Жерар Депардье
Другое. Автобиография
Это ужасно, все эти люди, рассказывающие тебе свою жизнь, живущие воспоминаниями, своими маленькими историями. Они похожи на актеров, которые пытаются запомнить текст роли. Придурок, надо забыть его, твой текст! Забыть, чтобы быть.
Главное – не знать, но быть.
А быть – это о настоящем.
Мне докучает моя память. Нет ничего хуже, чем жить в воспоминаниях. Среди этих окаменелостей.
Жизнь – не то, что произошло, но то, что есть сейчас.
Конкретное мгновение.
Единственная наша вечность.
Я стараюсь жить одним моментом, в забвении всех остальных.
Ничего не имею против своего прошлого. Оно существует, я ни о чем не жалею, но мне больше нечего с ним делать. И каждый раз, когда ошиваюсь в его окрестностях, я выпадаю из жизни.
Меня интересует только чистая страница, а не те, которые я уже замарал. Потому что именно эта чистая страница приведет меня в Другое.
Только забыв свое прошлое, забыв себя, можно начать отдавать.
Память – как культура. Это прекрасно, если у вас получается ее перерасти. Узнать, что мы ничего не знаем.
Я всегда предпочитал забвение. Все забывать.
Прежде всего – себя.
Больше ни о чем не думать.
Чтобы всегда быть новым.
Я больше не хочу в себе разбираться.
Оставляю это интеллектуалам – они это обожают. Этих статичных людей интересуют статичные вещи, о которых они порой не имеют понятия, но иногда лишь чувствуют.
В истоке всех отъездов, перемены мест, лежит ощущение.
Вибрация. Дыхание.
Жизнь подобна песне или танцу. Так проявляет себя природа – до слов, помимо слов.
В возрасте тринадцати лет, когда я по ночам один шел по лесу, там никогда не было тихо. Всегда что-то двигалось, вибрировало, копошилось. Но я никогда не боялся. Я превращался в ощущения, внимательно вслушиваясь во всеобщую музыку вещей.
Страх – он приходит, когда ты с готовностью складываешь слова, анализируешь звуки, а не живешь ими; охотно даешь им имена, вместо того чтобы позволить им баюкать тебя, уносить, восхищаться.
Тогда, едва ты захочешь знать, все пропало, ты бежишь, чтобы спрятаться.
И тебе же лучше, потому что часто именно страх приносит опасность.
Анализ – это то же самое.
Это остановка.
Один из способов оказаться вовне. Вне движения жизни.
Вот что мне не нравится в интеллектуалах: эта манера отсиживаться, оставаться в укрытии. В итоге от них несет затхлостью.
Поэты, напротив, честно двигаются вперед под открытым небом.
Они предаются жизни, ощущениям.
Вот почему они могут заставить мир двигаться вперед.
Перенести нас в Другое.
Другое – это не философия.
Это то, что отменяет все твои теории.
Это означает быть одновременно разумным и неразумным.
Это нечто запредельное.
Знание, что ты разумен или неразумен, – это уже то, что возвращает тебя сюда.
Что заставляет тебя вернуться из Другого. Другое – за пределами всего. Пребывать в Другом – значит выходить за рамки.
Надо идти и смотреть
Когда я нахожусь в другом, в чуждой мне культуре, мне все интересно.
Земля, ее плоды, ее история, география, климат, запахи, обычаи, звуки, шум, тишина, песни, верования, духовность, свет.
Я смотрю на людей на улице: как они ступают, как перемещаются.
Слежу за лицами, походкой, дыханием.
Все смешивается, это одновременно и музыка, и картина, и даже нечто большее.
Способ проживать мгновение во всем его богатстве.
Путешествие позволяет оживить в себе способность удивляться, которую усыпляет повседневность и парализует привычное.
Проблемы и планы более не существуют, момент захватывает нас, мы ощущаем то, что живет в нас и чем пренебрегаем или о чем не ведаем.
Мы становимся более уязвимыми, а значит, более восприимчивыми ко всему сущему и к миру.
Мы открываем в себе незадействованные ресурсы. Мы пробуждаемся.
С другим воздухом, что мы вдыхаем, другим воздушным шаром, что надуваем, нам является другая жизнь.
Необходимо дать ей проявиться.
Открыться, сломать барьеры, забыть свое эго и свои страхи, чтобы превратиться лишь в слух и взгляд.
Проявить гостеприимство к этому другому.
Она далеко позади, эпоха великих исследователей.
Единообразие, которое завоевывает мир, добралось и до путешествий.
Сегодня все или почти все ездят в одни и те же места.
Мы следуем за гидом, модой, туристическими агентствами или СМИ.
