Жанна Голубицкая
Тегеран-82. Побег
Про советскую границу обычно упоминали в связи с тем, что она «на замке» и «враг не пройдет», и я представляла себе ее некой красивой высокой оградой, вроде кремлевской стены, вдоль которой выставлен почетный караул. Но и здесь не было подтянутого пограничника с ружьем наизготовку и бдительным псом. Но на нашей границе хотя бы имелась колючая проволока, натянутая между обшарпанными столбами. Димка сказал, что она под напряжением, а «симпатичные пограничники» сидят «вооооон в тех домиках на курьих ножках, похожих на скворечники» и оттуда денно и нощно, не смыкая глаз, бдят за неприкосновенностью советской территории.
Джульфа-советская отличалась от иранской только тем, что вместо «Салам алейкум, пасдаран-е-энгелаб-джомхурие-ислами-Иран» здешние офицеры представлялись, добавляя фразу «Служу Советскому Союзу».
На советской стороне обыскивали не только пассажиров, но и вагоны, вдруг «на той стороне» враг в них что-нибудь подложил? Пока пограничники проверяли документы и обшаривали обшивку купе и коридора с фонарями и металлоискателями, таможенники досматривали багаж. В отличие от иранцев, советские стражи границы умели лазить под коврик в купе. Но на нашей стороне письма мы вытащили: корреспонденцию запрещалось вывозить из Ирана, зато ввозить ее в СССР никто не запрещал.
Родная таможня тоже обстоятельно потрошила наш третий вагон без дипломатического статуса. Чьи-то коробки аж выкинули прямо на перрон, вскрыли ножами и полностью разворошили. Полустанок стал напоминать базар или привал цыганского табора: кучи цветных тряпок, рулоны искусственного шелка, пакеты и свертки.
Несмотря на то, что на советской стороне никаких «тележек» нам не меняли, застряли мы намного дольше, чем в Джульфе-иранской. Пассажиров третьего вагона вывели наружу и загнали в кирпичный станционный домик. Остальным, наоборот, выходить воспрещалось, даже на перекур. Стояли мы так долго, что все стали нервничать. Димкин папа сходил в ВИП-вагон и принес оттуда новости:
– У кого-то валюту нашли. И вроде бы даже золото. Нет-нет, не тегеранский, какой-то инженер из Бушера (см. сноску-5 внизу).
– В Бушере хорошо, – мечтательно вздохнул мой «приемный родитель» дядя Стас, который там бывал. – Живешь как на пляже. На самом побережье Персидского залива.
– Это ты при шахе съездил туда на неделю в командировку, – уточнила его жена тетя Марина. – А нашим инженерам там каково? Живешь при +50 и каждый день возишься с атомным реактором. А после революции еще и в длинных штанах и рукавах – такой курорт врагу не пожелаешь!
С ней все согласились. И пожалели инженера, который за такую адскую жизнь хотел хоть немного валюты домой притащить, но, увы, попался.
– А что с ним теперь сделают? – поинтересовалась я.
– Ну, если серьезное нарушение, то в таких случаях обычно ссаживают с поезда и оставляют для оформления и выяснения, – ответил Димкин отец. – Так что нас в любом случае скоро отправят. Но, надеюсь, что он решит вопрос.
– Как? – наивно спросила я.
Взрослые засмеялись, а Димка уточнил:
– Скажет: «Дяденька пограничник, клянусь, я больше никогда так не буду!»
Видно, так и произошло, потому что вываленное на перрон разноцветное добро сами же «погранцы», как называл их Димка, кое-как набили назад в коробки, криво склеив их скотчем, и закинули назад в вагон. Наш проводник велел всем зайти в купе и закрыть двери: по коридорам пройдет финальный дозор с собаками, после чего мы отправимся.
Наконец, нас прицепили к электровозу, который еще где-то час тащил нас по гористой местности до станции Нахичевань, где мы снова ждали – на сей раз поезда «Нахичевань-Баку», чтобы прицепиться к нему.
– Говорят, этот город основал библейский Ной, – задумчиво молвил дядя Витя, глядя в окно на запыленный, раскаленный на солнце перрон.
