Жан-Кристоф Гранже
Красная карма

Вся эта неразбериха усугублялась революционной эстетикой, властно вторгшейся в данное заведение. Некоторые скульптуры были грубо размалеваны краской, повсюду торчали портреты Ленина, Мао, Че Гевары. На стенах здания красовались популярные лозунги нынешнего мая: «Запрещается запрещать!», «Под булыжниками – пляж!», «Наслаждайся без помех!»… или еще такой: «Будьте реалистами: требуйте невозможного!»

– А он кто, этот Демортье? – спросил Мерш, когда они подошли к крыльцу главного здания.

– Приятель. Очень увлекается политикой и коллекционирует плакаты, поэтому часто сюда заглядывает.

– Прекрасно.

– Ты предъявишь ему свое удостоверение?

– Нет. Действуй, как сочтешь нужным. Считай, что ты у нас главный, и веди себя соответственно.

Дверь в блок охраняли еще одни церберы. Эрве вступил с ними в переговоры. Его молодость и невинная внешность служили здесь лучшим пропуском: никакой сыщик не мог выглядеть таким безобидным.

– Демортье? Он сейчас, наверно, в «Аксьон женераль». Идемте, я вас провожу.

Они пошли следом за этим дюжим охранником, который неизвестно почему носил полотняную блузу и длиннющий, до земли, шарф – вылитый художник! Коридор тянулся вдоль фасада; им встретилась группа студентов, парни хором горланили под гитару уже знакомую Жан-Луи песенку «Сдохни, сволочь!». Настоящий концерт. Наконец провожатый остановил их перед одной из дверей на правой стороне коридора и сказал:

– Сейчас туда входить нельзя, нужно подождать, когда кончится заседание «Аксьон женераль».

– А сколько времени оно продлится?

Парень расхохотался:

– Ну вы даете! Когда их заседание начинается – известно, а вот когда закончится – никто не знает!

Эрве попросил огонька у одного из встречных – субъекта лет тридцати, довольно потрепанного вида, облаченного в оригинальную куртку из выворотной кожи, украшенную в проймах козьим мехом. Его длинные черные космы с прямым пробором скрывали лицо; между ними торчала цигарка, дымившая, как паровоз на выходе из туннеля.

– А ты не ходишь на собрания «Аксьон женераль»? – удивленно спросил его Эрве.

– Да плевать мне с высокого дерева на их тусовки. Я – художник!

– А как тебя зовут?

– У меня нет имени. Тут все мы – одно целое!

Подошедший Мерш вмешался в их разговор:

– А ты, случайно, не знаешь Сюзанну Жирардон?

Вопрос был задан спокойным, нейтральным тоном.

– Нет. Она что, работает здесь?

– Да вроде того.

– Никогда не слыхал о такой. Тут вообще всякий народ толчется, особенно по ночам. И каждый сюда ходит за своим делом!

– За каким делом?

– Печатать листовки и плакаты, товарищ! Вот что изменит наш мир!

Мерш не очень понял, что он имел в виду, но из вежливости кивнул. В этот момент из мастерской высыпали гурьбой студенты. Некоторые выглядели разъяренными, другие – довольными; собрание прошло по классическому сценарию: все голосили разом и каждый слушал только себя.

Сыщик махнул брату, и они пробрались в зал сквозь толпу выходящих. Куй железо, пока горячо, – вот извечное правило.

32

– Сюзанна? Обычная шлюшка!

Мерш бросил взгляд на брата, который, судя по его виду, был готов влепить крепкую оплеуху руководителю мастерской трафаретной печати.

– А нельзя ли повежливей? – бросил сыщик.

– В моих устах это вовсе не оскорбление.

– Тогда что же? – вмешался Эрве. – Может, комплимент?

– Сюзанна – женщина свободная. И ни перед кем не обязана отчитываться!

Жан-Луи кивнул: ну, если смотреть на вещи под таким углом, тогда конечно… Тем не менее их собеседник прямо-таки напрашивался на затрещину. Бородач, очкарик с выпученными глазами… Казалось, он смотрит на вас сквозь увеличительное стекло.

– Мы ищем Сюзанну. Ты ее, случайно, не видел?

