J. R. Crow
Жнец и его тень
– Так показать тебе волшбу, Варвара-краса?
Дверь духовки открылась сама по себе, крендели стайкой суетливых воробьёв взлетели в воздух, покружились вокруг подоспевшего блюда, сложились на нём ровной пирамидкой – рукой не уложишь точнее. Блюдо призывно зависло в ладони от стола, приглашая снять пробу.
Глядя на это представление, девушка испытала настоящий восторг! Одно дело – с умным видом рассуждать о переселении душ, которые ни увидеть, ни потрогать руками, и совсем другое – видеть, как простые вещи взмывают в воздух, подчиняясь едва заметным жестам чародея. Может, масштабом-то это помельче, а в память врезается куда как сильнее.
Она осторожно подтолкнула пальцем ещё дымящийся крендель, попыталась ухватить, чтобы не обжечься… Блюдо затряслось, грозя немедленно упасть, и Кощею пришлось опустить его на стол.
– Я что-то нарушила? – растерялась Варвара.
– Сосед явился, – был ответ.
– Шеф, с вами точно всё нормально? – если бы не корпоративная этика, секретарь, пожалуй, приложила бы ладонь к его лбу, проверяя, нет ли жара, – семьдесят четыре обработанных заявки в день, в два с половиной раза больше плана. Третья ночная смена подряд. И это при том, что вы никогда их не берёте…
– Нормально, – ледяным тоном отчеканил жнец. – Пожалуйста, просто отдай мне списки.
– Не отдам, – заупрямилась секретарь. – Хотите, чтобы Радомиру пришлось объясняться, как в его отделе впервые от сотворения мира смерть умерла от переутомления?
– Я выше тебя по рангу. Отдай.
– И не подумаю! – она прижала к груди нераспечатанную папку и изящно обогнув стол с другой стороны и чуть ли не бегом побежала к кабинету начальника отдела. Требовательно постучала:
– Радомир, извините, что беспокою, но у нас ЧП!
– Незачем беспокоить начальника по таким пустякам, – жнец предпринял последнюю попытку завладеть папкой. – Я обещаю, всего пару заявок.
Дверь в кабинет сама собой распахнулась, и оттуда донёсся голос Радомира:
– Заместитель, зайди ко мне.
Жнецу ничего не оставалось, как подчиниться.
– Садись, – Радомир кивнул на кресло напротив себя.
– Я постою.
– Я сказал – сядь.
Описав красивую дугу по кабинету, кресло подтолкнуло жнеца под колени, не оставляя пространства для манёвра.
– Заместитель, что с тобой происходит?
– Ничего, – жнец, как казалось ему самому, был сама невозмутимость. – Соскучился по работе.
– Хорошо, – задумчиво протянул Радомир. – А если так?
Он, как и в прошлый раз, сходил к шкафу за коньяком и разлил по бокалам. Под пристальным взглядом начальника жнец сделал глоток, вроде немного, но этой капли хватило, чтобы прорвать плотину, которая уже была на грани обрушения.
– Мы, мы все здесь – наказаны. Во в меру комфортных условиях отрабатываем грехи прошлой жизни. И должны быть благодарны, что не жаримся в Пекле. Аида не забывает напоминать это своим каждый день, иногда не по одному разу. Так зачем вы, шеф, пытаетесь давать нам надежду? Вы спрашиваете, что со мной происходит? Разумеется, пытаюсь забыться в работе, чтобы не думать о неудачной попытке разрешить себе человеческие слабости. Вы это хотели услышать?
– Я хотел услышать правду, – медленно произнёс Радомир. – И если это она и есть, то это печалит.
– Не стоит беспокойства, шеф, – жнец выдавил из себя слабую улыбку. – На качество выполнения задач это не влияет. За трое суток у меня ни одной попытки побега. Ни одной!
Радомир задумчиво побарабанил пальцами по столу, подбирая слова.
– Иди-ка ты домой и выспись как следует. Если на себя наплевать – подумай о репутации конторы. Ты скоро будешь выглядеть менее живым, чем наши клиенты.
– Если верить легендам, их вполне устроит скелет в балахоне.
– Он не устроит меня. Так что кыш отсюда, и чтобы завтра больше никаких трудовых подвигов! Чего доброго, весь отдел на шею себе посадишь, как, скажи на милость, мне потом дисциплину восстанавливать?
– Как я могу ослушаться вас, высший жнец?
