Женя Т.
Мама, или Самое настоящее письмо на Земле
Смотрела «Зачарованных» и ела горячий бутер с копченой колбасой, накрытой расплавленным в микроволновке сыром. Хлеб смазать тонким слоем майонеза – верх кулинарии и гастроизысков. Лучше еще не придумали. А в сочетании с сериалом, где падающие внутрь, вслед за кусочками божественного моего обеда, эпизод за эпизодом заставляют забыться напрочь, отложить мозг и просто тонуть в выдуманной кем-то (довольно плоской) истории, получается первоклассное каникулярное времяпрепровождение.
Папа зовет на кухню – что-то хочет со мной обсудить. Я тяжко вздыхаю, ставлю серию на паузу, откладываю пустую тарелку (спасибо, что не под подушку) и плетусь к нему.
– Да, пап?
– Агни, ты, наверное, уже поняла…
Он сидит слева от меня, условно во главе стола, на своем месте. Обеденный стол, за которым мы собирались только трапезничать, непривычно пустой – как-то карикатурно выглядит. Все как-то карикатурно. Занавески с тусклым белым светом сквозь них, плоский холодильник и его почему-то сероватое лицо…
– Ты, наверное, уже поняла, что у тебя не родится братик…
– Да, поняла, – не знаю, почему я ответила так, первое, что пришло в голову.
Он долго посмотрел на меня. Мама, я ничего не чувствовала в тот момент. Ничего. Ок, спасибо, что сообщил? Это мне нужно было сказать? Приличия для опустила голову. Потом ушла в комнату и, ты не поверишь, взяла тарелку, вернулась на кухню за очередной порцией бутеров под сраный сериал.
Вот и все мои воспоминания на этот счет. Я решила тогда, что не буду ни с кем делиться – дескать, пусть останется моей тайной трагедией. И все-таки, когда вечером мне позвонила моя подруга Валерия, я ей как-то все рассказала. Мам, я как будто… хотела ей рассказать, не могу подобрать слово… Понтануться, что ли, смотри, типа, как нам тяжело, какая у нас беда, какие мы бедные, но тут же – принять вид стойкой и сильной девчушки, что все переносит. При этом на термометре эмоций был безжизненный ноль.
Пока я тонула в своем психопатическом дерьме, папа прятал в кладовку купленную заранее детскую одежду, собирал обратно кроватку, выглаживал пеленки и убирал в большой черный пакет. Я не знаю, было ли в действительности именно так, но помнится, что он постарался убрать с виду все, что могло триггернуть тебя по возвращении.
Ты же страдала… Как? Я тебя не смогу понять, но попытаюсь сейчас. Пустота. Темнота. Боль. Ощущение напрочь перечеркнутого будущего, обида, ненависть, выедающая мысли тоска – все они появятся позже, когда ты выберешься из поверх накинувшихся смертельных лап, когда сама едва избежишь смерти вследствие воспаления и внутреннего кровотечения. Потом у тебя перед глазами образуется пелена, которая еще где-то на год выкрасит в многотонный серый все, что тебя будет окружать. Кажется, здесь на время начнется то самое явление, которое психологи называют «мертвая мать» – замершая, механическая, опустошенная. Но как бы ни был аллегоричен этот термин, он, пожалуй, лучше всего опишет твое состояние в этот период. Причем «мертвая» не для меня или Марии – для нерожденного своего…
Прости меня, мама, что я оказалась так ментально далеко от тебя, когда тебе было настолько плохо. Я тогда не сумела оплакать и прогоревать нашу утрату – оплакиваю теперь.
Ты же – сильнее всех, это я всегда знала. Ты смогла встать, медленно, но верно снова поднять глаза на небо, побороть диабет, поверить в жизнь, вернуться к нам.
Ты говорила, что мы все виноваты в смерти малыша – доводили тебя до белого каления всю беременность, устраивали сцены, забыли о бережности и мягкости, забыли заботиться о тебе, а лишь выводили все втроем, заставляли нервничать и все контролировать самой. Порой мне кажется, что это и вправду было так.
А смогла ли ты нас простить?
май, 2018
Ты не раз ему предлагала приехать к вам, чтобы ты могла о нем заботиться, лечить его и кормить элементарно. Он бы гулял с Маратом, познакомился бы с бабушкой и дедушкой – родителями папы, доживал бы свои последние годы в тепле семьи, каких-то связей, в кругу живых людей и неопутевших стен.
