John Hall
Последняя возможность увидеть солнце
– Да, – вновь сухо и коротко отвечает парень.
– То есть сейчас нам надо проснуться?
– Агась.
– Где тот пролом в поверхности? – думаю я. – Я должен нырнуть туда, и тогда, от шока, я проснусь в своей лачуге.
– Даже не пытайся, – вдруг начинает говорить парень. – Все прыгнувшие возвращаются… Я уже устал прыгать… Думаю, если в реальности прыгну с парашютом, по привычке открывать не стану, думая, что вернусь в кукурузник.
Я выслушал его, но никак не отреагировал.
– Просто этот способ не подходит для тебя, – темная материя говорит от моего имени, обращаясь к попутчику.
– Стало быть, твой? – с издевкой говорит он.
– Возможно, – отвечаю уже я. – Возможно, и мой… Я должен самолично убедиться в этом.
– Знаешь, сколько было таких, как ты?
– Плевать…
– Все они возвращались к краю дыры в поверхности, а потом тупо пялились вниз.
Дальше мы идем молча. Но я продолжаю искать расщелину, чтобы прыгнуть в нее.
– А сколько ты уже здесь скитаешься? – спрашиваю я.
– Достаточно для того, чтобы сравнить это с заключением в одиночной камере, – отвечает попутчик, и между нами вновь повисает тихая пауза.
– Знаешь, – вновь начинает говорить он. – Я как-то читал одну статью про заключенных одиночных камер и карцеров. Там были представлены интервью тех, кто долгое время находился под стражей данного характера.
– И? К чему ты об этом?
– К тому, что я здесь практически как в одиночке. Кто-то посторонний появляется здесь крайне редко, и каждому я крайне рад. Ты пойми, я не знаю, как здесь все устроено, потому что иногда, по ощущениям, проходит всего несколько часов моего пребывания здесь, а иногда я уже просто лежу и не могу двигаться от усталости. Здесь нет времени, а если и есть, то движется оно крайне медленно, либо как-то варьируется… Я не знаю! В любом случае, это карцер.
– С головой все в порядке? – спрашиваю я.
– Да, с головой все нормально. Просто, я здесь себя чувствую как в карцере. Ну, а ты прикинь, какого было бы тебе, если бы ты тут шарился.
– Неприятная движуха, ты прав, – говорю я.
– Да! Согласен! Так вот, насчет той статьи. Я читал ее намеренно, чтобы хоть как-то, хоть немного научиться пребывать в подобных местах, как-то коротать время. Кто-то рассказывал о книгах, кто-то о разговорах с самим собой, кто-то о занятиях спортом.
– И как тебе эти истории?
– Знаешь, страшно… Это, с одной стороны, потому что сам переживаю нечто подобное.
– А с другой стороны?
– А с другой стороны, неприменимо в моей ситуации. То есть я, конечно, могу начать развлекать себя отжиманиями, но в реальности это никак не отобразится, мое тело никак не изменится. Книгу сюда не протащить. Разговаривать с самим собой… Такой практики давно не было.
– И что ты делаешь?
– Просто иду вперед, – отвечает парень, и мне становится не по себе от мысли о том, что тот сдался.
Я не сдамся.
– Ты спрашивал о том, как я сюда попал? Потом ты сказал что-то на тему того, что я здесь очутился сразу. Что это значит? – спрашиваю я.
– Да так, не важно, – отвечает он.
– А все же? – не унимается мое любопытство. – Ты что-то говорил… Слово такое… Столпотворение?
– Чувак, забей, не хочу.
– Ну, ладно, – говорю я.
– Тебе не холодно? – спрашивает он.
– Не холоднее, чем руки одной особы, – мрачно отвечаю я, вспоминая сцену под крестом.
В этот же момент выражение лица попутчика сильно меняется. Это выглядит, как смесь удивления, отвращения и рвотного позыва, который тот старательно старается сдержать.
– Как она выглядит? – спрашивает он.
– Наша встреча была достаточно экстремальной… Для меня, – говорю я, вспоминая ту замечательную ночь. – Поэтому единственное, что я нормально помню, – больничный халат.
