Сергей Каледин
Стройбат

Полная версия

К воротам подошел Бурят. Фуражка у него, как обычно, была натянута глубоко – уши оттопыривались.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – козырнул Валерка, повысив Бурята на одну звездочку. – Записочки подпишите об арестовании.

– Сколько? – спросил Бурят, вытаскивая кармана ручку, не ручку даже, а стержень шариковый. Все не как у людей.

– Пока трое, – пожал плечами Валерка. – Четыре подпишите на всякий случай.

– Давай, – важно сказал Бурят. – По скольку суток?

– По десять, как обычно. Нормалек.

– Завтра воскресенье, комиссия дивии будет, – строго сказал Бурят.

– Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать… Я проверю.

– Вас понял, – козырнул Валерка. – Вытрухнем, как нечего делать.

Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.

Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.

– Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.

– А не надо воровать, – стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. – Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству?

– Триста восемьдесят, – ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт.

– Ну вот. А туда же – домой собрался, – развел руками Лыс – Ты сперва с казной рассчитайся… На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!

Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодоpу.

– Ишь как ты пряжечку огнул, по моде. – Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. – Еще раз увижу – на губу… Понятно говорю?

– Так точно! – отчеканил Рехт.

– Ну, золотая рота, – Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, – заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.

И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.

Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду – на месте ли пилотка.

– Костя, я тебя очень прошу! – Рехт ухватил Костю за рукав. – Выручай!

– Он запоздало сунул руку, здороваясь.

Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку.

Рехт – отдать ему должное – сейчас покраснел.

К штабу подошел Валерка.

– Записок не хватило, бухих полно.

– Запиши на себя пяток простыней, а?.. – канючил Рехт. – Будь другом! Ведь на полгода тормознут… Запиши, а!..

Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку «Опала», вытянул сигaрету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.

– Ну, три простынки…

– Ты человеческий язык понимаешь, да? – полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.

Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.

– Ты сам-то откуда? – спросил Костя, вытирая пальцы. – Из немцев?

Рехт закивал расчесанной на пробор головой.

– А великий русский язык понимаешь?..

Рехт заволновался, побледнел…

– Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?

Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.

– Падла, – сквозь зубы процедил Рехт.

– А ты чем недоволен, в натуре? – Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.

Рехт зашагал прочь по бетонке.

– Кусок паскудный! – вдогонку ему крикнул Валерка. – Чеши репу – и скачками! Слышь, земеля, – Валерка уже перескочил на другую тему, – ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Органуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.

– Спрошу, – с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. – Куда ты их вешать-то будешь?

Валерка с трудом нагнул голову – мешал жирный подбородок – и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: «Воин-спортсмен», «Первый класс», «Мастер спорта», «Отличник Советской Армии», комсомольский значок на Пластмассовой подкладке, «Ударник коммунистического Труда».

– Спрошу, – еще раз пообещал Костя. – Как у тебя с собранием, приняли?

– Приняли! – Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. – По уставу гоняли – я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. – Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. – Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.

– Карамычев! – крикнул Фиша, выходя дверей штаба. – Костя! Заходи!

Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.

– Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!

Костя ошалело уставился на него.

– Иди, чего встал?

Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.

– Ну, все закончили?

Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.

– А бабий?… Бабий-то гальюн забыли.

– Вы не говорили, – оторопел Костя.

– Сейчас говорю, – посерьезнел Лыс – Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?

– Послезавтра хотим.

– Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе.

Лысодор открыл сейф, вытянул нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.

– Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.

Лысодор встал, надел фуражку.

– Ну так, Константин Михайлович. Держи! – Он протянул Косте пакет. – С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.

– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.

Он развернулся, шагнул к двери и замер: «А четвертак?»

Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.

– Чего забыл? – не поднимая головы, спросил Лыс

– Тут вот… – Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик.

Лысодор на весу расправил четвертак.

– Разменять, что ль?

– Да-а-а, – проблеял Костя.

3

Костя чихнул. Еще раз, еще… И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время – часов не было. След белый был, а часы – ек.

– Сняли, – пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.

Костя встал, поплевал на ладони, – провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!

Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу «Время» хорошо помнит, «Братья Карамазовы» уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал…

Казарма храпела.

Запах плана шел Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.

Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.

И тот заметил, свистнул тихонько: – Ко-отик!..

Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банкe горела свечка.

– Сколько времени, Котик? – улыбнулся Женька и протянул Косте часы. – Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?

– Перед поездом. – Костя застегнул часы.

– Ты фосфор-то стери с циферблата, – посоветовал Коля Белошицкий. – Вредно для здоровья.

– Богдан, – простонал Миша Попов, – ну мурыжь, кайф проходит.

– Садись, Москва. – Эдик Штайц подвинулся.

Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина кружки, стал раскуривать.

– Ты от Танюшки как добрался? – с подсвистом спросил он Костю.

– Марик Мильготин подвез.

– От какой Танюшки? – проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.

– Люся? – Костя смешался. – Вы?

– На, дембель! – Женька протянул ему раскочегаренный челим. – На посошок. Все сделали?

Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.

– Почти. К утру кончим – и отвал.

– А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?

Костя проверил в записной книжке: на месте.

– Колесико не желаешь? – Коля Белошицкий достал кармана таблетку.

Костя помотал головой.

– По люксу пойдет.

– Дай! – рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.

– Тебе звездюлей надо, а не колесико! – мрачно рек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал – бегал ото всех в одном сапоге и орал, змея.

– Тсс! – прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. – Показалось?..

– Менты на зоне, – вяло пошутил Миша Попов.

– Вя-язы, – гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.

На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.

– Проехали, – буркнул Миша Попов.

Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону – следующему.

– Ништяк, – сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. – Заторчал.

Женька тем временем высвободил челим вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.

– Богдан, – сонного омрачения возник голос Миши Попова, – ты новье будешь брать на дембель?

Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.

– Покажи, как надо! – переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. – Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно… Богдан, покажи толком!..

Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.

– Дам в лоб – козла родишь, – с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Полоз.

– Та-ащится! – радостно отметил Эдик Штайц. – Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло…

В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его готовления, а главное – его замысла.

Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах – длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще… Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно – снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно – народ деревенский.

Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал – анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно – с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил – и торчи!..

– Богдан, – уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, – пихни колючего…

Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще – стихи, посочинять. Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени вырос консервной банки и метался перед оконным стеклом…

«Шарашится по роте свет голубой и таинственный…

– сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. – Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…»

– Богда-ан! – угрожающе прорычал Миша Попов.

Женька отлип от Люсеньки.

– Чего тебе?

– Пихни колючего…

– Завязывай, Мишель, понял? Сказал – нет, значит – нет. – И снова приобнял библиотекаршу.

Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка – деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся – вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда».

Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»

От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился – разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

– Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? – спросил Костя.

– При чем Лысодор, он без кэпа не решает, – ответил Старый и вернул Косте челим. – Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

– Констанц, оставь мне бушлат, – попросил Старый.

– Тебе зачем?..

– О чем говорить! – кивнул Костя. – Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся испариной. И встал.

– Чего ты? – спросил Женька.

– Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…

– Сиди! – Женька за ремень потянул его вн. – Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

– Не надо, Жень… – вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

– Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

– Подъем, подъем! – повторял Женька, похлопывая их по плечам. – Задача: одеться по-быстрому – и в со Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться – двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

– Не здесь, не здесь, – Женька вытолкал их на проход.

– Торчит! – Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. – Людмила Анатольевна!

– А-а… – донеслось Люсеньки.

– Насосалась, кеша кожаная… – проскрипел Миша Попов. – Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

– Ты давай, давай! – отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

– Же-еня-я… – прошептала Люсенька.

– Что с тобой? Плохо?

– Тошнит…

– Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, – бухтел свое Миша Попов.

– Мам-ма… – простонала Люсенька. – Тошнит…

– Вкось пошло, – улыбнулся Эдик Штайц. – Точняк блевать будет!

– ее на улицу, – предложил не заснувший еще Старый. – На свежачок…

– Не надо… – стонала Люсенька. – Ма-ма…

Костя протянул руку к окну – щели бил холодный воздух.

– Сюда ее, к стеклу, похолодней, – сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.

– Ага-а… – простонала она. – Лучше-е…

– Блевать будет, – уверенно повторил Эдик. – Сейчас бу…

Эдик не успел договорить – Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

– Тряпку! – рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

– Богдан! – прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. – Кончай базар!