости меня, женщину гордую, из-за меня боги не милостивили. Хотела я пятерых детей, чтоб тебя посильнее к себе припрячь. А сама за котятами углядеть не могу.
– Что было, то было, – говорил отец на руки дочь и сына беря. – А раз боги миловали двоих, не за горами и тройня пожалует.
Поцеловались крепко и обнялись.
Конец
Сказ про закладного Евпатия «дурну башку»
Глава 1. Любовь Яропера и Ладасвенты
– Ах, кака любовь зародилась!
– Како счастье!
– Нова жизнь! Нова семья! – радостно кричали гости на свадьбе парня удалого Яропера, в честь Ярило и Перуна названного, и Ладосвентовиты, красавицы озорной, которой покровительствовали Лада и Свентовит.
И не было краше их никого в тот день! Особенно, когда друг на друга любимые глядели. Радугами разукрашивались их лица молодые, теплее вокруг становилось от их поцелуев жарких, враги примирялись на счастье новобрачных глядючи.
И хотя предназначенными являлись друг другу с младенчества, а всё же решились пройти древний обычай на проверку родства душ.
Сперва разложили перед Яроперушкой невестины вещицы, перемешав с вещицами подруженек: расчёски для волос, что каждую ночь мамушкиными добрыми руками по самые пятушки волосы вычесывали, в золотые косы заплетая, готовя к праведной женской судьбе.
Поглядел Перовер и выбрал ту самую, с петушками красными да с клювиками золотыми, ибо рисовала Ладасвента премило, любую вещицу оживить могла кистью своей волшебной. Из города приезжали подивиться на работы прелестные. Заказывали посуду и мебель расписывать, ведь вечными вещи делались в те времена, на многие года, на поколения! А с такой красотой никогда не надоест глазу ни стульчик, ни кроватка, не веретено, ни ложки с тарелками.
Узнал жених её почерк. Узнал душу вложенную в каждый завиток!
Далее серьёзнее задача – выйти в хоровод девичий с завязанными глазами и голос родной распознать среди десятка других. Да и тут без промаха Яропер невесту узнал. И пела, и рисовала невестушка любо и лепо!
Наконец, третье испытание. Обмазали хорошенько сваты Яропера дёгтем берёзовым, так что запахи да заодно и звуки пропали разом. Каждая из подруженек Яропера стала в губы его целовать. Пойди узнай, кто невеста из них?! Когда по запаху не разберёшь, с хряком или кобылой целуешься?! Ох, смеху было!
Но не успела Ладасвента приблизиться, как сердце жениха трепетно забилося. Смог Яропер и тут любовь признать, что стояла и смеялась над ним чумазым.
– Она! – просто сказал он, не раскрывая глаз, не целуя уст. – Моя!
Хлопали в ладоши сваты, родня и подружки.
Любовь настоящая, что тут скажешь. Пора свадебку играть!
И отыграли свадебку знатную, долго ещё деревня вспоминала харчи и пироги, квас да пиво, мёд и конфеты. Долго ещё в ушах песни хора звенели, в глазах пляски девичьи юлами кружились, от которых всякому холостяку жениться хотелось. Да только прошло три дня и стали молодожёны ссориться, не мила стала жизнь семейная, будто водой холодной остудили сердца.
И то не так, и это не эдак! Яропер вдруг чёрствым заделался, будто старый хрыч. А Ладасвента сварливой бабёнкой ко всему с претензиями.
Мамки с тятьками тревогу забили: просили, уговаривали унять пыл да жар, ведь впереди много лет совместных. Как же жить, коли с самого начала такое противостояние?
Ничего не помогало. Нашла коса на камень – и всё тут! С каждым днём всё хуже.
Побежала Родотана, мать Яропера, в соседнее село к одной мудрой женщине на поклон за советом.
– Крепко сердцем сына и невестку люблю, не в силах смотреть, как гибнет их любовь, зародившись недавно, – с мольбой в словах говорила.
– То есть странно, – отвечала мудрая женщина, в думе облокотясь на руку, после новостей безотрадных. – Три года влюблённость должна елеем глаза новобрачным застилать перед настоящим роднением душ. А тут – на тебе! Три дня! Непорядок!
– Вот те. Горе семьи, – подтверждала каждое слово свекровка, проливая слезу.