– Стало быть, она… Как же тесен наш город, – говорит он и становится еще более мрачным.
– Знакомы?
– Ну, типа того…
– Не будем?
– Да.
И мы вновь погрязли в тишине.
– Интересно, чей это сон, – первый голос начинает очередную цепочку размышлений.
– А сон ли это вообще? – второй голос, как всегда без промедлений, подхватывает тему.
– Если даже сон, то он очень странный, очень персональный, – третий голос.
– Очень персональный, даже не смотря на то, что сейчас мы разделили его, – задумчиво говорит четвертый голос.
– Я хочу уничтожить того, кто заключил меня здесь! Его или чертенка! – орет пятый.
– Как же я устал! Что-то мне не очень хорошо, – говорю я и чувствую, как тело само по себе сползает на поверхность. – С чего бы это?
– Эй, чувак, ты чего?! – кричит попутчик. – А что за следы? Я этого не видел раньше! Не замечал…
– Это кровь… Моя кровь… С моих стоп… Они стерлись, сбились, рассеклись о неровности поверхности, – говорю я, и голова входит в крутое пике.
Я лечу сквозь пространство, оставаясь на одном месте.
– Я вращаю планету, оставаясь на месте? – думаю я. – Или же планета вращает меня? Или же я двигался так быстро, что, остановившись, поплыл по инерции, как автомобиль, скользящий по льду? Или же это планета двигалась быстро и толкала меня вперед, а потом резко замедлилась, передав мне остатки импульса и запустив меня вперед, как вагон несущийся по рельсам, в то время как основной состав остался позади, сбавив скорость…
– Постой! – резкая мысль. – Поезда не толкают перед собой вагоны!
Вот что начало волновать меня в тот момент.
– Ты как? Идти сможешь? – взволнованно, напугано спрашивает попутчик.
– Поезда не толкают перед собой вагоны! – вот, что я произношу вслух, отвечая на его вопрос, двигаясь по инерции своих мыслей.
– Что?
– Нет, ничего. Это неважно, – отвечаю я, наблюдая за тем, как Вавилонская башня впереди переворачивается на сто восемьдесят градусов по вертикали, а затем размывается по краям в противоположные стороны, сливаясь в фигуру, напоминающую змею английской буквы «S».
– Встать сможешь? – спрашивает он.
– Помоги, – отвечаю я и протягиваю ему руку. Парень помогает мне подняться.
– Ну что, как?
– Нормально, –пойдем, – вместе с этими словами я поднимаю руку вверх, чтобы махнуть в сторону башни. Это движение влечет меня вслед за собой. Я лечу лицом в поверхность, раскинувшуюся над землей, под небом, в самом центре. Буквально секунду назад я видел ее, а сейчас лишь темень, наполнившая мои глаза…
—–
Глаза закрыты. Руки шарят вокруг. Лапаю стройную и возможно красивую… холодную ножку кровати.
Я лежу на полу своего скромного жилища, я лежу практически под кроватью. Проходит еще пара секунд, моя голова начинает раскалываться от сильной боли.
– Похмелье, – медленно произношу я шепотом, но не слышу своих слов.
Только сейчас я понял, что уши заложило от давления. Открываю рот. Еще через несколько секунд начинаю различать глухие хлопки. Даже не хлопки, удары. Это стук. Стучат, нет, барабанят в дверь. Громко.
– Открывай, – далеким сумрачным голосом доносится до меня еще через несколько секунд.
Медленно и мучительно поднимаюсь на ноги.
– Сейчас, – говорю я и только через секунд понимаю, что ору, что есть сил. – Сейчас я открою!
Хриплый голос вырывается из меня криком. Подхожу к двери. Из-за похмелья перед глазами мутное стекло. Открываю. Там стоит сын жирного ублюдка… Просто ублюдок.
– Что надо? – спрашиваю я.
– Утро! Работать! Арбайтен-арбайтен! – кричит он. Медленно и лениво разворачиваюсь и иду вглубь хижины, чтобы собраться.
– Это последний раз, когда я столь благосклонен к тебе, – раздраженно говорит он. – Это последний раз, когда мой отец оказывает влияние на меня.
