Жюль Верн
Пять недель на воздушном шаре

Глава двадцать четвёртая

Ветер спадает. – Близость пустыни. – Недостаток воды. – Ночи на экваторе. – Беспокойство Самуэля Фергюссона. – Истинное положение вещей. – Решительные ответы Кеннеди и Джо. – Ещё одна ночь.

«Виктория», зацепившись якорем за одиноко растущее, почти высохшее дерево, всю ночь простояла совершенно спокойно. Это дало возможность путешественникам хоть немного выспаться, в чём они очень нуждались.

Утром небо снова стало прозрачно-ясным, а солнце жгучим. «Виктория» поднялась в воздух. После нескольких тщетных попыток доктору всё же удалось напасть на слабое воздушное течение, которое понесло их к северо-западу.

– Мы еле движемся, – заметил Фергюссон. – Если не ошибаюсь, мы сделали половину нашего пути приблизительно за десять дней, а при скорости, с которой мы летим теперь, нам, чтобы закончить его, пожалуй, потребуются целые месяцы. Это тем более досадно, что нам грозит опасность остаться без воды.

– Ну, мы найдём её, – отозвался Дик. – Невозможно, чтобы на таком огромном пространстве не встретилось какой-нибудь речонки, ручейка или пруда.

– Очень бы хотелось этого.

– А уж не груз ли Джо замедляет наш ход? – спросил Кеннеди, желая подразнить славного малого. Ему это доставляло удовольствие потому, что была минута, когда он сам поддался «золотой лихорадке». Но, ничем не выказав своего волнения, он мог выступать теперь в роли философа, впрочем, говоря всё это в добродушно-шутливом тоне.

Джо жалобно посмотрел на шотландца. Но доктор ничего не ответил на вопрос своего друга. Он думал не без тайного ужаса о необъятных просторах Сахары: там ведь, он знал, проходят порой целые месяцы, прежде чем караван набредёт на воду. И Фергюссон с особым вниманием всматривался во всякую видневшуюся лощинку.

От этой тревоги и печальных воспоминаний о происшествиях последних дней настроение у путешественников заметно изменилось. Они мало говорили. Каждый был погружён в собственные мысли.

Славный Джо, побывав на руднике, точно переродился. Он стал молчалив; он жадными глазами поглядывал на нагромождённые в корзине камни; сегодня они ровно ничего не стоят, завтра они станут бесценным кладом.

Между тем самый вид этой части Африки будил беспокойные мысли. Местность делалась всё пустыннее. Не было видно не только селений, но даже отдельных хижин. Растительность исчезала; лишь кое-где виднелись заросли каких-то низкорослых растений, напоминавших шотландские вересковые поля. Среди беловатых песков и раскалённых камней попадались чахлые мастиковые деревья и колючий кустарник. Там и сям выступали на поверхность первичные породы земной коры в виде скал с резкими и острыми контурами. Все эти предвестники безводной пустыни заставляли ещё больше призадуматься доктора Фергюссона.

Казалось, ни один караван ни разу не осмелился пройти по этим пустынным местам. Иначе были бы видны следы стоянок, белели бы кости людей и животных, а здесь не было ничего. Чувствовалось, что вот-вот и безбрежные пески одни воцарятся в этом унылом крае.

Однако отступать невозможно. Надо двигаться вперёд во что бы то ни стало. Доктор только об этом и думал. Он жаждал бури, которая промчала бы их над этой пустыней, но, увы, на небе не было ни единого облачка. За этот день «Виктория» не пролетела и тридцати миль.

Если бы хоть воды было достаточно, но её оставалось всего-навсего три галлона. Фергюссон выделил один из этих галлонов для утоления невыносимой жажды, вызываемой палящим зноем – было уже девяносто градусов^[25], – а два оставил для питания горелки. Они могли дать только четыреста восемьдесят кубических футов газа, а горелка расходовала около девяти кубических футов в час. Значит, воды может хватить только на пятьдесят четыре часа полёта. Это было точное и непререкаемое математическое вычисление.