Трафаретчик оглядел обоих братьев; его глаза метались туда-сюда за стеклами очков, как шарики пинг-понга.

Мастерская за его спиной, состоявшая из одного большого помещения, была увешана веревками с бельевыми защипками, на которых сушились свежеотпечатанные афиши.

– А на что она вам?

– Мы хотели убедиться, что ее не арестовали на пятничной демонстрации.

Мастер нахмурился и задумчиво почесал бороду.

– Да я ее с четверга не видел.

И, отвернувшись, ушел к своему рабочему станку. Техника печати выглядела очень простой: лист клали на суппорт и прокатывали по нему трафарет. Затем наливали нужную краску, накладывая ее на всю поверхность с помощью гладилки, и поднимали трафарет.

Вот и всё. Следующий!..

Мерш застал мастера за работой. В помещении было не продохнуть от едких запахов ацетона, уайт-спирита, чернил и застарелого табака…

Бородач прокатил липкий валик трафарета по листу бумаги, поднял глаза и спросил:

– Ты больницы-то обошел?

– Это первое, что мы проверили. Там ее нет. Теперь опрашиваем ее друзей и родных… Вполне возможно, что она решила покончить со всем этим и вернуться на родину.

– Ну нет, это на нее не похоже.

Мерш вынул из пачки новую сигарету и собрался было чиркнуть спичкой, но не решился: как бы не устроить пожар в здешней атмосфере, насыщенной ядовитыми парами. Эта «колыбель революции» походила на кратер вулкана.

– А что на нее похоже?

– Э-э-э… ну, скажем так: она девушка увлекающаяся.

Трафаретчик приостановился, отложил гладилку и воздел кверху сжатый кулак.

– Верно говорю!

– Ну, ты мне ничего нового не сообщил, – сплутовал Мерш. – Хорошо бы только узнать, с кем она сейчас?

Мастер фыркнул, издав губами неприличный звук. И, не ответив, вернулся к своей работе. Потом передумал, снова отложил инструмент и окликнул Эрве, который отошел от него на несколько метров, изучая афиши, развешенные по стенам.

– Ну как – нравится?

Эрве обернулся; он стоял, заложив руки за спину, – точь-в-точь посетитель музея.

– Мне кажется, вы слегка перегибаете палку.

Тот мгновенно бросил свой станок и, пригнувшись, прошел под развешенными оттисками к парню, который смотрел на плакат с изображением женщины, швыряющей булыжник, и лозунгом «Красота вышла на улицы!».

Соседний плакат, где де Голль пронзал штыком студента, провозглашал: «Будь молодым и заткнись!»

– Значит, перегибаю палку? – переспросил трафаретчик.

Мерш почуял надвигающийся скандал и подошел ближе, чтобы помочь брату.

– Перегибаю палку! – повторил бородач. – Да я своими глазами видел, как спецназовцы повалили на землю беременную женщину, а другие бросили гранату в мать с ребенком и изуродовали обоих. Видел сволочей, которые едва не оскальпировали ни в чем не повинного прохожего, разбив ему башку дубинками. Видел…

– Ну хватит, хватит, мы всё поняли! – перебил его Мерш.

Но тот уже вошел в раж и не унимался:

– …видел, как спецназовцы раздевали женщин догола и в таком виде гнали их по улицам. Это тебе ничего не напоминает? Разве это не фашизм, а?!

Подобная сцена напоминала Мершу скорее репрессии «добрых французов» после Освобождения, когда они издевались над женщинами, спавшими с немцами.

– Так ты мне не ответил, – сказал он. – С кем Сюзанна теперь встречается?

Бородач раскрыл было рот, но тут же передумал и с подозрением глянул на него:

– А кто вы вообще такой? Выспрашиваете, как сыщик…

Эрве шагнул поближе:

– Но где она их находит, этих дружков? Здесь?

Бородач ответил ему ухмылкой; зубы у него были желтые от табака, а некоторые и вовсе отсутствовали.

– Сюзанна у нас пуристка! Ее интересуют главным образом упертые маоисты. Она никогда в жизни не стала бы спать с ленинцем или с каким-нибудь паршивым ситуационистом. У Сюзанны твердые принципы, она даже в постели держится своих политических убеждений!