– Хорошо, дай мне две минуты, – произношу я сквозь хрип, передвигаясь в тумане и слушая приглушенные звуки мира.
Я досадная ошибка, допущенная жизнью.
– Еще один паршивый день в нашем Богом забытом городе, – думаю я. – Опять идет снег, крупными хлопьями летит прямо в глаза, чтобы скрыть нечистоты, скопившиеся на улицах, за их пределами, внутри стен…
– Голова… – коротко произносит первый.
– Болит… – второй.
– Сильно… – третий.
– Плохо… – четвертый.
– Как же я хочу сдохнуть! – говорит пятый.
В этом момент по холодному, по тающему от тепла стоп снегу я иду в туалет.
Желудок пустой. Мысли пусты. Я сам по себе опустошен. После общения с этим чуваком на пустоши мыслей. После пустоши мыслей. После взгляда чертика под кроватью. После звуков его игрушки. После поисков этого маленько гаденыша в моей скромной обители.
–Нитка на нитку, спиралью связаны линии жизней в блике последнего взгляда… Город – колония, мы в ней муравьи ниточками-нитями все связаны, переплетены… Кверху дном перевернулось все. Прошлое, что будет и сейчас, в плотный канат сплетено. Тихо-тихо, все это сон… Он весь мир ведет к концу времен…
Я опустошен из-за этой проклятой песенки! А она до сих пор продолжает свое существование в моих мыслях.
Я всего лишь упоминание в архивах.
Эта песня. Она словно слова оракула, которые предвещают некоторую судьбу, будущее, которое меня ждет не за горами… Моя смерть. На дне могилы, на этом проданном кладбище, в самосозданной яме. Вот она, моя судьба, безжалостная и беспощадная.
Я хочу покончить со всем раз и навсегда.
Погода, что так неистово бушует, только разжигает огонь желания. Этот декабрь точно всех сведет с ума. Я это чувствую. Я об этом думаю, пока иду по улице, пока снег бьет меня в лицо.
Холодно.
Опять холодно. Снова температура играет похоть и лезет своими руками под одежды. В очередной раз длинные и тонкие пальцы скользят по коже, оставляя после себя линии мурашек, рисуя на коже карту дорог этого города. Вновь целует в щеки своими шершавыми и совершенно сухими губами.
Я иду на планерку, зная, что без меня она не начнется. Погода дышит мне в лицо морозным ветром. Это единственное, что спасает меня сейчас. Это делает мое похмелье менее болезненным. Это заставляет дышать и наполнять мешки за сердцем температурой и погодой. От этого даже ненависть по отношению к хлопьям снега становится чуть менее нестерпимой.
– Всего лишь несколько часов работы на кладбище, а потом – в город, потом я еще приближусь к тому, чтобы мой план перестал быть мыслью и стал реальностью, – вот о чем я думаю по пути на очередную планерку, к новым друзьям на один день, к блевотному монологу жирного ублюдка, к тому, как меня назовут сыном, к свежей могиле.
И все происходит, как будто это было написано в рамках сценария. Ни единого отступления, ни какой импровизации, лишь четкое следование.
– Как же мне все это надоело, – думаю я. – Как же я хочу пропустить все это и переместиться вперед во времени, к моменту, когда все закончится, и мне наплевать на то, каким будет итог.
Я работаю. Моя жизнь – это работа. Я уже настолько привык жить своим делом, что иной жизни у меня нет. В принципе, моя деятельность именно на этом и построена. У меня не может быть ничего, кроме работы. Моя работа заключается в жизни. И нет никакой разницы в том, что именно я делаю: рою землю, продаю наркоту, или же…
Мои размышления прерывает коммерсант. Он подходит ко мне. Под руку его держит девушка с совершенно белыми волосами и огненными веснушками. Ленты губ растянуты в уголках. Глаза немного прикрыты. Она смотрит на меня и, подобно погоде, тянет свои руки под одежды. Язык проплывает по лентам губ, как корабль по волнам.
Я объект чужого желания.
– Готов мыться и идти на доставку? – спрашивает коммерсант.
– Мы пойдем вместе, – говорит девушка с кожей цвета свежего снега.
– Это плохо, – первый голос.
– Это очень плохо, – второй голос.
