Жанна Голубицкая
Тегеран-82. Побег
А вот дядя Володя. Он снял пиджак, расстегнул верхние пуговицы на светло-голубой рубашке и развалился в кресле с сигаретой. Поза у него расслабленная, вальяжная, но не вызывающая, как у некоторых героев в американском кино, когда они изображают «кайф со стаканчиком виски». Мне никогда не нравились светлые глаза, но у дяди Володи они интересные, цвета предгрозового неба. Он слегка улыбается и иногда отпускает шуточки в адрес принца Уэльского. Все-таки дядя Володя шикарный! Может, мне стоит влюбиться в него? Конечно, не так, как Мартышка в Мунрэкера, а потихоньку, издалека? Мне все равно нужен какой-нибудь герой, тогда жизнь становится интереснее. А дядя Володя в роли героя безопасен, потому что для меня он еще менее реален, чем Грядкин. Его я вижу гораздо реже, чем «объект гэ», он не иностранец, как Мунрэкер, и не молодой парень, как Натик. И жена у него красивая, что говорит о том, что у него хороший вкус.
– Понравилось тебе? – спросил папа, когда мы пришли домой. Было уже далеко за полночь, и я ужасно хотела спать.
– Ничего особенного, – пожала плечами я. – Подумаешь, что мясо из барбекюшницы, а выпивка из бутылки с красивой этикеткой! Зато никакой самодеятельности, никаких шуток, сплошная светская тоска!
– Светская что? – расхохотался папа. – Слышала, Ирина? Мы не рискуем вырастить светскую даму, на нее уже сейчас светские рауты нагоняют тоску!
– Зато ее весьма возбуждают бимарестанские гулянки! – отозвалась мама. – Я даже не знаю, что хуже!
– Но вообще-то я спросил, понравилась ли тебе королевская свадьба? – уточнил папа.
– Не знаю, – снова пожала плечами я. – Чарльз страшный, Диана тоже не очень. Платье и карета красивые, да!
– Так странно, – задумчиво сказал папа. – Ты только что впервые в жизни увидела действие, которое могла бы никогда в жизни не увидеть! И такая равнодушная реакция, даже странно!
– При том, что в целом ты впечатлительная девочка, и на какие-то простые вещи можешь выдать неадекватную реакцию! – ввернула свой диагноз мама.
– Ну просто это какой-то другой мир… – попробовала я объяснить свои ощущения.
– Конечно, другой, – подмигнул мне папа, – империалистический!
Мама внимательно посмотрела на меня и вдруг сказала:
– Я, кажется, примерно представляю, о чем ты. На самом деле, какой-то пир во время чумы! Вернее, у них там пир, а у нас-то чума!
– И голодный сытого не разумеет? – догадался папа. – Ладно, девочки и мальчики, ложитесь-ка спать. Будет и у нас свой пир.
Засыпая, я решила, что теперь буду любить дядю Володю. Он высокий, стройный, мужественный, носит красивые костюмы и вкусно пахнет дорогим одеколоном – в общем, вполне годится на роль моего лирического героя.
В начале августа пришло письмо от Оли, написанное ею в июне, во время первой смены в пионерлагере. Подружка сообщала, что в этот раз родители смогли достать ей путевку только в лагерь от какого-то военного округа. Весь персонал в лагере состоит из солдат срочной службы: они работают на кухне, дежурят на воротах и следят за порядком на территории. Только вожатыми им быть нельзя, потому что они совсем молодые парни и заигрывают с девчонками из старших отрядов. Но вожатые у них тоже военные, даже женщины – прапорщицы и офицеры младших званий. Оля писала, что иногда чувствует себя в армии, но в целом ей нравится.
Подружка рассказывала, что некоторые девочки из старших отрядов по ночам бегают на свидания к солдатам-срочникам, только просила никому об этом не рассказывать. Как будто кому-то в Тегеране было интересно про ее солдатиков! Это она наших пасдаров еще не видела! И шахских солдат, когда они караулили наше посольство, а мы кидались в них мячом, чтобы они обратили на нас внимание.