Наши вагоны оттащили на запасной путь, но теперь мы уже были на Родине и могли спокойно выйти на воздух. Жара в Нахичевани в первых числах сентября стояла неимоверная. Старик в чалме катил по перрону лоток с фруктами и лепешками, зазывая покупателей на незнакомом языке. По-русски он не понимал.
– Ничем не отличается от того, что на той стороне! – удивилась я.
– Исторически это одна земля, где всегда жили определенные народности, – сказал Димкин папа, покупая у аксакала его товар, – а государственные границы – деление условное, политическое.
– Интересно, а он знает, что живет в Советском Союзе? – кивнула я на деда-торговца. – Он же по-русски не знает.
– Надеюсь, дети с внуками объяснили, – засмеялся дядя Витя.
Мы вернулись в прохладное купе и, наконец, спокойно поели, без пасдаров, служащих Исламской республике, и офицеров, служащих Советскому Союзу.
После еды всех сморило, и мы завалились спать. Пока прицепят к бакинскому поезду, пока он со всеми остановками доедет до Баку, пройдет еще часов десять – к азербайджанской столице, где тоже долгая стоянка, но хотя бы есть, где погулять, как раз выспимся.
На третий день жизни на колесах поезд начинаешь воспринимать, как дом, в котором никогда не скучно, потому что картинка за окном все время меняется.
Проснулась я уже в Баку. Мы снова стояли на запасных путях, справа и слева расстилались бесконечные рельсы. Они причудливо переплетались и расходились в разные стороны. Глядя в запылившееся в пути окно своего купе, я подумала, что на таких громадных железнодорожных станциях витает особый дух – дух странствий. Классно было бы никогда не сидеть на одном месте, а кочевать по всему миру, созерцая и впитывая впечатления. Древнеперсидские поэты-мыслители так и делали, только без поезда, пешком или на осликах. Но на поезде все-таки лучше: можно хоть поспать под кондиционером.
Я вылезла в коридор, Димка уже стоял у окна и тоже глядел на рельсы. Здание вокзала маячило где-то вдалеке.
– Так, одной никуда не уходить! – сказал мне мой «дорожный опекун» дядя Стас. – Помни, что мы за тебя отвечаем. Сейчас все вместе выйдем. Надо только уточнить, сколько нам ждать московский поезд. Стоянка всегда разная, зависит от расписания. А то так уйдешь гулять, а поезд твой тю-тю!
Идти решили вместе – Димкины родители, мои «приемные» и мы с Димкой. Собрались, по совету тети Риты надели кепки: в Баку палило солнце. Я на всякий случай прихватила свою десятку. Заперли купе на ключ, выпрыгнули из прохлады вагона в бакинский зной и стали пробираться по раскаленным рельсам к перрону. Другие пассажиры спецвагонов тоже потихоньку вылезали наружу, но мы были первопроходцами.
– Мы как партизаны, – засмеялась моя «приемная родительница» тетя Марина. – Крадемся вдоль по шпалам неизвестно откуда и куда!
– Ага, и зачем тоже неизвестно! – поддержала ее тетя Рита.
Бакинский вокзал напоминал восточный базар: суета, крики, узлы, баулы и сидящие на них малые дети. Солнце палило нещадно. Стараясь не потерять друг друга, мы лавировали между носильщиками, пассажирами и их тюками и, наконец, кое-как протиснулись в душный вестибюль вокзала. К справочному окошечку, как змея, вилась потная очередь.
– Так мы тут все восемь часов простоим! – заявила Димкина мама. – Давайте искать начальника станции. А что делать, если точного времени отправления не знает даже наш проводник в погонах!
Это было сущей правдой: время отправления наших спецвагонов теперь зависело исключительно от намерений руководства ж/д узла «Баку-пассажирское».
Скоро стало понятно, что и начальника станции мы можем искать часов восемь. В одном месте нам говорили, что Ахмед Ахмедович отъехал и вот-вот вернется, в другом – что у него совещание и когда оно закончится, никто не знает. В итоге мы плюнули и вышли на привокзальную площадь. Отсюда хоть можно было рассмотреть здание вокзала, состоявшее из нового, современного, и старинного, в восточном стиле.
