Иван Николаевич Азанов
Записки русского солдата
На Запад
Под Харьковом я снял с ремня лопатку, и бросил в кусты, и сказал: «Теперь до Днепра не понадобится. Немцы бежать будут без оглядки». Бежать они и бежали, но за собой оставляли жуткую картину: сжигали всё, что могло гореть, дома, скирды, деревни, даже нажинки после конной жатки. Население угоняли с собой, кто не мог идти по инвалидности или болезни, убивали на месте. Под Днепром засыпали колодцы. Были случаи, когда колодцы были завалены трупами детей и стариков. По-ихнему, готовили «мёртвую зону» для нас, где мы должны были зимовать, по их планам. Но у нас были планы свои, и дела свои. После того, как мы вышли к Днепру, под Кременчуг, нашу дивизию отвели на формировку в Харьковскую область. Штаб дивизии стоял на станции Огульцы. Артиллерийский полк 830-й, в Черёмушной. Пехотные полки в окрестных деревнях. Это отвели нас за двести километров от Днепра, из этой «мёртвой зоны». Здесь посёлки и деревни были целы, и местное население на местах, дома.
Полтора месяца мы здесь бездельничали. Питались отлично, мясного было более чем достаточно. Овощей сколько угодно. Повар трудился на славу, но и мы вложили свою лепту. Когда Батя узнал, что идём на формировку, нам тихонечко сказал об этом, и сказал: «Чтоб девятый не… Поняли? Нету?» Мы сказали: «Поняли». И отправились в поход: Кума, я, Вася Талматов, Митя Гладышев и лейтенант Айдаров, командир взвода разведки. Когда мы набрали штук шесть рогатых, лейтенант, боясь ответственности, покинул нас. Мы продолжали действовать вчетвером. По дороге пахали огороды местным жителям. Кума у нас заключал сделки, тащили сырым и варёным. Когда мы прибыли к месту назначения, у нас было двенадцать рогатых и одна из них дойная. Штук полсотни птиц, столько же яиц, и пятьдесят литров самогону. Всё это в общий котёл, по-братски. И все были сыты, и все молчали, и всё прошло тихо. Батя только молча улыбался.
Когда наши войска форсировали Днепр и взяли Киев, нас срочно сняли с формировки и скорым маршем двинули на Киев. До станции Ичня, в Сумской области шли пешим ходом. На станции Ичня погрузили в эшелоны и до станции Дарница бросили железной дорогой. Там опять на марш, и скорым маршем на Житомир. Но на полпути пришлось вступить в бой сходу, под село Брусилово, где наша дивизия остановила немцев. Заняли оборону, стояли на ней почти до нового, 1944, года. Не помню число, знаю только, что назавтра у немцев праздник Рождество, а мы сегодня пожаловали к ним на праздник, т. е. накануне. Оборона чем была памятна? Тем, что все наблюдательные и командные пункты были сосредоточены на одной высотке. Других поблизости не было, и рассредоточить их не было возможности. Командные пункты батальонные, полковые, дивизионные, корпусные, армейские и фронтовой, все были здесь.
Перед началом операции приезжали на рекогносцировку Ватутин с Хрущёвым, тоже на эту высотку. Изрыта она была хуже, чем червивое яблоко. Сплошь блиндажи, блиндажи, и хода сообщения между ними. Но движения никакого. На подходах к ней стояли часовые и ночью и днём. Ночью ещё разрешали ходить, днём же никому. Часовой окликнет, потом командует: «Ложись!» Если человек не подчинился, пускает автоматную очередь выше головы. Поневоле ляжешь. Если же надо, вперёд ползком. Если же нет, поворачивай назад. Вот таков был порядок. Высотка же эта торчала у немцев, как бельмо на глазу, и ничего обнаружить невозможно. И вот в один из дней над ней появился немецкий «мессершмит». Стал кругами летать над высоткой, на высоте метров двести. Сделал несколько кругов, наверное, мечтал уже повернуть домой. Но случайно лег курсом на ствол зенитного, 25-миллиметрового орудия. Командир орудия, старший сержант, не упустил этого случая и дёрнул шнур, или нажал педаль, я не знаю этих орудий.