Оля описывала, как солдаты сначала проводили у них занятия спортивного ориентирования на местности, а потом организовали игру «Зарница», в ходе которой научили пионеров рисовать план местности. Пионеры поделились на команды и воевали, срывая друг у друга бумажные погоны. Победившей считалась та команда, которая сможет завладеть флагом противника. Мне вспомнилось, как нападавшие на наше посольство дважды за один 80-й год – 1 января и 27 декабря – завладели советским флагом, сорвали и сожгли его. Хорошо хоть в последнюю попытку захвата посольства, 27 апреля 1981-го, пасдары не дали им добраться до нашего флага. Все-таки стражи исламской революции нас защищали, хотя многие говорят, что они только делают вид. На самом деле всех этих якобы «обкуренных афганцев» сам Хомейни к нам и посылает, потому что советское правительство юлит, говорит одно, а само помогает Саддаму. Какая уж там игра, у нас тут вся жизнь – сплошная «Зарница!» Даже в «хомейнистов-тудеистов» играть уже не так увлекательно, когда за забором то и дело гремят взаправдашние взрывы.
Но вот рисование плана местности под руководством настоящих кадровых военных меня впечатлило. Тем более Оля, как обычно, для наглядности вложила в конверт пример такого плана и похвасталась, что начертила его самостоятельно. На самодельной карте указывался масштаб, широта и долгота – я и слов-то таких не знала! Какие-то цифры через запятую, градусы и проценты. Я решила показать листок Сереге, вдруг он разбирается?
Про странные значки Серега тоже ничего не знал, но сама идея «зарничной» карты ему понравилась. В тот же день мы добыли большой лист ватмана, расстелили его на столе на Серегиной веранде и попробовали придать масштаб нашим маленьким планам местности, коих накопилась целая куча из разрозненных мятых тетрадных листочков.
Всей компанией мы корпели над планом Зарганде целых два дня. Мы решили, что вполне обойдемся без всяких там широты, долготы и масштабов, зачем они нам, если мы и так знаем тут каждый куст? Бумажные погоны тоже решили не делать, нам не с кого их срывать, мы будем искать клад! А клад тут в Зарганде точно где-то есть! Не зря же еще с царских времен эта российская территория была неприкосновенна для персов и все тут прятали то, чего нельзя было хранить в официальной миссии! И как часто люди уезжали отсюда так неожиданно, что не успевали не только отрыть свой клад, но даже собрать пожитки!
А если клад нам и не попадется, то наверняка подвернется шпион! Время-то какое неспокойное, даже сам Хомейни боится шпионов и везде их ищет!
План местности получился у нас далеко не с первого раза. Мы чертили его карандашом, а если он выходил кривым, стирали ластиком, лист ватмана у нас был только один. Кривым он выходил раз девять, зато на десятый карта получилась, как настоящая – с указанием всех заборов, калиток и дырок в них, низких и высоких частей ограды и густых кустов на «чертовке», где мог затаиться клад или хотя бы шпион. Наша схема расположения всех дач и помещений для общественного пользования, бассейнов, хозяйственных построек вроде котельной и нежилых, вроде оранжереи и бильярдной, была столь подробной, что найди ее настоящий шпион, он бы очень обрадовался. Поэтому мы как следует спрятали наше произведение: свернули ватман в рулон и засунули поглубже в дупло нашего «штабного» платана.
На следующий день с утра пораньше мы отправились сверять нашу карту на местности, Серега сказал, что так положено. На заброшенной торгпредской территории случилось нечто очень странное: мы, действительно знавшие в Зарганде каждый куст, вдруг обнаружили домик, который никогда раньше не видели!
Это был очень старый и странный домик, похожий на избушку на курьих ножках. Он притаился за бывшей дачей торгпреда, теперь брошенной и полуразрушенной.
– Откуда он тут взялся?! – опешил Серега.
– Мы могли его не замечать раньше? – спросила я сама себя.
Наверное, он всегда прятался между пропахшей гнилью разваленной задней стеной дачи и глухим кирпичным забором, который в этом месте был особенно высок. Домик будто притаился в расщелине между двух стен, а по бокам его прикрывали плотные колючие кусты неизвестного нам растения.