– Это ничем хорошим не закончится, – третий голос.
– Это вновь закончится грехом, – четвертый голос говорит, находясь в моих мыслях, а после – долгая пауза, которая сменяется диким смехом, что вырывается из меня.
– Мы останемся наедине с этой голосистой птичкой, – похабно, с вожделением говорит пятый голос, находясь в моих мыслях, и мне с трудом удается удержать его в рамках этих самых мыслей.
– Сначала отобрать его гордость, его объект, потом отобрать его дело, его заработок, его планы… В конце забрать жизни его и его отца и очистить оплот демонов, что возник под крышей святого здания с крестами на куполах, с распятием над алтарем, со священными страницами, лежащими на трибуне, – предвкушая будущее наслаждение, злобно шипит темная материя.
Иду в храм. Привожу себя в порядок. Вновь надеваю чистые, цивильные вещи. Я совершаю все эти действия механически, бездушно. В этом и не должно быть ничего такого…
Потом я иду, достаю мешок Сансара и несу его на кухню. Затем приношу туда ту странную машинку и фасую наркотик по пакетикам. Все это время я стараюсь собраться, стараюсь унять свои мысли о девушке, чьи глаза цвета самого чистого льда. Я смотрю на порошок и вспоминаю бархат ее кожи этого же цвета, но более теплого оттенка. Затем все пакетики отправляются в рюкзак.
Я не готов к этому дню.
Я нахожу любовников, забираю из этого дуэта частичку совершенного света, и вместе с ней мы покидаем территорию церкви и кладбища. Ловим такси и отправляемся по тому адресу, который называет она. Это наше первое место назначения.
Проходит около получаса, и мы прибываем. Это трехэтажное здание. Оно похоже на небольшое офисное здание. Мы расплачиваемся и выходим из автомобиля. Девушка мигом хватает меня за руку, и мы идем вперед. Огибаем этот дом и оказываемся у крыльца. Теперь я понимаю, что это не просто какое-то там здание, это государственная постройка. Через несколько секунд я вижу табличку, на которой написано «средняя школа».
– Проклятье, – думаю я в тот момент.
– А вот и моя школа, – радостно говорит девушка. – А вон одноклассники.
И она указывает рукой на кучку парней, которые трясущимися руками пытаются завернуть косяк.
– Проклятье, – эхом раздается в моей голове.
– Она школьница? – первый голос.
– Мы около школы? – второй голос.
– Сансару, малолеткам? – третий голос.
– Ты что же делаешь? – четвертый голос.
– Забери весь кайф и беги прочь! Мы прокляты и больны этим наслаждением, но дети?! – пятый голос орет на меня бешеным от ненависти голосом.
– Я знаю!!! – кричу я посреди улицы.
Девушка отпрыгивает от неожиданности. Первые мгновения ее лицо наполняют страх, непонимание, отвращение и что-то еще…
– Что ты знаешь, милый? – в один миг все меняется. Она полна света и похоти, она ничего и никого не боится, но есть что-то еще…
Ее одноклассники смотрят на меня, будто бы мое лицо исчерчено кровавыми язвами, словно там уже проглядывает пара опухолей… Они пялятся, как на прокаженного, на заразного… Эти засранцы посылают мне взгляды, полные брезгливости, содержащие недоверие и опаску по отношению к моей персоне.
Я ужасная личность.
– Доставай тридцать пакетиков, – говорит она.
Пересиливая себя, снимаю рюкзак и лезу внутрь. Оттуда по одному появляются пакетики поддельного счастья, упаковки, содержащие в себе решение всех проблем. Они кочуют из моих рук в белые, исписанные синими линиями капилляров руки девушки-снежинки, а после попадают к заказчику. Так происходит обмен, и через несколько секунд в рюкзак падают деньги школьников.
– Ты понимаешь, что это скопление обедов, ты понимаешь, что это целая вечность игровых часов и то малое время, что отведено другим людям, потраченное на зарабатывание этих бумажек? – с этим монологом черная материя будто бы выталкивает меня из тела, и я наблюдаю за тем, как оно собирает купюры и кладет их на дно сумки, и посыпает их дозами, упакованными в целлофан.