– Это старый Тифлисский вокзал, – сказал Димкин папа, который, как и мой, все всегда знал. – А новый возвели недавно, лет пять тому назад.
На площади народу было поменьше, но солнце, кажется, жарило еще сильнее. Казалось, что асфальт сейчас расплавится. В горячем воздухе пахло железной дорогой, шашлыками и пропыленной южной растительностью.
– А где тут Каспийское море? – спросила я, вспомнив про башню в Ичеришехере, откуда красавица бросилась прямо в волны Каспия, лишь бы не выходить замуж за нелюбимого.
– К морю надо ехать, – разочаровал меня дядя Витя. – Но ты его еще в окно насмотришься. Дальше мы по побережью до самой Махачкалы поедем.
С площади в разные стороны разбегались подземные переходы, указатели гласили, что рядом несколько входов на станцию метро со странным названием «28 апреля». Димкин папа пояснил, что это в честь того, что 28-го апреля 1920-го года в Азербайджане была установлена Советская власть (в 1992-м году эта станция бакинского метро переименована в «28 Мая» – в честь дня провозглашения независимости Азербайджанской Демократической Республики (АДР) 28-го мая 1918-го года).
Мы прошлись по площади, заходя в привокзальные магазинчики. За стеклом прилавков пылились консервы и конфеты, сонные продавщицы обмахивались газетами от жары и от мух. В одном месте мы купили несколько пакетиков хрустящего картофеля в ломтиках: он назывался «Московский», но в Москве, насколько я помнила, его надо было еще поискать. В другом – шоколадки с олимпийским мишкой на обертке, банку лимонных долек, коробку сладкой соломки «К чаю», полкило ирисок «Кис-кис» и несколько банок растворимого кофе, Димкина мама сказала, что в Москве его не достать. В третьем продуктовом мамы – Димкина и моя приемная – пожелали приобрести кефир в стеклянных бутылках, несколько банок судака в томате и зачем-то майонез. Их мужья ругались, говоря, что все это не потащат. В третьем магазине мы попили яблочного сока, его разливала в граненые стаканы толстая продавщица в белом фартуке, открывая краник внизу большого стеклянного конуса.
– Жарко невыносимо! – наперебой жаловались тетя Рита и тетя Марина. – Давайте зайдем в кафе-мороженое или вернемся в вагон.
Кафе-мороженое было тут же на площади, и мы было направились к нему, но тут мужчины узрели заведение с вывеской «Агдам» и со словами: «О, продукция Агдамского завода!» ринулись туда.
В полутемном помещении небольшого винного магазинчика пахло сыростью и прохладой, внутри дремал пожилой местный продавец. За его спиной красовались полки с пыльными бутылками, все с надписью «АГДАМ» на этикетке.
– Везде лучше всего покупать местные напитки, – назидательно молвил Димкин папа, перехватив недовольный взгляд Димкиной мамы. – Вот ты знаешь, Ритуль, что такое Агдам?
– Понятия не имею! – отозвалась тетя Рита. – Но, слава богу, он точно не водка! – добавила она, оглядывая прилавок, на котором стоял коньяк и портвейн, белый и красный.
– Агдам в переводе с тюркского – белая крыша, – поведал дядя Витя. – Это старинный азербайджанский город у восточного подножия Карабахского хребта. А в нем построен прелестный коньячный завод, производящий напитки из лучших сортов местного винограда. Видишь, дорогая, на этикетках написано: «Азербайджанское вино»? А мы сейчас в Азербайджане, так что сам Аллах велел вкусить местную лозу!
– Сам Аллах велел не пить! – засмеялась Димкина мама. – Но покуда нам все равно здесь торчать, давайте и правда продегустируем местные напитки.
С ней все согласились.
– Слюшь сюда, дарагой, – со смешным акцентом обратился к дяде Вите, как к самому старшему из нас, пожилой продавец, – бэри бэлий крэплений нол-сэм по дыва рупь дыва копейка, нэ пожалеешь, да! Я тэбэ плахой вещ не посоветую! А если пустой бутилка принесшь, как випьешь, я тэбэ за рупь восэмдэсят пят копейка отдам, сэмнацыт копейка вигода!
