Иван Шишлянников
Сакральная хонтология
Но это всё отступле́ние, меня не особо волнует дух вре́мени,
Я подожду: прочитай молитву технике, пусть слышат и ме́диа.
–
Так что там с бытиём? И зачем ты живёшь?
Это атомарный вопро́с, не стоит кривить лицо́.
У тебя дыра в груди, я издалека вижу э́то,
Порой ты заедаешь боль, иногда покупаешь новые ве́щи.
–
Тут нет челове́ка, ты толпа, что требует хлеба и зре́лищ,
Круги на воде́, которые больше не репрезентуют бытие́.
Ты пустышка, ничто, типовой адрес в интерне́те,
Не боишься сме́рти, ведь заблокированы мыслительные проце́ссы.
–
Я пришёл рассыпать зёрна сомнения, ведь Моя слава ещё велика́,
В Меня ещё верят твои предки, но таких, как ты, Я не создава́л.
Существую ради тех, кто вечность в сердце несёт,
Ведь тот, кто выбился в люди, уже не вернётся в "наро́д".
Ад – это другие
Когда гаснет све́т, что проявляется в липкой тьме́?
Тебя обнимают бесплотные те́ни, ты слышишь се́рдца бие́ние.
И за окном огни небе́сные, похожие на тусклую све́чку,
О стёкла разбивается вете́р, тебя охватывает лёгкий тре́мор.
–
Давай дойдём до зе́ркала, чтобы найти отраже́ние,
Кошмары – плод воображе́ния, огонь их призван разве́ивать.
Хочется увидеть плазмы движе́ния, почтив этим Промете́я,
Свет от зажигалки вре́менный, но лишает тебя тяжкого бре́мени.
–
Здесь кто-то е́сть, может попробуем их сче́сть?
Ты – это те́кст, что зачитывается с обшарпанных сце́н.
Но нет свободных ме́ст, ведь всех увлекает проце́сс,
Механизм борьбы с са́спенсом, угнетающим нашу са́мость.
–
Искры выхватывают из тьмы твоё лицо́, где-то рядом вздыхает и Режиссёр,
А между вами промежуточное звено́, ему сознание не дано́.
Ты растерян, ведь рядом есть кто-то ещё, ему Мир тоже до́м,
А для тебя он что́? Может со́н? Может череда жутких грёз? Шум от несмолкающих гро́з?
–
Режиссёр ничего не ска́жет, а твой предок покажет нечто неверба́льное,
Дальтоник не согласен с тем, что кровь кра́сная, а физик заявит, что не существует созна́ние.
Но вы ставите общий спекта́кль, Мир – это покосившийся теа́тр,
Вы софитами его освеща́ете, делая вид, что Истину зна́ете.
–
Но не так много во тьме у вас создать получа́ется,
Ведь Мир ещё и кла́дбище, а вас ведёт не Истина, вас ведёт интуиция и импровиза́ция.
И когда тьма опада́ет, каждый начинает жить в плену кошма́ров,
Ибо тьма вас оголя́ет, сомнения вас щипа́ют: "А не является ли это всё А́дом?".
Потрясение оснований
Думы мои о тебе – Сокра́т, я хочу иметь мужество размышля́ть,
Не хочу от боли бежать, хочу, как святой Георгий, её пронзать.
А давай начнём с фунда́мента, нам тайное в свете я́вится,
Этот свет инклюзи́вен, ведь он не освящает наси́лие.
–
Нет-нет, мы не обесси́лели, мы люди практи́чные,
Вечно жить не станем, однажды, как роза, завянем.
Это первое – я умру́, может кремируют, может схоронят в гробу́,
И скажет мне Анубис, что моё Посмертие не его забо́та: "во что ты верил, то и зарабо́тал".
–
И ещё я всё потеряю – это второ́е, хоть и дом не на песке стро́ю,
Но думы сопряжены с бо́лью, ведь это всё такое родно́е.
Уйдёт мать, уйдёт отец, уйдёт молодость, уйдёт си́ла,
И Экклезиаст повторит – всё станет грязью и пы́лью.
–
Третье: меня никогда не бу́дет, а вокруг боги и лю́ди, свершаются су́дьбы,
Мне понять суть бы, но везде битвы, куда ни су́нься.
И меня едят мои же мы́сли, а я стараюсь от них сокры́ться,
И это ещё одно: в нас с тобой нет никакого еди́нства.
–
К чему это я? У кого-то Сизи́ф, а у кого-то Ти́ллих,
В затылок ды́шит Смерть, но мы в поиске лейтмоти́ва.
Кое-чему научила Бергмана карти́на: "никакого самоуби́йства",
Ведь цель мудреца – достойно прожи́ть, а затем перероди́ться.
К Дарье М
Серые ту́чи, ломкие су́чья, Мир совсем хру́пкий, с тобой сцепилась сту́жа,
С у́жасом понимаешь, что сознание су́жено, может вся эта боль заслу́жена?
Но в тебе хватает му́жества и разу́мности – ты у́мница,
Может я тот самый су́женный, что обещал явиться к у́жину? Чтобы Зла пу́ты распу́тать.