– Всего пятьдесят четыре часа! – заявил доктор своим товарищам. – Но из боязни пропустить какой-нибудь ручеёк, источник или хотя бы лужу я твёрдо решил не лететь ночью, поэтому в нашем распоряжении есть ещё три с половиной дня, и за это время нам совершенно необходимо раздобыть воду. Считаю своим долгом предупредить вас об этом. Я оставил для питья лишь один галлон воды, и нам надо очень скупо её расходовать.

– Что ж, сам выдавай нам воду, – отозвался охотник. – А отчаиваться ещё рано: ведь, по твоим словам, у нас в запасе три с половиной дня, не так ли?

– Совершенно верно, дорогой Дик.

– Тогда не стоит вздыхать и жаловаться: это нам не поможет, а за три дня мы что-нибудь придумаем. Теперь же будем смотреть в оба.

За ужином воды было отмерено каждому очень немного, зато в грог пришлось влить побольше водки: но её надо было остерегаться, она не столько освежала, сколько вызывала жажду.

«Виктория» провела ночь в огромной котловине, находящейся всего в восьмистах футах над уровнем моря. Это обстоятельство пробудило в докторе надежду, ибо ему вспомнились гипотезы географов о том, что в центре Африки имеется огромное водное пространство. Но даже если такое озеро действительно существует, до него нужно добраться, а в воздухе, увы, не было ни малейшего движения.

После тихой ночи с её звёздной россыпью наступил такой же тихий, безветренный день. С раннего утра солнце уже палило нестерпимо. В пять часов доктор дал сигнал к отправлению, но в тяжёлом, как свинец, воздухе «Виктория» долго оставалась неподвижной. Фергюссон мог бы избежать этой палящей жары, поднявшись в верхние слои атмосферы, но для этого пришлось бы израсходовать много воды, что теперь было немыслимо. Доктор ограничился тем, что держался на высоте ста футов, и лёгкий, едва заметный ветерок потихоньку нёс аэронавтов к западу.

Завтрак состоял из небольшого количества мясных консервов и пеммикана. До полудня «Виктория» едва пролетела несколько миль.

– Что же делать? Мы не можем двигаться быстрее, – заметил доктор, – ведь не мы командуем ветром, а он нами.

– Да, дорогой Самуэль, как бы теперь нам пригодился какой-нибудь двигатель!

– Без сомнения, Дик, если бы только для него не требовалось воды, а так как без воды он не обойдётся, наше положение было бы нисколько не лучше. Да, к сожалению, ещё не изобретён двигатель для воздушного шара. Воздухоплавание находится в том самом положении, в каком пребывало судоходство до изобретения парового двигателя. Ведь потребовалось целых шесть тысяч лет для изобретения пароходных колёс с лопастями и архимедовым винтом. Так что и нам, аэронавтам, ждать, видно, придётся немало.

– Проклятая жара! – воскликнул Джо, утирая пот со лба.

– Будь только у нас вода, эта жара оказала бы нам услугу, – заметил Фергюссон. – Она ведь расширяет водород, и потому горелка не нуждалась бы в таком сильном пламени. Но, правда, будь у нас достаточное количество воды, нам не надо было бы так дрожать над нею. Ах, проклятый дикарь, из-за него мы лишились целого ящика драгоценной жидкости!

– Разве ты жалеешь о том, что сделал, Самуэль?

– Нет, Дик. Как можно жалеть о том, что мы избавили этого несчастного от ужасной смерти. Но, что говорить, те сто фунтов воды, которые нам пришлось выбросить, были бы нам теперь очень кстати. Это верных двенадцать, тринадцать дней пути, а за такое время мы, конечно, перебрались бы через Сахару.

– Но сделали ли мы хотя бы полпути? – спросил Джо.

– По расстоянию – да, но по времени – нет, если только ветер не усилится. Ветер же, к несчастью, всё слабеет.

– И всё же, сэр, нам нельзя жаловаться, – вмешался Джо, – до сих пор мы удачно выходили из затруднений, и как бы то ни было, а отчаиваться я не могу. Воду мы непременно найдём, поверьте моему слову.