Короче, произвёл выстрел. Снаряд прямым попаданием разнёс этот самолёт, да потом он врезался в землю. Разнесло его так, что на портсигар не найти жестянки. Пистолет и часы лётчика, и те мало на себя походили. Всё, что он разведал, осталось навечно, на этой высотке. Через несколько минут по телефонам стал вопрос: «Кто стрелял?!» Кто стрелял, ответа долго не было. Потом назвали фамилию, звание и должность стреляющего. Последовал приказ: «Явиться в штаб полка». Пошёл старший сержант и трое суток не появлялся на батарее. Потом явился с орденом «Красного Знамени» на груди. Оказалось, что для охраны этой высоты стоял в округе зенитный дивизион, но ему было приказано, не открывать огня без приказа какого-то крупного начальника. Старший же сержант произвёл выстрел самовольно. Когда все узнали об этом, то все переживали, что же будет сержанту? По телефонам справлялись: «Пришёл, нет? Пришел, нет? Что же с ним сделали?» – никто не знал.
Когда прорвали оборону противника и пошли в наступление на Бердичев, потом до станции Голендры, в Винницкой области. Почему-то это мало что осталось в памяти. Особых событий, видимо, не было, да и крупных населённых пунктов тоже. Под станцией Голендры стояли в обороне месяца полтора, и тоже чего-либо памятного не случилось. Наш наблюдательный пункт был устроен на чердаке домишка путевого обходчика, около километра от посёлка, станции Голендра. Домик частенько обстреливала немецкая артиллерия, потому там обычно дежурил один разведчик. У него там стоял телефон и он мог разговаривать со всеми точками нашей связи. Все остальные люди ютились в блиндаже за домиком. Зимой в блиндаже было всё нормально, сухо и тепло, и безопасно. Но когда начало таять, то один человек всё время отчерпывал и выносил воду, а она всё время поступала новая. Надоел этот блиндаж хуже всякого всего.
Где-то в начале апреля мы выкурили немцев с насиженных мест, и тихонько стали толкать к Виннице. Их передовые заняли довольно быстро, так, что они бежали, побросав всё, что можно было бросить. Погода была – самая распутица. Проехать на телеге – и то не везде было возможно. На первый день отогнали немцев недалеко, километров семь- восемь. Мы, связисты, взяли порожнюю повозку и человек семь. Подались в немецкие боевые порядки, с целью отыскать узел связи, и раздобыть телефонного кабеля, но и аппаратов, если удастся. Делали мы такое уже не раз, а много раз. Кабель всё время приходил в негодность, а нового давали и редко, и мало. Потому мы не упускали случая поживиться за счёт врага. Основное наличие кабеля, коммутаторов и даже катушек, было немецкое. Так, что это для нас было обычное занятие.
Был с нами молодой, недавно к нам прибывший, сержант, не помню его фамилию, по имени Павлик. Был он без должности, наравне с нами. Когда мы добрались до немецких траншей, в них было раскидано много всякого барахла. Мы, старики, на него не обращали внимания. Нам надо было отыскать командный пункт, а от него узел связи. Этот же молодой человек, хватал всякую пустую безделушку, рассматривал её и спрашивал, как дитя: «А это что? А это зачем?» И так дошло до немецких ручных гранат. «А это что?» – спрашивает. «Толкушка, говорю, картошку толочь. Ручная граната, разве ты не знаешь? Вот, говорю, смотри, как она толкёт». Взял и бросил её, сколько мог, дальше от траншеи. Понравилась дитю игрушка. Через некоторое время, смотрю, он несёт на руке их целую охапку. «Что ты хочешь делать?», – спрашиваю. «Я их буду кидать!» «Дура, говорю, нашёл игрушку». Той порой мы отыскали позади траншей в балочке, три немецких блиндажа. В одном из них узел связи, стоял коммутатор на десять точек. Несколько аппаратов и несколько телефонных линий. И тут же с десяток немецких катушек. Ребята стали сматывать кабель и разошлись в разных направлениях. Я занялся аппаратами. Уложил их, приспособил, чтобы было удобнее нести. Нагрузился и вышел из блиндажа, чтобы отнести и уложить на повозку.