Он допил коньяк, вежливо кивнул и вышел из кабинета. Секретарь в приёмной на всякий случай накрыла злосчастную папку стопкой отчётов, но жнец успокаивающе махнул рукой, мол, не стоит. Постоял на крыльце управления – чтобы вдохнуть одновременно огненный и холодный воздух пограничья, благо никто не попытался составить ему компанию. И уже оттуда переместился домой. Возник в холле совершенно бесшумно, но Кощей как-то почуял – вышел из кухни в фартуке, повязанном поверх спортивного костюма.
– Явился, значит. А я-то уже надеялся, что тебя черти в Пекло утащили, и дом теперь целиком достанется мне.
– Не дождёшься.
– Ладно, хватит шутки шутить, у нас гости.
– Гости?..
Жнец обеспокоенно осмотрелся и заметил у порога очень знакомые ботинки.
– Только не это! – простонал он, попытавшись совершить марш-бросок к лестнице на второй этаж. Кощей помешал ему, вцепившись в подол пальто. – Я не для того три дня пытался её забыть, чтобы наткнуться здесь!
– Ты пытался меня забыть? Почему? – из дверей кухни показалась Варвара.
В заботе о сохранности служебной формы, жнец больше не пытался сбежать, лишь уставился в пол, стал быстро и бестолково оправдываться:
– Мы друг другу не подходим, я трудоголик, я испорчу тебе жизнь…
Спустя бесконечно долгое мгновение он почувствовал, как его обнимают тёплые руки. Варвара прижалась к его груди крепко-крепко, словно боясь, что он ускользнёт.
– Не надо врать, дядя Кощей мне всё рассказал. Это из-за Велеслава. Не скрою, меня мучает любопытство, и решила, что обязательно выясню, кто это такой, но… все эти дни я скучала вовсе не по нему. А по тебе… айсберг ты мой холодный.
За неимением надобности держать его дальше, Кощей отошёл Варваре за спину и сделал страшные глаза, мол только попробуй опять ляпнуть какую-нибудь глупость.
Но жнец и сам уже не мог бы произнести ничего кроме:
– Я тоже. Я тоже по тебе скучал.
Глава 11. ♜ Имя ему Хан
Следующей ночью Велеславу во сне привиделась бабушка, чего отродясь не случалось. Он даже не узнал её сперва: привык к синему сарафану да седине в чёрных косах. Во сне же Бахира была моложе да одета, как подобает владычице степей: в меха, шелка и перья соколиные. Видать, такой её дед и приметил да влюбился без памяти.
Подошла она к Велеславу, как встарь рукою ласково по волосам провела и заговорила с убеждённостью:
– Внучек мой, как за порог сегодня выйдешь – кольчугу под рубаху надень.
Сказала – да истаяла алым предрассветным туманом. За окном петухи заголосили, друг друга перекрикивая. Всё одно – вставать.
Сел Велеслав на кровати и крепко задумался. Неспроста, ой неспроста бабка появилась – за родную кровь забеспокоилась. Мёртвым зачастую виднее, чем живым. Но на голое тело кольчугу натягивать – только мучиться, на вчерашнюю рубаху – и того хуже, по ней стирка плачет, да и запасная поверх кольчуги не налезет… А что, если кольчугу поверх сменной, а уж на неё – парадную, красную натянуть? Та как раз широкая – на вырост, на долгие годы.
Обрядился он таким образом, вышел к столу. Там отец уже сидел, мать его свежими гречишниками [1] потчевала. При нём она упрёков не говорила, долг кроткой жены исполняя – да вот слова свои неизменно будто ему в уста вкладывала.
– Ты куда это, сынок, в праздничной одёже собрался? Неужто у тебя полотна крашеного немерено, али монет куры не клюют?
– Награждать меня будут, – сам стараясь верить в то, что сказал, ответил Велеслав. – За поимку разбойника.
– Свежо предание, но верится с трудом.
Велеслав скрипнул зубами от досады, но сдержался, промолчал. Да и что сказать-то? Хоть Некрас и душегубец почище прочих, не первого его молодой стражник ловил да в темницу бросал в надежде на славу и почёт. Вот только окромя благодарностей словесных от десятника, и пару раз – от сотника, ничего ему до сей поры не перепало.