Между тем местность с каждой милей всё понижалась и понижалась. Отроги золотоносных гор понемногу переходили в равнину; это были как бы последние судороги истощившей свои силы земли. Вместо мощных деревьев, росших на востоке, здесь попадалась, да и то кое-где, жалкая трава; несколько полосок чахлой зелени с трудом боролись против надвигавшихся песков. Громадные скалы, скатившиеся с отдалённых вершин, превращались при падении сначала в остроугольные осколки, потом в песок и, наконец, в мельчайшую пыль.

– Вот это именно та Африка, Джо, какую ты представлял себе, – начал доктор, – и я был прав, когда говорил тебе: «Подожди!»

– Да, сэр, – отозвался Джо, – оно и понятно: жара и песок. Было бы глупо ждать чего-нибудь другого от такой страны. Я, по правде сказать, не особенно доверял вашим африканским лесам и полям, – смеясь, добавил он. – Действительно, это была бы бессмыслица: стоило ли в самом деле забираться в такую даль, чтобы снова увидеть английскую деревню. Признаться, я только теперь чувствую, что нахожусь в Африке, и ничего не имею против того, чтобы немного испробовать её на себе.

Под вечер Фергюссон убедился, что в этот знойный день они едва пролетели двадцать миль. Когда солнце скрылось за резко очерченным горизонтом, над нашими путниками нависла душная тьма…

Следующий день был четверг, 1 мая. Дни чередовались с удручающей монотонностью. Каждое утро походило на предыдущее; в полдень, так же как и накануне, падали на землю отвесные палящие лучи. Так же спускалась на землю ночь, хранившая в своём тёмном лоне запас жары, наследие прошедшего дня. Едва заметный ветерок напоминал дыхание умирающего и, казалось, каждую минуту был готов замереть.

В этом тяжёлом положении Фергюссон не падал духом. Как человек закалённый, он сохранял спокойствие и хладнокровие. С подзорной трубой в руках он пытливо всматривался в горизонт. Уходили последние холмы, исчезали всякие следы растительности. Пред ним простиралась необъятная пустыня Сахара…

Хотя он и не показывал этого, но взятая им на себя ответственность не могла не угнетать его. Ведь это он увлёк сюда – пользуясь их дружбой или чувством долга – своих друзей, Дика и Джо. Хорошо ли поступил он? Надо ли было искушать судьбу? Пытаться переступить границы возможного? Может быть, Бог оставил за более отдалённым будущим право исследовать этот неблагодарный континент.

Все эти мысли, как бывает в часы уныния, мелькали, обгоняя одна другую, в голове доктора, и невольная ассоциация идей увлекала его по ту сторону логики и разума. Размышляя о том, чего не надо было делать, он задал себе вопрос, а что же делать сейчас? Может быть, вернуться обратно? Нет ли в верхних слоях атмосферы течений, которые понесли бы их в места менее пустынные? Ведь пройденный путь он знает, а о том, что ждёт их впереди, не имеет никакого представления. И вот, мучимый угрызениями совести, Фергюссон решил откровенно поговорить со своими товарищами. Он ясно обрисовал им положение вещей, указал, что сделано и что ещё осталось сделать. В крайнем случае можно вернуться или хотя бы предпринять такую попытку. И попросил друзей высказаться в свою очередь.

– У меня нет другого мнения, кроме мнения моего доктора, – ответил Джо. – То, что он может вытерпеть, могу и я, и даже больше. Куда он направится, туда и я.

– А ты что скажешь, Кеннеди?

– Я, дорогой мой Самуэль, не из тех, которые приходят в отчаяние. Никто лучше меня не знал, каковы могут быть опасности подобного путешествия, но раз ты шёл на эти опасности, я перестал думать о них. Душой и телом я в твоём распоряжении. По-моему, при данном положении вещей мы твёрдо должны идти до конца. И ведь, кстати говоря, опасностей при отступлении будет не меньше. Итак, вперёд! Смело можешь положиться на нас обоих!

– Благодарю вас, дорогие друзья, – ответил глубоко тронутый Фергюссон. – Я знал, что вы оба мне преданы, но мне нужны были вот эти ваши ободряющие слова. Ещё раз великое вам спасибо!

И все трое горячо пожали друг другу руки.