– Может, это собачья будка? – предположил Макс.
– Сам ты будка! – передразнил его Серега. – Для собаки Баскервилей, что ли, такая огромная будка?
– Мне страшно! – вдруг заявил Вовка-Бародар. – Я хочу домой!
– Ну и вали себе домой! – отпустил его Серега. – И СахАра с собой возьми, нам тут мелочь пузатая ни к чему! Мы сейчас внутрь полезем!
– Я никуда не пойду! – уперся СахАр. К лету он заметно вырос и стал копией Сереги, только поменьше.
– Ладно, тогда будешь на шухере стоять! – разрешил Серега.
Бародар убежал, а мы, оставив мелкого Сашку дозорным на углу старой торгпредской дачи, стали продираться сквозь колючие кусты к домику.
Внутри воняло мочой, валялся мусор и пустые бутылки.
– Фу! – закричала я. – Только зря все ноги об эти кусты ободрала.
– Погодь, позырь сюда! – Серега поднял с грязного пола какую-то мятую бумажку.
– Фу! – повторила я. – Брось! Небось кто-нибудь попу этим вытер!
Но Серега бесстрашно развернул листочек. На нем были наклеены вырезанные из разных, судя по размеру шрифта, газет слова. К сожалению, слова эти были на арабской вязи.
– О, похоже на настоящее шпионское донесение! – у Макса так загорелись глаза, что это было заметно даже в темноте домика.
– Мы заберем его с собой! – решил Серега. – И спрячем в нашем дупле.
– Черт, я изорвала все джинсы! – расстроилась я, когда мы вылезли из домика на свет божий. – Мама меня теперь съест! Джинсы были почти новые!
– Скажи, что упала, – посоветовал Серега.
– Ага, десять раз подряд, что ли? – указала я на рваные дырки в разных местах. – Гадские кусты!
По пути назад на бимарестанскую территорию мы забросили обнаруженное «шпионское донесение» в наше дупло, а на карте пометили крестиком место, где стоял странный домик. Все-таки это было очень таинственное место!
Вечером, когда мама принялась отчитывать меня за порванные джинсы, я рассказала родителям про удивительный домик.
– Понимаете, прошлым летом его не было! – возбужденно вещала я. – А сейчас он появился! Но при этом он старый, загаженный! Откуда он мог взяться?
– Ты посмотри на нее! – говорила мама папе про меня в третьем лице, хотя я сидела рядом. Она так делала всегда, когда хотела подчеркнуть, как трудно дается ей мое воспитание. – Ей нравится все, что щекочет нервы! Как она жить-то с этим будет?
– Нормальное для этого возраста любопытство, – пожимал плечами папа. – Это ж, слава Аллаху, не по престарелым иностранцам бегать!
– А домик-то, домик откуда? – требовала я ответа. Мне хотелось, чтобы родители по достоинству оценили нашу находку – удивились, погадали со мной вместе, откуда вдруг взялся этот домик?! Не мог же он вырасти как гриб!
– Должен тебя расстроить, – сказал наконец папа. – Домик твой был всегда. До того, как запретили держать в Зарганде местный персонал, там жил сторож торгпредских дач. Это было так давно, что его сарайчик, наверное, давно сгнил. Как вас только занесло-то туда?!
Я действительно расстроилась. Находка утратила привкус таинственности. Впрочем, уже через минуту я решила, что с тех пор, как домик покинул торгпредский сторож, там могло поселиться что-нибудь еще более интересное – например, нечистая сила или шпионское гнездо. Все-таки лето – это время приключений.
– Домик кто-то замаскировал, – важно заключила я. – Иначе почему мы не наткнулись на него раньше?
– Кусты его замаскировали, – вздохнул папа. – Когда сторож ушел и перестал их стричь. А раньше не наткнулись, потому что вам не приходило в голову лазить в это темное грязное место, которое используют как туалет, когда не могут добежать до дома. И не понимаю, что вам теперь там понадобилось! Пообещай, что больше туда не полезешь! Мало ли что, там забор совсем рядом.