Сжевал он пару гречишников, вкуса не чувствуя, до поскорее ускользнул из отчего дома. Улочка, что до площади вела, по ранней поре была пустынной, горожане ещё трапезу не закончили, а окон туда выходило немного, больше дворы да сараи за заборами. Всё родное да привычное – как в сени собственной избы выходишь. Расслабился Велеслав, не учуял – тёмная тень от забора отделилась, прошипела, точно змея:
– Некрас передаёт своё почтение!
Злодей-то в живот целился, но вот только порвал нож рубаху, столкнулся с кольчужными кольцами, да и упал наземь. Удивился разбойник, но медлить не стал – наутёк пустился и был таков. А вот Велеслав окаменел на миг, даже в погоню не бросился, лишь пальцами бестолково свёл края полотна порезанного: вот и сбылось предсказание бабкино! Кабы не она, лежать бы ему бездыханным, ни о каких булавах воеводиных больше не помышляя.
Опомнившись, поднял нож, осмотрел с пристрастием – нож как нож, такие отец десятками на торжище носит, так и не поймёшь – чей.
До площади шёл подольше обычного – теперь в каждой щели тать мерещился. Только выбрался на лобное место – так и захотелось сказать пару слов запретных и непристойных: навстречу ему шагал Некрас, без верёвок, без конвоя. Увидел Велеслава – осклабился неприятно. Одно утешало – взгляд-то был растерянный, не чаял уже среди живых повстречать.
Ладонь сама нашла рукоять меча, да тем дело и кончилось – если уж стража посреди городу начнёт оружием размахивать ни с того ни с сего, то о каком порядке речь может быть?
– Помяни моё слово, Велеслав, – бросил Некрас, с плечом поравнявшись, – заканчивай ты со своими подвигами. А то допрыгаешься однажды, ой, допрыгаешься.
Глазом моргнуть не успел – долетел до казарм. Вихрем пронёсся по переходам запутанным да у стола сотника незнамо как очутился. Сотник трапезничать на службе изволил: покусывал свежий хлебушек, да запивал кваском. Глаза на всклокоченного Велеслава поднял, спросил с долею шутки:
– Ты на кой так вырядился? Праздник у тебя какой?
– Бабушка покойная велела, – сверкнул Велеслав глазами чёрными, колдовским, что сотник аж куском недоеденным поперхнулся, – дабы ворога отвлечь, беду отвести.
Да и воткнул в стол нож разбойничий, аж лежащий на том столе шлем подскочил и противно звякнул.
– Но, но, порошу без рук! – рявкнул сотник, дыбы страх свой не показать, перед нижестоящим не опозориться. – А ты чего хотел, когда в стражу нанимался? Коли чаял жизни сытой да спокойной – шёл бы в пекари. Слыхал, как раз дочка Любомира от тебя глаз оторвать не может.
– Хотел, – Велеслав пару раз вдохнул-выдохнул, справляясь с гневом, да не больно помогло, – чтобы, когда мы, жизнями рискуя, душегубов в темницу бросали, они там и сидели, а не по площади разгуливали с глумливыми мордами, а подельники их в нас за службу верную ножами не тыкали. Ты на кой Некраса-то выпустил?!
– А вот так и выпустил, – отрезал сотник, пытаясь показать, что разговор окончен. – Виру он заплатил немалую, перед Еремеем слёзно повинился. Не за что его боле тут удерживать, не за что.
Но от Велеслава не так-то просто было «отрезаться».
– Так Еремей хотя бы жив остался! А как же те, которые вовсе травой поросли?
– А с чего ты удумал, что Некрас их всех порешил?
– Да про это весь город знает!
– Вот пусть весь город сюда и приходит, пред богами и людьми, что видели, рассказывает! А покуда нет – всё это слухи да твои домыслы!
– А то, что меня с его именем на губах порезать пытались – тоже домыслы?!
– Мало ли, в пылу боя послышалось чего, – буркнул сотник. – Уймись-ка, ты лучше, Велеслав, да иди работай. Там как раз жалобу проверить надо, бабы из-за курей в посаде подрались.
– Да какие, к чёрту, куры, когда стража выпускает опасного лиходея!
– Ты мне тут не голоси, сам как баба! Не твоего ума дело! Ты Некраса за покражу привёл – за то тебе честь и хвала. А дальше другие решают, что с ним делать. Надо будет – ещё раз приведёшь. Свободен!