Бородач явно гордился своей отповедью; увы, это ничем не помогло братьям. Сесиль и Николь умолчали о своих таинственных связях с ненормальными приверженцами «Красной книжечки»^[53].

Эрве настойчиво спросил:

– Так где же она их вылавливает?

Трафаретчик весело заржал, прежде чем ответить:

– В первоисточнике, товарищ! На улице Ульм!^[54]

33

Из всех адептов политических учений, которых Мерш когда-либо встречал, самыми опасными были маоисты. Причина проста: их влияние распространялось далеко за пределы политики. Начиная с 1967 года Китай и его Великий кормчий повсюду вошли в моду. На Западе люди стали подражать Мао – одеваться, как Мао, думать, как Мао… По каким-то таинственным причинам отец культурной революции стал всемирным поп-идолом.

Сев за руль «дофины», Жан-Луи решился прервать молчание:

– Ну и что ты сам думаешь о маоистах?

– Они гении!

– Да ну?

Вот уж кого он никогда в жизни не наградил бы таким комплиментом.

– Большинство из них окончили «Эколь Нормаль», – объяснил Эрве. – Два года назад они создали там СКМ-МЛ – Союз коммунистической молодежи, состоящий из марксистов-ленинцев.

– Ну и что?

Мерш, как любой самоучка, питал скрытое недоверие ко всяким интеллектуалам, и не нужно было быть Лаканом, чтобы понять: эта подозрительность, часто переходившая в чистую аллергию, рождалась из комплекса неполноценности.

– В плане интеллекта, – продолжал Эрве, – ничего лучше этой школы не бывает. Из «Эколь Нормаль» вышло подавляющее большинство нобелевских лауреатов, обладателей Филдсовских медалей и золотых медалей CNRS^[55], известнейших писателей и знаменитых философов – иными словами, интеллектуальной элиты нашей планеты. Ясно тебе?

«Включая Помпиду», – подумал Жан-Луи. Он прекрасно помнил, что премьер-министр тоже был выпускником этого питомника гениев. Каковая мысль подвела его к следующему выводу: здешние студенты, возмечтавшие разрушить систему – иными словами, государство, – на самом-то деле были служащими этого самого государства!

То есть обыкновенными функционерами. Ну и ну!..

Им не удалось попасть на бульвар Сен-Мишель: мостовая с вырванными булыжниками была перегорожена ремонтными барьерами; в конце концов они кое-как вывернули на улицу Месье-ле-Пренс.

– Так в чем же проблема? – спросил Мерш.

– Да нет никакой проблемы.

– В том-то и дело, что есть. Почему такие могучие умы продались душой и телом политической системе, о которой им ровно ничего не известно и которая имеет все шансы стать новой диктатурой с присущими любой диктатуре казнями и пытками?

С минуту Эрве молчал – он смотрел на дорогу и как будто раздумывал над этим вопросом.

– Честно говоря, я не знаю, как это объяснить, – сказал он наконец. – Ну чем люди левых убеждений могут руководствоваться в нынешние шестидесятые? О Советском Союзе и говорить нечего. После Сталина и московских политических процессов имидж русского коммуниста стал резко отрицательным. А кубинская революция – Че Гевара, Фидель Кастро… Все это, конечно, замечательно, но как модель не годится для европейских стран. Есть еще Вьетнам, но его государственный строй тоже никак не подходит Западу. И значит, что нам остается? Только Китай!

Жан-Луи слушал младшего брата и гордился им. Когда Эрве не находился в состоянии влюбленности, он был самым блестящим человеком из тех, кого знал Же-Эл. Братишка обладал ясным рассудком и способностью к анализу, был уравновешенным и спокойным, и при этом у него случались озарения, какие свойственны лишь гениям.

Увы, на улицу Гей-Люссака им тоже не удалось попасть, там шли все те же ремонтные работы. И Жан-Луи пришлось вывернуть на улицу Суфло, более или менее близкую к их цели.