– Забор? – округлила глаза мама с таким видом, будто сейчас рухнет в обморок.
В отличие от нас с папой, Зарганде она толком не знала, гуляя только по центральным аллеям.
– Не смей приближаться к забору! Скажи ей хоть ты, раз уж разумных людей она не слушает! – запричитала она, обращаясь к папе.
– Мерси за комплимент, разумный человек! – засмеялся папа и повернулся ко мне: – Дочь, послушай хотя бы неразумного человека! Не ходите под забор в таком глухом месте, время сейчас сама видишь какое, зачем лишний раз рисковать и нас нервировать? Кинут еще что-нибудь с улицы, по голове попадут, тебе это нужно?
– Куда ни плюнь, ничего нельзя! – проворчала я, но про себя решила действительно больше к тому забору не ходить и мальчишек предупредить. Мало ли что, вдруг «обкуренные афганцы» решать кинуть оттуда бомбу, а тут мы со своими кладами и шпионами. И увлекательная игра обернется самой настоящей трагедией. Я уже достаточно насмотрелась на взрывы, чтобы понимать, что это не пустые разговоры, лишь бы запретить мне гулять самой по себе.
На следующей неделе мне стало не до домика за торгпредской дачей: у папы с мамой возникли какие-то совместные дела в городе и несколько дней подряд они уезжали на работу вместе, оставив на меня брата. С утра мальчишки приходили ко мне, мы вместе паковали братика-баятика в прогулочную коляску и шли гулять по аллеям. Но к обеду, когда братику нужно было менять штаны и кормить, мальчишек как ветром сдувало. Еду для ребенка мама оставляла в холодильнике, ее нужно было только разогреть, поставив баночку с супом, а потом бутылочку с молоком в кастрюлю с кипящей водой. А вот со штанами было сложнее: я хоть и честно выполняла роль матери, но вытирание какашек из круга своих обязанностей решительно исключила. Как-то характерный запах донесся из коляски во время прогулки.
– Фу!!! – закричали мои спутники хором.
Братик-баятик безмятежно улыбался. Обкакавшись, он всегда так делал. Мне даже казалось, что он считает, что совершил доброе дело. И мама отчего-то все время радовалась, когда он какал, и хвалила его за это. Я даже заглянула в пособие Лоранс Пэрну, чтобы освежить в памяти, что она думает по этому поводу. Оказалось, что своевременное опорожнение кишечника в установленные часы говорит о том, что у ребенка нормальное пищеварение и его не мучают колики и вздутие. Действительно, повод для радости! А иначе пришлось бы ставить ему клизму и поить укропной водой.
Но когда «радость» случилась с моим братом прямо на аллее, я еще не знала, как это прекрасно, поэтому очень смутилась. Тем более мальчишки принялись хохотать так, как будто это сделала я.
Я решительно сменила маршрут, свернула к бимарестанскому бассейну и вкатила брата под открытый душ прямо вместе с коляской. В душе при бассейне вода была только холодная, зато на улице стояла полуденная жара. Брат, вероятно, решил, что пошел дождь. Сначала он немного растерялся, а потом, сидя под холодными струями, даже заулыбался и залопотал что-то на своем малышовом языке. Он вообще очень терпеливо относился к моему за ним уходу, другой на его месте уже изошелся бы в крике. Но тогда я об этом еще не знала.
Братик-баятик стоял под душем вместе с коляской, пока как следует не отстирался. Мы с мальчишками за это время тоже успели искупнуться в бассейне. Потом мы выставили брата на солнце, чтобы он просох. К возвращению родителей он был как новенький.
Добросовестно не видя в этом ничего плохого, я похвасталась перед родителями своими успехами в воспитании малыша в части его бесконтактного отмывания после туалета. Поняв смысл моего изобретения, мама с папой до смерти перепугались и начали наперебой щупать брату лоб. Мне даже стало немного обидно. Вместо того, чтобы сказать мне простое человеческое спасибо, они еще и подозревают, что от моих водных процедур он мог заболеть! К счастью, мой брат был полностью здоров и даже весел. Но после этого случая мама больше со мной его не оставляла. Если ей надо было уехать, она просила присмотреть за ним посольскую Ирочку. У нее своих детей еще не было, но она очень о них мечтала.