Сотник сам уже в раж вошёл, спорить с ним – себе только хуже делать. Полный молчаливого несогласия, вышел Велеслав во двор, постоял, на редкие облака глядя. Тут серчай – не серчай, а снова не видать ему повышения, как своих ушей. Да что ж за правила такие неписаные и негласные, по которым тех, кто головой своей рискует, курей считать отправляют, а те, кто только замки на темнице отпирать и умеют, квасок попивают посреди дня? Затопило сердце злое бессилие – хоть волком вой, даром что луна не взошла! Да только толку от того – как от козла молока.
Велеслав глянул в сторону конюшни, да отвернулся. До посада, пожалуй, и лучше бы на коне доехать, но опосля Федотовой кобылы на глаза конюху лучше не показываться. Он, конечно, мужик отходчивый, но пока серчает и в рожу дать может, а кулачищи-то о-го-го. Хоть рожа та и ордынская, но пусть лучше будет пригожей, а не перекошенной…
Ещё разок вздохнув тяжко, решил Велеслав, что и пешком доберётся. Домой только заскочит, хоть котомку да краюху хлеба захватит. На этот раз на улочке народ появился, хлева да сараи пооткрывали, скотину выпустили – негде душегубу спрятаться. Ещё одна удача – получилось мимо матушки прошмыгнуть, дыру в рубашке парадной не показать. Сунул её Велеслав обратно в сундук, затолкал поглубже. В случае чего – на мышей свалит.
До посада идти неблизко – город надобно целиком пересечь, мимо княжьего подворья пройти оттуда – за ворота, через поля пшеничные, а вот там уже посад и находится. Каждый раз проходя мимо высокого резного терема, Велеслав не мог, да особо-то и не пытался отогнать мысль сладкую, что ему буквально на роду написано в том тереме жить, мясом каждый день баловаться, за сохранность рубахи парадной не трястись. Вот только сотник будто нарочно раздавал задания для будущего героя неподобающие… нет бы Тришку, что ли, в посад сослал?! У того особых чаяний нет, браги выпить да покушать вкусно – вот и жизнь удалась. Как раз по нему приключение…
Крутилось одно и то же в голове всю дорогу до посада, настроения хорошего не прибавляя. И, видать, всё негодование на лице нарисовалась – когда Велеслав приблизился к курятнику, возле которого народ скопился и галдел не переставая, то сказать ничего не успел – тихо стало.
– Городская стража, рассказывайте, что случилось, – ничего лишнего: произнёс, как по уставу надобно. Люди заговорили, а потом и забранились разом. Особенно две бабы усердствовали:
– Пропала у меня курица, хорошая курица, рябая…
– Следить надо лучше за скотиной!
– А ты только и рада чужое добро к рукам прибрать! Пропала, значит, месяц её нет, а потом гляжу – высидела цыплят в лопухах, не ко мне во двор повела, а к этой!..
– Небось, у тебя жила впроголодь, ты известная жадоба!
– Ты в мои лари не заглядывай, за своими следи! Хорошо устроилась: и курицу и приплод прикарманила!
– А может это вовсе мой приплод?
– Это с какой это стати – твой?
– А с такой, что от петуха моего, твой доходяга уже давненько кур не топчет!
– Лишь бы чего выдумать! Воровка!
– Ротозейка!..
И чем дольше слушал это Велеслав, тем голоса становились всё более тягучими да гнусавыми, будто сквозь толщу воды пробивались. В глазах помутнело, лица исказило, будто не люди перед ним, а чудища морские… Голову что ли напекло, пока шёл? Или голове той невмоготу ерундой такой забиваться?
– Поделите, – сказал-рявкнул он, и спорщицы враз от неожиданности подскочили.
– Что поделить-то? – робко спросила одна.
– Цыплят, – объяснил Велеслав. – Поровну.
– Да как же их делить-то? Я их кормила, выхаживала, а теперь отдать?!
– Так и отдать, раз не твои!
Спор готов был разразиться с новой силой.
– Тихо! – Велеслав оборвал зарождающуюся брань. – Коли сами не разобрались, стражу позвали – так и делайте, как я говорю. Пререкаться после будете. А то, как на соседей жаловаться – то «стража! стража!». А как язык с крючка снять да против тех, кто людей убивает да обирает свидетельствовать, – так затихаете, словно мыши под веником!
Сказал это да развернулся, прочь пошёл.
– Чё это с ним? – вопросил какой-то дедок в недоумении.
– Эй, стражник! А ну вернись, мы ещё не закончили! – в трогательном единодушии кричали спорщицы в спину, но он уже будто и не слышал, просто шёл, куда глаза глядят.