– С начала тридцатых годов, – продолжал вещать его умник-брат, – Китай осуществлял нечто отдаленно похожее на эпическую революцию. Там было все – и Великий путь, и Великий кормчий… Не будем вдаваться в подробности наподобие голода, массовых казней и слишком долгого и зачастую неверного пути к победе. Китайцы все же сумели создать более или менее эгалитарную республику. И когда на Западе уже начали о ней забывать, в Китае вдруг произошла культурная революция – возникло новое движение, целью которого были коренные перемены в обществе, призванные уничтожить любые буржуазные пережитки… И внезапно Китай стал чем-то вроде земли обетованной для всех, кто исповедовал левые убеждения.

Мерш, не выпуская руля, замотал головой:

– Все это сплошные химеры.

– Возможно, однако они побуждают людей мечтать. Тамошние крестьяне трудятся с улыбкой на губах и не требуют ни увеличения зарплаты, ни профсоюзов. Китай создал равноправную, братскую, солидарную страну, в которой Новый Человек реализует себя в коллективе.

Мерш обогнул площадь Пантеона и наконец-то свернул на улицу Ульм.

– О черт, тут же одностороннее движение!

– Ну ничего, пройдемся пешком, здесь недалеко.

Припарковав машину, братья зашагали дальше, как простые гуляющие. Или как пара философов, переделывающих мир.

– Это чистый абсурд! – заявил Мерш. – Ведь там никто никогда не бывал!

– А вот и ошибаешься! Китайцы принимали у себя студентов «Эколь Нормаль»!

– Ну, воображаю, что это было, – организованная поездка, где им устроили показуху!

– Конечно. Но это позволило создать некий миф, легенду.

– И все-таки я никак не пойму: ведь эти парни – суперинтеллигенты, умники, напичканные знаниями, теориями и всякой информацией. Так как же они могут оправдывать отмену образования и уничтожение книг – а ведь именно в этом и состоит китайская культурная революция, разве нет?

– Ну, экстремисты всегда находят друг друга, и последователи Мао не видят в этом учении никаких противоречий. Большинство из них свято верят, что помидоры в Китае созревают благодаря гению Мао. Ведь теперь все их знания ограничиваются «Красной книжечкой».

Тут они подошли к «Эколь Нормаль» – красивому зданию девятнадцатого века в облицовке из тесаного камня. Разумеется, оно тоже было обвешано протестными плакатами, флагами и афишами, облепившими его, словно пластыри на ранах.

– Но есть еще одна загадка, последняя, – сказал Мерш.

– Слушаю тебя.

– Эти парни превозносят Революцию. Так почему же их не видно на демонстрациях и собраниях?

Эрве помолчал – он вытаскивал из пачки очередную «голуазку». На его губах играла легкая усмешка, словно предвосхищавшая откровение, которое он готовился озвучить.

– Тут есть одна проблема.

– Какая проблема?

– Их главные лидеры сейчас в больнице…

– И чем же это они больны?

– Они лежат в больнице Святой Анны^[56].

– Ты хочешь сказать, что они…

– Вот именно: эти парни перегрелись. Луи Альтуссер, великий аналитик марксизма, проходит курс лечения литием. А Робера Линара, основателя движения, лечат сном. Его доставили туда, в психушку, после того как выловили в лесу, в бредовом состоянии.

Маоисты в психушке?! Да уж, полицейским и в голову такое не могло прийти!

– Но я уверяю тебя, – заключил Эрве, – что здесь, в «Эколь Нормаль», гуляет на свободе еще множество психов. Так что Сюзанне было кем заняться…

34

Попав в дом № 45 по улице Ульм, Мерш сразу понял, что угодил не просто в «Эколь Нормаль», а в храм, в настоящее святилище всемогущего бога Мао.

Повсюду, куда ни глянь, плакаты, изречения и портреты Великого кормчего с его черными волосами а la Тино Росси^[57]. Пройдя через холл, они вышли в просторный внутренний двор, и Мерш сразу изменил свое мнение: это не храм, а скорее аббатство…

Двор представлял собой настоящий сад, с деревьями, кустами и большим круглым бассейном в центре, обсаженным кустами в виде зеленых арок. Жан-Луи пришел в недоумение: заочно он ненавидел это место, но теперь вынужден был признать, что оно великолепно, – ни дать ни взять монастырь в цветущем саду. Эрве шепнул ему на ухо:

– Ну вот, «вечерня» уже началась.