Узнав о том, что в моих услугах больше не нуждаются, так неприкрыто обрадовалась, что родители даже заподозрили, не придумала и я историю с отмыванием под душем нарочно? Зная, что после такого меня точно освободят от роли няньки. Увы, они были слишком высокого мнения о моей хитрости. Я всего лишь, как всегда, хотела как лучше.
Где-то в середине августа я шла вдоль бимарестанского забора к своей даче, когда в меня полетел грецкий орех. Я подняла голову и увидела на заборе Мамада, младшего брата Махьора.
– Привет, Джамиле-ханум! – сказал он. – Как дела?
– Хорошо, спасибо, – ответила я. – Как у вас?
– У нас неважно, – вздохнул Мамад. – Махьор все же решил вернуться! Родителям так и не удалось его отговорить. На будущей неделе они все прилетят в Тегеран.
– Не переживай, может, все обойдется! – решила приободрить его я, уж больно он был грустный. – Зачем властям ловить твоего брата, мало у них, что ли, настоящих преступников! – добавила я, вспомнив «обкуренных афганцев», стреляющих под стенами госпиталя и нападающих на наше посольство.
– Сам Махьор не преступник, конечно, – покачал головой Мамад. – Но его организация угрожает режиму. А он ни за что не хочет отрицать свою причастность к ней. Вернется и сразу наденет свой платок муджахеддина, вот его и схватят!
– Это какой платок? Такой, в каком Банисадр бежал? – вспомнила я похожую на детектив историю бегства иранского президента.
– Да-да, платки – это форма муджахеддинов, организации Махьора. Есть еще федаины, тоже молодежная организация из университета, но у них лица открыты и они носят бороды.
– Передавай Махьору привет! Уверена, что все будет хорошо! – заверила Мамада я и поймала себя на том, что говорю прямо тоном своего папы.
Мне действительно казалось маловероятным, что стражи мусульманской революции, у которых и так дел полно, взрывы и перестрелки каждый день, станут ловить какого-то малолетнего Махьора из богатенькой семьи. Который, судя по поведению, еще и маменькин сынок: иначе что он там свою храбрость родителям доказывает, сидя с ними в Париже и мотая им нервы своими угрозами вернуться и напялить свой дурацкий платок!
Я была уверена, что, если опасность действительно есть, родители ни за что не позволят своему Махьорчику вернуться на родину. А все эти разговоры с забора – мальчишеская попытка придать себе налет героизма. Плотное общение с Мартышкой не прошло для меня даром, сделав в отношении мужчин не по годам мудрой. По крайней мере, мне так казалось.
Увы, проверить свои догадки я так и не успела.
В начале месяца Шахривар 1360-го года, по-нашему в конце августа 1981-го, родители все-таки приняли решение отправить меня на учебный год в Союз.
Из-за неспокойной обстановки в городе это решение, конечно, зрело. Но окончательный «пинок» родителям дала моя бабушка, заявив, что не ходить в школу третий год подряд – это уж слишком! И согласилась присматривать за мной весь учебный год, «лишь бы эти безумные люди, твои родители, вернули тебя в нормальную советскую школу», именно так она и сказала.
Ради этого бабушка даже решилась на время переехать к нам в Сокольники, пожертвовав «своими делами, привычками, соседями, приятельницами, поликлиникой, семью другими внуками и абонементом в консерваторию».
Договорившись с молодой парой из ГКЭС, отъезжающей в отпуск, папа заехал в консульство и вписал меня в их паспорта. Мне объявили, что у меня есть неделя на сборы, и я могу составить список, чего бы я хотела купить с собой в Союз. Папа будет ездить с этим списком по магазинам сам, потому что лишний раз выезжать в город с детьми теперь опасно.