Тяжесть на плечи навалилась, к земле прижала, будто чёрт на них сидел да шептал слова нелицеприятные. Что хоть в узел он завяжись, а навсегда «ордынцем» останется. Что не подвиги человека делают, а начальственное одобрение. Что хоть именованием ему великую славу уготовили, не сдюжит, не добьётся. Что бросить нужно, смириться, бессилию своему отдаться, пойти, что ли, правда в пекари. Все так живут, и он уж как-нибудь проживёт, пока не помрёт от старости…
Волшба ли то была, наваждение, но часы пролетели единым мигом. Солнце за край земли закатилось, месяц показался. И уж не посад позади, а лес возле дороги торённой, разбойниками облюбованной.
Велеслав зябко поёжился, встряхнул остывшую кольчугу. Хотел в город обратно брести, да голоса услышал, а один из них – уж больно знакомый. В кустах схоронился, уши навострил.
– Ты, Некрас, не серчай! – взмолился один их лиходеев. – Коли бы он просто в кольчуге был, так я бы в шею метил! А он как чуял – под рубахой спрятал!
– Учуял, ишь ты… – подхватили другие нестройным хором. – Не зря, что ли, ведьминым внучком прозвали?
– Да тихо вы, – Некрас поморщился, будто что горькое выпил, – раскудахтались. Вовсе я на тебя, Неждан, не серчаю. Может, оно и к лучшему. Ничего-то мне этот мальчишка не сделает, пока сотник его плату золотом, а не кровью принимает. Успеем ещё поквитаться.
Ежели бы Велеслав такое услышал, когда в стражу только пристроился, то счёл бы услышанное злым наветом. Мол, сотник, всей стражи начальник! Уж он-то должен по делам судить, а не по кошельку! Вот только теперь, спустя столько душегубов опушённых, такой расклад единственным объяснением виделся.
– Ешьте и пейте, ребятушки! – тем временем Некрас хлебосольно раскинул руки над яствами разнообразными, – это наш город, и никому того не изменить, не исправить!
Злость такая взяла – словами не описать! Ещё и глумится, пройдоха! Что он там в ночи про честный бой говорил? Вытащить бы сейчас меч да срубить голову бесстыжую… да только как бы ни хотелось Велеславу для Некраса справедливого воздаяния, жить ему тоже хотелось не меньше. Не бывало такого, чтобы один с десятком управился. Оставалось лежать да зубами скрипеть от досады.
– Так уж и ничего? – голос над поляной раздался, разбойники аж подпрыгнули.
Шагнул в свет костра степняк в парадном кафтане, золотыми бляхами расшитом, да шапке, мехами отороченной. Волос чёрный, до пояса, взгляд орлиный – как добычу высматривает. На поясе сабля висит, каменьями самоцветными изукрашенная.
– Ты кто такой будешь? – Некрас вальяжно назад откинулся, как волк заплутавшего зайца рассматривая.
– Звать меня Хан, – отвечал степняк, ни толики страха не выказывая, – да только на кой моё прозвание тем, кто не доживёт до рассвета?
– Какой ещё хан? – рассмеялись разбойники, развеселились, – так где ж твоя орда, хан?
– На вас и одного меня хватит, – улыбнулся Хан широко, открыто, да только жуть пробирала от этой улыбки.
Оскорбились лиходеи, с мест повскакивали, кистени да клинки похватали. Хан только рукой махнул, словно муху назойливую отгоняя – поднялся откуда ни возьмись ветер, костёр разметал, головёшки в разбойников полетел. Один уголёк Некрасу в бровь попал, едва глаз не выжег, кому рукав подпалило, кому портки.
– Колдун, мать его!
Не церемонясь более, бросились на степняка всем скопом. Хан тотчас саблю выхватил, от первого кистеня увернулся, будто и не человек вовсе, а змей изворотливый, под рукой у разбойника проскочил – тот с подельником столкнулся – да и проткнул саблей обоих не оборачиваясь.
Раскидал ветрами следующих сунувшихся – пока клинок вытаскивал – и сам в гущу противников ринулся. Направо саблей взмахнул – голова полетела, налево – кровь из горла распоротого хлынула…
В несколько минут со всей шайкой управился, один Некрас на ногах остался.
– Погоди, степняк! – выкрикнул он, к лесу пятясь. – Чего тебе от нас надобно? Всё забирай, только живот пощади! Золота тебе нужно? Каменьев самоцветных?