– Теперь выслушайте меня, – сказал Фергюссон. – По моим вычислениям, мы находимся не дальше трёхсот миль от Гвинейского залива. Пустыня, стало быть, не может тянуться бесконечно, тем более что побережье населено и обследовано довольно далеко в глубь страны. Если понадобится, мы направимся туда, и маловероятно, чтобы мы по пути не встретили какого-нибудь оазиса или колодца, где смогли бы возобновить наш запас воды. Но вот чего нам не хватает, так это ветра, а без него наша «Виктория» будет неподвижно висеть в воздухе.

– Покоримся же своей участи и будем выжидать, – сказал охотник.

В продолжение всего этого бесконечного дня каждый из трёх воздухоплавателей тщетно всматривался в даль, но там, увы, не было ничего, что могло бы пробудить в них хоть каплю надежды. При заходе солнца земля совсем перестала двигаться под ними. Горизонтальные солнечные лучи огненными полосами протянулись по необъятной равнине. Это была настоящая пустыня…

Путники за этот день не пролетели и пятнадцати миль, потратив при этом, как и накануне, сто тридцать пять кубических футов газа на питание горелки и две пинты воды (из имеющихся восьми) для утоления страшной жажды. Ночь прошла спокойно, слишком спокойно. Доктор ни на минуту не сомкнул глаз…

Глава двадцать пятая

Немного философии. – Туча на горизонте. – В тумане. – Неожиданный воздушный шар. – Сигналы. – Вид «Виктории». – Пальмы. – Следы каравана. – Колодец в пустыне.

На следующий день то же ясное, без единого облачка небо, та же полнейшая неподвижность воздуха. «Виктория» поднялась на высоту пятисот футов, и её медленно понесло на запад.

– Вот мы и в самом сердце Сахары, – проговорил Фергюссон. – Какие безбрежные пески, что за удивительное зрелище! Странно распоряжается природа. Спрашивается: почему на одной и той же широте, под теми же самыми лучами солнца, существуют там – чрезмерно роскошная растительность, здесь – полное бесплодие?

– Причины, дорогой Самуэль, мало интересуют меня, – возразил Дик, – главное – это факты. В природе так устроено, и всё тут.

– Почему бы нам немного не пофилософствовать, дорогой Дик? Это никому не повредит.

– Пофилософствуем, я не прочь, времени у нас достаточно. Ведь мы еле движемся. Ветер боится подуть, он спит.

– Это будет недолго, – сказал Джо. – Мне кажется, что на востоке виднеется гряда облаков.

– Джо прав, – ответил доктор.

– Да, но дождёмся ли мы в самом деле тучи с хорошим дождём и хорошим ветром, который будет хлестать нам в лицо? – спросил Кеннеди.

– Посмотрим, Дик, посмотрим.

– А ведь сегодня пятница, сэр. От пятницы я не жду хорошего.

– Ну что ж, надеюсь, сегодня тебе придётся отказаться от своих суеверий.

– Хотелось бы. Уф! – сказал Джо, вытирая лицо. – Хорошо, когда бывает тепло, в особенности зимой; но на что сдалась такая жара летом?

– Ты не боишься действия солнечных лучей на наш шар? – спросил Кеннеди у доктора.

– Нет. Гуттаперча, которой пропитана тафта, выдерживает гораздо более высокую температуру. Во время испытаний она выдержала температуру в сто пятьдесят восемь градусов. И оболочка ничуть от этого не пострадала.

– Туча! Настоящая туча! – закричал вдруг Джо, острое зрение которого не нуждалось ни в каких подзорных трубах.

Действительно, в восточной части небосвода виднелась тёмная пелена; густая, как будто вздувшаяся, она казалась скоплением маленьких тучек, не сливавшихся друг с дружкой и сохранявших свою первоначальную форму, из чего доктор вывел заключение, что в том месте нет ни малейшего ветерка.

Эта компактная масса, появившаяся в восемь часов утра, только в одиннадцать надвинулась на солнце, и оно исчезло за ней, как за плотной завесой. Горизонт же в это время прояснился.

– Это изолированная туча, на которую нам не следует особенно рассчитывать, – проговорил доктор. – Обрати внимание, Дик, форма её совершенно такая же, какой была и утром.