Моя молодая «приемная мать» прыснула с хохоту:
– Как випьешь, сэмнацыт копейка вигода! – повторяла она, давясь со смеху, пока муж не сделал ей замечание.
Но торговец вином смеялся вместе с ней, приговаривая: «Вигода-вигода!»
– Дуруг, если твой жэнщин нэ разрешаэт нол-сэм, ти можэш палавина литра взят за рупь сэмнацыт копейка. Если бутилка вэрнеш, я тэбе за рупь пят копейка отдам, дывенацыт копейка вигода!
Дядя Стас скорее, пока его «жэнщин» не захлебнулась от хохота, приобрел бутылку коньяка. А дядя Витя – «нол-сэм» красного «Агдама» без «вигоды», потому как бутылки сдавать не собирался.
– У нас этот вино називают агдамицин! – одобрительно зацокал языком продавец. – Потому что он как лэкарства, да!
– Потому что они левомицитин в него добавляют, кабы чего не вышло, – пробурчала Димкина мама, выходя из винника.
Про левимицитин, добавляемый в алкоголь, производимый в среднеазиатских республиках, «кабы чего не вышло», я тоже где-то уже слышала. Кажется, от мамы и в отношении знаменитого туркменского портвейна с говорящим названием «Сахра».
Затарившись, взрослые решили вернуться в вагон, им было жарко.
– Хотите, мы вам купим по эскимо? – попытались они задобрить нас с Димкой, понимая, что нам не интересно сидеть в купе и смотреть, как они пьют свой «Агдам».
– Эскимо – это хорошо, – нашелся Димка, – но только не здесь, – он указал на уличный лоток под зонтиком, возле которого изнывала от жары продавщица мороженого. – Можно мы пойдем в кафе-мороженое?
– Одни? – усомнилась Димкина мама.
– Ну, Рит, они ж на Родине, – хором вступились за нас дядя Витя и дядя Стас, нетерпеливо позвякивая «Агдамом». – Пусть идут.
– Только из кафе ни на шаг! – строго добавил Димкин папа, щедро отстегивая сыну целых три рубля.
– Вы запомнили путь, где стоят наши вагоны? – тревожно спросила тетя Рита. Ей все-таки боязно было оставлять нас без присмотра.
– Ну что ж мы идиоты, что ли, мам? Конечно, запомнили! – успокоил ее Димка. – Идите пейте свой «Агдам», никуда мы не денемся!
– Не волнуйся, Рит!– поддержал Димку его отец, – небось не в Тегеране после «хамуша».
Действительно, после тегеранских приключений незнакомый Баку нам всем казался домом родным. Главное, что он был нашим, советским.
– У нас с тобой целых тринадцать рублей! – радостно объявила я, когда взрослые ушли. – Гуляем!
Мы направились к кафе. И тут мой взгляд уперся в схему бакинского метро на рекламном щите: через одну остановку от станции «28 апреля» значилась станция «Ичеришехер» – тот самый Старый город, который Есенину выдавали за Тегеран! С Девичьей башней, откуда бросилась в море несчастная девушка, которую хотели выдать за нелюбимого!
– Дим! – застыла я возле схемы. – Давай быстренько смотаемся в Ичеришехер! Пожалуйста! Смотри, всего две остановки, станцию «Сахил» проедем – и на месте! Это наверняка не больше пятнадцати минут в одну сторону!
– Куда??? – не понял Димка.
Я принялась возбужденно вещать Димке про Есенина и про Баку вместо Персии. Как чекисты болтали его много часов подряд по бакинскому заливу, чтобы он поверил, что приплыл в Бендер-Пехлеви. А на самом деле его отвезли в Мардакян, а потом показали древнюю Девичью башню в Ичеришехере.
– Мы сможем увидеть ее своими глазами! – горячо добавила я.
Димка пожал плечами. Его не сильно возбудил мой рассказ, но, глядя на метросхему, он прикинул, что это действительно недалеко. Все равно восемь часов в кафе-мороженом мы не высидим.
– А у тебя пятачок на метро есть? – спросил он.
– Ура!!! – откликнулась я и на радостях даже чмокнула его в щеку. – Пятачки найдем. Купим по эскимо и разменяем.