– Только держи себя в руках, составляя список, – напомнила мама, испортив тем самым всю мою радость от того, что я могу сделать папе заказы.
Примерно в то же время Серега тоже узнал, что его отправляют в Союз. Его взялась вывезти наша доктор-псих, она ехала в отпуск. К нашему обоюдному сожалению, Серега ехал не моим поездом 30 августа, а на неделю позже. Единственное, что его утешало, что он опоздает «в эту чертову московскую школу» на целых две недели: уедет только 7-го сентября, а еще четыре дня ехать, а там выходные
– Не хочу я в эту Москву! – печально сказал Серега. – Знаешь, в Тегеране мне как-то спокойнее!
Я догадалась, что Сереге грустно оставлять СахАра, ведь до этого он никогда не расставался с младшим братом. К тому же, выяснилось, что Макс и Бародар тоже уедут, только чуть позже, в середине сентября, вместе со своими мамами. Выходило, что из детей в Тегеране оставался один бедняга СахАр. Еще, правда, был мой братик-баятик, но он не мог стать мелкому Сашке полноценным другом, потому что еще не умел ходить и говорить.
В мой последний перед отъездом день в Зарганде мы с мальчишками прибрались в нашем «штабном» дупле, аккуратно завернули в целлофан все наши ценности – карту местности и найденные записки – чтобы за зиму они ненароком не отсырели. Посидели под платаном на травке, поболтали на дорожку и договорились в Москве созвониться. С посольскими девчонками я даже не стала прощаться, они ехали домой со своими мамами тем же поездом, только в другом вагоне.
Родители всю неделю кропотливо собирали меня в дорогу. Вернее, не столько меня, сколько вещи, которые они отправляли со мной в Союз. Так делали все, при первой возможности отправляя домой коробки со всяким добром для дома. Ведь случись срочно выезжать, а такое происходило нередко, сразу все с собой не утащишь. Компенсируя свою неспокойную долю в командировке, наши люди готовились к лучшей жизни на Родине, закупая впрок не только одежду, но и все, чего не было в Союзе – тефлоновые кастрюли и сковородки, серебряные сервизы, мраморные столешницы, люстры, а доктор-кожа умудрилась приобрести даже раковину! Все это было или тяжелым, или хрупким, или и тем, и другим, поэтому с величайшей аккуратностью паковалось в просторные картонные коробки. Бьющиеся предметы оборачивались полотенцами и прокладывались шмотками, коробки обматывались скотчем, нумеровались и подписывались. К каждой прилагалась опись, чтобы сверяться по ней при разгрузке.
Примерно такую же картину я увижу 15 лет спустя, когда окажусь в Стамбуле в компании российских челноков. В начале 90-х уже полстраны паковало, «скотчевало» и писало описи ради доходного бизнеса. Новые русские челноки уверяли, что дело их не ново, до них его уже прекрасно освоили советские дипломаты, «поставляя» на продажу добро со всего земного шара. Возможно, у кого-то в этом смысле возможностей было больше, но у нас, в Тегеране образца 1981-го года, про бизнес мало кто думал. У одних лишних денег не было, другие статьи за спекуляцию боялись и вреда карьере. Но упаковать «импортом» свой дом хотелось всем без исключения. Была еще одна очень важная статья – подарки. Без них в страну победившего социализма из-за границы лучше было не возвращаться. «Сувениров из-за бугра» ждали везде, где бы ты ни появился – от родни и сослуживцев до учителей в школе и тетки в окошке ЖЭКа. Без этих презентов отвыкший от советских реалий командировочный просто не мог начать нормальную жизнь: просто так для него не оказывались даже самые обычные бесплатные услуги – еще бы, обогатился там у себя за рубежом, пускай делится! Поэтому мне даже трудно предположить, сколько же коробок перли на себе те, кому, помимо обязательного дарения, хватало барахла еще и на спекуляцию.