– Нет! К черту! – кричу я. – Я не хочу этого! Для меня это слишком! Сам я могу губить свою жизнь самыми изощренными способами, плевать! Я убивал и буду убивать… Я не сожалею об этом! Но я не могу убить ребенка! – вот что меня волнует в этот момент.
Но губы остаются недвижимыми, связки даже не напряжены. Я просто наблюдаю за собой со стороны. Мне противно это зрелище.
– Слишком поздно чтобы отступить, – посмотрев на меня, отвечает тело. – Если ты уйдешь сейчас, твоим действиям не будет никакого оправдания. Это наша общая задача… Остановить это безумие, – телом, как марионеткой, управляют мои голоса, и лишь темная материя говорит со мной, стараясь донести мысль, успокоить и вернуть на прежнюю траекторию движения.
Отдаю пакетики, а внутри все сворачивается. Мне плохо от самого осознания того, что я делаю. Теперь я опустился на самое дно. Ниже меня ждет только смерть, что уже много лет идет хвостом за мной, которая следует за мной немым спутником и забирает встречных, но пока что не хочет забрать меня.
– Вот и хорошо, а теперь идем со мной, – веселым голосом произносит спутница.
Она улыбается улыбкой, полной света и тепла! Но помимо этого есть что-то еще…
Мы заходим за угол. Она снимает с плеча свою маленькую сумочку.
«Странно,» – думаю я, потому как раньше я не замечал этот ее аксессуар.
Она лезет внутрь и достает оттуда портсигар. Открывает его и достает длинный патрон, заряженный до отказа.
– Это особая трава. Только так я могу на время заглушить боль, – говорит она в тот момент, как в ее руках появляется зажигалка. – У меня рак. Но об этом знает только мой врач… и ты.
– Что!? – хором все голоса.
– Мне осталось недолго, – продолжает она. – Всего несколько месяцев и это в лучшем случае.
– А как же?…
– Никак. Они не знают… И не должны.
– Но ты же?…
– Всегда под кайфом? Ты об этом? – спрашивает она.
– Да! – хором я и все голоса.
– Нет. Не всегда. Только когда становится совсем невыносимо.
– Но как вы с?…
– Как мы провернули это?
– Да! – вновь все вместе хором.
– Я написала официальное заявление, заверила все бумаги и так далее. Бюрократия, короче, понимаешь? Потом врач предложил выписать мне болеутоляющее, но я отказалась. Он выписал мне лечебный каннабис… Но он стоит денег.
– Ты хочешь сказать, что именно поэтому ты связалась с этими ублюдками? – спрашиваю я, и в этот момент ярость наполняет меня.
– Нет, не поэтому, – спокойно отвечает она.
– Так почему?! – я перехожу на крик.
– Потому, что я хочу дожить. Не довыживать, а дожить. Как рок-звезда! И уйти в бесконечность, в безызвестность, – говорит она, делая паузы на затяжки.
– Именно поэтому ты губишь других, гнида?! – взрываюсь я, и мои руки машинально хватают девушку за тонкую белую шею.
– Не для того, чтобы погубить или забрать кого-нибудь с собой, а чтобы сделать свои последние дни, недели, месяцы более терпимыми, – говорит она без малейшего страха, делает затяжку и выпускает дым мне в лицо. – Пойми, милый, если ты придушишь меня, если ты пустишь кровь по моей белой коже или сожжешь на костре, пританцовывая вокруг на своем проклятом кладбище, ничего все равно не изменится… Все равно в скором времени именно ты меня там и закопаешь. И, кстати, каждый делает свой выбор сам. Кому-то просто не хватает кайфа. Я в этом не повинна.
– Да ты сама постоянно сидишь на дозе! – злобно произношу я.
– Да. И занимаюсь сексом за дозу и за деньги на каннабис… И что? – спокойно говорит она. – Я даже спала с тобой, потому что ты мне понравился…
Мне становится тошно.
– Ты безумна, как этот город, – говорю я.
– Да, потому что я здесь родилась, – отвечает она. И я понимаю, что ничего не могу с ней сделать… Это нарушит мои планы.