Так вся планета ужимается до пяти-шести мест, вполне комфортных, с необходимым элементом экзотики.
Но планета намного больше, намного обширнее, чем все то, что нам могут продать.
Я повидал необъятные просторы, куда, кроме тех, кто там обитает, никто никогда не забредет.
Необъятные просторы, о которых ничего не известно, где все поражает.
Часто именно там я переживал самые прекрасные моменты жизни, там повстречал самых поразительных людей.
В самом деле, там все не так, как нам бы хотелось, но разве путешествие непременно должно быть комфортным?
Нет, не должно.
Только потеряв все свои ориентиры, ты действительно можешь начать обживать страну.
Потому что страну не надо видеть, в ней надо жить.
Без плана, без программы.
Это важно, как каждый из нас населяет планету.
Как мы пользуемся всем тем, что она может нам дать.
Наше отношение к Другому часто является лучшим мерилом нашей воли к жизни.
И нашей свободы.
Лучше всего мне с людьми, чьим языком я не владею.
Но даже это совсем простое обстоятельство встречается все реже. В большинстве стран мира люди говорят по-английски, чтобы быть понятыми. То есть они полагают, что говорят по-английски. Хотя говорят они не по-английски, а по-американски.
Я никогда не пойму этой мании довольствоваться американским. Почему бы не заинтересоваться и красивыми музыкальными языками вроде литературного арабского? Или языком китайских мандаринов? Китайская каллиграфия – исключительное искусство, с его волосяными и нажимными линиями. Это сама чувственность. Почти пение.
Я не понимаю, для чего мне заводить разговор по-американски с эфиопом или узбеком.
Я не нуждаюсь в речи, чтобы изъясняться, и предпочитаю обмен взглядами.
Мне нравится наблюдать за человеком, чьего языка я не понимаю, быть абсолютно внимательным к нему – ко всему, что от него исходит, к тому, что он собой представляет. Видеть, как являют в нем себя его история и география.
Я улыбаюсь, подражаю ему и очень скоро вижу, что он смотрит на меня так, словно я говорю на его языке. Именно этот ответ, который я вижу и читаю в его глазах, в одно мгновение устанавливает между нами связь.
Это то, что некоторые называют единением.
В чистом виде.
Каждый раз это происходит так же внезапно и неожиданно, словно обращенная к тебе речь пророка: «Встань и иди!» – и ты начинаешь движение.
Это просто вера в жизнь.
Другое, что читается во взгляде чужого человека, становится тебе особенно близким.
В нем проявляется человечность во всем ее богатстве.
Та самая человечность, что была здесь с зари времен и вдруг ожила в этом взгляде.
Это мгновение вечности – то, что я предпочитаю всему на свете.
Слова придумали люди, которым нечего было сказать друг другу.
Самое прекрасное в человеке и между людьми всегда обнаруживается там, где слова не нужны.
Когда слова наконец покидают тебя, это значит, что ты погрузился в свою человечность.
В его добро и зло.
Именно это Дюрас[3] прекрасно передала в своем фильме «Натали Гранже».
В этом фильме я прихожу к двум женщинам, чтобы продать им стиральную машину, выдаю им свою обычную тираду и впервые наталкиваюсь на людей, которые действительно слушают, что я говорю.
Они ловили каждое мое слово.
И нá тебе: я не смог больше говорить. Я был парализован. Ни единого слова больше не могло сорваться с моих уст. Все слова казались ничтожными. Я вдруг понял, что они бессмысленны.
Слова – они не имеют никакого значения.
Мы в них не нуждаемся.
Достаточно настоящей открытости к другому, к жизни. Она дает нам все языки мира.
Я только что вернулся из Эфиопии.
Чудесная страна.
Она меня очаровала.
Эфиопия – это вся история человечества.
Здесь у людей совершенно другой менталитет, чем у тех, кого я знавал в других местах. И я думаю, это отчасти потому, что страна никогда не была колонизирована. Итальянцы, правда, попытались, между 1936 и 1941 годом, а потом сунули ключ под дверь. Ничего не поделаешь, завоевать невозможно. На них лежит благословение. Культура, нравы, язык остались прежними. С начала времен.
Никакие влияния тут не прижились. Не было всех этих мерзостей, как почти везде в Африке: этой одержимости армией, экономикой, не было иностранных миссионеров, желания оттяпать и присвоить немалые территории других стран, культуру, которая им не принадлежит. Под предлогом, как обычно, приобщения к цивилизации.
В Эфиопию не завозили другой язык, как это делала Франция в других странах. Такое всегда приводит к фальши.
До сих пор – и благодаря этому – здесь сохранились разные племена, диалекты.