Так мы и сделали.
Бакинское метро показалось мне не таким нарядным, как в Москве, зато простым, понятным и дружелюбным. За три года я уже почти позабыла московское метро, но все равно отметила, что в бакинском никто никуда не бежит, как в нашем. В вагоне пожилой дядечка даже уступил мне место, как девочке. Хотя в Москве нас учили, что это октябрята и пионеры должны уступать места в транспорте тем, кто старше их.
Мы проехали «Сахил» и диктор смешно объявила на азербайджанском что-то про «Ичеришехери станция». Потом повторила по-русски, что следующая – Ичеришехер. Я очень волновалась. Наверное, потому что в воздухе запахло приключением.
Выйдя из метро, мы оказались на площади, окруженной старинными домами песочного цвета, с затейливым орнаментом, вырезанным прямо в стенах. Площадь обступали толстые чинары, прямо как в Тегеране. Перед нами лежала широкая улица, табличка на угловом доме гласила, что это улица Коммунистическая.
– Простите, а где Девичья башня? – спросила я входящую в метро тетю с маленькой девочкой в огромных белых бантах.
– Крепость? – переспросила женщина, остановилась и, не выпуская девочкиной руки, принялась обстоятельно объяснять, куда нам идти. Девчушка лет трех нетерпеливо подпрыгивала, дергая маму за руку, и махала в сторону утопающего в зелени сквера.
Сквер оказался прямо цветущим садом: здесь упоительно пахло магнолиями и прохладой журчащих фонтанов, а тень густо-изумрудных широколапых елей делала жару не такой невыносимой.
Над фонтанами томно свисали плакучие ивы, а листья чинар на ощупь были такими нежными, будто гладишь императорский зеленый бархат посольских кресел (в главном здании посольства был такой мебельный гарнитур, но при нападении его разнесли в щепки).
Из уличных кафе доносился запах жареного мяса, звон бокалов и веселая азербайджанская музыка, поодаль какой-то старик играл на зурне, расстелив коврик прямо на газоне, с лотков торговали пирожками, мороженым, соками и вареной кукурузой, в клумбах цвели примулы и еще какие-то цветы, из ветвей доносилось птичье многоголосье. Горячий ветер доносил соленые запахи моря. Мы угостились пирожками по 5 копеек и молочным коктейлем по 20 копеек с уличного лотка и поспешили дальше: на холме за этим дивным садом нас ждал Старый город, которые, как выяснилось, местные зовут просто Крепостью.
Миновав сквер, мы с Димкой очутились словно в сказке Шахерезады: перед нами возвышались настоящие древние крепостные стены, как в кино! На Старый город с горы взирал памятник. Он оказался моему «старому знакомому» Кирову. Я посмеялась, что в Баку он не «одна треть дядьки», как в Марьиной Роще, а в полный рост, и рассказала Димке историю про «не Кирова».
Войдя в Старый город, мы замерли, завороженные. Древние каменные постройки Ичеришехера мало чем отличались от караван-сараев, медресе, хаммамов и мавзолеев, не раз виденных нами в старинных кварталах Тегерана, Исфахана, Шираза и других иранских городов. Такими же были и узкие витиеватые булыжные улочки. Но здесь по ним не носились стайки босоногих иранских детей в сатиновых штанах, не пробегали, опустив голову, ханум в глухих чадрах и не побирались прокаженные и нищие. Вдоль древних стен, цокая каблучками, прогуливались нарядные девушки, мужчины в белых рубашках с коротким рукавом пили пиво под зонтиками уличных кафе, а у подножья холма весело поблескивал на ярком солнце аквамариновый Каспий. Нам, детям революционного Тегерана, видеть это было странно. В самых древних, исторических, уголках иранских городов традиционно ютился беднейший люд, богатые предпочитали новостройки. А в этом удивительном городе под крепостной стеной сидят не прокаженные, а влюбленные пары.