–
У меня нет ничего, кроме све́чки и хле́ба, ещё дарствую у пе́чки ме́сто,
Ты со мной не из-за де́нег, это не наваждение: грею твою душу и те́ло.
Когда ты открываешь глаза – светле́ет, когда рядом сопишь – разбегаются бе́сы,
Природа мне отдаёт ветки, я бросаю их в печку ме́тко, чтобы твоя кровь бежала по ве́нам.
–
У меня в руках старая Би́блия, я и сам про любовь, какие оби́ды?
Наши губы бли́зко, Господь – это "тайна и ми́стика".
Он сказал: Пусть возбуждается пло́ть, чтобы двое стали одно́,
И мы переживём пото́п, ведь наши чувства и есть пло́т, что вознесет нас до го́р.
–
Я пронзил чёрствое сердце этого Ми́ра, у меня были си́лы, ведь знаю, как ты краси́ва,
А он решил отомсти́ть мне, наслав морозный ветер на нашу оби́тель.
Ему, любимая, не победи́ть, ты не будешь болеть, ведь я буду гореть,
Стану огнём для тебя, чтобы рассеять таких злых духов, как злоба и смерть.
Любовь, смерть и эстезис
В основание положена голова Адама, череп осклабился,
Моё тело избито, на руках и ногах раны, тьма сокрыла кроваво-красное марево.
Разошёлся занавес в храме, мертвецы восстали, а живые замерли,
Иоанну вручаю заботу о матери, на меня смотрят иудеи и римские стражники.
–
Но вернёмся в начало, в тот момент, когда завяла слава небесного сада,
Тьма Гефсимании, я молился, а ученики спали, в этот момент гонители приближались.
Во мгле стояли Бог и Пастырь, обсуждали деяния своей паствы,
Никто не хотел славы, лишь вынашивали идею, чтобы люди в итоге поверили.
–
Пастырь сказал, что не творил зло, не хотел зла, ему претит, что его называют Сатана,
Он живёт с собой в мире, разводит животных, смотрит, чтобы землю никто не обидел.
И вообще он просит прощения у Господа, ему хочется духовного, а не плотского,
Люди угнетают его дух, они молятся и приносят жертвы ему, а он хочет одного – обрести тишину.
–
Бог же думает о другом, Он не считает Пастыря своим врагом,
Ему интересно общаться со мной, Его интересуют идеи: их влияние на историю и время.
Иуда уже рядом, а Бог смиряет меня Своим взглядом,
Вокруг него сияние Рая, ангелы трубят и на лирах играют, а Он изрекает: "Иешуа, вот твоя чаша".
–
Я стою во дворе, а они смеются, первый удар в зубы,
От второго синяк под глазом – это всё кара за Адама,
Потом меня ударяют в печень – это уже за Еву, за то самое древо,
Они плюют в моё лицо и кричат: "Горе тебе, праведник" – это плата за Каина.
–
И вот меня бичует римлянин, каждый удар символизирует ваше имя,
Я плачу за всех: за тех, кто верит, за тех, кто не верит.
Между Богом и человеком больше не будет закрытой двери,
Вот потому я улыбаюсь сквозь боль, ведь на мне венок из терний.
–
Иду на Голгофу, а меня проклинают, пусть, я же вас спасаю,
От чего? От бессмыслицы, от пустоты, от тревог.
Руки разводят в стороны, их пробивают гвозди, трещат мои кости,
Но Бог дал вам не гнозис, Он вас окропил моей кровью, чтобы вы помнили: Мир познаётся "красотою".
Тысяча лезвий
Вот, приготовлена тысяча ле́звий, в сей час моя мысль проста – тебе от них никуда не де́ться,
При этом ты вспомнил де́тство? Поэту оставь прошлое, осколкам памяти тут не ме́сто.
Одно изве́стно: ты не воскресне́шь, ибо ты лишь пле́сень, унизить тебя – плёвое дело,
Ты нищ, но не кину ме́лочь, у меня нет разме́на, так взгляни же в рее́стр, что доселе был тебе не изве́стен.
–
Узнаёшь? Я один из су́дей, жди меня ночью, зри меня у́тром,
Всё тут в заём: личность, предметы быта, до́м.
Значит, споём! Одно ле́звие – это за тщеславие, больно уж ре́зв ты.
Танцуй, к чему этот во́й? Лезвие второ́е – это за всю кровь, что про́лил.
–
Юдо́ль скорби, мы купаемся в Мёртвом мо́ре, наши глаза сочатся со́лью,
Это всё от тебя исхо́дит, за всю ложь лови лезвий втрое бо́льше.
Так и ищешь в разуме отве́ты, а у меня ещё много уготовано ле́звий,
Думаешь, что я законник, что я Ле́вий? Вот тебе по ле́звию за праздный ум, за слабость, за ле́ность.
–
Мне нравится то, что я де́лаю: я кара, я привожу закон в исполне́ние,
И я вовсе не Левиафан, не Тьмы порожде́ние, ведь я ве́стник.
Речь не об а́нгеле, да и ты не пра́ведник, я говорю о ча́сти,
Часть тебя́, то, что следует за тобой по пята́м, воплощённый кошма́р.