– Совершенно верно, Самуэль, и ждать от неё дождя или ветра не приходится.

– К несчастью, по-видимому, это так, ибо туча держится на очень большой высоте.

– А что, Самуэль, как ты думаешь, если б нам направиться самим к этой туче, раз она не желает пролиться над нами дождём?

– Особенной пользы от этого не будет, – ответил доктор. – Придётся израсходовать лишний газ и, следовательно, большое количество воды. Но в нашем положении ничем нельзя пренебрегать. Давайте поднимемся.

Фергюссон пустил в змеевик самое сильное пламя горелки, температура сильно поднялась, и вскоре под влиянием расширившегося газа «Виктория» пошла вверх. На высоте около тысячи пятисот футов аэронавты вошли в тучу, окружившую их густым туманом, и «Виктория» перестала подниматься. Здесь тоже не чувствовалось ветерка и даже было мало влаги, что видно было по слегка отсыревшим вещам в корзине. «Виктория», купаясь в тумане, как будто стала двигаться быстрее, но это был единственный результат её подъёма.

Фергюссон с грустью убедился в том, как мало было выиграно этим манёвром, когда вдруг услышал крик Джо, полный бесконечного удивления:

– Ах, что это такое?

– В чём дело, Джо?

– Ах, сэр! Ах, мистер Кеннеди! Что за странность!

– Что такое?

– Представьте себе, мы здесь не одни. Тут какие-то интриганы. Наверное, они хотят украсть наше изобретение.

– С ума он сходит, что ли? – проговорил Кеннеди.

Джо замер, словно превратясь в статую, изображавшую величайшее изумление.

– Неужели жгучее солнце могло так подействовать на мозг этого бедного малого? – отозвался доктор, оборачиваясь к Джо. – Да скажешь ли ты…

– Вот взгляните сами, сэр! – возбуждённо проговорил Джо, указывая пальцем в пространство.

– Клянусь святым Патриком!.. – в свою очередь, закричал Кеннеди. – В самом деле, что-то невероятное! Самуэль! Самуэль! Смотри же! Смотри!

– Вижу, – спокойно ответил доктор.

– Подумай, ещё один воздушный шар, и на нём такие же, как мы, путники, – волнуясь, проговорил шотландец.

И действительно, в каких-нибудь двухстах футах парил другой воздушный шар со своей корзиной и пассажирами, причём двигался он по тому же направлению, что и «Виктория».

– Ну что ж, – сказал доктор, – нам ничего больше не остаётся, как подать ему сигнал. Кеннеди, возьми наш национальный флаг и вывесь его.

Казалось, что пассажирам соседнего шара в этот миг пришла в голову та же самая мысль, ибо чья-то рука тем же жестом в точности воспроизвела салют таким же флагом.

– Что бы это могло значить? – с удивлением пробормотал охотник.

– Да не обезьяны ли это? – закричал Джо. – Посмотрите, они нас передразнивают.

– А это значит, – смеясь, пояснил Фергюссон, – что ты сам, дорогой мой Дик, отвечаешь на свои же сигналы. Я хочу сказать, что там, во второй корзине, мы видим себя самих и что тот шар – это наша собственная «Виктория», и только.

– Ну, уж извините, сэр, этому я никогда не поверю, – заявил Джо.

– Милый мой, ты сам можешь в этом убедиться. Встань-ка на борт и помаши руками.

Джо исполнил приказание, и тут же все его жесты были точно повторены.

– Это не что иное, как мираж, – продолжал доктор, – простое оптическое явление, происходящее вследствие разницы в плотности воздуха. Вот и всё.

– До чего удивительно! – всё повторял Джо. Он никак не мог поверить объяснениям доктора и продолжал производить свои эксперименты, размахивая руками.

– Какая в самом деле любопытная вещь! – заметил Кеннеди. – А занятно видеть нашу славную «Викторию»! Знаете, выглядит она внушительно и держится очень величественно.

– Как вы ни объясняйте всё это, – вмешался Джо, – а всё-таки тут есть нечто необыкновенное.