Они наткнулись на группу студентов, расположившихся у фонтана; одни сидели на его бортике, другие прямо на газоне, вокруг долговязого парня, прямого, как древко знамени, произносившего пылкую речь.

– Давай подойдем, – с усмешкой сказал Эрве, – послушаем, что проповедуют эти «красные стражи».

Круглый бассейн и пышные кусты смутно напомнили Жан-Луи древний амфитеатр под открытым небом. И босоногих философов античной Греции, дававших уроки молодежи.

– Забудьте все, чему вас здесь учили! – вещал чернокудрый оратор в дешевых очках. – Забудьте даже свой университетский язык! Революция проста. Слова Мао просты. Важна только реальность! Возмущенным прогрессистским массам длинные речи не нужны. Мао говорит: «Коровий навоз важнее любых догм. Его хотя бы можно пускать на удобрения!» Вдумайтесь в это, товарищи! Навоз… Отбросы… Все это должно служить людям! Все важно для производительных сил! Все – кроме слов!

Жан-Луи с трудом удерживался от смеха. Вдобавок голос парня, довольно-таки пронзительный, не добавлял убедительности его речам. Ну что оставалось делать, как не смеяться?! Эти фразы, эти призывы бренчали, как игральные кости в стаканчике, и, падая в толпу, производили странный эффект.

Братья уселись в тени огромного дуба с пышной кроной и стали дожидаться конца речи.

– Слова, – продолжал оратор, – это буржуазный декаданс! Слова – это наш враг! Это отражение больного рассудка, диалектики, обреченной на фиаско! Их нужно забыть навсегда и собрать воедино наши силы, товарищи! Нужно служить народу! Пора перейти к действию!

Для парня, который проповедовал молчание, у него был хорошо подвешен язык. Мерш прислонился щекой к стволу дуба и подумал: а не вздремнуть ли, пока суд да дело?

– …И не нужно бояться сильных, ибо сильные – это теперь мы! – звенел голос оратора. – Мы, товарищи, – поскольку орудия производства в наших руках, и это мы управляем машиной!

Студентик явно заговаривался, высказываясь от имени рабочего класса, к которому не принадлежал. Впрочем, Мерш особо не вслушивался – он в основном наслаждался атмосферой. Ветерок в ветвях дуба, веселое журчание фонтана, теплое солнышко, лучи которого то тут, то там проникали сквозь затейливое кружево листвы…

– Что с тобой?

Жан-Луи встрепенулся: ну надо же, заснул! Его амфетамины больше не действовали. И он пообещал себе принять еще несколько таблеток, когда выберется отсюда.

– Все, представление окончено! – объявил Эрве.

Они подошли к бассейну; собравшиеся, с «Красными книжечками» в руках, уже начинали расходиться. Оратор, без сомнения заслуживший высший балл, наконец расслабился, словно вложив шпагу в ножны. Природа явно обделила его красотой: подслеповатые глаза за очками, приплюснутый нос, толстые губы – ну чистый заливной поросенок! А курчавые волосы придавали ему сходство с креолом.

Словом, получерный-полубелый – трудно определить, в какой команде он играл.

– Привет! – сказал ему Эрве, исполнявший роль посла. – Отличная речуга!

Оратор передернул плечами, поправляя свою хламиду:

– Вот в этом-то и проблема.

– Что ты имеешь в виду?

– Еще одна речь… Еще какие-то слова… А ведь настало время действовать!

– А по-моему, с самого начала месяца народ здорово бурлит, разве нет?

Студент «Эколь Нормаль» поднял с земли белый шарф и обмотал им шею – точь-в-точь боксер, покидающий ринг.

– Ты про этих маменькиных сынков, которые бросаются камешками в полицейских? – с усмешкой спросил он.

Мерш решил вмешаться: ему казалось, что перед ними стоит монах-фанатик, анахорет пустыни, сжигаемый собственными убеждениями.

– Да ведь половина Франции и так уже бастует!

– Ну и что толку? Трудящиеся все равно работают на капиталистическую систему. Приходят к хозяевам клянчить добавку, как милостыню. Прямо сейчас, когда мы с вами беседуем, профсоюзы позорно унижаются перед Помпиду.

Жан-Луи заметил засохшую слюну в углах губ у парня – может, пьет антидепрессанты. Господи, неужели все эти маоисты вконец свихнулись?!