В августе 81-го всего этого я еще не ведала, но к коробкам уже привыкла, как к неотъемлемой части путешествий. Сереге тоже собирали коробки, у него их было целых девять, с ним еще отправляли свой груз наши медсестры. В смысле транспортировки нажитого добра на Родину бимарестанты обычно друг другу помогали. Меня о такой услуге никто не попросил, потому что я ехала не «со своим человеком», как Серега с доктором-психом, а с «чужками»-гэкэсовцами. Зато со мной многие передали письма, набрался целый пакет.
У меня коробок было шесть: все тщательно заклеены, пронумерованы и подписаны общей характеристикой содержимого – например, «посуда».
«Подарки» ехали отдельной коробкой, она так и была подписана, и до отказа набита вещицами вроде японских зонтиков «со слоном», красиво упакованными косынками а-ля Софи Лорен, наборами трусов «неделька», блоками чистых кассет, американскими зажигалками, японской канцелярией и турецкой бижутерией.
В отдельную коробку я бережно упаковала все свои сокровища, включая подарки на день рождения, и написала на ней свое имя. Папа закупил по моему списку всякие нарядные принадлежности для школы – «биковские» ручки, тетрадки с яркими обложками и пахнущие фруктовой жвачкой американские ластики. Один раз мы с ним вместе доехали до Шемрана, ближайшего к Зарганде базара, и купили мне новые кроссовки, модные «деревяшки» – сабо на высокой деревянной танкетке, несколько ярких маек, дутую японскую куртку на московскую осень и спортивную сумку «Монтана». На «деревяшки» папу пришлось уговаривать: он никак не мог взять в толк, как и куда я буду «на этом» ходить. Я потратила немало слов и жестов, прежде чем убедила его, что это очень нужная мне вещь, хотя бы потому что это писк моды и «все посольство» на таких ходит. Папа пожал плечами и купил. Сказал, что ему-то не жалко, сабо не дорогие, но как бы я не переломала в них ноги. Он как в воду глядел: очень скоро эти отчаянно стучащие по паркету «деревяшки» стали кошмаром всей Первой школы.
В последний день перед отъездом, а уезжала я прямо из Зарганде, папа привез мне гостинцы из бимарестана. Сарочка с Розочкой передали мне в дорогу «нан-панджере» – вкусное иранское домашнее печенье, напекли его для меня сами. А Артурчик, узнав, что я уезжаю, прислал мне на память красивый маленький фотоальбомчик, куда аккуратно вложил наши общие снимки с моего десятилетия. Оказывается, они у него были! А Рухишки и вовсе превзошли сами себя, передав мне с папой «Поляроид» – чудесный фотоаппарат, который сразу же выдавал готовые снимки. Это было такое чудо, что я никак не могла в него наиграться. Пока папа не сказал, что количество бумаги для снимков в нем ограничено и в Москве такие не купишь. И посоветовал мне поберечь диковину до Москвы.
Я была очень тронута, что все эти иностранцы, за эти годы ставшие мне почти родными, помнят обо мне! Взяла с папы честное слово, что он передаст им от моего имени ответные подарки, и самоотверженно выложила из коробки со своим именем часть «сокровищ», чтобы папа отдал их Ромине с Роей, Сарочке с Розочкой и Артурчику. Папа поклялся, что сам купит им все то же самое, и заставил меня сложить свое добро назад.
За этими хлопотами наступил вечер. Его родители посвятили прощальному торжественному ужину из кебабов с рисом и инструктажу: учили меня, как правильно прятать корреспонденцию под ковролин в купе, чтобы пасдары и таможенники ее не обнаружили. Еще давали мне «цэу», как вести себя в Москве. В школе не выпендриваться и не дразнить остальных импортными вещами:
– Помни, – говорила мама, – что не у всех они есть, и другим может быть обидно! Веди себя скромно!
Она даже пыталась велеть мне зимой ходить в школу в старой цигейковой шубе вместо новенькой дубленки-афганки с пушистой, словно у снегурочки, опушкой по подолу и рукавам. На мое счастье, папа возразил, что это чересчур, и тогда вообще не понятно, зачем мы эту дубленку покупали?!