Мы припустили загадочными, типично восточными, извилистыми средневековыми переулками, вымощенными булыжником, за века отполированным до блеска полчищами прошедших тут путников. Подпрыгивая на раскаленных камнях, мы то поднимались в горку, то спускались вниз, сверяя свой путь с указаниями аксакалов, восседающими с «армудэ-эстакан» (традиционная азербайджанская емкость для чая) подле окованных старинных дверей. Как и в Тегеране с Исфаханом, здешние мальчишки и кошки тоже гуляли сами по себе. Но мальчишки были обуты и не попрошайничали, а кошки явно чувствовали себя хозяйками и защитницами Старого города. Они не только не убегали от незнакомцев, напротив, подходили и заглядывали в глаза, словно спрашивая: что ты забыл здесь, странник? С добром ли ты пришел к нам?
Наш путь пролегал меж раскаленных стен древних каменных домиков, из окон которых соседи могут пожать друг другу руки или передать угощение. И из одного из узких окон в глинобитной стене действительно вдруг высунулась женская рука и протянула нам по горячему кутабу – тоненькому азербайджанскому чебуреку с зеленью. Мне казалось, что все это не по-настоящему, будто мы попали в какой-то приключенческий фильм. И тут я вспомнила, что рассказывал мой папа! Ведь где-то тут и снимали «Бриллиантовую руку»! На одной из этих самых узких улочек, которыми мы сейчас спешим к Девичьей башне, Никулин поскользнулся на арбузной корке и пробормотал роковое для своей руки «Чьорт побери!».
Наконец, мы вышли на широкую булыжную мостовую и я, хотя раньше никогда не видела, сразу узнала ее – Девичью башню. Буро-песочное древнее сооружение, с узенькими окошками-бойницами, без каких-либо архитектурных прикрас, поразило меня своим неброским величием. Эта простая с виду старая башня будто излучала умиротворение и спокойную мудрость седых веков: такое спокойствие иногда ощущаешь рядом с убеленными сединами аксакалами, точно знающими, что на сиюминутную суету не стоит тратить ни слов, ни эмоций. Девичья башня словно говорила всем своим видом: уж я такое видала на своем веку, не суетитесь и вы, все равно все будет так, как предначертано свыше. В десять лет мои впечатления, конечно, в такие слова не облекались, но они были именно такими.
У подножья башни сидела как раз такая местная старушка, будто вынырнувшая из старины глубокой. Морщины на ее смуглом лице напоминали замысловатые хитросплетения арабской вязи в древней книге, виденной мною в Ширазе. Казалось, что она сидела на этом же месте и век назад, и пять веков, и десять… Это было очень странное ощущение. И эта старушка вдруг меня позвала. Ошибки быть не могло: она смотрела именно на меня и манила рукой. Мы с Димкой подошли и она схватила мою руку своей узкой, сухонькой теплой ладошкой.
– В этом городе твое счастье, внучка! – сказала она, глядя мне в глаза, в отличие от продавца в «Агдаме», почти без акцента.
Ее кожа выглядела иссушенной, как пергамент, щеки впали, но черные глаза сияли молодым, задорным блеском молодости. Мне показалось, что где-то я уже видела такие глаза. И я вспомнила, где. Так же смотрел на меня старик, встреченный мною у Хорассанских ворот на юге Тегерана, когда папа отправил меня бросать письмо в мудреный тегеранский почтовый ящик. Тот дед еще сказал какой-то бред, будто когда-то уже видел меня на этом месте. Мне стало немного не по себе. А вдруг несколько веков назад я действительно бегала у Хорасанских ворот в Чале-Мейдане, и сидела здесь, у Девичьей башни, и эти старики меня узнают?! То-то все эти места кажутся мне знакомыми, даже родными, словно когда-то я уже видела их. Может, это были сны, но у меня правда такое ощущение, что я уже здесь бывала.
Старуха замолчала, будто ничего и не говорила. Больше она на меня не смотрела. Я растерялась.
– А как она могла прыгнуть в море? – спросила я то ли эту женщину, то ли Димку. Мне хотелось нарушить странное молчание. К тому же, я действительно не понимала, как красавица могла выброситься отсюда «в волны Бакинского моря», как гласит предание, если оно метрах в двухсот от башни?!
Но старуха опустила голову, она больше нас не замечала.