– Ну и что ты проповедуешь? – спокойно спросил Эрве.

– Революцию – настоящую, которая сметет все. Мао верно говорит: «Власть находится на конце ружейного ствола».

– Больницы уже и так переполнены ранеными, – заметил Мерш.

Фанатик усмехнулся:

– Вы думаете, это и есть революция? Пока что я не видел ни одного убитого сыщика. Скоро студенты вернутся в аудитории, а рабочие, поджав хвост и добившись прибавки, – к своим станкам. Несчастный, жалкий буржуазный мир…

Братья молча переглянулись: с этим ненормальным было бесполезно дискутировать. Да они и пришли сюда не для разговоров о политике.

– Ты знаешь такую девушку – Сюзанну Жирардон? – внезапно спросил Эрве.

Тот молча ухмыльнулся.

– Так знаешь или нет? – повторил Мерш, начиная терять терпение.

– Ну знаю, и что?

– Нам сказали, что у нее есть дружок среди ваших.

– Дружок? Да они все через нее прошли, еще бы…

Бедная загубленная Сюзанна – не такой эпитафии она заслуживала…

– А ты, случайно, не преувеличиваешь? – одернул его Эрве.

Маоист указал им на сад, где сидели на траве группы студентов – болтая, споря, затевая новые акции.

– Вожделение, – пробормотал он, – вот еще один враг революции… – И, обернувшись к братьям, пристально взглянул на них, сказав при этом: – Нельзя поддаваться вожделению, оно разлагает людей, понятно вам?

– Нет.

– Сюзанна оскверняет нашу чистоту. Крадет ее у нас. Причем эта осквернительница выбирает себе дружков среди тех, кто больше всего предан делу революции, и тем самым развращает их!

– Ну и кого же она развращает прямо сейчас?

Маоист искоса взглянул на братьев:

– А к чему эти вопросы?

– Сюзанна нигде не появлялась после пятничной демонстрации, мы за нее волнуемся.

Левак ответил им сальной усмешкой:

– За такую девчонку волноваться не стоит. Вы всегда найдете ее в каком-нибудь укромном уголке…

– Так с кем же она в этом уголке?

Тот скривился и презрительно бросил:

– С Массаром. С Дени Массаром.

– И где его найти?

– Только не здесь. Он теперь принадлежит к иному миру.

Парень произнес это полушепотом, не то почтительно, не то загадочно.

– Что? К какому миру?

– Это посвященный.

– Что-что? – переспросил Мерш.

– Я тебе потом объясню, – шепнул ему Эрве.

Жан-Луи уловил перемену в его голосе. Словно речь зашла о святом… а может, о дьяволе… поди пойми.

– И где его искать? – спросил Эрве.

– Забастовочный пикет «Ситроена», Порт-де-Шуази.

Жан-Луи повернулся и тихо приказал:

– Сваливаем.

Братья уже выходили из сада, когда до них донесся голос маоиста:

– Он выше всех, он повелитель!.. Царь!

35

– Ты должен кое-что понять, – объяснил Эрве брату, когда они сели в «дофину». – Маоисты страдают одним комплексом…

– Ты уверен, что только одним?

– Они страдают оттого, что не являются рабочими. По сути дела, их идол – не сам Мао, а народ, народные массы. Но что бы они ни говорили, что бы ни делали, все равно сами они останутся мелкими буржуа, которые всегда жили в достатке и никогда не страдали.

– Потому что им ко всему прочему полагается еще и страдать?

Они снова ехали по улицам сквозь этот послеполуденный зной, точно дергано плыли в лодке по зеркальным водам озера. Правда, под скрипы и скрежет дряхлой «дофины», которые она издавала при каждом толчке. Не машина, а ржавая консервная банка с несколькими жалкими лошадиными силами под капотом – вот что это такое.

– Каждый настоящий маоист стыдится своего происхождения. Ему хочется быть пролетарием, благоговеть перед пролетариатом.

– Да, я уже заметил, что им незнакомо чувство юмора. Но ты мне так и не разъяснил, что такое посвященный и с чем его едят?