Вскоре отражение «Виктории» стало мало-помалу бледнеть. Туча поднялась выше, покинув воздушный шар, который теперь даже не порывался следовать за ней. Через какой-нибудь час от неё не осталось и следа.

Ветер едва чувствовался; казалось, что он ещё более ослабел. Доктор, потеряв надежду на дождь, стал спускаться к земле.

Путешественники, временно отвлечённые от своих грустных дум этим любопытным явлением и к тому же истомлённые палящим зноем, снова впали в подавленное состояние духа. Но вдруг около четырёх часов Джо заявил, будто среди необозримых песков что-то возвышается, и вскоре он ясно различил две пальмы, росшие неподалёку друг от дружки.

– Пальмы! – воскликнул Фергюссон. – Значит, там должен быть источник или колодец.

Он схватил подзорную трубу и, убедившись в том, что глаза Джо не ввели его в заблуждение, с восторгом повторял:

– Наконец-то! Вода! Вода! Мы спасены, ведь как ни медленно мы подвигаемся, но всё же не стоим на месте и когда-нибудь да доберёмся до этих благословенных пальм!

– А пока, как вы думаете, сэр, не выпить ли нам нашей водички? – предложил Джо. – Жара ведь в самом деле невыносимая.

– Давайте выпьем, мой милый.

Никто не заставил себя просить. Была выпита целая пинта, после чего воды осталось всего-навсего три с половиной пинты.

– Ах, от неё оживаешь! – воскликнул Джо. – До чего вкусна эта вода! Никогда пиво Перкинса не доставляло мне такого удовольствия.

– Вот хорошая сторона лишений, – заметил доктор.

– Она не так уж хороша, – сказал охотник. – Я согласен никогда не испытывать наслаждения от питья воды, лишь бы только всегда иметь её в изобилии.

В шесть часов вечера «Виктория» уже парила над пальмами. Это были два жалких, высохших дерева, какие-то призраки деревьев без листвы, скорее мёртвые, чем живые. Фергюссон с ужасом смотрел на них.

Под деревьями виднелись потрескавшиеся от зноя камни колодца. Кругом не было ни малейших признаков влаги. Сердце Самуэля болезненно сжалось, и он уже собирался поделиться своими опасениями с товарищами, когда услышал их восклицания.

Насколько хватало глаз, к западу тянулась длинная полоса скелетов. Отдельные кости валялись вокруг колодца. Видимо, какой-то караван заходил сюда и оставил на своём пути все эти груды костей. Должно быть, более слабые путники один за другим погибли в песках, а более сильные, дойдя до этого столь желанного источника, погибли возле него ужасной смертью.

Друзья, побледнев, смотрели друг на друга.

– Не стоит спускаться, – промолвил Кеннеди, – лучше уйти подальше от этого отвратительного зрелища. Ясно, что здесь не найти ни капли воды.

– Нет, Дик! – возразил Фергюссон. – Для очистки совести мы обязаны в этом убедиться. Да к тому же лучше нам провести ночь здесь, чем в каком-либо другом месте. А в это время мы исследуем колодец до самого дна. В нём ведь когда-то, несомненно, был источник – быть может, какие-нибудь следы его ещё сохранились.

«Виктория» спустилась на землю. Джо и Кеннеди, предварительно насыпав в корзину песка, по весу равнявшемуся их собственному, бросились к колодцу и спустились на его дно по лестнице, почти совершенно развалившейся. Здесь они убедились, что источник иссяк, по-видимому, уж много лет назад. Они стали рыть сухой рыхлый песок, но, увы, в нём не было и следа влаги. Наконец они поднялись из колодца, потные, осунувшиеся, запылённые, удручённые, в полном отчаянии.

Фергюссон понял, что все поиски их тщетны. Для него, впрочем, это не было неожиданностью, но он молчал. Доктор почувствовал, что отныне ему надо быть мужественным и энергичным за всех троих.

Джо принёс с собой из колодца затвердевшие обрывки бурдюка и с силой кинул их на валяющиеся кругом кости.

За ужином никто не проронил ни единого слова, да и ели с отвращением.

А между тем они ещё и не знали настоящих мук жажды. Лишь мысль о том, что ждёт их впереди, приводила путников в уныние.