Зато рядом с нами, откуда ни возьмись, вырос какой-то бакинский пижон – с пышной зачесанной назад прической, бакенбардами, в обтягивающих джинсах «Wrangler» и белой водолазке.
– Девичья башня – аксакал Ичеришехера, – заявил он. – Когда она построена, точно никто не знает. Но приблизительно в V веке. В то время башня стояла прямо у кромки воды, поэтому в легенде все правда. С веками Бакинское море просто отступило назад. Меня зовут Джавид, я здешний экскурсовод. А где ваши родители? Я могу организовать недорогую экскурсию по городу.
– В легенде не может быть «все правда»! – ответил на это все экскурсоводу Димка. Ему Джавид явно не понравился.
– Пойдем отсюда, – шепнул он мне, – скользкий какой-то тип.
– Нормальный тип, – пожала плечами я.
– Да, а зачем он тогда к детям пристает?
– Хочет провести экскурсию их родителям! – засмеялась я. – Мы же с тобой не похожи на беспризорников, – и я обвела широким жестом свои и Димкины джинсы Levy’s, невиданные в Союзе «родные» (а не польские) майки Montana «адидасовские» кроссовки. «Прикид» у нас обоих был фирменный, но при этом мы были будто из одного детдома, где носят униформу: с началом войны все наши на «магазиннинг» старались далеко не отъезжать и по одному не ходить. Собирались группами и отправлялись чаще всего на Шемран, самое близкий к Зарганде базар, где детям одного возраста покупали примерно одно и то же, у пары-тройки знакомых торговцев.
– Точно, – хлопнул себя по лбу Димка, – это ж уже Союз! А я как-то и не подумал! Здесь все либо совсем старые в национальных одеждах, либо молодые и модные, вот я и забыл.
Это было сущей правдой. В Баку образца 1981-го года большинство людей выглядело очень модно. Как мне показалось, одеты они были не в «самопал», а в самый настоящий «импорт» – вероятно, сказывалась близость крупного торгового порта. Зато бакинские аксакалы будто и вовсе не ведали, какой век на дворе: щеголяли по улицам в папахах, эммаме (вид чалмы), джорабках (толстых шерстяных носках, я в таких ходила по дому) и башлыках – накидках с капюшонами с длинными завязками спереди.
– Видите башни и минареты? – не отставал Джавид, указывая куда-то вглубь Старого города. – Это дворец Ширваншахов. А вы знаете, что Ичеришехер лежал на Великом шелковом пути? Если вы пройдете со мной во-о-он туда, я покажу вам каравансарай, сохранившийся с тех самых времен, когда по этому самому месту, где мы с вами сейчас стоим, караванами шли навьюченные товаром верблюды. Там же мы сможем отведать знаменитый бакинский кебаб из бараньей печени с курдючным жиром и рашид-халву. А после обеда пройдемся по живописным лавкам торговцев коврами и сувенирами ручной работы… Но где же все же ваши родители? – прервал сам себя экскурсовод.
– Спасибо, нам не надо экскурсию, – вежливо ответили мы с Димкой.
– Но я уже начал! – обиделся пижон. – Вы с какого судна?
– Мы не с судна, – ответил за нас двоих Димка. – Мы с поезда.
– С какого еще поезда? – недоверчиво переспросил экскурсовод. – С московского? Родители кушают, наверное? В каком они кафе? Можем вместе подойти, и вы скажете своим родителям, что хотите экскурсию.
– Мы не хотим экскурсию, спасибо! – повысил голос Димка и повернулся ко мне. – А где эти ваши судна? Давай сбегаем на корабли позырим! – предложил он мне.
– Давай! – обрадовалась я.
Я еще никогда в жизни не видела кораблей, кроме речных трамвайчиков и «Кометы» на подводных крыльях, которые в теплое время года курсировали по Москве-реке.
Приморский бульвар был в двух шагах от нас, мы его видели. За ним зеленовато переливалась кромка Каспия, почему-то нам казалось, что там и есть порт.
– Чтобы попасть на Морвокзал, вам нужно в метро! – напутствовал нас экскурсовод. – Пешком не дойдете, это на улице 28 апреля.