Проснувшись в день отъезда раньше всех, я сделала в дневнике запись: «Вот и кончилось лето 1981-го года». И куплет из песни:
«Если город далекий полюбишь,
В нем друзей ты найдешь без труда,
Есть повсюду хорошие люди,
Где есть небо, земля и вода».
Мне тоже было грустно расставаться с Тегераном.
Братика-баятика на вокзал решили не брать: я расцеловала его, и мама повезла его в коляске на дачу к Ирочке, которая рада была с ним понянчиться, пока родители меня проводят.
Утром 8-го Шахривара 1360-го мы ехали по улице Моссадык на юг города, где находился вокзал. Я высунулась в открытое окно, чтобы родители не увидели слезы, которые я роняла на Тегеран.
И тут совсем рядом прогрохотал взрыв.
Завизжали тормоза машин, все вокруг заволокло черным едким дымом.
– Немедленно закрой окно! – закричала мама.
– Не паникуй, Ирина! – тихо сказал папа строгим голосом, резко свернул из мгом образовавшегося «шулюха» (пробка – перс.) в какой-то тихий переулок и через пять минут мы уже мчались дальше к вокзалу, объехав охваченную паникой зону взрыва.
Уже на вокзале мы узнали, что при этом взрыве в центре Тегерана погиб Раджаи – новый президент Ирана, недавно сменивший на этом посту сбежавшего Банисадра, и его премьер-министр Бахонар.
Я плакала и не хотела даже близко подходить к поезду. Мне было страшно оставлять в Тегеране родителей и брата. И я была уверена, что с ними ничего не случится, если рядом останусь я.
Вместе с подоспевшей парой из ГКЭС родители, применяя всевозможные методы от увещеваний до угроз, еле-еле уговорили меня зайти в вагон. Их улыбающиеся лица заставили меня немного расслабиться. Мне всегда казалось, что если человек улыбается, значит, ничего особо страшного не случилось. И наоборот: человек не может улыбаться, если рядом происходит что-то плохое. Родители это знали, вот и улыбались старательно, во весь рот.
– Ну все, будь умницей! – сказал папа, целуя меня в макушку. – Помни, мы тебя любим и гордимся тобой!
– И помни, что нельзя быть болтушкой! – добавила от себя мама. – Болтун – находка для шпиона! Захочется с подружками языком почесать, лучше какую-нибудь ерунду выбалтывай, а не то, что важно на самом деле.
Моя мама всегда умела сделать так, что вместо грусти начинаешь злиться.
Но в тот раз это оказалось кстати. Я на нее разозлилась и только поэтому не выскочила из поезда. Тут он как раз заскрежетал колесами, всем своим видом показывая, что вот-вот тронется.
Родители вышли на перрон, стали махать и уж там моя мама дала волю слезам. Утешать ее было поздно: поезд еще раз дрогнул, грозно громыхнул всем своим железным составом и тихо пополз прочь от такого страшного и такого любимого мною Тегерана.
* * *
Это был обычный иранский состав, отправлявшийся с центрального тегеранского вокзала и уходивший на север – в Табриз. Но «наш» поезд ходил только раз в неделю, когда к составу прицепляли три неприметных вагона. Снаружи они ничем не отличались от других, но изнутри оказывались «СВ» – вагонами международного класса. В каждом было всего по четыре двухместных купе класса «люкс», с собственным санузлом и кондиционером.
В них ехали домой советские специалисты и дипломаты, посторонних в этих вагонах не было. Иранские пассажиры об этом «прицепе» даже не знали, его не афишировали. В самом начале существования на «международных» вагонах были опознавательные знаки, но их сняли, когда советский «спецсостав» обстреляли где-то в горах иранского Азербайджана. Тогда любители острых ощущений специально ездили на вокзал, чтобы полюбоваться изрешеченными пулями вагонами. После этого «наш» поезд не ходил месяц или даже два, пока из Союза не пригнали новые вагоны, теперь они были бронированными. От бомбежки это, правда, все равно бы не спасло, но до сих пор пассажирские поезда иракцы вроде бы не бомбили. По крайней мере, мы не слышали, чтобы в бомбежках пострадали советские пассажиры.