– Маоисты, как и монахи, стремятся посвятить себя своему идолу, прибегают к бичеванию. Некоторые из них решили стать рабочими. Отказаться от всех прежних благ, чтобы примкнуть к своим товарищам по убеждениям. О таких говорят: «Они нашли свое место». В их понимании только простые пролетарии могут чему-нибудь научить образованных людей, а не наоборот.

Мершу уже слегка обрыдли эти ненормальные. Но склонность Сюзанны к таким парням была важным фактором в деле раскрытия убийства. Ее нынешний имидж – свихнувшаяся девчонка, полунимфоманка-полумаоистка – не внушал ему доверия. Он чуял во всем этом что-то другое… Какой-то поиск… Сюзанна преследовала определенную цель – он был в этом уверен.

А Эрве, войдя во вкус, продолжал вещать:

– В маоистской иерархии такие посвященные, проповедующие свое учение на заводах, считаются аристократами. Это нечто родственное католичеству, понимаешь? Чем ты ниже, тем выше твой дух. Вспомни о нищих странствующих монахах – вот это примерно то же самое. Чем ниже ты опустился, тем ближе стал к небу.

Так, может, убийца – из числа подобных фанатиков? Мерш в этом сомневался. Такие парни в душе своей были диктаторами. Они, конечно, не отрицали убийств – нет, напротив! – но проповедовали массовые убийства, долженствующие очистить общество от капиталистической скверны. То есть ничего общего с тем типом, который принес в жертву Сюзанну во имя некоего тайного ритуала, во имя своего собственного – личного – безумия.

– У маоистов, – продолжал Эрве, – посвященные пользуются большим авторитетом, так как добавляют к внешней жертвенной стороне служения еще и «внутреннее содержание». Они вправе высказываться от имени масс, ибо являются их частью.

Тот бородач на улице Ульм произнес слова, очень заинтересовавшие Мерша. «Сюзанна оскверняет нашу чистоту. Крадет ее у нас…» Что он хотел этим сказать? И почему девушка примкнула к этим террористам-идеалистам? Из политических убеждений? Или по какой-то иной причине?

– Ты сейчас куда? – внезапно спросил Эрве.

– В морг.

– Я тебе буду нужен?

– Да нет, не особенно.

– Тогда подвези меня к «Мартену», я оставил там свой велик.

Жан-Луи послушно свернул в сторону улицы Вожирар: опытный вояка, он знал, что своих солдат надо беречь, особенно если они не профи.

Эрве и в самом деле пора было вернуться в свое гнездышко и насладиться «негром в рубашке» – тошнотворным десертом из бананов, шоколада и сметаны; Жан-Луи помнил это фирменное блюдо бабушки, бывшей модистки.

Когда он задумывался о благополучном житье-бытье младшего брата, ему на память приходили прежде всего эти вот лакомства – такие приторные, что и завидовать не хотелось, даром что его-то никто не баловал и жизнь он познавал не на бабушкиной кухне, а на помойке, на куче дерьма, вот оно как…

Ну а главное, на сегодняшний вечер у него была намечена своя программа.

Притом сольная.

36

– А я тебе подтверждаю то, что сказал вчера.

– Да ты не сказал мне ничего путного…

– Я сказал, что убийца знает свое дело. Я имею в виду: разбирается в человеческой плоти. Он рассек тело жертвы от линии ключиц до лобка. Уверенно и профессионально.

– Каким оружием он пользовался?

Даниэль Герен достал с полки предмет и выложил его перед сыщиком на каталку.

– Я бы сказал, что таким вот садовым ножом. Фирма Opinel, номер десять.

Стальное нержавеющее обоюдоострое лезвие длиной около восьми сантиметров. Сталь хорошего антикоррозийного состава. Но это все не важно. Важно, что такими ножами часто пользуются в деревнях.

Мерш взял нож за рукоятку из оливкового дерева. Она, как и лезвие, была изогнутая, что делало это орудие убийства особенно опасным.

– Где ты его раздобыл?

– На базаре около Ратуши. Идеальный инструмент для подрезки кустов или для сбора винограда. А еще такими пользуются плетельщики корзин.

Сыщик положил нож на место. Теперь он знал об убийстве гораздо больше.