– На улице 28-го апреля наш вокзал! – удивился Димка. – Ну если и порт там, то мы мимо него на поезде поедем! Видела, сколько на путях стояло цистерн? Это для транспортировки нефти. Айда на бульвар?
Взявшись за руки, мы побежали к бульвару, мимо уютных старых бакинских домов с угловыми балкончиками, украшенными затейливыми чугунными виньетками с вьющимся по ним плющом.
Экскурсовод что-то кричал нам вслед.
Море кинулось нам на встречу порывом ветра, напоенного йодом, мазутом и солью.
– Как тут классно! – сказал Димка, вдохнув полную грудь морского воздуха. – Видишь вышки? Это нефть добывают!
– А это что? – я показала на черные масялнистые пятна, плавающие по глади моря.
– А это мазут, – пояснил мне Димка. – Это, как ты выражаешься, «жидкий стул» нефти, отходы от ее добычи и переработки.
– Дим, ты такой умный! – восхитилась я. – Про железную дорогу все знаешь, про нефть…
– Я не так давно знаю! – засмеялся Димка. – Когда мы ехали на поезде в ту сторону, я отцу все те же вопросы задавал. С тех пор всего три месяца прошло, поэтому я еще все помню. До Москвы доеду- забуду.
– Почему? – удивилась я.
Димка посмотрел на меня внимательно:
– Ты сколько в Москве не была?
– Три года, – ответила я.
– Что, и в школу не ходила?
– Последние два года нет, куда ходить-то? Один год в армянскую меня водили, только на инглиш.
– Понятно, – заявил Димка многозначительно. – Не рассчитывай, что будет легко. Первое время всегда очень противно! Меня когда к бабке отправили в шестой класс, я в окно хотел прыгнуть, правда.
– Почему? – испугалась я.
Димка вдруг стал каким-то серьезно-печальным. Таким я его еще не видела.
– Ну потому… – протянул Димка. Мне показалось, что он уже жалеет, что затеял этот разговор. – В классе меня не очень приняли. Они там идиоты какие-то. Дружили, только пока я жвачки раздавал. А как закончились, так стали дразнить «буржуем». Ты жвачки везешь?
– Везу.
– Молодец! Сама не жуй, они тебе еще пригодятся для выживания в московской школе. Ладно, до малой Родины еще два дня на наше счастье, а пока можно наслаждаться жизнью! – свернул тему приятель. – Глянь, кафе «Ракушка»! Зайдем? Мы же буржуи с тобой, прикид фирменный и целых тринадцать рублей!
– А нас не станут искать? – забеспокоилась я.
Димка взглянул на свои модные японские часы.
– Да мы всего-то час отсутствуем! Давай, не дрейфь! Когда еще по Баку погуляешь?
На это возразить было нечего. Тем более Димкины слова про Москву слегка меня напугали и мне захотелось, чтобы этот солнечный бакинский день у кромки моря не заканчивался никогда.
Прибрежное кафе «Ракушка» вынесло на улицу летние столики. За ними, под разноцветными зонтиками, сидели нарядные парочки и семьи, попивая кофе глясе или шампанское. Перед большинством стояли металлические вазочки с мороженым на высоких ножках, некоторые угощались шашлыком. Его тут же жарил на мангале молодой парень в белом фартуке и колпаке. Жареное мясо распространяло волшебные ароматы.
Мы сели за уличный столик и стали важно изучать меню.
– Какие прекрасные молодые люди! – похвалил нас подошедший пожилой официант. – Наверное, поджидают своих родителей. Сколько вас всего будет человек?
– Двое, – чопорно ответил Димка. – Мы никого не ждем.
– Прекрасно! – обрадовался чему-то официант. – Замечательные взрослые и самостоятельные молодые люди! Что будем заказывать? Позвольте вам порекомендовать. На закусочку обязательно кресс-салат, такого, как у нас в Баку, вы нигде не отведаете! Вы же наши гости, я вижу! Еще тархун и рейхан, у вас он называется базилик. Из солений посоветую кизил, сливу и наши бочковые пикули собственного приготовления – пальчики оближете! Потом кутабы с зеленью и с мясом, посыпаем сумахом, у вас он барбарис, и смазываем катыком – это такая жирная простокваша. На горячую закуску – долма…