Рассмеялся Хан издевательски, шапку рукой поправил.
– Я тебе не сотник городской, не вор ночной, ни золота, ни каменьев, ничего не возьму – только кровь.
Ощерился Некрас, как крыса в угол загнанная, пред собой меч выставил, дорого жизнь свою продать собираясь. Но вот удивительное дело: не стал тратить на него Хан умений колдовских, клинок клинком встретил. Будто бы и впрямь честного боя удостоил. Вот только выучкой Некрас не дотянул до чародея степного – удар пропустил в самое сердце, наземь мешком повалился.
Хан облизнулся – точно кот, кринку со сливками опрокинувший, – провёл по сабле пальцами, нежно, как по руке любимой девушки, после вытер её тряпицей и в ножны вернул. Обернулся к кустам, где Велеслав схоронился, и пошёл прямо к ним, будто ни листьев, ни веток там не было и всё видно, как на ладони.
Страшно молодому стражнику сделалось – как никогда прежде. Ежели уж полтора десятка разбойников со степняком не совладали – куда уж ему одному?
Хан зашёл за куст и протянул руку:
– Вставай, Велеслав, всё закончилось.
Что за наваждение? Не убить его он пришёл – а помочь? Ухватил Велеслав протянутую ладонь недоверчиво – Хан рывком его на ноги поставил, будто веса не чувствуя.
– Ты откуда будешь? И что ты здесь делаешь?
– Не за что, – Хан вновь улыбнулся, на этот раз со снисхождением, – вот, работу твою сделал, душегубов перебил. Теперь сотник захочет – а отпустить не сможет, не в его это власти.
– То правда, было у меня желание такое, – подтвердил Велеслав. – Но тебе-то сие зачем?
– Там мы, ордынцы, своих не бросаем, – объяснил Хан. – Не то, что вы в своём городу, глотки друг другу за кусочек золота перегрызть готовы. Как… эти…
Оглянулся он на разбойников поверженных да брезгливо плюнул в их сторону. Помолчали пару мгновений. Торжество от воздаяния, что Некраса наконец настигло, сменилось мыслью насущной:
– Туда ему и дорога, подлецу. Жаль только, мне это не зачтётся. Даже скажи я, что сам всех порешил, сотник и виру наложить может за кровопролитие…
Усмехнулся Хан, коснулся ладонью щеки ласково – будто видел в Велеславе дорогого родича:
– Скажи мне, брат, что есть самое страшное прегрешение?
Вот что ответить? Покража? Так вещи вернуть можно, можно новые сделать, сгладится, забудется. Убийство? Так смерть и без того забрать может – чумой да лихорадкой придёт, холодами лютыми. Всегда неподалёку бродит. Но бывает же так, что ранят не тело, но душу, и рану ту не увидеть – а значит не залечить. Точит она сердце, веру в людей пожирает…
– Предательство, – проговорил Велеслав после краткого раздумья.
– Верно, – улыбка Хана сделалась оскалом искусителя, – чтобы выжить людям приходится друг другу доверять. А кто поступается доверием – достоин самой страшной кары. Так много ли чести пролить кровь того, что и так лишён доверия? И не будет ли честью покарать того, кто должен был доверие охранять – но предал?
– Сотника…
– Быстро соображаешь. Но будет нелегко. Нужно будет подобраться к нему поближе – а для этого думать, как предатель. Готов ли ты, Велеслав, наконец забрать, что тебе принадлежит?
«Откажись, – шевельнулся в груди червячок тревоги. – Не подавай руки ордынцу, не отдавайся во власть дурной ведьминой крови». Голос в голове – будто матушка сказывает. Которая с младенчества его бабкиным наследием попрекала, будто он выбирал, каким родиться. Которая отродясь в него не верила, слова поддержки не сказала. Правда, что ли, лучше к ней прислушаться – или пойти за тем, кто встретился первый раз, а уже понимает совершенно? Велеслав привык рисковать – приловчился. Рискнул и в этот раз.
– Говори, что я должен делать.
– Начнём с того, – сабля выскользнула из ножен, холодной сталью прижалась к шее, – что животом своим рискуя, пытался ты защитить уважаемых горожан от безумного степняка. Да один только выжил.
Чиркнул клинок, распарывая кожу, потекло по плечу что-то тёплое да вязкое…
[1] Гречишники – блины из гречневой муки