Но он – ни в какую. Будем честным, мам: ты и я – мы понимали, что едва ли он согласится. Покинуть стихшую пустую квартиру, холодильник, в котором лишь пара стухших яиц, стакан водки и кружевные занавески, обветшалый балкон с видом на запущенную зелень двора, две комнаты – побольше и поменьше, где пахнет книгами, пыльным чистым бельем и деревом старой мебели, где умирала бабушка, где росла ты и твои братья, где за столом в гостиной собирались на Новый год соседи, а увядший теперь массивный хрусталь, пропахший соленьями и маринадами, тогда был чинно расставлен на стеклянных полках шкафов и оживал по праздникам во всем своем блеске. Согласится ли покинуть поселок, где вся округа от банальной старости (ну еще алкоголизма) уходит раз за разом, месяц от месяца, год от года – время остановилось, и он с ним. Твой папа, тоже внесший немалую лепту в грусть твоих глаз и необходимость стать сильной, – остался в своем тихом доме. Ты с другого конца страны приезжала к нему каждый год, делала ремонт, перебирала дорогую тебе рухлядь, смотрела на него простившими все глазами, говорила громко, чтобы он, глуховатый, услышал. В последние годы и я с ним сблизилась как-то – далекий мифический предок стал дедушкой, который с робкой нежностью худющими руками обнимал меня при редкой встрече. И даже звонил в дни рождения. Теплившаяся к нему любовь моем сердце чуть разошлась, разгорелась – я рада была оставаться в твоем родном поселке, поближе к нему.
Он ушел спокойно. Так, будто за бутылкой в соседний магазин. Нас не было с ним – тебе на работе задержали отпуск, и ты не успела буквально на пару дней.
Ты позвонила мне и с миром рассказала обо всем. Миром внутри. Я тихо плакала и долго бродила по парку Политеха, мысленно утешая тебя. А ты – бродила по детству, наверное.
декабрь, 2022
Я просто умерла в один момент. И, пожалуй, я даже помню тот самый момент – когда меня не стало.
14 декабря 2022
Мам, он сказал «люблю». Он сидел напротив и смотрел прямо в глаза. У него столько добра, мама. От его добра светится мир вокруг. Только я, мне кажется, от его добра не свечусь – но стою, живу все еще; его только добро дает мне силы искать что-то где-то, стучаться куда-то, писать все это, верить даже будто бы, что будет дальше жизнь, когда закончится война, преследования, бедность. Верить, что все правда будет хорошо – пустая фраза, конечно, но так или иначе, если мы, несмотря на все эти грозы, будем таким сильным одним, то… Все точно будет хорошо.
Мы встретились три года назад, когда я была разбита и пила, он – безупречно красив в своих оковах.
…пьяный май. Такой же, как и три года назад. Бар. Тут в голове гиппокамп сминается и начинается цирк со срединно-височным узелком в главной роли.
Он что-то смешивает, что-то рассказывает – о Ромео и Джульетте, «Сексе в большом городе», твистах на Маргариту; я, конечно, слушаю, но больше внимательно наблюдаю за его руками, он облачен в бордовый костюм…
А об остальном внимательно рассказала в другой своей книжке – «Дневник Йона». Вот там обо всем. А здесь – о тебе .
декабрь, 2022
Все решилось: он идет работать туда, куда так мечтал попасть. А я… остаюсь рядом. Какое-то время физически, потом – ментально, долго ментально, раунд.
А я… боюсь, что меня не станет. Я не совсем понимаю, отчего этот страх. Как будто хороню, а не на работу в лучший бар мира отправляю! Как будто прощаюсь. Как будто все. Почему во мне нет искренней сумасшедшей радости за все то классное, яркое и хорошее, что наконец происходит с ним? Он это заслужил. А я думаю о себе. Куда я денусь? Где я буду? Одна в чужой стране, без языка, без слов, в тотальном психическом раздрае, который удерживается единым целым только от взгляда и доброго слова его. Кажется, я стала собственницей. Только мой – больше никому. Так привыкла, что 24/7 вместе, будто бы в этом находить себя, быть собой.
январь, 2022
Но нет, – и все опять благодаря ему. Он вскрыл во мне эту вену – Т9 бойко заменяет на веру, – потерянную где-то в складках проактивного, но не продуктивного по Фромму жира: он напомнил мне, что я умею в слова и строчки, и мысли, и собирать все это дело в текущие-перетекающие абзацы, и делиться даже этим с миром, а не прятать на облаках. Пока дни – пишу и плачу, пью кофе и коктейли, плачу и пишу.
Нет меня, мама, мира нет, его нет, тебя нет, но глоток текилы – и легче, свободнее, и улыбка ложится, и голова чуть проходит.
А ты, мама… не спасла меня, ух, только посредством тебя, дорогая, моя родная страна – нашла же самый подлый, черт побери, способ! – погубила совсем мое спасение.
август, 2006
Мы с бабушкой и сестрами были тогда в моем родном селе. Тебя не было с нами. Но с самого утра в воздухе висело ощущение чего-то такого, будто мы здесь всей компанией. Бабушка отчего-то тревожно ходила из угла в угол и места себе не находила, терла грудь в области сердца, бросала взгляд из стороны в сторону, приговаривала: «Что-то случилось, точно что-то случилось»…
В этот день мы с ней уезжали из села в город – к тебе. Ехали быстро, ехали тревожно, ехали с опаской. Я поглядывала на бабушку со смятением, зная, что она умеет с ничего себя накручивать. Но что-то и я чувствовала – и тоже с утра – потому какая-то причастность к ее не-состоянию на «пустом месте» не отпускала и меня.
