Иван Шишлянников
Антиэнтропия
Перемотка замотанных
Дорожная карта, тёртые карты, твоя тень у красного "Кадиллака",
Разноцветная рубашка, жёлтая панамка, мы готовы выдвигаться.
Розовое небо вырвиглазно, против Зла отрастили панцирь,
Кварки плещутся в отражении лака, у дороги прикид торнадный.
–
Вспоминай наши променады, как Нева щурила глазки,
Как дом божий в тенях скрывался, любовь рысью бежала по саду.
Каждый памятник улыбался помято, под ногами шумела мята,
Цвет помады отпугивал падаль, наша миссия – вставать, а не падать.
–
Я любуюсь твоим задом, в моих словах разная заумь,
Наши руки сплелись в "Кадиллаке", время передачи задней.
Мир – суицидальный парень, его не свяжешь ремнями,
Мы с тобой, мы не в яде, а рядом, плоть Бога возвращаем обратно.
–
Прыгать часто в любовном обряде, развести в города ароматы,
Перемещаться в направлении обратном, чтоб ушедшие воскресали.
О нет, их не зря же кромсали! Афтершок не хуже, чем Лазарев,
А я затяжку делаю Дашей, говоря: "Не дрейфь, всё исправим".
–
Машина у нас едет задом, конец мы возьмём за начало,
Исцелим тех, кто сторчался, из пепла сотворим детский лагерь.
Энтропия вновь замолчала, любовь Даши – мой любимый приём,
Шагается нам вальяжно, а если перемотка откажет, юзанём мы гал-дол.
Астрабаклань
Товарищ, это Астрабаклань, тут варево у людей сгорает,
И пришельцы мрут городами, видя, как муравьи воруют пижамы.
Сержанты тут – рассерженные краны, а цирк по небу и бумерангом,
Встаю каждый день спозаранку, чтоб ангелам сделать фотографий.
–
В центре города сингулярность, она на чувствах мёртвых играет,
Её пытаются под арест сбагрить, а эта шельма играчка в карты.
Дал е; кличку "Атом", по крышам ползал надувной аллигатор,
Копы чесали свои шляпы, хотели в кодекс внести и вату.
–
Это Астрабаклань, дети, мне тут совсем не хочется верить,
В газете рубрика "Крыша едет", сам творю варёную вечность.
Тьма бы откусила конечность, но ей и так до коллекторов,
Заговоры заговора – моя коллекция, читаю учёным про женщин лекции.
–
Меня не разбирает ленность, кредит даю редкостным привидениям,
Они те ещё затворцы высот, каждый стих мой – это крещендо.
Эта Реальность, блин, падла крепкая, чудеса не случаются редко,
Им тут на каждом шагу место, не успеваю раздавать хэштеги.
–
Они на сингулярность хэбешку, а я подбираю словечки,
Чтоб Мир прыг в сон, как овечки, а проснулся уже посвежевшим.
В Астрабаклани нет жести, тут мечтателю есть место,
Заряжаю револьвер "Божье сердце", чтоб тухлый Мир наконец треснул.
Коровы
Ты сидишь за своим столом, что-что чертишь своим пером,
Чувствуешь, как хлюпает нос, как дождь общается Морзе.
Морфий никогда не был ответом, он был хлипкой дверью,
Но только для самых смелых, для тех, кто умеет верить.
–
Стены с тобой говорят, им не хочется тут стоять,
Но у стен своя Судьба, как и у тех, что падают в Ад.
Ты мечтал узнать, что есть там: дороги, улицы, города?
Своя у Бога на плечах бошка, кидает тени на мясокомбинат.
–
Бог художник, а не педант, Бог Де Садов консультант,
Души падших продолжают свой марш, на скотобойне давя рычаг.
Только крики, только печаль, перекрестится и пономарь,
Он не знает, что Бог эмпат, умножающий чувства в сто крат.
–
Ты сидишь за столом и пишешь, у тебя новая страшная книжка,
И мысли курятся лихо, порождая кровавые виды.
Вилы фермера, мёртвый первенец, вечное отсутствие зелени,
Пусть потаращат зенки, от твоих книг затрепещет грешник.
–
А Богу только усмешка, он твой самый главный оценщик,
И никто не знает, конечно, что Ад живёт вне всяких подземок.
Ад тут, он рядом, на старом и замызганном мясокомбинате,
Где кричат даже маньяки, чувствуя боль всяка мясного шмата.
LETO
Никогда не мерил мудреца, талдыча, что конечна зима,
На небе же чёрный ожог сиял, запуская комковую гарь.
Им бы угар опиата, в попытке опоясать слабость,
Пробе жалкой станцевать танец, живя в безверии и стенаниях.
–
Окруживши себя стенами, читая из мрака романы,
Всё глубже в землю вгонялись, никогда уж не улыбаясь.