Из соседнего блиндажа вышел этот сержант, Павлик. На левой руке, в локте, зажата наша противотанковая граната. В правой – жестяный язычок с куском лужёной белой проволоки. Спрашивает мня, что теперь с ней делать? Когда я увидел всю эту картинку, у меня на голове шапка шевельнулась! Ещё миг, и человека не будет! Два килограмма толу около сердца! Я опешил, не нашёл слов, которые нужно было сказать. Показал рукой: «Бросай!» Но он только сделал замах: правая рука вытянута назад. В этот миг, на том месте, где был человек, появился шар огня, в полметра диаметром, потом чёрный дым, несколько большего размера, потом звук взрыва! Дым ветром отнесло, и стало опять тихо. Я стою, размышляю: надо ли идти туда, или не надо? Через секунду слышу крепкое русское словечко. Меня как ветром подхватило, не знаю, как я от груза освободился, как выпрыгнул из прохода, в снегу по плечо мне высотой. Кажется, в один прыжок я очутился возле него. Он стоит на локтях и коленях на грязной земле, в проходе. Пальцами левой руки, собирает в пучок сухожилия правой кисти и прикладывает их к культе правой руки.
Шапки на голове нет, волосы обгорели, и каждый волосок загнут крючком. От правого уха только тоненький ободок. Остальную массу уха вырвало осколком. На спине, в области правой лопатки зияет дыра. Вырвало клок телогрейки, гимнастёрки и нательной рубашки. Я заглянул туда, на теле две раны, по кулаку размерами. Когда он дышит, то обрывки этих ран двигаются, то внутрь, то наружу. Я решил заговорить с ним. «Павлик, ты меня слышишь?» – спрашиваю. «Как не слышу, слышу», – отвечает. Тогда я его подхватил за подмышки, помог ему встать на ноги. Заглянул в лицо, в глаза. Глаза мутные, устремлены в одну точку. Говорю ему: «Ты идти можешь?» «Могу», – отвечает. «Пошли к повозке», – говорю ему. Повёл его. Походка пьяная, но шагает. Дошли до повозки. Он стоит, держится за повозку. Мы с ездовым уложили бережно на повозку, поудобнее сделали ему место лежать. Потом хотели сделать перевязку, но пакета не оказалось не одного.
Я ему говорю: «Сейчас мы тебя положим и отправим к штабу, там перевяжут». Он мне говорит: «Маленько помоги мне, я сам лягу. Правой-то руки нет, плохо». Когда уложили, говорю ездовому: «Давай, Митя, побыстрей! Не жалей лошадок». Митя мне тихонько шепчет: «Я боюсь». «А ну, быстрей!» Сам потянул автомат из-за спины. Митя свистнул кнутом, и исчез. Мы же собрались все в кучу, почти с пустыми руками, быстрым шагом, следом. Когда подошли к штабу, его выносили из избы, уложили на повозку, всего замотанного бинтами. На теле насчитали двадцать четыре раны. Мне начальник штаба, майор Иванов, приказал его сопровождать и сдать в дивизионный медсанбат. Там я поскандалил из-за него, отсидел двое суток на губе, потом сбежал. Потекли дни в наступательных боях. Участвовали в боях за Винницу. Потом наша дивизия освобождала станцию Бар. В этих весенних наступательных боях вынудили немцев побросать огромное количество техники. Шоссейная дорога Винницы – Проскуров, сколько мне её пришлось видеть, сплошь была забита техникой.
Где-то стояли целые, совершенно исправные машины, где-то сожжённые все подряд. И так по несколько километров. Посёлок, станция Бар, тоже был нашпигован техникой. Забыл, толи две, толи три тысячи машин было брошено в этом посёлке. Дороги перерезали наши танковые части, так, что бежать было некуда. А бездорожьем в то время и пешком было невозможно ходить. К концу апреля 1944-го года мы стали в оборону уже недалеко от Карпат, в холмистой местности, и, почему-то, не в населённых пунктах, и не около их. А просто среди поля. Накопали и настроили землянок. В них жили начальство, штаб, а мы, солдатня, прямо под открытым небом. По полям ещё было сыро, по лугам уже можно было ходить сухой ногой. Но зелени ещё не было. Пока стояли, пошла в рост и зелень. Вначале мы много заготовляли крапивы в пищу для себя, потом стали питаться щавелем. Я спал в кабине своей «полуторки». Картошку для кухни ездили доставать ночами. С месяц, наверное, стояли на одном месте, потом получили приказ переехать под Тернополь. Уже стояли жаркие дни, когда мы своим ходом двигались под Тернополь. Мне немало досталось потрудиться с колёсами. По прибытии на место, стали готовиться к прорыву обороны немцев.