– Поехали дальше, милый, – говорит она, и мы отправляемся на поиски такси. Найдя, она говорит следующий адрес, и мы едем туда. Это очередная школа, и очередной приступ злости скручивает меня, и в очередной раз темная материя, что не так давно поселилась в моих мыслях, выталкивает меня наружу и правит телом, позволяя мне только наблюдать. А по окончанию девушка вновь произносит слова о поиске такси, и все повторяется. Так мы посещаем еще три учебных заведения. Рюкзак практически пустой и она отдает мне короткий список.
– Там ты справишься самостоятельно, – говорит она. – Мне пора идти, милый.
Она подходит ближе, а затем приближается, чтобы поцеловать мои губы. Я скован, парализован, здравый смысл сопротивляется желанию.
– Это неправильно! – кричу я, не выходя за пределы мыслей, и тело поддается. В нескольких миллиметрах я беру верх над мышцами и отстраняюсь от девушки с белой кожей и огненными веснушками.
– Шалунишка, – улыбка появляется на ее губах и взгляд наполняется желанием и похотью… Но помимо этого есть что-то еще. Это не страх смерти, не жажда кайфа… Это что-то другое.
После этой сцены мы расстаемся, и каждый направляется по своим делам. Мы расходимся, и я чувствую облегчение. Оно связано со многими факторами: от отсутствия объекта запретного желания до присутствия постоянного раздражителя, по отношению к которому я чувствую лишь отвращение. И это все в себе сочетает всего один маленький человечек!
Остаток дня проходит в суете и беготне. Напоследок я заглядываю в свой любимый бар, беру бутылку – входной билетик на автомагистраль в рай и отправляюсь в лачугу. По пути на кладбище захожу в какую-то новую рыгальню, беру порцию китайской лапши на вынос и довольный возвращаюсь в пристанище. Здесь меня встречает уже ставшая родной обстановка не нищеты, но отчуждения. Обстановка отдаленности от мира, от людей, что этот мир наполняют… Чтобы не выплескивать в него свою мерзость, чтобы не заражать людей собой, своими идеями…
– Как это сделал кто? – первый голос особенно выделяет последнее слово.
– Сделал и канул в историю, – продолжает второй.
– А потом даже не его последователи сотворили величайшую мистификацию, – третий.
– И создали не персону, а легенду о личности, – шепотом в моей голове говорит четвертый голос.
В этот момент я уже сижу на койке из металлической ржавой сетки с обоссанными матрацем и одеялом. Я бухаю дрянь и смотрю на небольшую тумбочку, что держит на себе несколько моих персональных артефактов.
– Вера должна быть, а религии быть не должно. Вера – хорошая идея и отличная основа духовности, а вот религия – это выживший выкидыш политики, за которым мать присматривает как за юродивым, – спокойно декламирует пятый голос. Я чувствую его раздражение, я понимаю, что две поселившиеся в моих мыслях личности готовы уничтожишь оплот сил зла, но они ждут, потому что рано.
– Интересно, – переключаются мои мысли. – Что было с альбиноской. Весь день меня не покидало чувство, что во всем, что она делает, скрывается что-то еще, но что?
В эту же секунду я заканчиваю бутылку дряни и выхожу прямо в самый центр магистрали до рая. Через пару мгновений раздается стук в дверь, и я встаю. Мир, отражающийся в моих глазах, ловит траекторию лопастей вентилятора.
– Вера в Бога и религия сравнимы с тем, что предлагает художник и требует заказчик, – мелькает мысль в моих хмельных мыслях, я открываю дверь впуская холодный ветер декабря и завтрашний день.
—–
Утро. Холодное и мерзкое, как и этот проклятый город. Свинцовые тучи затянули небо, предвещая бурю. Выхожу на улицу. Все тело ноет и болит, будто бы ночью я занимался йогой. Внутри бушует странное чувство. Все мои голоса молчат. Это странно.