Сам был в улыбном достатке, десной ослепляя пьяных,
Бряцал мимо пыльных кафедр, сообщая, что счастье реально.
–
Таких тут обычно скрывают, мне кричали, что "походу язва",
Им хотелось плакать и плакать, утопая в беспечной печали.
На дверях храма писалось "басни", животных заставляли кусаться,
Тушили оптимистов факел, про любовь плевались "враки".
–
Как жалко, зима их поела, лишив победы и хлеба,
На знамёнах знаки депрессий, а от снега некуда деться.
Закрыт светлый мир детский, сожжён блокнотик поэта,
И всё же: зима скоротечна, печаль не бывает вечной.
–
Я был с этой идеей, я жил с этой идеей,
Хоть мне никто и не верил, с улыбкой ждал изменений.
И вот тебя, Дарья, встретил. А кто ты, если не лето?
Зимы уже больше нету, а я подогрет твоим блеском.
Непонятие
Его звали Вэниш, никогда не хотевший деньги,
За них готовы раздеться, этих голышей он облёк в сонеты.
Он сосал соки уверенно, прозвавшись "бычий цепень",
И совсем не давал Богу оценки, воруя мутно-синий из речки.
–
Они жужжали москитно, а он бошковитый московит,
У Вэниша ничего не болит, волнительна здоровая жизнь.
Есть чему поучиться у чела, попросим совета?
Замутим какую совместку, покумарим о крепких.
–
Вэниш, как ты, только без кепки, он тоже студентик,
Это всё шаражные стены, мы ж целим в Вечность.
Он типа студент богослов, исходил всяка разных троп,
И его запрещённый приём смешон – "Вэниш хочет жить хорошо".
–
Такое чувство, что туман, за словом не лезет в карман,
Все эти яппи-йоги "ла-ла, каббала", вообще не фильтруют базар.
А он чисто здоровенная свинья, что ищет в лесу трюфеля,
И вместо "хрю-хрю" говорит: "надо много читать и гулять".
–
Мы слушаем, ну тупо омар, он просит нас рисовать,
Воображалку включать, мож и писать слегонца.
Вот же пацан, накапал на мозг, а мы и не знали,
Легче пойти жрать грибы, чем слушать такого баклана…
Любовники дхармы
Самый одинокий Бог как-то взалкал тепло,
В его подъезде было темно, лишён друзей и удобств.
Боже вышел на свой балкон, окинув глазницы звёзд,
И начал вихрить пером, расчеркав Космос всяка живьём.
–
Мы с тобой божьи потомки, тоже идём в потёмках,
Я в пещеры хохочу громко, чтоб и эхо продолжило топать.
Наше сердце – грязные топи, там ил, фантомы и кости,
Но тяну себя сам за волос, малюя счастьем на старых обоях.
–
Мы с тобой, как бесхозные птицы, нам зябко, хотим вот прибиться,
И пишем осколками книжки, делая далёкое близким.
Налью Богу как-то "Виски", подниму тост за все ошибки,
Не возьму музыкальные диски, пусть в мелодиях дрыхнут близкие.
–
С Богом ни во что не верим, о Любви пробазарим вечность,
Мы знаем, что будет легче, тёплый блюз согревает плеер.
А Бог всё ищет свой берег, стучась в разные двери,
Благословляет на путях ветер, чтоб тропы отвечали нежным.
–
В тот скользкий вечер, когда всяк не на своём месте,
Обнял твои стройные плечи, предложив дойти до подъезда.
Теперь с тобою рядом – обойдём преграды, лопнем закаты,
И возьмём счастье задаром, мы простые любовники дхармы.
Приглашение проснуться
Странного человека вели на казнь, а он умудрялся плясать,
Была пряма его осанка, а в глазах читалась ясность.
Одет, как типичный скиталец, но сколько же в нём деталей…
По лицу улыбка гуляет, скулы как будто из камня – красавец!
–
Он ещё и сказатель, умудряется с толпой общаться,
Его тембр не знает печали, он идёт, хохоча и крякая.
Сам вот готов послушать, он кричит, что "мы тоже души",
За ним сны идут неотступно, он и прошлое, и будущее.
–
Повидал я разные жизни, стольким версиям удалось воплотиться,
Нищетой был, бывал и принцем, видел избушки, зрел и столицы.
И это не небылицы, мне опыта довелось напиться,
Но это вечно не может длиться, мне пора становиться выше.
–
Вы, души, такие простые, не знаете вовсе, что постоянно спите,
И все мои прошлые жизни – это сны, что затемняли видимость.
Не пойму, мы разве с ним виделись? Что-то щемит в груди дико,
Будто мы с ним одно единое, будто мои произносят мысли.
–
А он всё хохочет так же, палач уж готовит плаху,
Кусаю от нервов пальцы, мне не хочется смотреть дальше.
Зажмурился, слышу стук, голова закружилась вдруг,
Просыпаюсь в холодном поту: я реален иль всё ещё сплю?!