Мы уже имели опыт по этим делам, или по какой другой причине, но дело это доставалось нашей дивизии. За пару недель всё успели подготовить. Провели чётко артподготовку, но получилась неудача. Каким-то образом, немцы пронюхали о нашем наступлении и отвели войска с передовых позиций во второй эшелон. Таким образом, артподготовку провели почти по пустому месту. В шести-семи километрах встретили полноценную, не тронутую оборону. Пришлось начинать всё сначала. Более недели топтались на одном месте, только потом удалось развить наступление. Наша дивизия освобождала город Самбор. Потом двигались возле Карпат, где как позволяли дороги, на расстоянии пяти, десяти, иногда и более километров от них. В горах немцев не трогали, оставляли в покое. Были случаи, когда мы пройдём по дороге, после нас, по этой же дороге идут немцы. Кого-либо из наших пошлют в тыл, и там стычки с немцами были не редкость. Так мы продвигались до польских нефтепромыслов. А как они назывались – не помню. Там мы стали в оборону. Жили и на природе и в населённых пунктах.
Бате выстроили дачный домик из досок, я ютился в кабине своей «полундры». Но работал, как и все, телефонистом. Короче говоря, сразу две должности. И шофер, и телефонист. Был у нас участок местности, где шла линия связи возле шоссе. И всё время немцы обстреливали из орудий этот участок шоссе и рвали кабель. Приходилось по несколько раз в день бегать на порыв, причём и нам часто попадать под обстрел. Мы решили избавиться от такого неприятного удовольствия. Нашли польский телефонный кабель, который шёл вдоль шоссе. Откопали мы два колодца, и перешли мы на этот подземный кабель. Ненужные нам концы выключили из действия. И потом спокойно работали, уже не рискуя своими головами. На нефтепромыслах было много сырой нефти. Многие наши механизаторы приспособились её перегонять примитивным способом. В том числе, и я тоже.
Нагнал двухсотлитровую бочку бензина. Сжёг её на своей машине, но потом разбирал двигатель, убирал нагар. Батя наш сам частенько ездил за рулём своего «виллиса». И вот однажды куда-то поехал, но при выезде из двора не справился с управлением на узкой полоске дороги и врезался в кювет, почти рядом с мостиком. Шофер его ударился головой о набор гаек шарнира лобового стекла носом. Перебил хрящи, потерял сознание, и кровь хлещет рекой. Батя звонит с квартиры: «Азанова с машиной, ко мне! Быстро!» Когда я подъехал, он уже шофера привёл в чувство, но кровь остановить не в состоянии. Посадил его ко мне в кабину и приказал: «Быстро вези в санбат!» Я его отвёз, сдал медикам, потом вытащили «виллис» из кювета. Рессоры, все четыре, были сломаны. Передний и задний мосты стояли почти вдоль по машине. Я поставил их по местам, прикрутил проволокой, чтоб зафиксировать в нужном положении для буксировки в ремонтную роту.
Батя вызвал нашего взводного, приказал сесть за руль «виллиса». Тот руками и ногами открещивался: «Нет, нет, я не сяду! Не хочу быть где-нибудь под мостом!» Тогда я ему предложил: «Садись на мою, я сяду на «виллис». Буксируй ты». Через два дня я вернулся на «виллисе», доложил бате, что «виллис» в порядке. Оказался его личным шофёром. Так я возил Батю месяца полтора, пока не вернулся его шофер. Батя с той поры за руль больше не садился.
Карпаты
Осенью, в половине октября, примерно, нашу армию ввели в Карпаты, в районе Дуклинского перевала, с задачей: пройти через Карпаты на территорию Чехословакии. Во втором эшелоне за нами стояла Чехословацкая бригада, под командованием Людвига Свободы. При нашем штабе был их связной, офицер чехословацкой армии, звание поручик. Погодные условия были самые скверные.