Герен повернулся к скрытому под простыней трупу. Сунув руки в карманы, с сигаретой в зубах, он смотрел на невидимое сейчас мертвое тело, которое сам вскрывал, исследовал, щупал, а потом зашил, предварительно вернув органы на место. Или нет?

– Это всё? – спросил Мерш.

Патологоанатом стряхнул на пол сигаретный пепел. Смесь запахов формалина и табака вызывала у Мерша головную боль.

– Ты хочешь знать, что она ела накануне вечером?

– Нет.

– Или когда у нее были последние месячные?

– Хватит. Укажи мне на что-нибудь, что позволило бы продвинуться вперед.

Герен рывком поднял простыню. Теперь тело было вымыто. Мерш снова увидел детское лицо Сюзанны – только сейчас оно казалось вылепленным из серой глины с синеватыми бликами.

– Все, что ты видишь вот здесь, – это вторичные разрезы.

– Ты хочешь сказать, что он ее кромсал уже после смерти?

– Да. Он прикончил ее, задушив махровым полотенцем – мне его привезли. Или же сперва искромсал и подвесил к потолку, а потом уж распотрошил. Девчонка могла задохнуться, крича сквозь полотенце.

– А как он извлек внутренности?

– Думаю, просто руками. А затем сделал надрезы, которые ты тут повсюду видишь.

Сыщик закурил сигарету и только после этого заставил себя оглядеть глубокие зияющие раны на теле – на плечах, на ногах, на груди и животе. Они ясно свидетельствовали о звериной, труднообъяснимой ярости. Убийца будто вымещал на Сюзанне свою ненависть ко всем женщинам, к плотским желаниям… а может быть, мстил за собственное бессилие…

– Ну а укусы?

– О, вот тут я обнаружил кое-что интересное. И неожиданное…

Герен запахнул простыню, как опускают театральный занавес. И, отвернувшись, начал копаться в одном из отделений картотеки, осторожно перебирая документы, словно его папки были человеческими органами, а страницы – клочками кожи, предназначенными для анализа. Наконец он достал пачку машинописных листков.

– Вот что я нашел в глубине укусов – если это вообще укусы! Лично я не знаю никого, кто имел бы такой рот. Это следы зубов или когтей. Я отдал их на анализ, и там обнаружились частицы кератина – это разновидность протеина, часто встречающаяся у живых существ. Кератин – главный компонент волосяного покрова на теле, шерсти, перьях, а также на рогах, когтях и клювах многих животных и птиц.

– То есть убийца заставил участвовать в этом какое-то животное?

– Именно так. Избавлю тебя от подробностей, но вокруг этих ранок обнаружились красные следы, какие бывают при сосании.

– И что это значит?

– Что какой-то зверь сосал кожу до тех пор, пока под ней не лопнули кровеносные сосуды.

Сыщику нужно было привести в порядок смятенные мысли, но, черт подери, эта информация никуда не вела, разве только к какому-то запредельному ужасу…

– Ты хочешь сказать, что это… вампир?

– Нет. Кровь никто не высасывал. Остались только вот эти жуткие следы. Ну почти как от страстного любовного поцелуя.

Потрясенному Жан-Луи явилось апокалиптическое видение: убийца, затерявшийся во всеобщем майском хаосе, держащий на сворке некое чудовище с круглой пастью, преследует юных девушек, чтобы потрошить их и приносить в жертву этой горгоне.

Любовные шашни Сюзанны, воззвания на стенах, маоисты – все это теперь отодвинулось на задний план. Так, может, Же-Эл понапрасну теряет время, взяв этот след? Но никакого другого пути он не видел. Разве что обойти зоопарки? Или накупить учебников биологии?

– А ты можешь раскопать поглубже эту историю со зверем-кровососом? – спросил он так безнадежно, словно кидал камень в бездонный колодец.

– Уже копаю, товарищ. Во всяком случае, с тобой не соскучишься!

37

Жан-Луи предупредил Деньо, что прекращает работу по внедрению в ряды повстанцев – даже сейчас, в мае 68-го, расследование убийства стояло на первом месте, – и попросил выделить ему для работы помещение в Божоне. Толстяк благосклонно предоставил в распоряжение сыщика целую анфиладу каморок под крышей, на последнем этаже здания в глубине двора. Именно то, что нужно.