Выхожу на планерку. Там стоит жирный ублюдок и его сыночек. Я мечтаю об их смерти. О том, что я своими руками дарую им свободу и освобождение от скорлупы тел. Но сейчас я только стою и смотрю в их довольные рыла. Они в свою очередь окидывают своими сытыми взглядами шеренгу моих одноразовых друзей только на сегодня. Их глаза холодны, как этот проклятый декабрь, что своими похотливыми ветрами лезет даже не под одежды, а глубже, под кожу, под мышцы, минует кости и проникает вовнутрь. Я чувствую это, но мне не страшно. В прошлом таких ситуаций было целое море, и оно закалило меня, мое тело, мое сознание…
Я стою во главе шеренги и чувствую дрожь всех тех, кто стоит после меня. Они все сломаются по окончанию этого дня, а я останусь здесь столько времени, сколько потребуется, чтобы свести личные счеты.
Я бешеный пес, что мчится за составом.
Речь жирного ублюдка смолкает, и на передний план выходит его сынок. Он смотрит на меня, на всех нас. Он тянет улыбку во все свои зубы. Он выглядит так, будто бы сделал нечто великое. Коммерсант подходит ко мне поближе.
– Ты! Выбирай себе напарника на часть этого дня, – говорит он, и я беру ближайшего за шиворот. – А теперь идемте вместе со мной.
– Рано, – первый голос.
– Слишком рано, – второй голос.
– Подожди еще немного, – третий голос.
– Чтобы совершить задуманное, не хватает информации, – говорит четвертый голос, и через секунду я словно преодолеваю мембрану действительности. Тем самым мозг погружает меня в мир своей мультипликации, и я становлюсь невольным зрителем безумной анимации.
Я вижу весь мир таким, каким успел его запомнить ровно за секунду до погружения. Вперед идет порождение грехов, исчадие, сосланное на землю для службы. Позади тащится друг на один день. Я смотрю на спину впереди идущего. Потом перевожу взгляд на руку. Она сжимает древко лопаты. Моему мозгу требуется малая доля мгновения, чтобы проанализировать ситуацию и дать рукам приказ.
Я – в бесконтрольном полете.
Вторая рука крепко фиксирует древко лопаты. Еще мгновение и обе руки наносят удар прямо в спину, но не лезвием, тупым концом, четко в позвоночник, и я слышу, как несколько костяшек с хрустом покидают свои позиции, а их обладатель летит вниз и лицом ныряет прямо в снег. Конвульсии долбят его тело, заставляя танцевать страшный танец прямо на земле.
Взгляд уходит в сторону. Там жирный ублюдок срывается с места. Он хватается за огромный крест на своей жирной шее. Снимает его и берет в свою огромную ладонь так, как обычно берут ножи. Они бежит на меня.
Выкидываю руку в сторону, рассекая воздух острым концом лопаты. Оно встречает препятствие на своем пути, и кровь окропляет свежий белый снег.
Святой отец отшатывается на несколько шагов назад и хватается за шею. Он что-то кричит. Я не понимаю, но вижу, что рассек огромный мешок жира, который тот отрастил под подбородком… Рана не смертельна, поэтому еще через секунду он старается ударить меня крестом, как ножом. Не знаю, как такое может быть возможно, но золото, оно словно заточено и легко кромсает одежду на мне.
Спотыкаюсь и падаю на землю. Жирный ублюдок наваливается на меня. Он двумя руками давит на крест, он направляет распятие длинным концом прямо в мою грудь, туда, где расположено сердце. Сопротивляюсь. Но этот ублюдок слишком много жрал…
– Слушай внимательно, – начинает говорить пятый голос. – Я ногой вобью этот крест в тебя, мразь!
Голос кричит, а после посылает прицельный плевок этому демону в глаз. От неожиданности тот теряет напор, и мое тело использует этот момент, чтобы нанести контрудар и перегруппироваться.
Затем удар, еще один удар, и вот отец коммерсанта лежит на снегу. Из его мешка жира под лицом хлещет кровь. Руки раскинуты в стороны. Он тяжело дышит, но продолжает сжимать распятие. Подхожу и ногой, пяткой, наношу сильный удар по запястью. Пальцы разжимаются, и я отбираю реликвию, артефакт.
– Я же обещал, – злым шепотом произносит пятый голос, а потом, управляя моим телом, наносит мощный удар в грудную клетку. Крест входит под кожу, рассекает мясо и упирается в ребра. Жирный ублюдок орет, истекая кровью. Первым ударом я не достал до сердца… Даже не пытался.