Всё время что-нибудь да сыпалось сверху: если перестанет дождь, то пойдёт снег. Если же перестанет снег, то пойдёт дождь. Ночью невозможно ходить, такая темнота, что как слепой идёшь, и руку вытягиваешь вперёд, чтобы на что-нибудь не наскочить. Грязь на дорогах непролазная. «Студебеккеры» и те с трудом двигались по равнине вперёд. Населённых пунктов мало, и те маленькие, два-три домика. И они очень коварно заминированы немцами, что когда в них обоснуётся кто-то, то несколько человек потеряют. Даже книги и те минировались. В основном вся армия жила под открытым небом. Закопаться в землю не было возможности. Почвенный слой очень тонкий, а дальше твёрдый камень. Выкопанная ямка, или яма, тут же заполняется водой. Единственное, чем спасались люди от холода и сырости, это костёр. И его развести не просто. Пользовались и порохом, и толом при разжигании костров, и потом старались их поддерживать непрерывно. Костров было море, без края и конца, куда не бросишь взгляд, везде, пока видит глаз. Люди настолько стали безразличными ко всему, что можно диву даться. При артиллерийских налётах, когда снаряды рвутся тут, в гуще народа, то на земле, то на деревьях, никто не трогается с места, не ищет укрытия.
Сидят, кто, где сидел, как бы ничего нет опасного. За два месяца боёв мы отбили три горы, народу погубили уйму. Снарядов израсходовали и того больше, но ожидаемого успеха не достигли. В середине декабря 1944 года, нас вывели из Карпат. Армия была похожа на пожарную команду, которая длительное время боролась с огнём. Почти все погорели: у кого шапка, у кого рукав, у кого пола шинели, и т.д. Однажды мы, группа солдат, во главе с помощником начальника штаба по разведке, пошли выбирать и оборудовать наблюдательный пункт. Капитан Бодия идёт впереди, за ним двое разведчиков со стереотрубой один, другой с треногой. За ними мы, связисты, с катушками и с аппаратом, человека три, или четыре, в том числе и я. Дело было утром, на рассвете. Лезли, лезли, в эту чёртову гору, утомились, решили покурить. Побросали свой груз, и закурили. Потом решили попить. Один из разведчиков пошёл с котелком поискать воды. Вскоре принёс. Набрал воды в снарядной воронке. Попили все, покурили. Потом кто-то говорит: принеси, ещё попьём. Разведчик пошёл снова за водой.
Приходит с пустым котелком. Спрашиваем, почему без воды? Молчит. «Что воды-то не принёс, нету, что-ли?» Вода-то есть, говорит, да из ямы, где я брал воду, нога торчит. Чья нога? Да солдатская. Ну, поплевались мы малость, да и пошли дальше. Через несколько дней, так же группой, так же шли мы группой обосноваться на новом месте. Капитан, как всегда, впереди, мы за ним, потому, как он менее нагружен, чем мы. Поднимаемся по какой-то звериной тропинке на гору. Подошли к кустикам, что по обе стороны от тропинки. Капитан раздвинул их руками, чтобы меньше воды ловить на себя. В этот момент хлопок, похожий по силе на ружейный выстрел, потом взрыв, похожий на ручную гранату. Капитан лежит на земле со вскрытым животом, и кишки все на виду. И прикрыть их нечем, всё вырвано: шинель, гимнастёрка, нательная рубашка, и брюшина. Мы достали из его полевой сумки его же полотенце, обвязали живот и на его же плащ-палатке оттащили его в санчасть одного из пехотных полков. Сами пошли делать своё дело. Пока лазили, пока выбрали место, пока сделали связь, день уже кончился. Вечером, на обратном пути зашли навестить капитана. Он, бедняга, так и лежал в коридоре на полу, только на носилках, в полном сознании. К утру его уже не было в живых.
После Дуклинского перевала нас поставили в оборону, южнее Кракова, под Ясло и Горлица. В половине января 1945-го года, мы прорвали оборону немцев и пошли в наступательных боях вблизи Карпат. Вышли на территорию Германии, продвигались на запад. Первого февраля форсировали реку Дунаец.
Ночью на второе февраля случилось непоправимое. Мы потеряли Батю. Больше писать не могу и не буду.
Примечание редактора:
– Портретное фото военного времени Азанова Ивана Николаевича в начале книги из семейного альбома семьи Азановых (фронтовой автор фото неизвестен).
– Для подготовки обложки издания использована художественная работа редактора книги с использованием фото из семейного альбома семьи Азановых (фронтовой автор фото также неизвестен).