– Проверьте, матушка, а не умер ли домовой в доме, где молодожены поселились? На то похоже. А раз умер – плохо это, ибо свято место пусто не бывает. Значит, поселился в вашем доме кенто чужой. И чужой всю любовь присасывает, от того молодые и ссорятся. От того жизни нет.
Как в воду глядела мудрая женщина. Прибежала свекорка домой к невестке, глянула в чуланчик, в укрытое место, где домовому обычно гостиницы оставляют, и с ужасом узрела, что последний гостинец несъеденным лежит.
Ахнула от догадки и вздохнула от разгадки. Не так страшен чёрт, как его малюют: плохо, что домовой умер, хорошо, что узнали вовремя. А предупрежден, значит, вооружён.
Глава 2. Евпатий
Жил да был, поживал и здравствовал Евпатий – шалопай-удалец с села Берегинева, дома вдовы Велоладных Капотаны и Боранава, что канул в Навь ати 20 летов тому назад, когда его сыну чатыре года по башке стукнуло, и с тех пор без отца рос мальчуган озорной.
– Дурна башка! – смеялись над парнем, но любили озорника и бзыря. Свой шалопай – как из песни слов не выкинешь, так и без него село осиротело бы.
Девки за ним бегали, ибо леп был наружностью да слав удалью. Парни дружили, потому как дружок из него выходил верный, за любой сыр-бор всегда охочий. Мужики рукожатствовали, хоть шалун, но не лодырь, не повеса.
– Как был дитем, так дитем и остался! – незлобиво подшучивали. – Кого пчёлы покусали? Евпатия. Кто в берлогу медведю полез? То Евпатий! Кого птицы поклевали? Точно Евпатия!
Одно сородичей успокаивало, что мастевым, то есть удачливым Евпатий рос, по обережеству Леловелом названный, в честь веселого Леля и могучего Велеса, кои его, видать, берегли, шалопая, до поры до времени.
И как 24 годка Леловелу стукнуло, первый кон за плечами остался, давай родня его: дядьки, мать, что вдовой растила сына, заставлять жениться. Не век же бобылём куковать? Матушка внучков мечтала поняньчить, а семья – в стан родовой души принять потомков от Евпатия и разрастаться богам на радость. То был главный долг для всех и каждого.
Даже невеста имелась, – Семагора стоумовая – красавица из хорошей семьи. С детства их судьбы были связаны, осталось жениться токашма и осчастливить друг дружку.
Только Евпатию женитьба хуже смерти представлялась, и чтоб сбежать от нудных уговоров и каббалы супружества, в ту же ночь, в свой день рождения, собрав скудный куль, портки, рубаху да хлеба ломоть, отправился Евпатий на войну. Решил заслужить славу воинскую и показать родне: где б ни летал сокол, везде ему свежий мосол. Не только в семье да в детишках с жёнкой счастье.
И пропал без вести. А на самом деле, отравили его цыгане кочевые, что промыслом чёрным жили. Ночью к ним Евпатий престал на ночлег, поделился планами воинственными, мечом стал хвастаться, собственноручно выделанным из березы чёрной. А как пошёл ко сну после ужина плотного из конины той кочевой, больше уже не проснулся.
Ясен-красен: отобрали меч и пожитки, а шалопая удачливого до сего момента в сыру землю закопали там же.
Мать родная в то утро почувствовала, что сына родного, пусть и непутевого, больше нету в Яви. А значит, будет Евпатий в Нави мучиться духом закладным, никому не нужным, пока обрубок жизненный не закончится. Ведь не отпевали его в куде. Ведь не окликали на кладбище, чтоб дух отозвался на родные призывы и вновь воплотился в семье родной.
– Ай, по шалопайству сынок мой ушёл. Ай, по глупости. Но ведь хороший он парень был и сердцем добрый, храбрый и трудолюбивый. Несправедливость: две смерти в столь ранний срок на одну семью! Видать, бросили наш род боги суровые, забыли пращуры древние. Неприкаянным Евпатьюшка мой где-то захороненный в яме лежит.
– Кто тебе сказал, что и в этот раз не свезло? Кто сказал, что пращуры оставили? – хитро молвил волхв, пришедший навестить несчастную вдову, что мужа и сына так трагично потеряла. – Собирайся, мать, на поиски. Боги здоровья тебе даровали после стольких потерь, значит, дорогу осилишь. Есть у тебя три дня, чтоб сына с того света вернуть! – молвил мудрец, озаряя Капотану тройным стрибожьим знаком на покровительство. – То справедливо будет! И щуры всегда с тобой!