– Вот и все, – сквозь смех сумасшедшего вырывается пятый голос, а затем пятка надавливает на крест. – Вот вам индульгенция, изгнание, сеанс спиритизма, обряд экзорцизма или чего-бы то ни было!
Пятый голос продолжает неистовствовать, а я наблюдаю за тем, как жирный ублюдок в муках боли захлебывается кровью.
– Твоя очередь отправиться в ад, – произносит мой персональный демон, и тело направляется к коммерсанту, который залил снег вокруг себя пеной и рвотой. – Хотя, нет, подожди.
Тело и возвращается к телу священника. Достает крест и идет за лопатой. Потом упирает ее лезвием в шею со стороны позвоночника.
– Прощай, – на выдохе, полном наслаждения, срывается слово с моих губ, и рука, используя крест вместо молотка, бьет по древку лопаты, разрубая шею демона.
– И напоследок.– говорю я, наклоняясь к голове, лежащей отдельно от тела. – Думаю, так будет живописней.
Я поворачиваю его голову лицом к себе. Все это было необходимым, чтобы вколотить крест в глазницу.
Я наблюдаю за всем этим и хочу блевать, но это лишь мультипликация моего сознания, которая заканчивается кадром, в котором мои волосы в крови лежат на лице, которое тоже испачкано красной венозной жидкостью. Я тяжело дышу но… я счастлив.
А по факту я по-прежнему иду за ним вслед и тяну за собой ежедневного нового друга на один день. Я иду и пытаюсь вспомнить, чем закончился вчерашний день. Помню стук в дверь, то, как я подошел и даже открыл ее, а после не помню ничего. Будто бы все это уже было частью моего сна.
– Возможно, так и было, – утвердительно говорю я сам себе. – Возможно, это была первая нормальная ночь, и ты отдохнул. Это объясняет, почему я так легко поднялся и вышел на планерку… Интересно, куда мы идем.
Через пару минут мы подходим к машине сынка святого отца. Он открывает багажник.
– Короче, это все в храм, – говорит он и указывает на мешки, и я понимаю, что ничего особенного в том, что мы будем делать, просто работа грузчиками.
– Как закончите, возвращайтесь к землеройству, – говорит он, потом обращается ко мне: – Сегодня ты без прогулок по городу, сегодня отцу требуется твоя сила… Много клиентов, – говорит он, и мы начинаем таскать мешки с сансарой в храм. На этот раз их не просто много, а очень много!
– Видимо, готовится какая-то грандиозная гулянка, или поставка, или черт знает что, – мелькают совершенно очевидные мысли, и они не покидают меня вплоть до самого вечера. Я живу ими в течение всего этого дня.
А потом я получаю порцию помоев из рук святого отца этой проклятой церкви и иду в свою лачугу. Там провожу вечер, который сводит меня с ума своей растянутостью. Там я думаю об эластичности времени, точнее, о том, насколько время эластично в плане ощущения.
Я жаждущий действия.
В последнее время жизнь сильно ускорилась, и этот день, он как инфаркт. Он просто ввел меня в ступор, и даже мое тихое безумие затаилось где-то в углу сознания.
– Это не инфаркт, это инсульт, и сегодня он скрутил тебя, – темная материя начала движение. В следующий миг я покинул мир реальности и нырнул в сновидение.
—–
Я лежу на койке и смотрю в потолок. За окном воет ветер. Иногда он затыкается, чтобы перевести дух, и начинает снова. Его голос напоминает мне крик тех, кто подвергается мукам… Я слышу кошмарные сны жителей города.
Около часа назад мои глаза открылись, тем самым прервав сон и отдых. Теперь я сам подвергаюсь мучению и коротаю ночь в одиночестве.
Время замедлило свой ход и дало мне бесконечность на раздумья, на поиски ответов, на тупые вопросы, на размышления о моей прошлой жизни, жизни перед той жизнью и жизни, что была еще раньше… На моделирование событий, которые приведут к казни демонов, которые приведут к очищению города от скверны. И планирование складывается по деталям, по секундам в алгоритм программы, которую мне предстоит реализовать.
